Текст книги "Человек-огонь"

Автор книги: Павел Кочегин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

НА БЕРЕГАХ АМУРА

1

Серым сентябрьским утром 1921 года по улице Читы шли четверо – Николай Дмитриевич Томин в традиционной кожаной куртке и кожаной фуражке, порученец Николай Власов – в длиннополой шинели, с маленьким чемоданчиком в руке. Аверьян Гибин, – небрежно перекинув вещмешок через плечо, рядом с ним вышагивал второй ординарец, высокий и хмурый Павел Томин.

Четверо подошли к штабу Народно-революционной армии Дальневосточной республики.

– Главнокомандующий в командировке, придется вам подождать до его приезда, – сухо сказали в штабе.

– Где прикажите жить и чем питаться? – спросил Томин.

– Без приказа Главкома зачислить вас на довольствие не имеем права, а квартиру поищите в городе.

Когда друзья вышли на улицу, Власов посмотрел на хмурое небо, сдвинул на глаза фуражку, почесал затылок:

– М-да! Неприветливо встречает нас Дальний Восток.

– К этому, Николай, нам не привыкать, – отозвался Томин. – Лишь бы проводы были теплыми.

На окраине города сняли у рабочего маленькую комнату – угол, отгороженный тесовой перегородкой. В доме – холодище.

Оставив Власова устраиваться в квартире, Томин с Аверьяном и Павлом пошли искать работу. Вернулись поздно вечером, лица и руки в угольной пыли, в мешке с полведра каменного угля и полено.

– Принимай, Николай, казну, казначеем будешь, – весело проговорил Томин, извлекая из кармана три серебряных рубля. – В прибавку отопление вырядили, работа хоть и пыльная, зато денежная…

Томин осмотрел, как порученец прибрал комнату. Две железные койки заправлены тонкими суконными одеялами. На гвозде висит взбухшая от воды шинель, рядом три гвоздя для одежды.

– Это ты вогнал гвозди?

Власов качнул головой.

Николай Дмитриевич попросил у хозяйки катушки из-под ниток, вытащил гвозди, и вновь их забил с надетыми катушками.

– Так лучше? – спросил Томин.

– Лучше, – ответил Власов.

Аверьян затопил лежанку, и вскоре в комнатушке запахло жильем.

2

Главнокомандующий Народно-революционной армией Василий Константинович Блюхер приехал через две недели. Увидев Николая Дмитриевича, он бросился к нему, и два старых боевых товарища долго не разжимали объятия. Виктор Русяев, не помня себя от радости, гремя и сбивая на ходу стулья, подбежал к Томину и тоже стиснул его.

– Перестань, задушишь, – взмолился Николай Дмитриевич. – Чуть ребра не переломал, медведь!..

Внимательно рассматривая друга, покачивая головой, Блюхер заметил:

– Только три года прошло, а как ты изменился, Николай Дмитриевич. Седина проклюнулась, решеточки у глаз гуще стали. Ну, а вообще-то выглядишь неплохо, бородка без видимой деформации.

– Ты помоложе меня, а тоже инеем прихватило, – ответил Томин. – Ну, не будем седину считать, пока рановато: – И приложил руку к фуражке:

– Прибыл в ваше распоряжение, товарищ главком. Встретили нас не особенно радушно, но это неважно, не на свадьбу приехали. Дрова и уголь выгружать – тоже дело нужное, но прошу использовать по назначению.

Тяжело вздохнув, Василий Константинович хмуро обронил:

– Бюрократизм еще заедает наших штабников.

Блюхер коротко ознакомил Томина с обстановкой на фронтах, рассказал о частях Народно-революционной армии. Оказалось, что подходящего назначения пока для Томина нет. Крупных соединений в армии не было, а идти на полк главком и не решался ему предложить.

Потянулись дни, недели, месяцы вынужденного бездействия. И хотя Томин не сидел, сложа руки, выполнял поручения главкома, ездил по частям и соединениям – бригады свертывал в полки, формировал новые части, инспектировал, учил, – но все это не удовлетворяло его, настроение было отвратительным. Несколько раз намеревался подать рапорт о демобилизации. Но, как только садился за стол, вспоминал, что не сегодня-завтра здесь, на Дальнем Востоке, начнутся решающие бои, а он, как трус, как дезертир, уедет, и рвал на мелкие клочки написанное.

Возвращаясь из одной командировки, Николай Дмитриевич привел с собой коня, как две капли воды похожего на Киргиза. Томин полюбил жеребчика, всю заботу о нем и уход взял на себя.

Как-то утром Павел Томин встретил командира опущенным взглядом.

– Что случилось? – спросил Николай Дмитриевич.

Ординарец медлил с ответом, потом решился:

– Конь Виктора Сергеевича поранил Киргиза.

Рана оказалась очень тяжелой, коня пришлось пристрелить. Эта капля переполнила чашу терпения Томина. В гневе он крикнул, чтобы Русяев своего коня не показывал на глаза, а утром, положив перед главкомом рапорт, проговорил:

– Прошу отправить немедленно.

Блюхер, не спеша, начал читать. Томин, поплевывая на пальцы, быстро ходил по кабинету.

– Узнаю Николая Томина. Только ты можешь так резко и прямо написать, не оглядываясь на чины. Значит, я не желаю иметь тебя на командной должности? Ну, а что будешь делать после демобилизации? – скупо улыбнувшись, спросил Блюхер.

– Поеду новую жизнь строить, ту самую, за которую воевал. Вот! По крайней мере заработанный хлеб буду есть, а не на шее у государства сидеть. Довольно, посидел два месяца, больше – ни дня!

Василий Константинович постучал граненым цветным карандашом по столу, призадумался. В синих глазах главкома мелькнула грустинка и тут же исчезла: они приняли решительное выражение.

– Присядь. Николай Дмитриевич, поговорим. Приближается горячая пора. Военный совет решил создать Забайкальскую ударную группу войск, тебе поручить это дело, ты и в бой ее поведешь. Согласен?

– Ты хорошо знаешь меня, от дела не бегал, в кустах не скрывался. Но, – и тут Томин решил воспользоваться случаем, – при условии: Русяев – начальник штаба.

– Не возражаю.

3

Двадцать четвертого декабря Томин прибыл в Нерчинск, где были расквартированы части, из которых намечалось сформировать Забайкальскую группу войск..

Военный комиссар соединения Соломон Абрамович Диктович чувствовал себя неловко, стесненно. Это и понятно. Соломон Диктович, хотя и имел за плечами боевой опыт, испытал ужасы застенков, но был молод, ему только что исполнился 21 год. При назначении Диктовичу в политуправлении сообщили, что Томин – боевой, преданный революции командир, но очень горяч.

Как не робеть перед таким человеком?

Но Николай Дмитриевич с первой же минуты повел себя просто, душевно, не показывал своего превосходства перед другими командирами и быстро расположил к себе молодого комиссара.

С Нерчинского вокзала Томин с Диктовичем поехали в части.

В Троицко-Савском полку Томин встретил Антипа Баранова. Прошел год с момента их расставания. Монгольские и дальневосточные ветры, боевые походы наложили свой отпечаток на характер и внешность бойца.

Николай Дмитриевич предложил Антипу быть у него ординарцем, и тот с готовностью согласился.

С Павлом пришлось распрощаться, главкомом Блюхером он был включен в охрану эшелона с государственными запасами золота.

Николай Дмитриевич забыл об отдыхе, с утра до глубокой ночи проводил в частях, беседовал с командирами и бойцами, интересовался бытом и настроением народоармейцев. (Так называли бойцов Народно-революционной армии.) Неспособных командиров понижал в должности, враждебно настроенных – убирал, а на их место выдвигал толковых, преданных революции бойцов.

Через неделю Забайкальская ударная группа была готова к отправке.

Троицко-Савский полк погрузился в эшелоны.

4

Вечером 29 декабря в штабной вагон робко вошла группа ребят, обездоленных войной. Чумазые, в грязном тряпье, они потоптались у порога, боязливо осмотрелись. Старший, которому можно было дать не более десяти лет, осмелев, запел:

 
В том саду при долине
Громко пел соловей.
 

Запевалу поддержали девочки и мальчики:

 
А я мальчик на чужбине
Позабыт от людей.
 

Ребята пели от души. Девочка закрыла глаза и с усердием выводила мелодию песни, а самый маленький оборвыш в фуражке, надетой назад козырьком, привстал на цыпочки и тонюсеньким голоском подтягивал хору:

 
Позабыт, позаброшен,
С молодых юных лет,
Я остался сиротою,
Счастья, доли мне нет.
 

У Томина больно защемило сердце.

«Саша мой был бы вот такой же», – подумал он, пристально вглядываясь в старшего, вспоминая умершего сына.

Песня стихла, и ребята пустились в пляс.

Томин наклонился к Соломону Абрамовичу и что-то проговорил. Тот согласно кивнул головой, вышел во вторую половину вагона, где размещался штаб.

– Хорошо, ребятки, вы пели и плясали, а сейчас пойдем Новый год встречать, – встав, растроганно проговорил Николай Дмитриевич. Он взял на руки самого маленького и повел ребят в соседнее купе.

Когда Томин ввел ребятишек в комнату, освещенную свечами в настенных фонарях, длинный стол был уже накрыт.

Вокруг стола хлопотали Аверьян Гибин и Антип Баранов, они расставляли разнокалиберную посуду: алюминиевую, жестяную, глиняную, раскладывали вилки и ложки.

– Ну, ребятки, давайте за стол, посмотрим, что там под салфетками, – предложил Николай Дмитриевич и с Соломоном Диктовичем начал усаживать ребят.

В штаб вошел Виктор Русяев. Теплым взглядом он охватил всех сразу и радостно протянул:

– О, да у вас гостей со всех волостей, как я погляжу! Давайте знакомиться!

Виктор подошел к старшему и протянул ему руку.

Мальчик, опустив голову, молчал, ему на выручку пришел Диктович, проговорив что-то на ухо.

– Василка! – наконец ответил старший.

Ребятишки поняли, что от них требовали, и не успел Русяев подойти ко второму мальчику, как остальные почти хором проговорили свои имена.

– Погодите, погодите, не понял. Как тебя звать? – Виктор подошел к девочке.

Та, теребя кончик платка, наклонив голову, смущенно проговорила: – Даша!

– А тебя? – Виктор обратился к самому маленькому.

– Котя.

Раздался смех, и Василка громко выкрикнул:

– Врет он, дяденька, и вовсе он не Котя, а Костя.

– Так звала меня мама, – обиженно проговорил мальчик.

– Молодец, Котя, – и Русяев высоко поднял малыша.

– Теперь все в сборе, можно и начинать, – объявил Томин.

– По-моему, не все, – возразил Русяев, – я не вижу Николая Алексеевича.

– Власов откомандирован за Дедом Морозом, какой же без него Новый год, – ответил Диктович.

Под газетными салфетками в чашках и тарелках оказались ломтики хлеба, кусочки конины, картошка. У ребятишек разгорелись глаза, с жадностью они смотрели на еду.

Взрослые примостились рядом с детьми, а Николай Дмитриевич посадил Костю к себе на колени. Дашенька оказалась на руках у Соломона Абрамовича.

Дети поглядывали то на военных дядей, то друг на друга, то на вкусную еду, но прикоснуться к ней не решались.

– А ну, ребятишки, давайте есть будем, – проговорил Томин, – это вам новогодний подарок от народоармейцев.

Вася первым взял кусочек хлеба и несмело откусил. Его примеру последовал второй, и словно галчата, дети набросились на еду.

Ординарцы принесли чай.

– Когда у меня была мама, я тоже пил чай, только из самовара, – осмелев, заговорил Вася.

– Чай из самовара вкуснее, чем из чайника, – поддержал серьезно Томин.

Ребятишки быстро освоились, и в комнате воцарились веселье, смех, шутки.

В дверь громко постучали, и вслед за этим в комнату ввалился Дед Мороз. Шуба, вывороченная вверх шерстью, мохнатая шапка, валенки – все в снегу. За плечами большой мешок, в руках толстый посох с множеством сучков.

– Уф, уф! – тяжело дышит Дед Мороз, весело поглядывая из-под мохнатой шапки на ребят. Те в испуге прижались к взрослым. А Дед Мороз, стуча посохом, заговорил:

– Прошел много стран, сильно пристал, помогите снять, а то могу все себе взять.

Аверьян и Антип подбежали к Деду Морозу и помогли ему опустить мешок на пол.

Дед Мороз, не спеша, начал выкладывать на стол яблоки. Всем показалось, что в вагоне стало светлее.

Пирамида из красных яблок росла на столе.

– Откуда такое? – не удержался Диктович.

Николай Дмитриевич пояснил: – Есть в городе Козлове один дед-кудесник, Иван Владимирович Мичурин. Он мой хороший друг и послал с Дедом Морозом вам этот гостинец. Так, Дед Мороз?

– Истинно так, истинно, хороший человек, – забалагурил Дед Мороз. – Далеко шел, ребятки, вот и припоздал.

Как что-то хрупкое, бережно брали ребята впервые в жизни диковинные яблоки. Они разглядывали их, нюхали, прикладывали к губам, но надкусить не решались.

– Да кусайте вы их, ешьте, – весело проговорил Диктович.

Ребятишки сначала с опаской надкусывали, а потом аппетитно захрустели яблоками.

После ужина все пели веселые и смешные песни.

В вагон вошел работник штаба в сопровождении двух гражданских: женщины и мужчины.

– Ну вот, ребята, вам пора спать. Сейчас вы поедете в детский дом. Вы знаете, что такое детский дом? – спросил Томин.

– Знаем! Нет! – разноголосо ответили дети.

– В детском доме вас оденут, будут кормить, у вас будут игрушки, а когда чуточку подрастете – в школу пойдете. А вот Вася завтра же начнет учиться, – объяснил Николай Дмитриевич.

– На командира? – хором протянули ребята.

– Ну, если желаете, то и на командира можно, – с улыбкой ответил Томин, погладив головенку самого маленького.

Ребят увезли. В комнате наступила тишина. Каждый был погружен в свои думы.

…Тяжело пыхтя и буксуя на рельсах, старый паровозишко наконец-то тронул с места, полк отправился в дальний путь.

5

Купе Томина увешано топографическими картами. Николай Дмитриевич, нахмурив лоб, внимательно изучает местность будущего театра военных действий.

В соседнем купе находятся ординарцы.

…Аверьян Гибин чистит пистолет. Смоляной чуб его развалился, прикрыл глаза. Прикусив нижнюю губу, Аверьян усердно протирает мягкой тряпочкой каждую часть. Рядом с ним сидит Антип Баранов. Он еще не успел отрастить «ординарского чуба», подстрижен под машинку. Погладив никелированный ствол, Антип жадными глазами осматривает пистолет со всех сторон.

– Аверя, где ты такое чудо добыл? – наконец, не выдержав, спросил он.

– Николай Дмитриевич наградил, – ответил Аверьян.

– За что?

– А тебя часами за что?

– Меня-то? За танк.

– А меня-то за знамя.

Аверьян собрал пистолет. Антип повертел его в руке и так и этак, прицелился.

– Жалко, небось, ему было расставаться с этаким чудом?

– Николай Дмитричу? Жалко? – вспылил Аверьян, и одним взмахом руки закинул чуб назад. – Ты еще не знаешь своего командира, да он не то что пистолет, жизни не пожалеет за подчиненного.

И уже более спокойно продолжал:

– Ты, Антип, без году неделя в ординарцах у Николая Дмитрича, а я всю гражданскую. Так вот знай, что это за человек. Да Николай Дмитриевич умирать с голоду будет, а свой паек не пожалеет для бойца. Вот какой наш командир!

*

В другом купе лежит Виктор Русяев, с наслаждением ест мичуринское яблоко. Он приболел.

Рядом сидит Николай Власов и рассказывает о делах минувших.

Виктор Сергеевич в свою очередь делится впечатлениями о сражении за Перекоп, где он работал помощником военкома пятьдесят первой дивизии Блюхера.

– Вы что не спите, шатия? – присаживаясь на край полки, спрашивает Томин.

– Вспоминаем, – ответил Виктор.

– Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой, – в тон ему продолжил Власов.

– А я сейчас думал, и знаете о чем? Вот закончим поход, наступит мирная жизнь. Снимем мы свои доспехи. Виктор пойдет директором завода, я его помощником по хозяйству. Нет, отставить это! Виктор – директор стройки, я его помощник по снабжению. Заводище отгрохаем, что ни одному буржую и во сне такой не снился.

– Вот и пойми вас, – перебил Власов. – После встречи с Мичуриным Зауралье садами собирались разукрасить. А теперь…

– Говорил, Коля, говорил. От своих слов не откажусь. Эх, Витюша, с каким человеком мне посчастливилось встретиться… Кудесник, настоящий кудесник. И правда, пойду я по его дорожке, ну, а ты, закоренелый строитель, тебе и чертежи в руки.

– Строить города – моя мечта! А Коля куда?

– Военным останусь. Кому-то надо охранять ваши стройки и сады.

Вошли ординарцы. Беседа еще более оживилась.

Поезд замедлил ход и остановился.

Накинув на плечи шинель, Томин спрыгнул с подножки в темноту и тут столкнулся с военкомом.

– Комиссар! Как там настроение у бойцов?

– Настроение хорошее, да вот дорога…

– Дорога – мутище… То вспомогательный врезался в хвост, то снег, а теперь вот еще какая-то холера…

Паровоз стоит, словно умирающий гигант. Кочегар возится у потухающей топки, машинист закручивает «козью ножку».

– В чем дело?

– Не видишь? Дрова кончились, – пробурчал машинист.

– А если б мы до утра не пришли, вы бы так и стояли? – спросил военком.

– До утра нельзя, разморозить котел можно. Покурил и пошел бы вас будить.

Через несколько минут тишину тайги взбудоражил звон пил, стук топоров и громкие голоса.

Скинув шинель, утопая по пояс в глубоком снегу, Томин подошел к стройной ели, уходящей вершиной к звездам, провел ладонью по ее шершавому стволу. В другие времена пошла бы на корабельную мачту, а теперь в топке будешь пылать.

Аверьян Гибин и Антип Баранов начали пилить. Пила звенела будто шла по стали. Вот ель-великан закачалась и со стоном рухнула, вздымая снежную бурю.

Все принялись обрубать сучья.

6

Почти десять суток тащился первый эшелон с войсками Забайкальской группы до станции Бира Амурской железной дороги.

Станция словно вымерла. Только желтоватый глазок фонаря да заспанный дежурный в красной фуражке встретили ранним январским утром Троицко-Савский полк.

– Пойдем, доложим начальству, чем оно нас порадует, – проговорил Томин, обращаясь к Диктовичу.

От мороза лопается земля, скрипит снег под ногами, захватывает дыхание. Было уже восемь часов утра, а в штабе фронта – хоть шаром покати.

– Что за порядки? – возмутился Томин.

Через несколько минут в штаб прибыл командующий фронтом Серышев. По своему характеру оптимист, он радостно встретил Томина, сразу же заговорил о деле. Командующий приказал с хода ввести полк в бой, штаб Забайкальской группы войск разместить на станции Бира, мотивируя это хорошей связью с Читой и оперативностью управления штабом фронта.

Томин досадливо поморщился и перебил:

– За 120 верст от места боев руководили войсками в былые времена. Теперь у нас другая армия и другие командиры. Штаб будет на станции Ин. Это первое мое условие. Второе, до подхода всех частей, до приведения их в боевую готовность, разговора о наступлении не может и быть. Нельзя размениваться на мелочи и погубить все войско, бросая его по частям на бессмысленное истребление.

Серышев настаивал на своем.

Вызвали Читу. И хотя там было только шесть часов, Василия Константиновича ждать не пришлось.

Николай Дмитриевич доложил о прибытии Троицко-Савского полка, передал о разногласиях с комфронта. С минуту из аппарата бежала немая лента. И снова знаки Морзе:

«Вам дан приказ, выполняйте. Немедленно следуйте на станцию Ин. Готовьтесь тщательно. До моего приезда большого дела не начинать. Вступайте подчинение фронта, инициатива обеспечена».

…Среди безбрежных лесов и сопок затерялась небольшая станция Ин. Здесь находится штаб Инской группы войск.

При входе состава на стрелки, Томин зорким взглядом схватил неполадки – все пути забиты составами, и среди них – бронепоезда с потухшими топками.

– Вот уж и впрямь: между глаз нос потеряли. Попробуй-ка пусти их в бой. Полюбуйтесь, товарищи! Мешочники и разные спекулянты забили вокзал, а куда раненых прикажете класть? – как будто в этом виноват Русяев и Диктович, грозно спросил Томин.

Пройдя привокзальную площадь, Томин со своими товарищами повернул за угол, и тут нос к носу столкнулся с однополчанином Захаровым.

– Николай Дмитриевич! – радостно, как сын встретивший отца, воскликнул Захаров. – Каким ветром?

– Александр Николаевич! Так это ты есть Захаров – начальник штаба?! Что, думаю, за Захаров, а на тебя и не подумал, – проговорил Томин.

– Виктор Сергеевич! Вот здорово! И тебя занесло в наши края!

Весело разговаривая, они вошли в штаб.

Томин представился командующему Инской группы Попову, проговорил:

– Главком Блюхер приказал мне принять командование и возложил задачу по подготовке войск фронта к наступлению. Начальником штаба назначаю Русяева. А это, – указал он на Власова, – старший помощник начальника штаба по оперативной части: прошу любить и жаловать. Товарищ Диктович – военком.

Захаров обрадованно заявил:

– Вот это дело! Ну, посудите сами, какой же из меня, к черту, начальник штаба? Писанина заела, бумагами завалили, директивы, директивы. Бог же вас принес на мое счастье!.. Не справляюсь я, честно говорю. Выше моей головы работа.

Попов предложил пообедать, но Томин отказался.

– Везите нас сначала на передовые, – распорядился Николай Дмитриевич. – А перекусим в пути, у солдата в мешке всегда найдется кусок хлеба и щепоть соли.

Постукивая на стыках рельсов, ручная дрезина быстро помчалась на восток.

– Вот теперь на вольном воздухе и перекусим, – предложил Томин. – Раскошеливайся, Аверьян, угощай.

– Есть раскошеливаться! – улыбнувшись, ответил тот и, развязав вещевой мешок, отрезал каждому по ломтю хлеба и куску сала.

Дрезина шла быстро, тонкие шинели насквозь пронизывал ветер, а Томин с аппетитом ел хлеб и сало, расспрашивая Захарова о путях-дорогах.

Шел оживленный разговор, смех, шутки, словно все они ехали не на передовую позицию.

– Тпру, стой! – проговорил Захаров, когда дрезина поравнялась с одинокой казармой.

Командиры спрыгнули, увязая по пояс в снегу, подошли к дому. Томин первым открыл дверь. В казарме находилось двадцать народоармейцев. Одни, накинув на себя полушубки или шинели, протяжно храпели, другие, окружив рассказчика, громко хохотали, третьи обедали. У окна примостился пожилой мужчина с глубокими залысинами на лбу, длинными черными усами. Он крутил разбитый сапог и так и сяк, удивленно разводил руками, не зная, с которой стороны к нему подступиться.

На вошедших никто не обратил внимания.

– Кто старший команды? – спросил Захаров.

– А что надо? – отозвался усач с дырявым сапогом.

Томин посмотрел на усача. Их взгляды встретились. Этого оказалось достаточно, чтобы поднять «запорожца» с табуретки.

– Ну, я старший.

– Так у нас не отвечают командирам, – сказал Томин. – Но для первого раза не в зачет. Давай знакомиться. Командующий Инской и Забайкальской группами войск Томин, – и он первым протянул руку.

– Командир роты Горедум, – ответил тот.

– Вот так-то оно лучше.

В казарме установилась тишина, бросили зубоскалить, поднялись даже те, которые только что храпели.

Обращаясь ко всем, Николай Дмитриевич, представив Виктора Русяева и Соломона Диктовича, спросил:

– Как жизнь идет?

– Живем – хлеб жуем, храпака задаем.

– Это и видно! До того обленились, что побриться не хотите, а в казарме-то… в свинарнике чище. О подготовке к бою и говорить нечего.

– А чего готовиться-то, – ответил Горедум. – Придут белые, будем драться, нужно будет наступать – пойдем наступать.

– Наступать, как из Хабаровска?! До Читы далеко, а до Москвы еще дальше. На кого же вы надеетесь? Вот что, товарищ Горедум. Мы сейчас поедем дальше, на обратном пути заглянем. Думаю, подружимся, – и так глянул, что Горедум решил подружиться непременно.

Посетили другие казармы – картина та же. От последней враг находился на расстоянии трех километров. Томин удивился тому, что белые медлят. Разбросанные вдоль линии железной дороги малочисленные полуразложившиеся команды они могли смять в любое время. Из последней казармы поехали на передовую линию. Когда дрезина остановилась на железнодорожном переезде, и Томин с друзьями направился к окопам, со стороны станции Ольгохта показался бронепоезд. Остановившись метрах в четырехстах от группы командиров, бронепоезд выпустил два снаряда и дал задний ход.

– Если бы беляки знали, в кого стреляют, то снарядов бы не пожалели, – проговорил Диктович.

Николай Дмитриевич улыбнулся и, махнув рукой, продолжал обход окопов.

На обратном пути Томин заехал в первую казарму. Она преобразилась. Тепло, пол и столы вымыты до желтизны, на нарах заправлены постели, бойцы побрились, причесались, подтянулись. Вокруг помещения разгребли снег, оборудовали площадку для строевых занятий.

– Вот теперь вы походите на часть Революционной армии! – одобрил Томин.

7

Вернулись на станцию Ин поздно вечером. В штабе ожидал Попов.

– Иди-ка, дорогой товарищ, спать, время уже позднее. А завтра чуть свет примешь Особый Амурский полк. Наведи порядок, через два дня приеду, – проговорил Томин.

– Есть, приступить к исполнению своих обязанностей, – отчеканил Попов.

Отпустил Томин отдыхать и Захарова. С завтрашнего дня он тоже командир полка.

Николай Власов только хотел доложить о проделанной работе, но Томин перебил его.

– Подожди минутку.

Николай Дмитриевич позвонил председателю партячейки станции Ин, попросил его по возможности побыстрее прийти в штаб. Затем связался с Блюхером. Доложил о вступлении в командование Инской группой, обстановку, о состоянии частей и изложил свои соображения о разгроме белогвардейцев. Суть его плана состояла в том, что, заняв Ольгохту, пехота, продвигаясь на юг, совместно с кавалерией наносит удар по тылам врага. Томин попросил главкома, как можно быстрее прислать политработников, на первый случай хотя бы человек двадцать. «Перехватил, – подумал он, – где же столько возьмут?»

– Часть товарищей уже выехала, дня через два-три будут у тебя. Остальные выедут завтра. – Пообещав план операции сообщить Военному совету, Василий Константинович потребовал решительных действий по подготовке частей.

На станции Ин глубокая ночь.

– Теперь можно заняться и твоими делами. Выкладывай, что у тебя, – обратился Томин к Власову.

– Братва – во! – с азартом проговорил Власов, подняв большой палец. – Провел собрание молодых бойцов в пятом, сделал доклад о текущем моменте и наших задачах. Выступали здорово.

– Хорошо. Все хорошо. Вот завтра с «братвой – во!», не размениваясь на мелочи, возьмешься за наведение порядка на вокзале: организуй там образцовый госпиталь!

– Есть, организовать образцовый госпиталь!

– А теперь спать пора! – Томин выпроводил из комнаты Власова и Русяева. – Завтра хлопот полон рот.

8

Николай Дмитриевич устало опустился на стул, облокотился на стол и сразу веки сковал тяжелый сон. Он вскочил от какого-то внутреннего толчка, выругал себя за слабость: надо ж вести разговор с председателем партячейки, чего он задерживается, придется еще позвонить.

Николай Дмитриевич потянулся к аппарату, повернул голову и его взгляд встретился с умными серыми глазами мужчины лет тридцати, одетого в сибирскую замасленную борчатку, пушистую собачью шапку. Изрядно потрепанные шубенки-рукавицы лежали на табуретке.

– Фома Горностаев? – отгоняя усталость, спросил Томин.

– Председатель партячейки Фома Горностаев, – утвердительно ответил тот, слегка усмехнувшись.

– Что не разбудил?

– Больно сладко спал. Умаялся, думаю, мужик, пусть еще минутку-другую соснет.

На дворе мороз, колкий куржак украсил деревья, в воздухе – упругая тишина. Окончательно избавившись ото сна, Томин шел быстро, досадуя на медлительного председателя партячейки: тот все время шел чуть сзади, а Томину надо на ходу решить много вопросов, и он часто сбавлял шаг, оглядывался.

Наконец это надоело и он, остановившись, отрывисто бросил:

– Ты всегда так?

Горностаев непонимающе повел плечами.

– Я говорю, ты всегда вразвалку, как гусак, ходишь?

Фома громко засмеялся.

– Дальний Восток. Здесь сама природа характер лепит, походку медвежью.

– Вот-вот. Но сейчас, брат, некогда вразвалку ходить.

Так, отвлекшись от делового разговора, перебрасываясь шутками, они пришли в депо. Здесь уже собрались коммунисты – движенцы, путейцы, ремонтники. С ними о чем-то оживленно говорил Диктович.

– Дня не хватает, что ли? – раздался в углу чей-то голос. – В полночь поднимать людей на собрание по тревоге!

– Точно! День-то у нас ночует, – живо отозвался Томин. – Дорогие товарищи, мы не можем ни одного часа медлить… Враг не предупредит нас за неделю о своем наступлении. Мы к этому должны быть готовы через час, через день, через неделю, пока сами не перейдем в наступление. Главнокомандующий, товарищ Блюхер, поручил мне привести части в боевую готовность. А я без рабочих, без вашей помощи ничего не сделаю.

Рассказав о положении на фронте, Томин сел. Слово взял военком Диктович.

– Командующий рассказал вам о положении дел на фронте и обратился за помощью. Я не стану повторяться. Задача, по-моему, каждому ясна. Надо немедленно, сейчас же, сразу после собрания навести порядок на станции: разгрузить линии от порожняка – исправные вагоны отправить на запад, неисправные – на восток, привести в боевую готовность бронепоезда, освободить от мешочников вокзал. Повторяю – работу начинать немедленно: начнут коммунисты – поддержат все рабочие.

– Соседи на западе наши составы не принимают!

– А на восток зачем гнать порожняк?

– На соседние станции выехали представители командования и саботаж сломят. В сторону Волочаевки у каждой казармы оставить по шесть теплушек. Когда это сделаете, сами увидите – зачем. А пока военная тайна, – ответил Томин.

В президиуме поднялась высокая фигура Горностаева. Подводя итоги откровенного разговора, он басом прогромыхал:

– Решение, стало быть, принимаем единогласно; с собрания на рабочие места и – за дело. Не уходим домой, пока не выполним боевой задачи. Собрание коммунистов считаю закрытым.

Оживленно разговаривая, коммунисты разошлись. Вскоре послышался стук молотков вагоноосмотрщиков. Раздался пронзительный свисток старого маневрового паровоза. Загорелся огонь в топках бронепоездов. Затрещали телефонные аппараты, запищали «зуммеры».

Представители командования сообщили, что саботаж сломлен, путь для составов свободен.

Под утро на запад и на восток вышли первые эшелоны. Станция Ин ожила.

9

Вся Дальневосточная республика готовила Волочаевскую победу. Рабочие и крестьяне слали в армию своих сынов, теплые вещи, продовольствие. По партийной мобилизации на фронт прибыл большой отряд коммунистов и комсомольцев. Василий Константинович Блюхер сдержал свое слово – в распоряжение командующего Инской и Забайкальской группами войск приехало много политработников.

Томин был безгранично рад такому пополнению. С каждым товарищем беседовал, изучал, на что он способен, и только после этого направлял в часть.

Подходили Забайкальские части. Неузнаваемо изменилось лицо Инской группы. На месте одиноких казарм с крохотными заставами выросли городки с внушительными боеспособными гарнизонами. Для размещения бойцов были использованы неисправные вагоны, пригнанные со станции Ин и снятые с рельсов.

В гарнизонах с утра и до вечера шла боевая и политическая подготовка, велась непрерывная разведка обороны неприятеля.

«Вперед на освобождение Приморья!», «Раздавим белогвардейскую гидру!», «Волочаевка будет нашей!», «Привал на Имане, отдых во Владивостоке!» – эти начертанные на красных полотнищах призывы были в сердце и на устах народоармейцев.

Томин решил еще раз проверить роту Горедума.