Текст книги "Muto boyz"

Автор книги: Павел Тетерский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

– Это у нас тридцатого августа, – начал Чикатило, подъехав к своему столу и щёлкнув компьютерной мышью. Это действие было на все сто театром, бутафорией: в памяти наших PC на тот момент были только «телефоны сотрудников» – однояйцовые близнецы распечатки, висящей на стенке, и несколько ничего не значащих файлов, которые мы скачали из Интернета. Чикатило уставился на проект строящейся трассы, которую усиленно обещали открыть в следующем сезоне в Малайзии, и продолжил:

– Мы предлагаем несколько разных туров – начиная от автобусных и заканчивая VIP…

Потом он минут пятнадцать гнал, увлечённо жестикулируя и называя какие-то цифры, которые он придумывал на ходу: до этой самой гонки в Спа, Бельгия, ещё оставалась тонна времени, и мы даже не закончили окончательные подсчёты. Бородач кивал, что-то метил в своей электронной записной книжке – так животные метят территорию – и время от времени вставлял не относящиеся к делу комментарии. Типа того, что он бывал в Брюсселе, видел там Атомиум и чесал нос медному псу на главной площади города. Тогда Чикатило согласно кивал головой и говорил, что в Брюсселе ко всему прочему находится ещё и штаб-квартира НАТО. В общем, они друг друга понимали – с Чикатилиными способностями гадить людям в уши можно было бы давно стать миллионером. При наличии желания, разумеется.

В самый неподходящий момент в дверь втиснулось нечто. Такое существо ни в коем случае не должно присутствовать в офисах в те моменты, когда там сидят VIP и говорят о таких суммах. Опухшее от блядства лицо и чёрная мини-юбка в сочетании со шпильками, копна неухоженных вороных волос и опять-таки чёрные чулки. Боже мой, это лежало за гранью всех детских кошмаров. Если бы мы действительно хотели заваливать претенденток прямо возле компьютеров, то это было бы как раз то, что нужно – вот оно, бери не хочу.

– Я вам вчера звонила по поводу работы секретарши, – сказало нечто, растягивая в улыбке кричаще-бездарно раскрашенные губы. С этим срочно надо было что-то делать, поэтому я, сдерживая смех, посмотрел на часы и спросил со всей строгостью:

– На сколько вам было назначено собеседование?

– На двенадцать, – ответило нечто без тени смущения. – Но я долго стояла в пробке, а в метро я предпочитаю не ездить.

– А сейчас без двадцати час, понимаете? – спросил я с видом инквизитора. – О чём ещё может быть речь?

Чикатило, стараясь заглушить мой диалог с претенденткой-неудачницей, оживлённо беседовал с бородачом – там уже вовсю обсуждали стиль Шумахера (о котором Чикатило не имел никакого представления) и преимущества «макларена» по сравнению с «вильямсом» (эти слова он наверняка услышал тогда первый раз в жизни). Это было то, что нужно: респект чувствовал себя в полном кайфе и на шлюху в дверном проёме не обращал никакого внимания. А она тем временем не спешила хлопать дверью и говорила:

– Я знаю, что для начального собеседования это неприлично, но это первый и последний раз. Вы же понимаете, я не знала, сколько займёт дорога. Мне было трудно правильно рассчитать время.

– Понятно, что это первый и последний раз, – согласился я. – Потому что, к сожалению, второй раз мы не увидимся. Извините, но дисциплина наших служащих для нас – самое главное.

Шлюха посмотрела на меня презрительно, как на пубертатного отличника, который первый раз пришёл в бордель и от страха не смог возбудиться. Она хотела сказать мне что-то гадкое. А может, даже сказала, но уже по ту сторону закрытой двери. Она хлопнула ею звучно и с эмоциями (нашему боссу однозначно понравилось бы) и гулко зацокала по коридору, как свежеподкованная лошадка. «Смотри, как бы тебя не сбил Стриженов», – подумал я полужелчно-полусочувственно.

Одновременно с этим бородач полез в барсетку, а Чикатило – в ящик стола, где хранились скреплённые квитанции с печатью «Лауда-Тур». Стриженов считал, что там всего одна книжка, хотя на самом деле их было две. «Специально для клиентов, которые будут приходить в отсутствие биг-босса», – так объяснил Чикатило после того, как разлил на одну из таких книжечек кружку офисного «Липтона». Шутка заключалась в том, что это была не наша книжка – Чикатило просто купил её в канцтоварах и проштамповал какой-то левой печатью давно не существующего ОАО, которая валялась у него дома на память о чём-то личном. Идентифицировать печати после омовения «Липтоном» было без мазы – Стриженов посмотрел на размытые штампы, обозвал Чикатилу распи…дяем и, кряхтя, пропечатал новую книжку. В итоге в нашем распоряжении оказалась неучтённая книжка с настоящими печатями «Лауды», которая должна была работать на Клуб Красивых Мужчин.

У меня глаза полезли из орбит, когда я увидел, сколько бумажек достаёт бородатый из своей барсетки. Складывалось впечатление, что в ней у него находился портативный швейцарский банк – странно, как такая котлета вообще там уместилась. Чикатило оформил заказ и жадно схватил кипу, чуть было не сунув её себе в карман. В последний момент он, правда, вспомнил о существовании маленького сейфа размером с коробку для фотографий, который несколькими днями раньше приволок Ваня Семенных.

Вообще-то это была очередная туфта, пыль непонятно в чьи глаза – все деньги «Лауда-Тур» пока хранились у меня дома, в конце рабочего дня я вынимал их из сейфа и нёс домой прямо в карманах. Лучший объект охоты для гопников, предпочитающих нехитрые ограбления в негритянском стиле «увидел – вырвал – побежал», придумать было просто невозможно. Стриженов всё бредил неким днём, когда дядьки откроют счёт в каком-то продвинутом банке, но дядьки, как обычно, не спешили. Такие люди долго взвешивают все «за» и «против», они во всём ищут подвох и кидалово – в принципе это понятно, у них же всё всегда было связано только с этим.

– Ты знаешь, СКОЛЬКО он заказал? – зашептал Чикатило, когда шаги бородача растворились за дверью. – Четыре вип-тура на столько же тысяч баксов!!! Ты понимаешь? Четыре. Тысячи. Долларов. Не одна, не две. Не три. А – четыре. Ты когда-нибудь держал в руках четыре тысячи баксов?

– Они что, все наши?

– Вы умеете обламывать кайф, батенька, этого у вас не отнять, – проворчал Чикатило, потрясая сейфом. – Нет, конечно. Нам выгорит что-то около полутора штук. Но мне было просто приятно держать их в руках и думать, что они ВСЕ наши.

Потом мы вдруг синхронно посмотрели друг на друга, и сейф вместе с Чикатилиной рукой замер в пространстве. Нам не нужны были никакие миелофоны, никакие экстрасенсы-телепаты, чтобы понять: мы оба мыслим об одном и том же. Четырёх тысяч баксов нам вполне хватило бы, чтобы свалить из страны и осесть где-нибудь в Амстердаме. Мы уже обсуждали такую возможность – в полушуточных тонах, правда, но всё же. Была середина июня, a VIP вспомнил бы о своём заказе не раньше, чем к середине августа – «ближе к делу». Двух месяцев нам вполне хватило бы на оформление шенгенских виз для себя и – параллельно – еще нескольких нелегальных заказов для клиентов, чтобы не лететь совсем без финансов.

У меня на изнанке что-то бешено заколотило, какие-то красные брызги ударили в голову. Никакими шоу и буржуазными розыгрышами сейчас даже не пахло – мы мыслили о настоящем кидалове, за которое строго наказывают. Если найдут, конечно.

– Даже не хочу говорить об этом. Нет, Чикатило, не надо на меня так смотреть! – Я замахал руками и даже машинально оттолкнулся от стола. Кресло зашуршало по импортному ковролину. Я со скоростью света понёсся к стенке и едва успел прокрутиться на сто восемьдесят – так, чтобы врезаться в неё ногами, а не затылком. На стене остались два резиновых отпечатка от гриндеров. Стриженов бы этого явно не одобрил, но об этом я даже не думал.

Так же, как и Чикатило. Он тоже пытался отогнать от себя все эти предательские мыслишки, но, блин, они же нахрапом лезли в голову, они атаковали мозг при помощи всех известных тактических средств.

– Это шанс, – сказал Чик, уставившись мне в лоб. – Мне надоело быть мелким мошенником, я уже не в том возрасте. Я засиделся на этом уровне, понимаешь? И ты, кстати, тоже.

– Я младше тебя на четыре года.

– Это физически. А фактически – у меня эти четыре года ушли на армию, и они не в счёт. Так что на самом деле мы с тобой ровесники.

Да, Чикатило всегда знал, как зацепить человека. Только что он зацепил VIP-клиента на незамысловатый крюк из «вильямсов», «макларенов» и стиля Шумахера – бородатый думал именно об этом, и поэтому Чикатило получил то, что хотел. А я думал об этом самом уровне, на котором я в свои двадцать четыре года тоже уже засиделся – я не хотел всю жизнь получать триста баксов и подрезать столько же рублей с каждого визита в интернет-кафе (которые, кстати, после установки компьютеров нам больше не светили). Надо было либо лезть в карьеру, либо становиться мошенником с другим размахом – в карьеру бросаться не хотелось, так что… Круг замыкался, мне совсем не светило бегать по нему детским паровозиком.

Не хотел этого и Чикатило – он помнил кучу примеров того, что происходит с людьми, если они всю жизнь катаются по Кольцевой ветке. Алкоголист тянул разве что на верхушку айсберга – Чикатило ведь знал почти всех психов Москвы, это был просто великолепный материал для ваяния выводов. К девяносто восьмому году психи той волны либо выздоровели, став неинтересными, либо деградировали, став ещё менее интересными. В этом случае под их глазами появлялись синие тени, зубы рушились и выпадали, а кровь пропитывалась водкой или иной гадостью (но чаще всё-таки водкой, потому что дешевле).

На самом деле всю эту шнягу мы обдумали ещё в прошлом году – в Большом театре у нас было много времени, чтобы подумать, посмотреться в зеркало, обозреть себя со стороны. Мы всё прекрасно понимали, мы до всего дошли (как обычно, синхронно, но не обсуждая тему) и теперь просто ждали удобно момента. Который наступил так вот неожиданно.

– Смена уровней не так ведь плоха, как нам раньше казалось?

– Ни х…я себе! Ты об этом заговорил…

– Не увиливайте, батенька. Высказывайтесь.

Я развёл руками, оттолкнулся от телевизора и отъехал наискосок, в сторону окна. Я смотрел на Чикатилу – да, он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО хотел, чтобы я высказался. Я щёлкнул шпингалетом, открыл створку и пересел на ветер, на блестящий пластик подоконника.

– Знаешь, Чик… она не то чтобы неплоха, здесь речь-то даже не об этом. Она необходима. Просто не в таком виде, как она у всех происходит – можно ведь и по-другому… Вообще-то я ещё в прошлом году решил для себя, что готов. Да и ты, кстати, тоже. Единственное, что мне до сих пор непонятно, – почему нам вдруг опять стали в кайф все эти тусовки, все эти раздолбай и «Красные столы»?

– Потому что теперь оно не само по себе, теперь оно – приложение. К тому, что с нами будет дальше. К местности, в которую мы решили стремиться в прошлом году Понимаешь, само по себе оно – пшик, фуфло. Алкоголист, выпрашивающий денег на водку потому что, сколько бы ни получал, пропьёт в первую же неделю… А в кайф оно тогда, когда выступает как придаток. К каким-то более высоким целям. Ну, например, там – к поискам любви, хотя это не про нас… К развитию искусства.

Девяносто восьмой год был для нас подозрительно лёгким – он выпадал из контекста, блин, он должен был наступить гораздо раньше, где-то между Рязанью и «Спрейтоном». Казалось, что его забыли всунуть в надлежащий промежуток, а спустя два года хлопнули себя по лбу – как же это я так, мазафака, эк меня угораздило – и спешно засунули в течение сходящего на нет времени, чтобы не стало совсем поздно. Так бывает иногда – когда очень долго паришься, мучаешься, страдаешь, наблюдая, как становишься таким же мудаком, как все остальные. Фишка в том, что стоит один раз расставить все точки над украинским поговорить со своим отражением, махнуть рукой и сказать себе: да, я такой же говнюк, ничем не лучше, и сразу становится легко. Так легко, что ты можешь себе позволить жить как раньше. Свести с ума свой мини-мирок. В девяносто седьмом, прячась от времени в бутафорской Большого театра, мы оба сказали себе это «да», и в девяносто восьмом жизнь полегчала. Она опять была до безупречности несерьёзна, и от неё опять торкало, и у нашего мини-мирка снова напрочь сорвало башню. Только вот затягиваться это не должно было – мы понимали, что это лебединая песня, и относились к этому спокойно.

– …Быть мошенником – не искусство, – вставил я.

– Ошибаетесь, батенька. Это самое настоящее искусство.

– К чему ты меня подводишь, сука?

– Сам знаешь. К тому, что это наш шанс. Мы не можем становиться продвинутыми мошенниками здесь, в России. Потому что тогда надо будет знаться с криминалом, общаться со всеми этими квадратными дебилами типа Никиты…

Никитой звали одного из дядек. Вообще таких людей редко зовут Никитами – обычно их кличут Саньками, Витьками или Андрюхами. Но так уж получилось – с этим ничего не поделаешь, люди здесь бессильны. У Чикатилы был один знакомый, которого Бог наградил странной фамилией Немец. Он работал в офисе и, когда представлялся кому-нибудь в телефонную трубку, говорил: «Моя фамилия Немец. Так получилось…»

– Никита – не дебил, – не согласился я. – Дебилов к его годам убивают, а он жив-здоров. Мало того, я могу предположить, что он ни в чём себе не отказывает…

– Хватит переводить тему на детали, – решительно обрубил Чикатило. – Я говорю не об этом, и ты прекрасно это знаешь. Я говорю – мы сейчас украдём эти деньги и сорвёмся с ними в Амстер. А там уж возьмём в оборот эту прекрасную страну и сдерём с неё столько, сколько нам причитается.

Я задумался – здесь действительно было над чем подумать. Ибо на сей раз мы обсуждали возможность сняться с якоря серьёзно.

Хотя всё и так было ясно. Такая и фа – мы оба мыслили одинаково, но один из нас должен был взять на себя роль оппонента. Просто так, чтобы было кому доказывать обратное – так же, как на суде адвокат пытается доказать невиновность алкоголика, пойманного в состоянии полного кала с ножом в руке над трупом собутыльника. От его выступлений ничто не меняется, он сам уверен в беспонтовости защиты – но в соответствии с регламентом упорно гнёт свою линию, просто так, для галочки.

– Слушай, Чик. Но ведь… мы же будем скучать по всему этому. Я же, блядь, люблю всех этих раздолбаев из «Столов». Люблю движ…

– Именно поэтому надо сняться на апогее. Ты уже не литл бой, сам прекрасно знаешь, чем такие дела заканчиваются. Даже Керуак склеил ласты от алкоголизма. Наблюдать распад будет больно, а так у нас останется всё самое лучшее, без говна. Любить можно и на расстоянии – мы станем просветлёнными бродягами дхармы, пестиками учения дзэн. Как Роберт де Ниро в «Схватке» – помнишь, он там говорит: хочешь ходить по улицам свободно – не имей привязанностей, не пускай в свою жизнь то, что не можешь бросить в течение тридцати секунд. А насчёт движа – так там у нас будет другой движ, мы его сами создадим.

Именно так я всё себе и представлял. Для нас это было бы идеальным вариантом – кочевать от движа к движу, вечными ДВС перемещаться в пространстве, как Руби Тьюсдей из наследия «Rolling Stones», и срываться на самом топе – так, чтобы не наблюдать отвратительный распад. По пути матерея и переходя на новые levelz компьютерной аркады – потому что мы уже понимали, что есть законы, с которыми не поспоришь, и их нельзя нарушать, а можно просто хитро недовыполнять. Платить не тридцать, а три процента налогов.

– Чик, давай не будем принимать скоропалительных решений. Давай подождём, подумаем. Обмозгуем. Проведём морфологический анализ создавшейся ситуации.

– Давай, – согласился Чикатило. – Да на самом деле я и не особо настаиваю именно на этих четырёх штуках. Просто я, когда взял их в руки… Я не знаю, как объяснить, я почувствовал – вот оно. Я понял, что всё это реально. Что у нас будет возможность сделать то, что уже давно пора было сделать. Можно ведь насобирать ещё, относительно честно. Так, чтобы не подставлять никого конкретного…

В дверь постучали, и Чикатило машинально сунул сейф (а вместе с ним – и не успевшую закончиться дискуссию) в ящик стола. Сейф издал грохот, издалека похожий на голос Ильи Юльевича. А после этого в нашу клетку вошла молодая пухленькая девчонка – в круглых очках и шортах, с имиджем школьной пионервожатой. Я посмотрел на часы – надо же, с она пришла минута в минуту, у нас не было никаких предлогов для того, чтобы её отшить.

Девушку звали Аней, она училась в каком-то средней престижности институте и хотела подработать летом. Она сказала нам об этом прямо – настолько неискушённой она была в вопросах трудоустройства. Поговорив с ней минут семь, я начал чувствовать к ней нечто вроде расположения. Это было плохо, потому что ещё несколько минут – и нам пришлось бы забыть о сексуальной красотке, которую мы мысленно уже усадили за пустующий стол возле самых дверей, и нанять просто хорошего человека.

В этот момент из коридора послышался спасительный топот динозавров – чуть ли не первый раз за время нашей работы здесь он пришёлся в кассу. Стриженов тоже мечтал о воплощении своих сексуальных фантазий, и уж он-то не постеснялся бы отчислить скромную пухлую студентку.

– Это даже не обсуждается, милая девушка, – заухал он адским филином. – Вы же видите, у нас здесь солидная компания, такие клерки, в белых рубашках, – продолжал он с издёвкой (над нами). – Если вы действительно собираетесь поработать только до конца каникул, то зачем вы нам об этом рассказываете? Следующий раз на собеседовании врите напропалую, и вас возьмут.

Стриженов отчислил Аню так по-свойски, что она даже не расстроилась. После её ухода его присутствие резко перестало казаться нам спасительным: у нас завязывалась интереснейшая дискуссия, а он начал грузить нас какими-то глупыми проблемами, полной чушью.

В своих беспочвенных мечтаниях он зарвался и ох…ел настолько, что говорил о каком-то тотализаторе, который он хочет начать создавать прямо сейчас. «Потому что с туризмом, – говорил Стриженов, – всё уже пошло на ура». То, что ни один клиент до сих пор не был отправлен на гонки, его волновало только где-то на совсем уж глубокой периферии. Он рисовался нам просто каким-то Наполеоном, толстым Бонапартом с эспаньолкой – это было смешно и весело, но в тот день нас волновала другая тема. Мы смеялись всю нашу сознательную жизнь, а теперь пришло время хоть раз поговорить о серьёзном. Хотя, может быть, оно и не было необходимым – я же говорю, мы в любом случае пришли к одному и тому же решению, и облечь его в слова было бы интересно, но не жизненно важно. Потому что ничего бы от этого не изменилось.

Однако обнародование безумных планов оказалось не единственной причиной стриженовской вписки в офис – главной целью было посмотреть телевизор. С этой провокацией, которую нежданно-негаданно учинил нам бородатый VIP-клиент, мы совсем забыли о телепрограмме, по которой должны были показывать Чикатилину сержантскую рожу.

Стриженов посмотрел на часы, подскочил в своём креслице-ишаке, рыкнул «ё… твою мать» и защёлкал кнопками пульта дистанционного управления. Толстые пальцы попадали одновременно на несколько кнопок, мешая осуществить задуманное и сопровождаясь матерным кряхтением. Он успел как раз вовремя – секунд десять в кадре маячило улыбающееся табло Алена Проста, а потом вместо него возник ведущий, который начал гнать пургу про только что завершившийся конкурс от «Лауда-Тур».

Пурга была из разряда тех, которые заметают с головой и заставляют галопом-козликом скакать по улице от метро к дому. Нашу раздолбайскую троицу величали чуть ли не транснациональной корпорацией, и табло Стриженова при этом сияло воплощением греха гордыни. Он то и дело победоносно зыркал на нас своими хитрыми глазками, он просто не мог удержаться – его распирало так, что он вот-вот был готов лопнуть, как налившийся соками сеньор Помидор. «Вообще-то я езжу на «Порше», – читалось в его взгляде.

Я опять подумал, что вот ведь как везёт некоторым людям. Для получения оргазма им не нужно не то что секса или наркотиков – их распирает даже от банального вранья по телевизору, совершенно детского, рекламного и беспочвенного.

Потом в кадре возник до боли знакомый флаг с немыслимым логотипом, который разработал, естественно, Чикатило – он покопался в чьём-то «Маке» и наворотил какую-то мешанину из упрощённого силуэта болида, гордого профиля гонщика и перекрещивающихся, как пиратские кости, пит-стоповых флажков. Стоит ли говорить – Стриженов был уверен, что логотип был сотворен рукой безногого веб-дизайнера Драгана Олитакича, которому он, матерясь и скрипя, всё же отчислил рублёво-эквивалентную сотню долларов по безналу.

Камера отъехала и переместилась на Чикатилу, строевым шагом движущегося по направлению к лауреату. По телевизору юный волгоградец выглядел ещё хуже, чем в реальности – он был похож на скромнягу-онаниста, к которому в самый ответственный момент по ошибке вломился взвод быков с автоматами. Он переминался с ноги на ногу и, казалось, вот-вот пустит струйку в левую штанину – это была уже чистой воды конопля, и мы все (включая Стриженова) разразились грохотом колесниц Зевса.

Однако ещё колоритнее выглядел Чикатило. Когда он повернулся к камере и начал заряжать в неё свою ахинею, я подумал, что это какой-то монтаж, ошибка. Этот персонаж явно перекочевал в кадр из проблемной передачи о вреде опиатов и пожизненных пациентах наркологического диспансера – мы оба перед той съёмкой закинулись трамадолом, но я не думал, что его так вставило. Я не знаю, какими отсталыми должны были быть телевизионщики, чтобы этого не заметить – а может, они ничего не сказали специально, чтобы добавить изюминку в скучный рекламный сюжет, теперь это уже не важно. В любом случае, мы громыхнули ещё интенсивнее – только на этот раз мы со Стриженовым смеялись над разными вещами.

– Ты видел себя? – спросил я после того, как слегка отпустила контузия, вызванная прощальным стриженовским хлопком дверью. – Чёрт, какой же ты был обдолбанный. Только одного этого кинодокумента достаточно, чтобы упечь тебя на принудительное лечение до конца твоих дней.

– А что мне оставалось делать? Не мог же я пустить дело на самотёк и выглядеть так же, как этот несчастный тин. Ты же знаешь – у меня фобия по отношению к телекамерам. Я привыкну к этому, когда стану известным бумагомарателем, создателем бестселлеров и лауреатом Букеровской премии, но пока что мне ещё есть над чем работать.

– Подожди, Чик, какой на хрен Букер? Ты сам себе противоречишь. Ты же собираешься пойти по кривой дорожке. Если тебя и будут показывать по ящику, то только в сводках Интерпола.

– Да и хрен с ним, я не об этом. Я – о самосовершенствовании, о буддистской Работе Над Собой.

Я хотел было развязать интереснейшую полемику-пикировку на тему, является ли употребление наркотических препаратов одной из ипостасей буддийской Работы Над Собой, но вдруг произошло то, что стало самым ярким событием того дня. И после чего мы уже не могли вернуться к обсуждению серьёзной темы – нам мешала эйфория, не способствующая развитию умных дискуссий.

Тихонько постучавшись, в офис вошел идеал. Я имею в виду: идеал секретарши, а не вообще идеал женщины. Не было никаких бездонных глаз с тайной, загадочных улыбок, ямочек на щеках и прочей чуши, которая описывается в книжках для романтиков – было деловое сочетание интеллигентного (не кричащего!) блядства, вкуса в одежде, подчёркнуто правильных си-сечек и некоей относительной глубины. Это было как раз то, о чём мы не сговариваясь мечтали: никакой кама-сутры возле компьютера, но в то же время и никакой платоники. Вместо этого – золотая середина: перманентный намёк на возможность приятного, но не чересчур доступного секса с красивой девушкой.

Для приличия мы долго задавали ей какие-то вопросы, звучавшие откуда-то извне, произнесённые не нами, а минут через десять Чикатило заговорщицки выдохнул, пуская в ход всё, чем его наделила природа:

– Всё ясно, Илона. Мы берём вас на эту работу. С какого числа вы можете приступить к исполнению служебных обязанностей???

2 ЧАСА С MTV: «Modern Talking»

– Как-то раз, очень давно, я смотрел по ящику сюжет, – разглагольствовал Чикатило, озирая аляповатую мазню в рамочках, развешанную чьей-то шаловливой рукой по коридорам офисного центра, видимо, для того, чтобы высосать из пальца новый эстетический предлог для поднятия арендной платы. – Там кто-то решил поиздеваться над людьми и научил дрессированного слона брать в хобот кисточку, макать её в краски и потом возить ею по мольберту. Когда слон намалевал таким образом что-то около сотни авангардных картин, этот парень открыл выставку художника Джей Джей Джамбо. Всякие аристократические уродцы ходили там с умным видом, подолгу останавливались возле каждой картины и говорили: «О, конгениально». Или: «Какой удивительный внутренний мир, какой вычурный полёт мысли». Или на худой конец: «А он неплох, этот Джей Джей Джамбо. Ещё немного осмысленности – и его ждёт эпохальное будущее». В день закрытия выставки парнишка, который всё это замутил, созвал пресс-конференцию и показал видеофильм, который он специально снимал в процессе. С самого начала – как слон брал хоботом кисточку, как макал её в краски. Как мазал ими холст. Как иногда прерывал творчество, принимал стойку и отливал не отходя от кассы. Там не показали, как отреагировали на это все эти аристократы-дегенераты. А жалко, блядь. Я бы на их месте после этого забыл о богемной тусовке и вообще о любом маломальском пафосе.

То, что теперь гирляндами висело на всех стенках офисного центра, рисовал, конечно, не слон – это рисовал самый обыкновенный мудак, купивший себе краски и кисточки и на основе этого ставший авангардным художником. Которого прямо так и надо называть: художник-мудак такой-то… Лучше бы их рисовал Джамбо, честное слово. Тогда это было бы по крайней мере смешно.

– Это удивительное время, которое потом будет рассматриваться историками искусств как порог, переходный этап, начало нового витка, – продолжал гнать Чикатило. С утра он немного пыхнул – мы снова начали более-менее жёстко курить дурь, в тот год у нас вообще всё складывалось просто здорово. – Этап упразднения лишних звеньев цепи, которая ведёт от изначального импульса к конечному результату. Таких, как умение, мастерство, владение инструментами. В наше время слоны и экзальтированные нарки рисуют пятна, геометрию и мазки. Именно мазки – даже не говорите мне, батенька, что это слово ассоциируется у вас с венерическим…

– Тихо! – оборвал я и прислушался. – Ты слышишь? Е… твою мать, ты слышишь ЭТО?

Чикатило прервал тираду и навострил уши. Радио здесь звучало только в коридорах и очень тихо, так, что обычно сливалось в какой-то заштатный ненавязчивый гул – но этот мотив можно было вычленить даже в его потоке. «Браза Луи, Луи, Луи» – это сыграло со мной роль машины времени: я, стоя в лифтовом холле суперсовременного европейского офисного центра, перенёсся в убогую эпоху пионерских дискотек, лосин и крашеных чёлок.

– Что это, блядь, скажи мне, ЧТО ЭТО? – Я схватился за голову и нырнул в лифт.

– Это «Modern Talking», – популярно объяснил Чикатило, нажимая на кнопку с цифрой 1. – Вы отстаёте от жизни, батенька. Группа «Modern Talking» этим летом чрезвычайно модна в Москве и окрестностях. У неё, если можно так выразиться, новый пик популярности, музыкальное второе дыхание. Сейчас её крутят на FM-радиостанциях как минимум трижды за день. Неужто вы не знаете?

– Ты серьёзно?

– Да, вполне. Я не понимаю, как ты до сих пор не слышал. Это раздаётся из каждой палатки. Я сам не понимаю, что происходит, это просто как какое-то дежавю. Как десять-двенадцать лет назад. Из этой страны надо быстрее валить, здесь никогда ничего не изменится.

– Да, блин. – Я всё ещё не мог поверить в то, что такое возможно. – Очень хорошо, что нас скоро здесь не будет.

Нам действительно оставалось недолго. Все эти дебаты по поводу «кинуть – не кинуть» длились очень долго, но в конце концов мы пришли к соломонову решению. Мы решили не обувать бородатого VIP – это был не наш стиль. Мы просто должны были наварить незарегистрированные комиссионные с этого самого бородача плюс ещё с нескольких нелегальных клиентов.

Схема проста. Она знакома, наверное, каждому, кто хоть раз в жизни работал в сфере услуг (да и не только услуг, если копнуть глубже). Всё элементарно, как Ватсон, некоторые клиенты обслуживаются, но не регистрируются официально, и весь навар идёт в карман клерка, непосредственно принявшего и выполнившего заказ. Это, разумеется, предполагалось с самого начала (именно для этого Чикатило разыграл тогда тот фарс с «Липтоном»), но теперь мы чётко определились, для чего нам это нужно, и немного подкорректировали объёмы левых поступлений в кассу Клуба Красивых Мужчин.

Мы решили не регистрировать каждого третьего клиента (а не каждого пятого, как планировалось изначально). Конечно, даже при этом нам надо было ждать какое-то время – но оно обещало не растянуться в вечность: у нас, как ни странно, было уже две с половиной тысячи баксов, которые принято называть хрустящими и зелёными, но лично я бракую эти эпитеты – потому что баксы на самом деле, во-первых, т не хрустящие, а во-вторых, не зелёные. Они тоже хранились у меня дома и лежали отдельно от корпоративной казны – чтобы не путать.

Мы всё делали правильно – дни «Лауда-Тур» теперь уже явно были сочтены. Стриженова и его проект не спасло бы ничто на свете, кроме, разве что, гипотетического долларового дождя типа того, который три года назад пытался изобразить Чикатило, выбрасывая из окна поезда детектив про девушку-мусора.

Всё начиналось здорово, просто настораживающе здорово. Утром описываемого дня мы отправили пять автобусов в Венгрию. Улыбающиеся таблища клиентов смотрели на нас из их окон, напоминая о «Прощании славянки» и прочей торжественно-провожающей байде. В четверг вечером из аэропорта «Домодедово» в том же направлении должен был вылетать средних размеров чартер для особо важных персон.

Стриженов ликовал, плясал и радостно юлил, как гротескный раскормленный волчок. Только вот его врождённая счастливая способность жить строго сегодняшним днём мешала ему разглядеть очевидный последующий крах всего этого предприятия. Ибо будущего у всего этого не было.

После того как вербовка в венгерский тур была закончена (а закончилась она за полторы недели до выезда первого автобуса), люди вдруг резко перестали нам звонить – как будто все разом забыли, как пользоваться коммуникативным устройством телефоном или конкуренты замутили против нас вселенский заговор. Конкурентов, кстати, не было – никого, кроме Стриженова, не посетила мысль организовать специализированное агентство, не изучив спрос и основываясь на интуитивно-раздолбайских расчётах.