Текст книги "Человек-огонь"
Автор книги: Павел Кочегин
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)
Начальник эшелона Тарасов доложил, что Томина требует к себе военный комендант станции.
– Ого! Видал, какой фрукт нашелся! – возмутился Томин. – Как, Федор Степанович, ты думаешь?
Гладков погладил широкий лоб и, подумав, ответил:
– А я так думаю, Николай Дмитриевич, что если коменданту нужно встретиться с начдивом Первой Оренбургской казачьей дивизии, то пусть он придет к нему.
– Слышал, Дорофей Глебович, что сказал Федор Степанович. Так и передай коменданту наш ответ. Здесь нам придется подождать прихода всех эшелонов, а пути заняты. Передай еще коменданту, что если он не явится сюда и если через десять минут не начнет освобождать пути для эшелонов дивизии – начнем говорить языком пушек и пулеметов.
Военный комендант станции Киев явился к Томину в сопровождении трех гайдамаков в шапках с кисточками. Офицер пристукнул каблуками, вскинул руку к папахе:
– Гос… ваш… товарищ начдив! Имею честь представиться: штабс-капитан…
– А я, штабс-капитан, не имею чести знать офицера доблестной русской армии, который лижет зад украинским буржуям. Говорите, что нужно?
– Вас желает видеть пан Петлюра, – преодолевая страх и сдерживая злобу, ответил офицер.
– Зато я не имею никакого желания встретиться с вашим паном Петлюрой и не имею чести его знать. Если через час не будут освобождены все пути для эшелонов, – Томин встал и, уже стоя, закончил: – Первой Оренбургской казачьей дивизии, то ни от вас, ни от вокзала ничего не останется, да и Петлюре вашему не поздоровится. Идите!
В последних числах декабря 1917 года дивизия прибыла под Москву, на станцию Люберцы.
Томин в сопровождении своих друзей едет к командующему Московским военным округом и докладывает:
– Первая Оренбургская казачья дивизия в полном составе, со всем вооружением и имуществом поступает в распоряжение Советской власти!
НА РАССВЕТЕ
1
…На лестнице застучали стылые валенки, дверь открылась, и в комнату ввалился Полубаринов.
Томин удивился. Расстались они в Самаре, где расформировывались два полка дивизии. По поручению дивизионного комитета Полубаринова оставили там для сдачи имущества, оформления документов, на что должно было уйти не более двух-трех недель. Однако прошло уже более месяца, а Полубаринова все не было. Уж не перекинулся ли Вениамин к врагу? – думал Томин.
И вот он – нате вам, собственной персоной!
Томин затопил буржуйку, сразу стало теплее. Вскоре из рожка жестяного чайника стали вылетать струйки пара, крышка задребезжала.
Собирая на стол, Томин рассказывал о событиях последних дней.
– Не мешало бы за встречу выпить, случай подходящий, – предложил Полубаринов.
– Ни по случаю, ни без случая – не пью! – проговорил Томин. – Да и что за случай? Не сумели сберечь дивизию!
– А что бы ты сделал? – спокойно спросил Полубаринов.
– Как что?! Да в Питер надо было махнуть, к Ленину! Вот почитай-ка, – и Томин подал Полубаринову «Правду», в которой была напечатана речь Ленина на проводах первых эшелонов социалистической армии.
– Читал. Напрасно волнуешься, Николай. В Питер ты бы поехал или за Питер, от этого положение ничуть не изменилось бы.
Полубаринов встал, подошел к Томину, обнял за плечи и, увлекая к дивану, заговорил:
– Давай-ка, дружок, сядем рядком да потолкуем ладком.
Томин движением плеч освободился от рук Полубаринова, но все же сел на диван.
– Не обижайся на меня, Коля, но я тебе скажу правду: мелко ты ныряешь, – заискивающе глядя в глаза, начал Полубаринов. – Ты забываешь, что мы казаки, а казакам у Советов ни на грош доверия нет, так что, хоть из кожи лезь вон, все равно в добрые к ним не войдешь.
В груди Томина закипала злоба, хотелось прервать этот разговор (он уже догадался, куда гнет Полубаринов), но решил выслушать до конца.
– Большевики никогда не простят казакам девятьсот пятого, и заруби себе на носу, что хода нам при Советах не будет. Подожди, подожди, не кипятись, – видя, как темной тенью подернулось лицо Томина, поспешил предупредить вспышку гнева Полубаринов. – Ты не подумай, что я собираюсь защищать самодержавие. Отнюдь нет. Сотни лет мы были его сторожевыми псами. А что получили за верную службу? Вот ты три года воевал, с твоим талантом тебе бы дивизией командовать, в генералах ходить, с твоей храбростью полным георгиевским кавалером быть, а что получил? Два Георгия да медаль, да и те голосовые, сотня наградила, а не командир. И дослужился всего лишь до младшего урядника. Победила Советская власть. С открытой душой пришли мы к ней на службу, а вместо благодарности – звонкая пощечина. А придет время – большевики нам новый ошейник наденут и затянут его посильнее, чем Николашка. Выходит, хрен редьки не слаще.
Томин слушал, стиснув зубы, и только покачивал головой. Полубаринов понял это как сочувствие и продолжал:
– Где же выход для нас? Мы, казаки – особая нация. И настало время создать свое казачье государство, свое войско, свою власть! Без царя и большевиков! Вот тогда ты станешь действительно вольным. В этом деле, безусловно, будут мешать большевики… Следовательно…
– Государство Оренбургского казачьего войска! – воскликнул Томин. – А что оно мне даст?
– Да тебе все карты в руки! Казак по национальности, хлебопашец по происхождению, пролетарий по положению с талантом полководца – быть тебе главнокомандующим всеми вооруженными силами. Кстати, я вот тебе письмо привез, тут, наверное, сказано.
Томин поставил на стол лампу, разорвал конверт без адреса и начал читать исписанный бисерным почерком лист. Полковник Дутов сожалел о том, что такие казаки, как Томин, заблудились, словно малое дитя в лесу, и сбились с дороги. Просил его одуматься, опомниться, не прыгать в пропасть, а вернуться к своим братьям – казакам, покаяться, и тогда они простят ему все грехи и с распростертыми объятиями примут в свою семью. Он же, вождь Оренбургского казачьего войска, Дутов, вверяет ему дивизию и благословляет на святое дело борьбы с большевиками, за вольное казачество. Ни званиями, ни наградами, ни должностями Томин не будет обижен, никогда не поступят с ним так подло, как это сделали Советы.
Томин читал, а Полубаринов смотрел на него, но лицо Николая было замкнутым.
– Как поет, что соловей залетный! А давно ли на Первом съезде казаков-фронтовиков в Питере орал: «На первой осине надо Томина повесить!»
У Полубаринова поколебалась уверенность в успехе, и он решил незамедлительно пустить в бой «новое оружие».
– Вместе с письмом Александр Ильич послал тебе небольшой подарок, – и с этими словами он положил на стол кожаный мешок.
Томин метнул взгляд на Полубаринова, развязал мешок, и золотые монеты блеснули перед его глазами.
– Сколько?
– Пять тысяч.
– Врешь, – приподнимая мешок, проговорил Томин. – Здесь не больше четырех. Отсыпал.
Полубаринов невольно скользнул руками по карманам. Потом опомнился, отвел взгляд в сторону.
– Отвалил, гусь лапчатый! Скоропадский и Каледин куда больше давали.
– Александр Ильич приказал передать, что…
– И ты, сума переметная, взялся выполнить роль сводника?! Да я тебя, сволочь!.. – прорвалось у Николая.
У Вениамина задрожали колени.
– Тебе же добра хочу.
– А ты забыл, с чем послы Скоропадского и Каледина ушли?! – грянул Томин. – Так я тебе напомню! Он схватил мешок за угол, размахнулся и золотой град ударил в лицо офицера. Полубаринов сгреб шапку, шинель и, озираясь, кинулся к двери. У выхода Томин нагнал его и такого дал пинка, что тот лбом отворил двери и, посчитав ступени, оказался на нижней площадке лестницы.
– Мы еще встретимся на узенькой дорожке, большевичок! – угрожающе пробасил снизу Полубаринов.
– Не советую, – ответил Томин и погрозил кулаком.
2
Было темно, но чувствовалось приближение рассвета. В казачьей папахе, в накинутой на плечи шинели Томин быстро шагал по пустынной улице.
«Иуда, презренный Иуда»! – с отвращением думал он о Полубаринове.
Злой и возбужденный Томин пришел в исполком Троицкого Совета. Его опахнуло табачным дымом.
За столом сидит председатель исполкома Светов. От бессонницы глаза его ввалились и казались обведенными черной тушью. Рядом с ним, навалившись грудью на стол, стоит председатель укома партии Абрамов. Вокруг стола толпятся члены исполкома и укома. Все выглядят до предела усталыми.
– Вы уже работаете? – спросил Томин.
– Да, мы еще работаем, – ответил Абрамов, делая ударение на слове «еще». – А вы еще не уехали?
Томин стремительно подошел к столу, развязал тяжелый кожаный мешок и проговорил:
– Это подарок революции от Дутова.
– Каким образом он прислал? – спросил недоверчиво Абрамов.
– С одним паразитом, подкупить хотел. В горячке не подумал задержать гада. Ну, да еще встретимся.
– Революционную бдительность вы, товарищ Томин, потеряли, – осудил председатель укома. – Чем же вы теперь займетесь?
– Я записываюсь в красногвардейский отряд рядовым боевиком. Надеюсь, винтовку-то доверите? А…
Светов перебил его.
– Мы тут всю ночь мозговали. Никак не могли подобрать начштаба войсками уезда. Теперь, я думаю, этот вопрос решим. Считаю, что кандидатура товарища Томина подойдет на эту должность. Он, правда, беспартийный, но преданный революции товарищ, и я за него ручаюсь.
Председатель исполкома вопросительно посмотрел на Абрамова и других членов комитета.
– Подойдет! Доверяем! – поддержали другие.
По предложению Светова, Николай Дмитриевич был введен в исполком и единогласно избран председателем казачьей секции.
От неожиданного поворота дел Томин немного растерялся, тихо проговорил:
– Спасибо за доверие. Постараюсь оправдать!
Когда все стали расходиться, к Николаю Дмитриевичу подошел мужчина среднего роста, со шрамом через все лицо.
– Коля! Поздравляю большой должность, – пожимая Томину руку, проговорил он.
– Ахме-ет! – обрадовался Николай. – Вот так да! Где ты пропадал?
– Моя по уезду гулял, мусульманский отряд привел.
Николай взял Ахмета за плечи, лицом повернул к свету.
– Кто это тебя так?
– Казак мала-мала плеткой гладил.
Когда началась война Нуриев уехал в Кустанай, там и работал на крупорушном предприятии Гирина. В 1916 году участвовал в национально-освободительном восстании, которым руководил Амангельды Иманов. Шрам на лице – память о бое под Актюбинском. Был схвачен, осужден. С каторги освободила Февральская революция. Сейчас руководит мусульманской секцией исполкома горсовета.
– Теперь вместе будем работать, чтобы быстрее пришла конец Гириным и Харинасам, – смеясь, закончил рассказ Нуриев.
В ОСАДЕ
1
Полночь. Уснул Верхнеуральск после дневной суеты, забот и тревог. Только в одном кабинете второго отдела Оренбургского казачьего войска ярко светит окно.
Полковник Дутов сидит в кожаном кресле, склонив голову над топографической картой, испещренной красными и синими линиями. Пухлыми пальцами потирает широкий смуглый лоб, приглаживает жесткие короткие волосы.
Вошел подтянутый, молоденький адъютант и доложил о прибытии есаула Полубаринова. Полковник лениво повел рукой.
– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – приложил руку к папахе Полубаринов.
Не отрываясь от карты, атаман глухим, усталым голосом проговорил:
– Прибыли наконец-то! Докладывайте!
Полубаринов сообщил о разговоре с купцами и заводчиками Троицка. Дутов слушал внимательно, лицо его было спокойно, маленькие колючие глаза холодно блестели.
– Только четыреста тысяч с вами выслали?! – спросил Дутов. – Скряги несчастные. Погодите! Доберусь – повытрясу! Ну, а с этим как?
Полубаринов рассказал о встрече с Томиным, но, разумеется, умолчал о том, как он считал ступеньки.
Наказной поморщился.
– Как только наши войска подойдут к Троицку, там поднимется восстание. Силы для этого уже подготовлены, сигнал к восстанию – убийство Томина анархистами. Организацию заговора возглавляет Лука Платоныч Гирин.
– Этот сделает, – с удовлетворением отозвался Дутов. – Вы, есаул, будете моим недремлющим оком в Троицке.
Полубаринов отказаться от опасного поручения не посмел.
Полковник занялся картой, давая понять этим, что разговор окончен.
2
Март 1918 года.
Обстановка в крае с каждым днем усложнялась: дутовские банды не только свирепствовали в станицах и селах, а стали появляться у стен города. В это трудное время исполком Совета решил назначить Томина командующим войсками уезда.
На самом юру редкие окопы дугой охватили Меновой двор. В них залегло боевое охранение. Над степью звенящая, настороженная тишина.
Тает ночь.
Сжимая одеревеневшими от мороза пальцами винтовки, вглядываясь в безбрежную степь, боевики ждут смену. А ее все нет.
– Забыли видно о нас, – поеживаясь от холода, переговариваются красногвардейцы.
Предутренняя поземка усиливается, порывистый ветер пронизывает до костей. Медленно наступает рассвет. Крепчает мороз. Нехотя поднялось над увалом оранжевое солнце и зажатое желтыми столбами стало карабкаться по ледяному небосводу.
Послышался цокот копыт, тяжелое дыхание лошадей, из-за угла Менового двора выскочила группа всадников. Один из них на полном скаку остановил рыжего коня, молодцевато спрыгнул. Боевики узнали командующего войсками.
– Как служба идет, товарищи? – спросил Томин.
– Какая служба на голодный желудок?! – ответил начальник боевого охранения.
– Что, опять мать порядка подвела?
– Мать беспорядка, туды ее… – уточнили бойцы.
– Что ж, товарищи, давайте вместе как следует возьмемся за анархистов. А смена сейчас придет, – заверил Томин.
Обойдя участок, перекинувшись шуткой с бойцами, он отдал распоряжение начальнику сектора, где и что необходимо сделать, чтобы усилить оборону, легко вскочил на своего Киргиза и ускакал.
Красногвардейцам понравился этот подтянутый и решительный командующий, простой и острый на язык.
3
В казармах бывшего запасного полка разместился красногвардейский отряд. Одну комнату занимает рота анархистов. Время подошло к полудню, но многие, завалившись в верхней одежде на койки, храпят, другие, злющие с похмелья, слоняются между коек с думой о бутылке самогона. В дальнем углу режутся в очко.
Пройдя между рядами коек, Томин остановился возле игроков. Те продолжали свое дело, не обращая никакого внимания на подошедшего.
– По банку! – выкрикнул мужчина с манерами шулера.
Из-под тельняшки на волосатой груди видна татуировка – голова змеи. Он двинул мышцами, и змея зашевелилась. Широченные штаны затянуты резинками поверх валенок.
У Томина от гнева сжались кулаки.
– Враг у ворот, бойцы в окопах, а вы, паразиты, в карты дуетесь!
– Но-но! Потише на поворотах, оглобли сломаешь! – метнув на Томина угрожающий взгляд, пробасил мужчина с татуировкой. – Что за птица прилетела к нам беспорядок вводить?
– Я командующий войсками. А ты?
– Я был в Италии, был и далее, был в Париже, был и ближе, а теперь из Питера прямым путем прикатил в Троицк. Короче – революционный моряк, комиссар отряда Забегиназад, прошел огни и воды, и медные трубы.
– Видать сову по полету, – презрительно проговорил Томин. – Ты не революционный моряк, а предатель!
Забегиназад побагровел, вскочил, схватился за кобуру. Повскакивали с мест, забряцали оружием и другие игроки. Подступая вплотную к Томину, неказистый мужичок с заячьей губой, прогнусавил:
– А ну, повтои, шо сгавкал? Повтои!
– Вы, гады, предаете революцию. И если сейчас же не прекратите безобразничать, будем судить вас революционным трибуналом. Ты, моряк, немедленно подними своих бродяг, и на передовую…
– Ха-ха-ха! Уморил! Мы революцию делаем, а он нас будет судить! – бухнувшись в кресло, захохотал Забегиназад.
– Мне некогда с вами тут болтать. Приказ отдан, попробуйте не выполнить! – с угрозой отрубил командующий, повернулся и быстро вышел из казармы.
«Эту шатию надо немедленно брать в ежовые рукавицы, а то она натворит дел», – думал Томин, идя по улице. От встречи с анархистами у него на душе остался тяжелый осадок.
4
В штаб Томин вернулся поздно. Среди ожидавших он сразу заметил Русяева, высокого юношу, с открытым взглядом бархатных глаз. Широкий нос и пухлые губы придавали лицу выражение неподдельного добродушия. Форменная шинель учащегося технического училища, с блестящими металлическими пуговицами в два ряда, плотно облегала высокую фигуру. Фуражку юноша смущенно мнет в руках.
Виктор Русяев недавно окончил техническое училище и приехал в Троицк с поручением Златоустовского партийного комитета. Выбраться из города не удалось, пришлось встать на партийный учет и записаться боевиком в Коммунистическую дружину.
– Так вот, дорогой Виктор, как тебя по батюшке?
– Сергеевич.
– Так вот, дорогой Виктор Сергеевич, нам нужен начальник снабжения гарнизона. Мы тут посоветовались с товарищами из укома и решили на этот пост назначить тебя.
– Меня-я-я-я? – мягким баском протянул Русяев. – Не справлюсь я.
– Как это так не справишься? Нужно – значит, справишься. Продовольствия в городе много, только надо суметь взять его. Действуй решительнее. Завтра вечером жду первый доклад. – И более мягко, отечески закончил: – Не теряйся, в случае чего поможем.
Русяев вышел, и тут же в кабинет стали заходить все новые и новые люди, и все с неотложными важными делами.
Закончив прием, Николай Дмитриевич пошел на заседание исполкома и в дверях встретил бывшего однополчанина, члена солдатского комитета дивизии Федора Гладкова. Тот был бледен, пошатывался.
– Федор Степанович! Что с тобой? – подхватывая товарища под руки, воскликнул Томин. – Садись.
– Ни-ни! Сиделка у меня в кровь исхлестана… Шомполами, – пытаясь пошутить, ответил Гладков.
– Значит, дутовцы агитнули?
– Известно, «друзья народа».
Николай Дмитриевич положил на стол кусок сала и горбушку хлеба, налил воды в жестяную кружку и поставил перед Гладковым.
– Ты тут подзакуси да передохни, а я на исполком. Потом поговорим.
– Не-е, сейчас перекушу и за тобой пошкандыбаю.
5
Заседания исполкома в те дни проводились почти ежедневно и затягивались до утра. На этот раз первым слушали доклад члена исполкома Томина о состоянии гарнизона, о мерах по укреплению обороны города.
Томин начал свое выступление с оговорки, что оратор он плохой.
– Не оговаривайся, поймем, – перебил его Ефим Миронович Каретов, – не раз тебя слушали.
Рядом с Каретовым сидит Дорофей Глебович Тарасов добродушный, мягкий и застенчивый богатырь.
– Говори, Николай Дмитриевич, здесь своя братва, – подбодрил Тарасов.
Томин нарисовал неприглядную картину. В отрядах царит разболтанность, боевая подготовка не организована. Снабжение проводится по принципу: кто смел, тот два съел, а кто прозевал, тот воду хлебал. Анархисты бражничают и безобразничают, от несения караула отлынивают, зато жрут за пятерых, а кто мерзнет в окопах, перебивается с хлеба на воду. Кто-то не дюже умный ввел ежемесячную выдачу обмундирования. Он, Томин, издал приказ о проведении боевой учебы, об усилении питания боевикам, находящимся на передовой, лишил продовольствия дезорганизаторов, отменил ежемесячную выдачу обмундирования, запретил выдавать водку, а самогонщиков потребовал отдавать под трибунал.
Расправив складки под ремнем, Николай Дмитриевич продолжал:
– Еще пару слов. Дутовцы бешено формируют части, а мы сидим, сложа руки, и ждем у моря погоды, ждем, когда к нам придет человек и запишется в отряд. Я предлагаю обратиться к казакам с призывом и начать формирование казачьего полка.
– Что, что ты сказал?! – не удержавшись, перебил Абрамов. – Казакам дать оружие, а если они пятый год повторят?
Нуриев подбежал к столу и, обращаясь к Абрамову, проговорил:
– Казак два. Томин, Каретов, Тарасов – один казак. Дутов да Полубаринов – другая. Томин да Каретов оружие даем, Дутов да Полубаринов улгэн [2]2
Улгэн – умирать (татарское).
[Закрыть]делам.
– Теперь не пятый, а восемнадцатый, – раздался твердый бас Тарасова.
– Я сказал то, что думаю, – продолжал Томин. – И прав товарищ Тарасов, что сейчас не пятый, а восемнадцатый. Вы посмотрите, что творится в станицах.
– Федор Степанович, зайди-ка сюда, – отворив дверь, позвал Томин. – Покажи, казак, товарищам, как с тобой офицеры разделались.
Гладков осторожно приподнял рубашку, и все увидели исполосованную шомполами спину, вздувшуюся багровой, кровоточащей подушкой.
– Вот что дутовцы творят над трудовым казачеством! А вы ему боитесь оружие дать.
О формировании казачьих частей спорили долго.
– А где денег возьмем? – спросил кто-то из членов исполкома.
Томина зло взяло.
– Деньги, деньги! – воскликнул он. – А буржуи на что?! Тряхнуть надо их за мошну – и золотой дождь посыплется. Продовольствие, обмундирование, деньги – все это пускай толстосумы дадут, а нет, так душа с них вон!
Полуночные жаркие прения в махорочном дыму закончились решением создать в селах и станицах всего уезда дружины самообороны. Принято было и открытое письмо рабочих и солдат к казакам, предложенное Томиным. В этом письме исполнительный комитет Совета обращался к казачьей бедноте с призывом: вместе со всем народом встать на защиту Советской власти, прекратить междоусобную войну, арестовывать и предавать суду контрреволюционеров. Трудовых казаков приглашали в Троицк на уездный съезд казачьих депутатов. Однако предложение Томина о создании кавалерийского казачьего полка все-таки не прошло.
6
После той памятной ночи водоворот жизни так захватил Николая Дмитриевича, что он уже не только не мог «все бросить и уехать домой навсегда», а даже не имел возможности оставить город на час.
С однополчанином Томин отправил домой своего коня и письмо жене. Трогательным было расставание Николая Дмитриевича с Васькой, с которым прошел всю империалистическую войну.
Конь был дважды ранен, но всякий раз выносил хозяина из самых отчаянных положений. Годы, ранения и плохой корм при следовании с фронта в Троицк взяли свое: у Васьки открылись старые раны, шея вытянулась, нижняя губа отвисла, ребра выступили.
Поглаживая грудь Васьки, Томин говорил:
– Спасибо, друг, за верную службу, пришла пора отдыхать тебе.
А тот положил голову на плечо хозяина и, словно предчувствуя разлуку, смотрел вдаль грустными, влажными глазами. Вот Николай Дмитриевич поцеловал Ваську в морду, подал товарищу повод и, не оглядываясь, быстро пошел в штаб. Васька повернул голову и жалобно заржал вслед удаляющемуся хозяину.
Жене Николай Дмитриевич написал, что сейчас не может приехать домой, просил не волноваться за него.
…Вместе с Анной жила ее мать Евдокия Ивановна. Женщины погоревали, поплакали и смирились. С любовью и заботой Анна стала ухаживать за конем. Давала вволю отборного овса, выбирала лучшее сено, каждый день промывала и смазывала раны, чистила скребницей, выводила на прогулки. К марту коня было трудно узнать: раны зарубцевались, золотом переливала на солнце шерсть, он гордо стал держать голову, веселым ржанием встречал хозяйку.
В первой половине марта Анна вновь получила письмо от мужа. Она с нетерпением распечатала конверт и стала быстро читать. Евдокия Ивановна сидела за столом напротив, и, хотя не знала, о чем пишет зять, волнение дочери передалось и ей.
– Ну что же ты молчишь? Читай вслух, – попросила мать. – Жив-здоров? Может быть, скоро приедет?
– Жив-здоров, тебе привет шлет. Просит скоро не ждать. Пишет, что с патронами в Троицке плохо, а у нас они лежат в земле без толку. Вот если бы каким-то чудом они оказались в Троицке, хорошую бы службу сослужили. Вот я ему и устрою чудо, – проговорила Анна, и глаза ее озорно заблестели.
– Аннушка, да ты что задумала? – тревожным голосом спросила мать. – Уж не ехать ли решилась? Одна?! В такую даль?! – Евдокия Ивановна всплеснула руками и зарыдала.
– Мама, ну ты пойми, что это нужно Коле! А раз ему нужно, так о чем плакать. Перестань причитать, я еще не умерла, – осердившись, произнесла Анна. – Заводи лучше тесто.
Ночью Анна выкопала три ящика с патронами, пулеметными лентами, гранатами и уложила в сани. Все это Николай Дмитриевич привез еще в сентябре 1917 года, когда приезжал на съезд казаков-фронтовиков в Троицк. Тогда в Куртамыше много болтали про Томина, что он, мол, ограбил имение какого-то помещика и теперь им с Аннушкой на всю жизнь хватит золота. Николай же закапывая ящики, с усмешкой думал: «Это золото еще пригодится!»
7
С последними бледными звездами провожаемая тяжелыми вздохами матери Анна выехала из ворот дома. Васька, как бы чувствуя скорую встречу с хозяином, с места взял крутой рысью по знакомой дороге.
Позади остались больничные бараки, справа потянулась темная полоса соснового бора.
Два дня пути прошли благополучно.
Чем ближе Анна подъезжала к Троицку, тем реже попадался лес, шире становились степные просторы. День клонился к вечеру, солнечный диск становился все больше и больше, расплывался, багровел. Вот он стал походить на огромную кровяную каплю. «Успею ли доехать до станицы Белоглинской? Как бы не застал буран в пути?» – тревожно думала Анна, ощущая порывистый западный ветер. Понесло поземку. Начался буран. Небо затянулось серой пеленой. Потемнело. Дорогу быстро перемело. Конь, еле переставляя ноги, часто останавливается.
– Вывози, вывози, Васенька, к хозяину едем! – просила Анна.
Конь, как бы понимая мольбу хозяйки, с трудом срывал сани и, отворачиваясь от снежного потока, шел дальше. Вот он стал и, как ни понукала его Анна, не трогался с места. Она ударила его кнутом. В ответ он повернул к ней голову и тихо заржал. В то же время сквозь свист ветра, словно из-под земли, донесся мужской голос:
– Кого бог привел?
Конь подвернул к воротам крайнего дома станицы Белоглинской. Хозяин оказался однополчанином Томина и, узнав, что к нему случайно заехала его жена, принял Анну радушно.
Утром, провожая ее в дорогу, казак рассказал, что кругом Троицка рыщут дутовские банды, и советовал быть осторожнее. Через станицы не следует ехать, а между Зеленым колком и Левобережной свернуть на Черный хутор. Оттуда спуститься на лед реки. Держаться следует левого берега, по правому – полынья. На сугорке будут видны каменные красные здания салотопен. Здесь надо пересечь реку прямо, а там уже свои.
За ночь буря стихла, ударил крепкий мороз, дорога затвердела, и отдохнувший Васька шел легко. На восходе солнца Анна проехала хутор Зеленый колок.
Вот и сверток. Проселок в лощине перемело, и лошадь едва тащила сани. Анна любовалась зимним нарядом берез. Закуржавевшие ветви казались издали гроздьями белого винограда. Солнечные лучи играли в колючих иглах инея…
Вскоре перелесок кончился, дорога поднялась из лощины, и впереди открылась ровная степь. Васька побежал легко, как по первопутку. Все ярче и ярче вырисовывались на горизонте очертания высоких тополей и ветвистых ив.
Мечты Анны о скорой встрече с мужем были прерваны показавшимися всадниками. Они ехали к Зеленому хутору по-над берегом реки. Казаки заметили Анну, пришпорили коней.
– В атаку, Васька! В атаку! – приподнявшись, на колени, взяв вожжи в обе руки, крикнула Анна.
Конь рванул и понес. Ветер свистел в ушах, комья снега из-под копыт били в лицо.
Враги стремительно приближались. Анна схватилась за грудь: пистолет на месте, единственный спаситель от надругательства и пыток.
– Выручай, Васька, выручай! – с отчаяньем в голосе кричит Анна.
Конь мчится. В глазах мелькают строения, тополя, ветлы. При быстром спуске с горы крутой поворот вправо, удар полоза о наледь, и все завертелось. Анна вместе с поклажей очутилась на льду.
– Стой!
Но конь и без того остановился, как вкопанный. Не чувствуя боли в плече и коленях, Анна с лихорадочной быстротой выправила сани и начала забрасывать в них поклажу. Откуда взялась сила? Часто бьется сердце, руки и ноги дрожат. Вот она хватает последний узел и с криком: – «Понес!» – падает в розвальни. Мелькнули скачущие всадники, их искаженные злобой лица. Васька взял галоп, и обрывистые, с бурыми пятнами берега Уя полетели назад.
Река сделала крутой изгиб, Анна увидела на сугорке красные кирпичные здания скотобойни. Слева – обрыв берега, впереди – полынья, справа – Пугачева гора, позади – враги. Куда?
«Э, будь, что будет!» – решает Анна, направляя коня между скалами, лежащими сторожевыми львами при слиянии двух рек. Под копытами его поднялся фонтан брызг.
Преследователи остановились, и Анна услышала их крики:
– Куда, куда чертова баба?
Справа мелькнула в полынье прозрачная вода, а в следующее мгновение Васька выскочил на берег. Красногвардейцы выстрелами отогнали преследователей. Васька несколькими прыжками взял кручу и, качнувшись из стороны в сторону, рухнул.
8
В исполкоме Совета обсуждался вопрос об усилении обороны города. В то время на местах все военные вопросы решались большинством голосов. Томина это коробило, но скрепя сердце он слушал эту разноголосицу.
Заседание окончилось, все разошлись по своим делам, в кабинете остались трое.
– Вот что, товарищи! – заговорил Томин. – Решение, которое сейчас приняли, пусть остается для будущих историков. Нельзя распылять артиллерию по всем участкам обороны. – На плане города он поставил точку северо-западнее вокзала, продолжил: – Все орудия установим здесь, на господствующей высоте, отсюда, в случае необходимости, мы можем поддержать огнем любой сектор обороны. Здесь же расположим и наши главные силы – 17-й Сибирский стрелковый полк, коммунистический отряд, взвод кавалерии. С остальных направлений город прикроем красногвардейским и мусульманским отрядами и рабочей дружиной.
– Но решение уже принято, и мы не можем его не выполнить.
– Решение, решение!.. Не бумага воюет, а люди!..
– Почему же вы на заседании не сказали об этом? – спросил Абрамов.
– Потому, что такие вопросы голосованием не решаются.
Дверь распахнулась и два красногвардейца ввели белоказака. Парламентер вручил Светову пакет.
Прочитав ультиматум, председатель исполкома передал бумагу Томину.
«Требую немедленного роспуска Совета и частей гарнизона, все оружие и боеприпасы сдать. Атаман Оренбургского казачьего войска, командующий Оренбургским военным округом полковник Дутов».
– Что ж, – рассмеявшись, проговорил Томин, – пускай уж «его высокоблагородие» пожалует сам для такой работы.
– Так и передай Дутову, – сказал председатель укома.
Парламентера увели. В комнате минуту стояла тишина. Первым нарушил молчание Томин.
– Болтаем, а противник нам уже ультиматум предъявил. Решайте, или принимаете мой план, или снимаю с себя ответственность за оборону города и складываю полномочия.
– Не горячись, не горячись! Слишком горячий, – дружелюбно проговорил Светов. – Так и быть, вместе будем ответ держать перед революцией.
9
Дел у Томина каждый день сверх головы, этот оказался особенно загруженным.
С исполкома он поспешил к начальнику продовольственного снабжения. Большая комната завалена буханками хлеба, банками консервов, колбасой, мясом, мешками с сахаром и солью. Оставался маленький проход к столу, за которым, углубившись в бумаги, сидит Виктор Русяев.