Текст книги "Muto boyz"

Автор книги: Павел Тетерский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

– Здравствуйте, Илья Юльевич, – констатировал Чикатило, сдерживая смех. – Денёк действительно не из приятных.

– Значит, так, – сказал Стриженов, выплеснувшись и поостыв. – Через полчаса жду тебя на Девятьсот пятого года, возле биг-мачной. Будем перечислять средства «Вестерн Юнионом». Я вчера вечером встречался с Никитой, деньги у меня.

…То, что о снятии брони стало известно только по приезде клиентов, было общей заслугой Никиты и Чикатилы. Никита веским криминальным словом заверял нас, что уже три дня как перевёл деньги с какого-то хитрого счёта – не лопнувшего вместе с банком «Лаудиного», а чьего-то чужого, предусмотренного для экстремальных случаев. Действительно, он забрал у меня практически всю кассу «Лауды» и укатил с ней куда-то на своём «сабурбане». Но Аннелис Vankerchaever божилась нам по факсу, что никаких денег она до сих пор не получила. А Чикатило отсылал ей (опять-таки по факсу) копии каких-то квитанций, которые приволок Стриженов и которые вроде как доказывали факт осуществления перевода, и умолял подождать ещё немного. «Вы же наверняка слышали в новостях, что у нас сейчас банковский кризис, – писал он своим отвратительным почерком, забив на Microsoft Word и компьютер в целом. – Вы видели копии платёжных документов, так что всё это – всего лишь задержка, обусловленная форс-мажором. Уверяю вас, что деньги придут к вам в ближайшее время»… и всё такое прочее.

Аннелис верила Чикатилиным умасливаниям до последнего. До гонга, сигнализирующего наступление времени Ч.

Оный гонг прозвучал только тогда, когда клиенты со своими спортивными VIP-сумками как раз проходили паспортный контроль в брюссельском аэропорту. То есть когда день, обозначенный как дата их вписки в отель, начинал потихоньку закругляться – в Брюсселе было что-то около пяти пи эм. Здесь уже был брэк-пойнт, критическая точка – селить их на халяву никто не собирался.

Разумеется, бородатых нелегалов это не касалось – они спокойно прошествовали в свои номера, озадачив остальных ещё больше.

Я не знаю, может, Никита и в самом деле пытался что-то кому-то перевести. В конце концов были же эти бумажки из банка. Может, действительно во всём был виноват этот долбаный кризис – банк накрылся в аккурат во время трансакции, или деньги застряли на каких-то промежуточных счетах, или ещё что-то в этом роде. Ни я, ни Чикатило в тонкостях банковского дела никогда не разбирались. Нас касалось только то, что в четверг вечером нам начали звонить разъярённые клиенты, прилетевшие в Бельгию и посланные на х… из гостиницы.

Чикатило в последний раз взмолился перед Аннелис, и она просто так, безвозмездно, подыскала им свободные номера в каком-то другом отеле (что во время гонок было довольно трудно). Клиентам было предписано валить туда и платить свои деньги. Которые мы прямо с утра обязались компенсировать через «Вестерн Юнион».

Это был спонтанный Чикатилин ход – он изобрёл его прямо на месте, не поговорив со Стриженовым и не заручившись одобрением Никиты. Один из самых глупых и рискованных ходов, которые он вообще когда-либо предпринимал.

По сути, он без спросу распорядился деньгами человека, который мог бы при желании замуровать нас обоих в бетонный раствор и зацементировать в фундамент какого-нибудь офисного центра, на строительстве которого он отмывал свои грязные капиталы. С другой стороны, он дал неосмотрительное обещание клиентам. А среди них тоже была пара-тройка персонажей, которые при желании могли бы замуровать нас обоих в бетонный раствор… и так далее, смотри выше.

– Чик, ты совсем ё…нулся! – орал я, когда он повесил трубку. – А если Никита, к примеру, нет, ну ты вот представь, а вдруг он, к примеру, пойдёт в отказ и скажет: вы обещали – вы и переводите бабки? А вдруг он скажет: я за свой базар отвечаю, но это был не мой базар. Что тогда?

Чикатило сидел с видом пятиклассника, который вдруг, ни с того ни с сего и неожиданно даже для самого себя, вспомнил детство и громко выпустил газы прямо на уроке ботаники.

– Риск – удел гасконца, – только и мог лепетать он, как заезженный винил или герой квеста, которого глупый PC-пользователь десятый раз подряд заставляет повторять одно и то же беспонтовое действие. А я ходил по комнате и орал, что мне насрать на гасконцев, что гасконцы – это то же самое, что чеченцы, только из другой эпохи. Илона застыла за своим столиком и смотрела на нас, по-моему, с восхищением. Но нам было не до восхищения – наша судьба теперь целиком зависела от того, согласится ли Никита компенсировать клиентам деньги из своего собственного кармана. Потому что касса «Лауды» почти полностью затерялась в обломках накрывшихся банков и дебрях враз мутировавшей российской системы финансовых переводов, и её остаток мог покрыть дай бог половину расходов, необходимых для этой компенсации.

Потом мы жёстко пили всю ночь, тщетно стараясь отогнать это гадкое ожидание. Теряли человеческий облик, ползали на четвереньках под face/off-пopтретом голой негритянки – только для того, чтобы не лезли в голову всякие мысли по поводу того, что будет, если… Чтобы не маячил перед глазами этот идиотский алгоритм из курса средней школы – блок-схемы, квадратики, ромбики: если…то, если…то…

Под утро мы, едва ворочая языками, пришли к выводу, что Никита в силу своей экс-бандитской сущности предпочтёт забить на клиентов и зажать выплату всех задолженностей. Мы подсчитали наши бабки – их хватало как раз на срочную визу для меня (Чикатило свою визу получил как раз накануне всей этой заморочки), на пару авиабилетов в Европу с открытой обратной датой и на месяц проживания в самом низкопробном еврохостеле.

Перед нами больше не стояла задача поставить Европу на колени – перед нами стояла банальная задача смыться, удариться в бега, замести следы. Это было не так романтично, как кажется после просмотра блокбастеров про обаятельных мошенников. Это было вообще не романтично – это было отвратительно.

Но мы недооценивали Никиту. Он ведь тоже хотел поменять статус, стать стопудовым легалом, честным бизнесменом. Такие варианты показывают в американских фильмах про мафию – когда крёстные папики понимают, что теперь у них наступает «либо-либо». Либо они мутят честные дела, либо их убивают. Раньше им было плевать на то, что их убьют – но фишка в том, что после определённого возраста им вдруг хором начинает хотеться жить. После определённого возраста всем начинает хотеться жить, наверное, потому, что проходит пик, апогей, на вершине которого сдохнуть не жалко, а вот у подножия кривой синусоиды – уже не в тему.

Видимо, перед всеми этими легальными замутами Никита держал какой-то очень серьёзный и ответственный базар перед самим собой, давал расклад по понятиям своей изнанке. Теперь он отвечал за этот самый базар, и в этом случае ему оставалось только раскошелиться. Иначе бы его легальный бизнес засел в глубокой жопе. Утонул в такой гигантской луже, из которой не вытащить на тросе никаким «сабурбаном».

Именно на это и рассчитывал Чик, когда с ходу выпалил в телефонную трубку предписания для несчастных ви-ай-пи. Утренние слова Стриженова превратили его из опального горе-комбинатора в гения-провидца, этакого рискового парня с замашками Нострадамуса. Но это он сам так думал, плюс, может быть, какая-нибудь восторженная Илона. Что же касается меня, то за прошедшую ночь я приобрёл, помимо седин, ещё и уверенность в одной вещи. А именно: я понял, что Чикатило – просто больной псих, которому изменяет чувство реальности. Такой же, как все его друзья прошлых лет.

Псих дослушал, как Стриженов прочищает матом голосовые связки, и молодцевато произнёс, видимо, вспомнив армию:

– …ОК, Илья Юльевич. Я выезжаю. Стриженов ещё что-то нёс в телефонную трубку, но это уже было не важно. Я достал из рюкзака бутылку водки, оставшуюся от вчерашнего. У Илоны, которая как раз входила в нашу клетку, округлились глаза. Ещё накануне мы с Чиком договорились – будем выпивать по стопке всякий раз, когда с плеч спадет очередная проблема. А этот день – мы знали – обещал стать весьма проблемным днём. В течение девяти рабочих часов мы должны были разобраться ещё как минимум с несколькими.

– Ребята… сейчас ведь только девять тридцать… – пробормотала Илона, но, посмотрев на нас, махнула наманикюренной ручкой: – Что… принести стаканы?

– И себе тоже, милая Илона. И себе тоже, обязательно, – потребовал я настойчиво.

– Я не пью водку, ты же знаешь.

– Это приказ. Раз уж ты считаешь нас начальниками.

Мы держали Илону в курсе почти всех наших махинаций. За это ей причиталась одна энная – точно не вспомню какая – часть награбленного: не очень большая, но и не такая, на которую жалуются. Все были довольны, а уж она-то в первую очередь ей даже не приходилось ничего делать для того, чтобы получать доллары. Намного большие, чем двести официальных. По-моему, у неё получалось не меньше пятисот в месяц – в отличие от нас, она их не откладывала, а тратила со сверхзвуковым свистом. Она правильно делала, эта девушка с округлыми сисечками – да она вообще по многим показателям была нашим человеком.

Я случайно зыркнул в дальний угол офиса – туда, где стоял факс. Под ним валялся скукоженный рулон – что-то пришло к нам вчера вечером, когда мы уже ушли с работы (хотя сидели мы здесь ой как допоздна). Какая-то эпистола была отрезана автоматическим фак-совым тесаком и сдута под стол ночными сквозняками. Я встал и поплёлся в направлении свитка.

Увиденный документ удивил и по-своему тронул меня – Аннелис Vankerchaever безо всяких корыстных умыслов спрашивала Чикатилу, как его дела и разрулили ли мы всю эту заморочку с клиентами. Я смотрел и не верил своим глазам – от европейского офисного киборга такое ожидаешь в последнюю очередь. Подобные акции выпадают из общего контекста и заставляют ненадолго поверить в человечество. Или в возможность любви через средства коммуникации. Ещё немного – и она предложила бы Чикатиле заняться виртуальным сексом, эта самая мисс Аннелис.

– Чикатило, ты можешь ехать в Амстер через Брюссель. Я думаю, тебя там с удовольствием впишут на ночь, накормят, накурят и даже трахнут, – сказал я, протягивая ему факс.

Чик тут же переключился на него с каких-то последних наставлений Стриженова, лившихся ему в ухо громыхающим тухлым водопадом. Стриженов объяснял, зачем ему требуется присутствие Чикатилы в отделении «Вестерн Юниона» – приводил какие-то навязчивые аргументы, которые он высосал из пальца и которых от него никто не требовал. Мы ведь и так знали, почему он настолько беспомощен в подобных делах: он был патологически несведущ в английском – несведущ до безобразия, до глюков, до моветона. Настолько, что без помощи извне не мог даже без ошибок заполнить документы латинскими буквочками. Даже в его бытность рокабилли[2]2
  Рокабилли (англ. rockabilly) – разновидность рок-н-ролла, испытавшая сильное влияние кантри и блюза и ориентированная на белую публику, имевшая особый экспрессивный акцент. По сути дела, рокабилли является прародительницей современного рока. Рокабилли зародился в США в середине 1950-х гг., приблизительно одновременно с появлением Элвиса Пресли, который начал играть рок-н-ролл с ярко выраженными элементами кантри-н-вестерн. Помимо Пресли, крупнейшими мастерами этого направления были Джонни Кэш («Folsom Prison Blues»), Рой Орбисон («Only the Lonely»), Карл Перкинс («Blue Suede Shoes»), Джерри Ли Льюис («Great Balls of Fire»), Бадди Холли («Peggy Sue»), Джин Винсент («Be-Bop-A-Lula»), Эдди Кокран («Summertime Blues») и Рики Нельсон («Be Bop Baby»). Под влиянием данного направления в Великобритании сформировались такие группы, как The Beatles и The Rolling Stones, которые стали играть более энергичный, «мускулистый» рок. Так называемое «британское вторжение» этих групп на американский рынок в 1964–1965 годах положило конец популярности рокабилли в Америке.
  В настоящее время сохранились лишь анклавы приверженцев данного направления. В течение последних 10–15 лет в результате прогресса появилось множество средств сохранения и передачи информации, «благодаря» которым практически «ушли» различные маленькие печатные издания, освещавшие жизнь мирового рокабилли-сообщества, практически сошла на нет волна популярности рокабилли в Европе. Тем не менее, группы, исполняющие рокабилли и его вариации, существуют практически в каждом европейском и американском городе и успешно гастролируют в небольших клубах. На фестивалях такой музыки, проходящих в различных странах мира, собирается до 10000 человек. Сейчас рокабилли находится в состоянии устойчивой востребованности. – Копирайт


[Закрыть] тексты Элвиса и «Стрей Кэтс» оставались для него за наглухо запертым Сезамом. Бедняга толстяк, вестимо, комплексовал по этому поводу, поэтому и придумывал все эти непрошеные аргументы, чем выдавал себя с корнем и потрохами.

Я посмотрел на Чикатилу и вдруг застыл в пространстве, как будто кто-то всемогущий нажал на «Стоп». Глаза Чика светились такими злостно-мошенническими огоньками, что я без всяких физиогномических навыков понял: сейчас он сделает такое, чего ещё никогда себе не позволял. Нечто, способное переплюнуть даже его вчерашнюю крайне необдуманную акцию.

Он уже не слушал стриженовский трёп – он переводил взгляд с факсового листочка на меня, потом на стенку, на портрет Физичеллы – в его мозгу замыкалась цепь, крутились шестерёнки, взвешивались последние «за» и «против».

– Илья Юльевич, у нас новые проблемы, – проговорил он в трубку чётко, чуть ли не по буквам. А может быть, так показалось мне – потому что я своей не очень чувствительной задницей осознавал, что сейчас проблемы появятся не у Стриженова, а у нас. Что этот долбаный гасконец, настоящий псих, уже замыслил новую авантюру. Даже не успев перевести дыхание после вчерашних ночных бдений и треволнений.

– Что там, ёпть?

– Илья Юльевич, понимаете… клиенты остались не только без гостиницы, но и без билетов. Прямо перед вами звонил один… а мы были уверены, что из гостиницы им перешлют…

Чикатило откровенно лгал. Без билетов остались только те клиенты, о существовании которых Стриженов даже не подозревал. У легальных же дяденек все билеты были на руках, потому что ими занимался не Бенни Дераад, а добропорядочные австрийцы. Которые имели представительство в Москве и потому принимали нал, так что геморроев с оплатой не было никаких.

Я впал в ступор, в штопор, в столбняк: я отказывался воспринимать происходящее. В голове крутилось одно: со всей дури засветить Чикатиле в голову титановой вкладкой от гриндера, пока он не успел сотворить непоправимое. По сути дела – потом, подумав, он был бы мне благодарен: лучше полежать пару дней в постели после сотряса, чем быть замурованным в фундамент какого-нибудь офисного недоскрёба.

– Как?? – взревел Стриженов. – Как такое могло произойти??? Распи…дяи!!! Да вы мне головой…

– Илья Юльевич, – перебил его Чикатило. – Нашей вины здесь нет. Мы оплатили билеты здесь, в Москве, помните?

– Ну, блядь?

– И они должны были быть на месте вчера, правильно?

– Ну, ёптыть?

– Они и были там вчера. Вечером. Но портье, посмотрев на фамилии, отправил их обратно – прямо вместе с посыльным.

– Куда отправил???

– Я же говорю – обратно. В Австрию.

В воздухе повисла немая пауза. Даже Илона, вписавшаяся в кабинет с вымытыми стаканами, молча встала у стенки – это был какой-то театральный кадр, из удачных. Из тех, наблюдая которые понимаешь, что вот сейчас происходит нечто гениальное, ещё пару минут – и ты поймёшь, что именно.

– В какую… нах… Австрию? – упаднически пролепетал (именно пролепетал!) Стриженов. За всё время нашего знакомства он лепетал впервые – да что там, скорее всего, он лепетал впервые с тех пор, как в детстве начал заниматься штангой.

– Илья Юльевич, – продолжал Чикатило. – Поймите: у них же в гостиницах всё заведено в компьютер – кто где заселён сейчас, кто планирует приехать в ближайшее время. ВСЁ расписано, понимаете? И вот приходит почтовый курьер, приносит посылку для господ Зуева, Любкина и Пупкина. Портье тут же залезает в комп и смотрит. Вводит их имена в поисковую систему. Которая даже предусматривает несовпадение одной или нескольких литер – на случай, если фамилии негров, азиатов и восточных европейцев будут неправильно проспеллингованы…

– Чего, бля?

Стриженов не знал, что такое спеллинг. Он также не знал, что такое поисковая система – компьютер он до сих пор игнорировал, не ставил ни в грош. Смотрел на него свысока, предпочитая поганый ящик в углу офиса. Наверное, Чикатило так говорил специально, чтобы Стриженов не понимал половину сказанного. Таким образом Чик выигрывал секунды, чтобы ещё раз всё обдумать, распутать все гордиевы узелки и подретушировать мелкие несостыковки. Я начинал понимать гениальность плана – да, пока что всё срасталось. Откладывать разговор было нельзя – клиенты, ясное дело, должны были звонить с самого утра, поэтому и доложить обстановку тоже надо было сразу.

– Я имею в виду: на случай ошибок в написании фамилий. Так вот, курьер приходит и протягивает портье конверты с этими самыми билетами. Тот лезет в компьютер и видит: ни Зуева, ни Любкина, ни Пупкина в отеле нет и в ближайшее время не предвидится.

– Как так – нет?

– Так ведь их из компьютера убрали. В тот самый момент, когда аннулировали нашу неоплаченную бронь. Поэтому их там больше нет, и портье это видит. Что он делает? Он говорит об этом почтовому курьеру. Он говорит: сорри, сер, но это какая-то ошибка. Курьер помечает прямо на конвертах: ошибка, и отсылает их обратно – туда, откуда всё это было отправлено. Точнее, в организацию, которая всё это дело оплатила. Но проблема в том, что эта организация находится в Австрии. В которую билеты попадут теперь в лучшем случае сегодня вечером. Когда в офисе уже никого не будет – потому что сегодня пятница, а в Европе пятница – сокращённый рабочий день.

Стриженов начинал въезжать. Я попытался представить, что он делает в эту минуту. Это не соответствовало его имиджу – но я почему-то был уверен, что он остановил машину, прижавшись к бровке по всем ПДД, и даже, скорее всего, выключил мотор, чтобы он не мешал осмыслению ситуации. А может, он остановился прямо посреди дороги и включил аварийную сигнализацию.

– А… п-почему… почему ты, блядь, не попросил их переслать эти самые билеты по новым адресам? Это ведь твоя сучка подыскала им новые отели, верно? Значит, и адреса должна была знать…

Стриженов уже не наезжал – он разговаривал так, как некогда деспотичный, а ныне прикованный к инвалидному креслу отец семейства разговаривает с повзрослевшими отпрысками, от которых он теперь зависит на все двести.

– Потому что, – отвечал, не моргнув хитрым глазом, Чикатило, – до самого последнего момента мы все были уверены, что деньги переведены и вот-вот дойдут до адресата. Поэтому я не мог этого сделать. Я не мог звонить Аннелис и говорить: подождите, деньги вот-вот придут, но если они не придут, перешлите билеты туда-то, туда-то. Тогда бы она закрыла бронь ещё раньше, а моей задачей было оттянуть этот момент до максимума – вы же сами говорили… А уже потом, когда всё вскрылось, я ей сразу же дозвонился, говорю: раз уж так вышло, то большая просьба проследить, когда придёт курьер с билетами на гонки, и отослать… Она пообещала. Но только оказалось, что к тому моменту они уже были отосланы обратно в Австрию, понимаете? Курьер пришёл ДО этого моего звонка, но уже ПОСЛЕ того, как фамилии клиентов убрали из компьютера. Так получилось. Это выяснилось только что. Я держу в руках факс, присланный Аннелис.

– Какого х…я? – грустно спросил Стриженов. – Какого же тогда, спрашивается, х…я она не могла это выяснить вчера?

– Я задал ей этот вопрос. – Чикатило говорил уверенно, с непоколебимой невозмутимостью автоответчика. – Всё из-за временных совпадений. Наши клиенты прибыли в отель около шести по местному, а бронь сняли где-то за полчаса до этого. В этом самом промежутке и прибыл курьер с билетами – в списках постояльцев наши клиенты уже не значились, поэтому портье и не взял эти билеты, понимаете? А в шесть – как раз тогда, когда клиенты прибыли в отель и начали нам названивать, когда начались все эти разборки – тот портье сменился: они же там стоят сутками, как в наряде в армии, и на его место заступил новый… Как раз после этого я поговорил с Аннелис по телефону, и она спросила у этого нового портье, приносили ли билеты. Он, естественно, сказал, что не приносили – потому что ЕМУ действительно никто ничего не приносил. Ему дали указание переслать их по новым адресам этих ублюдков, но он, блин… Он уже ничего не смог сделать, потому что они к этому времени уже были х… знает где, эти билеты! И выяснили они всё это только сегодня с утра, после моего гневного факса… который последовал сразу после того, как клиенты…

– Надо было надавить на неё, – разочарованно проговорил Стриженов, осознавая беспонтовость произносимого.

Чикатило изумился почти по-настоящему, хотя и это он уже продумал. Я пребывал в восторженном полушоке – да он же за тридцать секунд продумал абсолютно всё, предусмотрел все вопросы и ответы, все камни и подводные течения – и после этого какая-то соплячка будет говорить мне, что он засиделся, что он находится не на своём месте! Нет, это было явной лажей, лишённой смысла. Если у кого-то там имелись какие-то сомнения насчёт Чикатилиных талантов – блин, если бы я знал, я бы привёл их всех в эту тигровую клетку, выстроил бы в шеренгу. Может быть, даже по ранжиру. И пусть бы они смотрели и учились. Все эти Настеньки, все эти двадцатилетние самозванцы, считающие себя пупочками планеты.

– Илья Юльевич, я не имею на это права. Здесь, в России, на человека можно наехать, запугать, пригрозить. Но там ведь – Европа. Она и так была не обязана узнавать всё это для меня – мы ведь не заплатили ей за это денег, она выполняла лишнюю работу. Она делала мне одолжение – потому что всё, что касается неоплаченных клиентов, её не касается.

– Ждите моего звонка, – сказал удручённый толстяк. Наверняка он скрёб в этот момент свою жгучую эспаньолку. – Я перезвоню.

Трубка шлёпнула об аппарат, и в атмосфере снова повисла немая пауза. Чикатило оглядел нас двоих с видом чемпиона-гробокопателя. Он сел в кресло, подъехал на нём к телевизору и изо всех сил оттолкнулся от тумбочки. За поганым ящиком что-то хрустнуло.

Илона бегло осмотрела место происшествия и грустно констатировала, что это была розетка. Чик смущённо признался, что сие волшебное окошко ему вообще никогда не нравилось, и плюнул эвкалиптовым комком в Физичеллу.

Я подошёл к оконному стеклопакету, впустил в офис водоворот звуков с улицы. В том месте, откуда раньше доносился «Modern Talking», теперь слушали «Depeche Mode». До их концерта в «Олимпийском» оставалось, по-моему, дней пять, и их гоняли по всем эфирам, как бильярдные шары по зелёному сукну. Интересным моментом было то, что перед концертом «Rolling Stones» кокаиновых дедков по радио почему-то не крутили. Радиостанции проигнорировали рок-н-ролльных завров, промоушн их тура остался за кадром массового мироощущения.

Я наполовину вывалился в окно и воткнул в происходящее внизу – там ходили людские фигурки размером с крупных насекомых, жрали шаурму, смахивали пот, садились в машины. Эйфория от Чикатилиного выпада отошла на задний план, потеснённая более поздним – оно всегда бывает более поздним – ощущением опасности. Может быть, даже опасности для жизни. Опасности с летальным исходом – потому что о том, что сделает с нами Никита, если вдруг узнает: что мы пытались развести его на десять штук баксов, – об этом даже думать было опасно. Опасно для здоровья нервных клеток, которые не восстанавливаются и от которых – все остальные болезни.

На самом деле все билеты уже давно осели в карманах (барсетках, VIP-сумках и так далее) наших легальных клиентов – хотя ситуация была до боли похожа на придуманную Чикатилой. Всё решила случайность, правильно выпавшая косточка. Карта, которая по указке фатума пришлась в кассу – звонок, который Чикатило сделал вовремя, в самый последний момент. Курьера, развернувшегося жопой к портье и сваливающего в неизвестном направлении, окликнули уже в дверях – Чикатило, вися на проводе, слушал в прямом эфире саундтрек к этому действу. Если бы клиенты позвонили нам (а Чикатило – Аннелис) минутой позже, всё бы покатилось именно по тому сценарию, который в то утро выслушал Стриженов. И у которого был только один эндшпиль, разыграть который предстояло не нам.

Если Чикатило правильно вычислил Никитину логику, тому оставалось одно: уплатить десять косарей (по пятьсот за каждый из горячих билетов) в московский офис австрийской компании. В которой – мы точно знали, они нам обмолвились пару дней назад – реально сделать заказ прямо в день гонок и даже рассчитывать (за доплату, уже включённую в эти пятьсот на рыло) на экспресс-доставку в течение нескольких часов. Только это помогло бы нам остаться относительно чистыми перед клиентами – а уж если Никита решил мутить честный бизнес, он должен был быть верен этому принципу. Такие люди вообще всегда верны своим принципам – наверное, это хорошо.

Ясное дело, Никита должен был передавать деньги через нас – сам он не стал бы опускаться до того, чтобы сквозь пробки продираться на своём «сабурбане» в какой-то средних возможностей офис и оплачивать там какие-то билеты, у него был не тот левел. Только исходя из этих соображений Чикатило и задумал всю заморочку.

Если деньги попадали к нам в руки – всё, мы были на коне. Мы становились свободными от всех долгов и выплат – если не считать оплату четырёх билетов для Бородача и компании, которые мы и так собирались оплатить в тот день. Для этого я специально принёс в офис казну Клуба Красивых Мужчин. Мы собирались расстаться с ней в случае, если нам не придётся ударяться в бега.

На фоне наклёвывающейся сделки эта выплата казалась несерьёзным побочным вложением. Мы должны были уйти в минус, а теперь вот получалось, что входим в глубокий плюс. Да мы входили просто в невиданный, небывалый, неестественно огромный плюс! Это напоминало такие американские горки. С утра мы собирались расстаться с двумя штукарями, а уже через час намеревались поднять восемь. Может, кому-то это покажется несерьёзным, но в нашей совместной биографии ещё никогда не фигурировали такие цифры, нет, никогда.

Нам оставалось только ждать, параллельно решая более мелкие сопутствующие проблемы.

Вдруг моё сердце ёкнуло и чуть не выпрыгнуло вниз, отдельно от тела – так бывает, когда вас пронзают страшные догадки. Мысли, которым место только в фильмах ужасов про графа Дракулу. Я поменял несколько цветов – от бордового до сыроежечно-зелёного, – обдумал всё ещё раз и повернулся в сторону Чика.

– Чикатило, – промямлил я голосом, от которого мне самому сделалось не по себе, – Чикатило. Я знаю, где ты ошибся.

Чикатило вжался в кресло.

– Продолжайте, батенька.

– Ты сказал, что с утра звонил Аннелис. Что напрягал её по полной, и она только что выдала тебе ответ на монитор.

– И??? И, батенька, и???

– Ты знаешь, который у них сейчас час? Половина восьмого. Утра. Судя по твоим словам, ты звонил Аннелис приблизительно часов в семь. Они там все, конечно, трудоголики – но не до такой же степени.

– Ну, это не очень серьёзно, – облегчённо вздохнул Чик (и даже Илона как-то расслабленно сдулась, приняла в своём кресле более вольготную позу). – Отмазок много. Она сегодня дежурила. Или я позвонил ей домой. Или ещё что-нибудь в этом роде.

– Они могут проверить.

– Они не бельмеса не понимают по-английски. Никто. Ни Стриженов, ни этот нэцкэ Никита. Ни все остальные богатые дядья. Но дело даже не в этом – у них просто нет времени на все эти проверки. У них есть всего пара часов – только в этом случае билеты будут у клиентов сегодня вечером.

– Они могут нанять независимого переводчика.

– Маловероятно – это тоже требует времени. Хотя… лучше перестраховаться. Поэтому давайте сейчас все вместе сфабрикуем несколько факсов. С письменными ответами мисс Ванкер… Ванкув-долбаной, мать её, Аннелис. Илона, у тебя есть замазка?

У Илоны была замазка – белый флакончик, точно такой же, как тот, что стоял у меня на столике миллион лет назад, во время начала карьеры в «Каскаде+». За все эти годы такая продукция не изменилась ни на йоту – есть вещи, которые уже сейчас достигли вершины, апогея своей эволюции, и что-либо менять в них уже без мазы. Мы (уговор – дороже денег) закинули внутрь себя по полфаланги сорокаградусной и все втроём принялись подделывать документы, резать ножницами ксерокопии факсов, замазывать отпечатавшиеся на ксероксе края – пока наши поделки-подделки тоже не достигли вершины своей эволюции.

– Милая Илона, – спрашивал Чикатило в процессе, – тебя устроят две тысячи долларов Соединённых Штатов Америки – знаешь, это такие, серого с зеленцой цвета, с портретами президентов по центру?

– Милый, бля, Чикатило, – не в тему вклинивался я, – а известно ли тебе, что с нами сделает Никита, если наша обманка раскроется?

Но Чикатило махал на меня рукой, как на муху – он не хотел меня слушать, он хотел слушать Илону. Которую устраивали две тысячи долларов гринго, которая выгибала (разминая) спину, выпячивая лакомые и, как всегда, обтянутые обтягивающим сисечки. И говорила, что купит себе «восьмёрку» или «девятку» и что мы двое – просто поразительные люди. Даём ей возможность заработать – постоянно – и при этом ни разу не пытались использовать это для получения плотского удовольствия. Если бы при этом она смотрела не на полуфабрикат нашего творчества, а на Чикатилу, она бы увидела на его похотливой роже такое желание плотского удовольствия, что тут же прикусила бы свой сексуальный язычок и навсегда перестала бы носить своё обтягивающее. Или же – наоборот – бросилась к нему в ширинку прямо при мне.

Потом полуфабрикаты сложили вчетверо и сунули мне в задний карман – я собирался сгонять к австриякам, заплатить им две тысячи (наших, кровных, честно заработанных на нелегалах) за билеты для Бородача и компании, и по пути я должен был скинуть обрывки в наиболее удалённую от офиса «Лауды» урну.

С этим Бородачом мы теряли восемьсот долларов из нашей общей кассы. Конечно, мы не сомневались, что долбаный Дераад потом отдаст нам всё до копейки, но у австрийцев были другие цены. Один билет стоил у них не триста долларов, а пятьсот – их тарифы росли обратно пропорционально оставшемуся до гонок времени и, ясное дело, по пятницам достигали зенита. Забить же на Бородача сотоварищей мы не могли – во-первых, нельзя было допустить, чтобы он начал трезвонить в офис и случайно нарвался на Стриженова, а во-вторых – во-вторых, мы же были хорошими ребятами, почти полностью положительными персонажами.

Я вернулся где-то через час – дочерняя компания австрияков находилась не так чтобы очень далеко, на Китай-городе. В лифтовом холле я увидел запыхавшегося Чикатилу – у него было прерывистое дыхание, испарина на лбу и галстук, который он неумело пытался затянуть узлом на своём отражении в глянцевой поверхности металлической угловой стойки. У меня (в который раз за то утро) ёкнуло внутри:

– Чикатило! Что случилось?

– Ничего, – сказал Чикатило, заскакивая в лифт: у меня сложилось впечатление, что я застал его врасплох, что он занимался чем-то порицаемым. – Просто я опаздываю. Мне надо ехать со Стриженовым в «Вестерн Юнион». А тебе сейчас будет звонить Нэцкэ. Ты сможешь повторить Нэцкэ всё, что я с утра говорил Стриженову?

– Ясное дело. Не дурак.

– Отлично. Ты поговорил с этой, как её…

– С Бертой? Да, всё нормально. За триста баксов она выпишет нам что угодно.

– А если Ник сам решит поехать?

– Я думаю, мы узнаем об этом заранее. Звякнем этой Берте и договоримся разделить всё напополам.

Чикатило посмотрел в лифтовый потолок.

– Тоже правильно. Половины жалко, но лучше никогда не жмотиться. Иначе не будет даже её.

Берта была австрийской подданной, которая уже лет семь как вертелась почему-то в Москве – какой-то неудовлетворённой крейзи с извращённой психикой, типа Джоанны Стингрей. Иногда нам казалось, что она сильно пьёт по окончании рабочего дня. Тогда всё это сыграло нам на руку, потому что за эти годы Берта с головой въехала во все здешние расклады – она не обламывалась сделать по дружеской просьбе липовую бумажонку за триста долларов. Любой другой европеец на её месте нацепил бы глупую улыбку – «I can't help u, sir» – и послал бы нас на все четыре, если речь идёт о сторонах, или три, если речь идёт о буквах. А может быть, даже заложил бы нас начальству – из офисной солидарности и в целях поддержания общего уровня деловых отношений в этой дикой, но рвущейся к свету стране. А вот Берта была готова на всё.