Текст книги "Крепче брони"

Автор книги: Павел Толстобров

Соавторы: Илья Лебедев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Молодой комиссар

1

День стоял жаркий, хотя наступил сентябрь. Высокое солнце нещадно палило. Но здесь, на высоте, приятно обдувал ветерок.

Мы бродили по пожухлой траве, вспоминали бригаду, друзей, подбирали и рвали листовки, на которые немцы не скупились.

Николай Чернушкин за эти тяжелые дни боев не очень изменился. По крайней мере, внешне. Как всегда, чисто выбрит, подтянут. Сапоги начищены. У гимнастерки свежий подворотничок… Разве только немного осунулся, стал более сдержан, да появилась суровость во взгляде.

На передовой в этот день было относительно спокойно. Оттуда только изредка доносились пулеметные очереди. Над головой крутилась зловещая «рама».

Провожая взглядом самолет, Николай на некоторое время замолчал. Потом задумчиво произнес:

– Жаль, людей много положили. И каких!..

Тяжелораненые не хотят оставлять поле боя. Приказываешь: «Отправляйтесь в медсанбат!»

А в ответ слышишь: «Пока жив, буду драться».

И опять задумался.

– О взводе Зелинского обязательно расскажите в газете. Он бился так же, как взвод Кочеткова. Отбил две атаки тридцати немецких танков. Семь танков сжег в одном бою. Из двадцати бронебойщиков в живых осталось четверо. Но враг не прошел. Погиб и сам Зелинский. Хороший был командир взвода и парторг роты. За ним бойцы готовы были пойти в огонь и в воду. И шли… А сколько таких, как Зелинский, погибло в эти дни…

Видно было, как тяжело переживает Чернушкин потерю тех, кто еще недавно был рядом, с кем привык делить трудности, горе и радость.

Подошли к группе бойцов, подправлявших старую траншею. Чернушкин едва успел поздороваться, как его окружили со всех сторон. Одни достали кисеты, предлагали закурить, другие угощали дикими яблоками, которые насобирали где-то рядом, в балках. Известное дело – солдаты: если они уважают командира или комиссара, душу ему выложат. А Чернушкина в подразделении любили.

После грустных воспоминаний Николай оживился, глаза засветились теплотой.

– Обедали?

– Обедали, товарищ комиссар! Только что.

– Как отдыхается?

– Хорошо, товарищ старший политрук.

– Сводку Совинформбюро знаете?

– Слышали. Парторг приходил, читал. Только вот почты долго нет.

– Скоро должна быть, подождите.

Улыбнувшись, Чернушкин достал из кармана немецкую листовку и передал ее бойцам. Эту листовку, довольно выцветшую на солнце, мы только что подобрали. На ней картинка: в вишневом садике – белая, уютная украинская хата. На скамеечке под окном – счастливая, улыбающаяся молодая чета, а у ее ног белокурая курчавая девочка играет с маленьким смешным козленком… И подпись крупным шрифтом: «Вас ждет такое же счастье. Сдавайтесь!..»

Листовка пошла по рукам. Я заметил Николаю:

– А ведь немцы для того и сбрасывали, чтобы ее читали да рассматривали наши бойцы.

– Пусть полюбуются. Они уже кое-что видели…

Молодой боец с выгоревшими русыми волосами, с веснушками на носу долго рассматривал картинку, потом зло выругался:

– Вот гадюки! Чем хотят взять.

– Они с подходцем, сволочи.

– А как же! Знают, что и у нас есть семьи… Только не по адресу, господа фрицы.

– Смотрите, как здорово! – Чернушкин протянул руку за листком. – «Рай», а не жизнь! Правда?.. Только подсчитал бы вот кто, сколько наших женщин и детей уничтожили эти звери в мундирах, которые обещают райскую жизнь, сколько угнали они наших людей в рабство… Сколько вдов и сирот оплакивают погибших на фронте мужей и отцов… Этими листовками они хотят разложить нашу армию, а своих солдат наставляют: «Убивай каждого русского, если это даже ребенок… Убивай, в тебе не должно быть никакой жалости. Арийская раса должна господствовать над всем миром…»

Бойцы притихли, задумались. Молчание нарушил младший сержант, должно быть, командир отделения.

– Нехай, товарищ комиссар, малюют да сбрасывают. А мы скрутим из нее цыгарку и пустим дымок.

А я подумал: «Вот и провел комиссар политбеседу!»

2

8 ноября сорок первого года. С военкомом бригады старшим батальонным комиссаром Медведевым сидим в политотделе, обсуждаем насущные проблемы. Рядовой состав прибыл почти весь. В основном укомплектованы и штаты командного состава. А политработников не хватает. Недостает парторгов, комсоргов батальонов, не говоря о том, что большинство политработников – неопытная молодежь. А в бригаде идет серьезная боевая учеба. И как бы ее надо подкрепить повседневной действенной политической работой.

Писать в Москву, в политотдел воздушно-десантных войск? Но ведь там знают наше положение.

Пытаемся кого-то переставить, чтобы обеспечить наиболее ответственные участки. Но разве это выход!

– Тришкин кафтан – вот это что, – говорит Медведев. – Пусть все остаются на своих местах. Люди познакомились с личным составом, втянулись в работу. И вдруг мы их – в другие подразделения… А вот нам с тобой, старший политрук, надо почаще бывать в тех подразделениях, где не хватает политработников.

Против этого не возразишь. Но и не разорваться же! Я и так почти все время в подразделениях. И в политотделе тоже что-то надо делать, тем более, что он до сих пор неукомплектован на одну треть…

В это время открылась дверь. В комнату, печатая шаги, вошел высокий, стройный юноша в синей, ладно сшитой шинели и в такого же цвета, с шиком надетой пилотке. На голубых петлицах химическим карандашом выведено по три «кубика». Четко приложив к пилотке руку, щелкнув каблуками, вошедший доложил:

– Политрук Чернушкин. Прибыл для дальнейшего прохождения службы…

Это была наша первая встреча.

Чернушкин прибыл к нам тогда во главе группы выпускников Ивановского военно-политического училища. Для нас их приезд был очень кстати. Мы с Медведевым сразу же познакомились с каждым и всех распределили по подразделениям. Чернушкину дали отдельную минометную роту.

Оставалось только каждому объявить назначение. Но меня, исполнявшего тогда обязанности начальника политотдела, что-то не удовлетворяло. И я откровенно высказал Медведеву:

– А если Чернушкина не на минометную роту, а на второй батальон поставить? Когда-то еще пришлют нам в него комиссара. У него, я думаю, получится. Не сразу, конечно. Но комбат капитан Егоров – умный, опытный, поможет. Да и мы ведь не далеко…

Медведев задумался. Ему, видимо, тоже понравился этот политрук. Правда, могли смутить некоторая щеголеватость, несколько излишнее, как показалось вначале, усердие, что ли… Медведев не любил пощелкивающих каблуками. Такие часто служат «для начальства». А нам нужны работяги, которые бы всей душой отдавались делу… Но в Чернушкине нетрудно было заметить и другое: скромность и непосредственность.

О чем-то говорила и его биография. Рос без отца. Сам зарабатывал и кончал среднюю школу. Да еще помогал семье. Имеет боевой опыт, небольшой, но опыт. А главное, самостоятельный и, похоже, думающий человек.

– Мне кажется, он быстро найдет общий язык с личным составом батальона, – подбиваю комиссара.

– Ну что ж, согласен. Под твою личную ответственность.

2-й батальон находился на станции Юма, в трех километрах от штаба и политотдела бригады. Но я старался бывать в нем как можно чаще. Вначале встречался с Чернушкиным, как с «подшефным». Потом потянуло туда же по другой причине: с Николаем можно было о многом поговорить по душам. Он расскажет тебе о настроении бойцов и командиров, откровенно признается в том, что у него не получается, что плохо в батальоне. Признается даже тогда, когда определенно знает, что у него могут быть неприятности… А если скажешь: нужно сделать то и то, можно не проверять. Одним словом, с ним было приятно работать, на него можно было положиться во всем, и на этой почве у нас завязалась большая дружба.

Правда, о своем личном мы почему-то почти никогда не говорили. Впрочем, до личного ли было! У всех одна забота – подготовка к десантированию. Я, например, даже не знаю, была ли у Николая девушка, которая ждала его с войны…

Чернушкин между тем все увереннее входил в роль комиссара батальона. Ему не хватало житейского опыта. Но рядом был капитан Егоров, всегда спокойный, рассудительный человек, с которым они быстро сошлись. Непосредственность, глубокая преданность долгу и делу помогли Николаю сблизиться со всем личным составом. И он стал настоящим комиссаром, который строго требует, но к которому можно и в любое время прийти с сокровенным. Сказывалось, наверное, и то, что комиссару батальона и самому было всего двадцать три года. Мысли и переживания восемнадцатилетних бойцов ему были не так уж далеки по возрасту…

1 января 1942 года мы с Медведевым послали в политотдел воздушно-десантных войск материал для утверждения Чернушкина в должности комиссара батальона, которую он исполнял более полутора месяцев (по какой-то причине этот материал не был послан раньше). Но случается же так! Материал на Чернушкина только что отослали, а к нам на должность комиссара 2-го батальона с предписанием политотдела корпуса прибывает другой политработник.

Чернушкин сдал дела в батальоне и принял отдельную роту связи: спокойно, деловито начал включаться в работу.

– Это же безобразие! – доказывал я Медведеву. – Человек столько работал, свыкся с людьми… Ну разве его вина, что он самый молодой из комиссаров батальонов?! А работает он лучше всех, и вы это знаете…

Медведев только разводил руками.

– А я не спорю с тобой, старший политрук…

Осмелился, звоню по телефону комиссару корпуса Юматову. Высказываю свое возмущение.

Юматов, как обычно, спокойно выслушал, потом спрашивает:

– А ты в Чернушкине уверен?

– Товарищ бригадный комиссар!..

– Ну ладно, ладно. Материал на утверждение его в Москву послал?

– Первого января. Все документы.

– А где ты, начальник политотдела, был раньше? Почему раньше не позаботился, чтобы Чернушкин был комиссаром батальона? То-то!.. Ну ладно… Жди, что скажет Москва. И не нервничай…

Разговор с Юматовым все же как-то успокоил. А через некоторое время пришел приказ из Москвы: Чернушкин был утвержден на должность комиссара 2-го батальона. Одновременно ему присвоили новое воинское звание – старший политрук. Я рад был за товарища и от души поздравил его.

– Ну, я же тебе говорил!..

И очень благодарен был Юматову. Он хоть и не обещал вмешиваться, но я был уверен, что без него тут не обошлось.

3

Чернушкин не изменил своего стиля работы и в боевой обстановке. Привыкший еще в бригаде находиться все время с людьми, он и здесь появлялся там, где более опасно, тяжело бойцам. Когда требовала обстановка, брал в руки пулемет, гранату, поднимал бойцов в атаку, показывая пример мужества и отваги. Нет, он не бравировал. Просто понимал, что требуется в той или иной обстановке от комиссара. И никогда не забывал о своих основных обязанностях. Следил за питанием бойцов, за тем, чтобы своевременно эвакуировали раненых. Понятно, не упускал случая, чтобы поговорить с людьми, поднять их боевой дух.

Сколько раз бывало так. Только что схлынула очередная атака противника. Бойцы приводят в порядок себя, оружие, подправляют окопы, траншеи. Неожиданно появляется комиссар.

– Ну, как вы тут, орлы?

– Живем, товарищ старший политрук. Роем, копаем вот…

– Правильно. Глубже окоп – надежней оборона, меньше потерь. Правда, чтобы разбить врага, требуется еще кое-что. Например, смелость, отвага…

– У нас трусов нет, товарищ комиссар. Мы – десантники. Сегодня две атаки отбили. Вон, сколько их осталось перед окопами. Завоеватели!..

– Я наблюдал, как вы им давали прикурить.

– Еще не так дадим, если сунутся.

Слово за слово, шутка за шуткой – люди, только что побывавшие в пекле, ободрились, повеселели. И лопаты в руках заходили быстрее.

Комиссар непринужденно разговаривает с бойцами, знакомит их с положением в полку, рассказывает о том, кто отличился в последних боях. Он говорит, что хотя дивизия и дерется в семидесяти километрах от Сталинграда, но оказывает огромную помощь непосредственным защитникам его, так как отвлекает на себя силы врага. Поэтому очень важно еще беспощаднее бить фашистских захватчиков и не пустить их к Дону.

Разговор продолжается минут пятнадцать-двадцать, а у бойцов совсем иное настроение. А комиссар пробирается в другой взвод, в другую роту. Где короткими перебежками, где ползком, под свист пуль. Не привыкать к этому комиссару: его ждут всюду.

Перед встречей с Чернушкиным мы в редакции «Гвардейца» получили письмо замполитрука Б. Мартынова. Вот что он рассказывал 6 своем комиссаре.

«Нет уголка, куда бы он не загляну. Нет вопроса, которому бы он не уделил внимания. Его простые, доходчивые слова вливают новые силы и энергию в сердца бойцов… Каждое посещение комиссара приносит нам что-то новое, ободряющее. Слово комиссара, которого все любят и уважают, зажигает бойцов еще большей ненавистью к врагу, еще большей решимостью беспощадно громить немецко-фашистских захватчиков».

Это письмо Бориса Мартынова мы опубликовали под заголовком «Комиссар-агитатор».

…С Чернушкиным я провел остаток дня. О многом переговорили за эти часы. Я как бы окунулся в жизнь батальона, непосредственно почувствовал, как и чем он живет.

Когда стало смеркаться, попросил Николая проводить меня к подполковнику Семашко, с которым давненько не виделся. В довольно просторной землянке находился и батальонный комиссар Ковтун.

– Старший политрук! Какими путями? – восторженно встретил подполковник. – Не забыл нас…

– Сто одиннадцатый, товарищ подполковник, для меня родной.

– Один?

– Чернушкин привел. С ним бродили тут.

– Ваш с Медведевым протеже… Где же он?

– Звал зайти к вам, да стесняется.

– Это же Чернушкин!

– Как он воюет? – я повернулся к Ковтуну.

– Как воюет? – переспросил Василий Михайлович. – Побольше бы таких комиссаров! Доберешься до штаба батальона: «Где Чернушкин?» А тебе отвечают: «В такой-то роте, в таком-то взводе…». На месте не сидит и все знает. Все время с бойцами. Только лезет часто куда не следует, будто его ни пуля, ни осколок не достанут…

– Ты думаешь, что мы с тобой здесь, под накатами жердей, в такой уж безопасности? – вмешался Семашко. – Прилетит какая-нибудь дура, разроет все, и от нас ничего не останется. А Чернушкин мне нравится тем, что он на фронте, как на работе…. Спокоен, деловит, не теряется.

Мне очень приятно было услышать такое о своем друге. Да, Чернушкин остался прежним. Сам себя не выгораживает, на глаза начальства не лезет, а делает то, что нужно делать комиссару батальона в боевой обстановке.

…И вот Николая Чернушкина нет.

Я сидел в своей землянке, вычитывал гранки завтрашнего номера «Гвардейца», когда из медсанбата пришла эта весть. А через несколько дней, побывав на правом берегу Дона, узнал, как это случилось.

…В ночь с 25 на 26 сентября было предпринято наступление на высоту 172,4, в котором должны были участвовать 1-й и 2-й батальоны 111-го полка и дивизионная рота разведки. Другие полки в это время демонстрировали наступление на своих участках, чтобы ввести в заблуждение противника.

Цель операции – занять высоту, как выгодный для обороны рубеж, и одновременно перехватить дорогу Сиротинская – Ближняя Перекопка, которую противник использовал для маневра своими силами, особенно техникой.

К шести часам утра 2-й батальон с боем продвинулся на два километра вперед, а днем ворвался на высоту. Завязался ожесточенный бой.

Но где же 1-й батальон? Поддержи он сейчас своего соседа, и успех обеспечен. Однако приходится из последних сил сдерживать контратаки врага.

А 1-й батальон, которым после ранения капитана Суховеева командовал лейтенант Астахов, только вышел из пункта сосредоточения и сбился с пути. Всю ночь плутал и к рассвету оказался в трех километрах правее 2-го батальона. Будь Астахов более сообразительным и предприимчивым, он мог бы исправить свою ошибку и существенно помочь товарищам. Но этого не случилось. И вся тяжесть операции легла на плечи батальона Чернушкина.

Немцы между тем разведали, какие силы наступают на высоту, подтянули туда три батальона пехоты, артиллерию и контратаковали.

Бой продолжался весь день. Он шел с переменным успехом, потому что гвардейцы, зацепившись за оборонительный рубеж противника на высоте, сразу же использовали его для отражения немецких контратак. Не раз сами поднимались врукопашную. Но силы были неравными. Чернушкин находился в траншее рядом с пулеметчиком, когда немцы предприняли очередную контратаку. Вражеские солдаты, как подкошенные, падали от пулеметных очередей. Вдруг пулемет умолк. Николай уложил безжизненное тело младшего сержанта на дно траншеи, крикнул: «Санитар, сюда!» – и сам лег за пулемет.

Не раз бывало так. Бойцы с гордостью говорили: «Если комиссар за пулеметом, фрицу несдобровать!..» И сейчас он скосил не один десяток гитлеровцев. Но тут достала его вражеская пуля. Не выпуская из рук оружия, комиссар осел с ним в траншею…

На фронте можно привыкнуть ко многому. Можно даже потерять ощущение страха, опасности. Но привыкнуть к такому трудно… Многих мы потеряли за эти дни, недели. Но так тяжело я еще не переживал гибель никого. Такой уж это был человек – Николай Чернушкин!

Михаил Грызлов

1

1-й батальон располагался на самом левом фланге полка.

– Чувствуете дымок? Это его полевая кухня, – сказали нам.

Что ж, полевая кухня всегда была неплохим ориентиром.

Штаб батальона находился в длинном деревянном вагоне. Я удивился: как такая громадина на четырех колесах могла оказаться здесь, в лесу? В то же время от него повеяло чем-то домашним: этот вагон когда-то был полевым станом…

Встретил молоденький старший лейтенант в скрипучих ремнях (он оказался старшим адъютантом батальона).

– Мне командира или комиссара (я не знал, что здесь сейчас это одно лицо).

– Сейчас должен быть, подождите!

В проеме открытой двери показался батальонный комиссар Куклин:

– Вам снайпера Грызлова? Боюсь, что ничего не получится. Собирается с Соколовым на позицию. Давайте лучше поужинаем, как раз время подошло…

– Так ведь он тоже будет ужинать? Мы можем вместе. Вот и поговорим…

Через несколько минут вернулся посыльный.

– Грызлов уже поужинал. Но сейчас придет…

Лежим на пожухлой траве, с аппетитом уплетаем дымящуюся паром кашу. И вдруг:

– Гвардии сержант Грызлов по вашему приказанию…

Так вот он какой, Грызлов! Он мне почему-то представлялся этаким парнем – в плечах косая сажень… Грызлов же показался просто мальчишкой. Особенно эта стриженая голова и торчащие уши, когда он снял пилотку… Познакомившись, мы попросили его написать в газету об опыте снайперской работы.

Грызлов помялся. Потом ответил:

– Не могу. Некогда. Да и какой опыт?.. В другой раз…

– Но у тебя же на боевом счету…

– Эх!.. Разрешите идти? Меня ждут.

Так я от него ничего и не добился. Когда рассказал об этом Куклину, тот рассмеялся:

– Я же говорил! Он очень самолюбивый.

Вчера целый день просидели с Соколовым на позиции – и без толку. Да товарищи еще, наверное, подначили… Вечером пойду провожать его. Хотите вместе?

Еще бы, упустить такой случай!

…Бредем по ночному лесу. Впереди, словно привидения, едва заметны Грызлов и Соколов, за ними мы – Куклин, я. Идем молча, и я, спотыкаясь о выступившие корни деревьев, удивляюсь, как это они находят дорогу в такой темноте?

– Удивительный парень, – заговорил Куклин о Грызлове, – упрямый, настойчивый. О страхе у него, кажется, даже понятия нет. А теперь вот загорелся снайперизмом. Как ему удалось уговорить Соколова в напарники, просто не понимаю, но больше недели они вместе.

У землянки ротного командира постояли. Грызлов спустился куда-то под землю и вскоре появился с ним. Пошли.

Через какое-то время остановились опять – дошли до переднего края.

Командир роты предупредил:

– Ждите здесь. Выведу к боевому охранению, а там они уже сами сориентируются.

Стоим, ждем. И тут до меня дошло, почему Куклин то и дело предупреждал: «Осторожно, осторожно…». Здесь, на опушке леса, где деревья стоят реже, были хорошо видны траектории вражеских пулеметных очередей. Пунктиры трассирующих пуль довольно густо обсыпали лес. А в нем, рикошетируя от деревьев, пули изменяли направление полета… И в самом деле интересно наблюдать, как «порхают» в разные стороны эти светящиеся «жучки», если не знаешь, что они могут смертельно кусаться…

– До утра успеют? – это Куклин спрашивает вернувшегося ротного командира. А потом ко мне – До рассвета они должны успеть вырыть окоп и замаскироваться…

Когда наш разговор снова зашел о Грызлове, сказал:

– Никак не может смириться, что у Яковлева на счету больше убитых гитлеровцев, чем у него.

– Так ведь Яковлев раньше и начал?

– В том-то и дело. Яковлев, Журавлев, Домако были у нас первыми. А Грызлов хочет перегнать их…

Грызлов не был десантником. Но по своему характеру он от них ничем не отличался. И по возрасту. Только исполнилось девятнадцать. На фронт он должен был пойти младшим лейтенантом. Уже приготовил «кубики» на петлицы. Но курсы, на которых он учился, почему-то расформировали, и перед самой отправкой нашей дивизии под Сталинград оказался в 119-м гвардейском стрелковом полку…

Куклин был прав, говоря о бесстрашии и храбрости Грызлова. Он проявил себя уже в первых боях. Командуя отделением, не раз возглавлял взвод. В одном бою за Сиротинскую выбыл из строя командир, а рота оказалась в критическом положении: фашисты вот-вот могли ее окружить. Появились танки. Грызлов быстро оценил обстановку.

– Рота, слушай мою команду! – крикнул он. – За Родину, в атаку, ура-а-а! – И первым бросился на врага, увлекая бойцов.

Вражеская цепь была прорвана, люди спасены.

А вот какой случай произошел на высоте 180,9. Когда от пулеметной очереди погиб капитан Кузнецов и батальон по команде комиссара Куклина поднялся в контратаку, Грызлов, увлекшись боем, вырвался далеко вперед. Оказавшись вплотную перед вражеским пулеметом, на мгновение оглянулся. За ним бежало только двое солдат. Но Михаил не растерялся, не раздумывая, спрыгнул в окоп. Штыком запорол наводчика, разделался еще с двумя гитлеровцами и только после этого крикнул своим товарищам:

– Быстро ко мне! – а сам развернул пулемет и начал поливать свинцом врагов из их же оружия.

Заняв круговую оборону, он вместе с двумя бойцами несколько дней удерживал занятый рубеж. Оставил его только тогда, когда передали приказ командира отойти…

– И он их обгонит, – продолжал после некоторого молчания начатый разговор батальонный комиссар Куклин. – Снайпер из него будет отменный. Вот только побольше сноровки наберется…

2

Снайперское движение начиналось в дивизии незаметно, исподволь. Наверное, еще в первых боях, когда гвардейцам приходилось отбивать непрерывные атаки врага. Кто-то удачно снял наблюдателя-корректировщика. Кто-то расстрелял пулеметный расчет, не дававший нашим возможности подняться в контратаку. Кто-то вывел из строя гитлеровского офицера, который вел за собой наступающих… Стали называть имена наиболее метких стрелков: в 111-м полку – лейтенантов Майорова и Петренко, в 116-м – лейтенанта Кацая, в 119-м – красноармейца Яковлева…

Пока враг нажимал особенно, было не до занятий с отдельными стрелками. Но положение стало меняться. Убедившись, что гвардейцев не сломить, немцы начали сами зарываться в землю. Тогда-то и потребовались меткие стрелки. Появились и винтовки с оптическим прицелом. Разговор о развитии снайперского движения начался на партийных и комсомольских собраниях. Создавались школы снайперов.

Вот и Грызлов. Получив снайперскую винтовку, он разыскал земляка, Александра Чаплыгина, с которым недавно подружился.

– Слушай, Саша, пойдем завтра? Ты будешь выманивать, а я – чик, и фрица нет…

– А что? Пойдем. Только ты смотри!..

Еще до солнца выбрались к самым крайним деревьям. Слева – станица Сиротинская. Правее – высота 146,6, которую приходилось штурмовать. Когда на вершине высоты стали различимы предметы, Грызлов предупредил:

– Попробуем!

Чаплыгин выскочил из-за дерева, помахал пилоткой. В ответ – ни звука.

– Дрыхнут, сволочи! Тоже мне вояки, – ругался Грызлов.

Пришлось подождать, когда станет светлее.

– Давай еще!

Чаплыгин повторил свой маневр, и тотчас же– «вжик»! Пуля пропела у самого уха, а выстрела Грызлова не услышал.

– Ты что – спишь? – недовольно бросил Александр.

– Понимаешь, не заметил откуда. Придется еще.

Чаплыгин снова выскакивает из-за толстенной ивы. И опять – «вжик»! А Грызлов уже со злостью:

– Еще, еще, Саша!

– Я, Миша, буду вот так… – Он нацепил пилотку на палку, выставил ее и быстро убрал. И так повторил несколько раз, дразня немецкого стрелка. А может быть, стрелял уже не один. Пролетело сразу несколько пуль. Грызлов наконец заметил дымок выстрела, но не там, где ожидал, а значительно левее. Тоже выстрелил. А потом некоторое время пришлось вызывать нового охотника попасть под пулю… Пилотка совсем перестала «работать». Вражеские снайперы обнаружили подвох.

– Знаешь что, Саша, давай в другое место перейдем.

Но Чаплыгин, разглядывая продырявленную пилотку, молчал. Что-то разлюбилось ему это занятие.

– Не хочется больше, Миша. Давай выбираться домой…

Так и распалась эта «снайперская пара».

После этого Грызлов и начал обрабатывать Михаила Соколова. И чем взял? Патриотизмом…

– Ну какая ты гвардия? – говорит. – Люди в атаки, контратаки ходят, фрицев бьют, чтоб не осталось их на нашей советской земле. Вот это – гвардия! А ты– с ложкой-поварешкой… Право, как-то даже неудобно за тебя. А почему бы тебе, тезка, снайпером не стать? Стрелять-то умеешь?..

Соколов, на что спокойный человек, не вытерпел:

– Да отстанешь ты от меня, Грызлов? А стреляю я, может, получше тебя…

– Правда, Миша? Тогда давай в пару!

Михаил задумался. А в самом деле, не пора ли кончать с поварским делом? Хоть и любит он его, двенадцать лет был поваром в столичном ресторане. Но… ведь и стрелять он умеет метко. А поваром и другой, из более пожилых запасников сможет…

– Согласен, бери в напарники…

Любопытная составилась пара. Один юркий, тоненький, как подросток, немного бесшабашный, другой – степенный, грузноватый, как и положено повару, неторопливый в движениях и разговоре, да и годами годился Грызлову, по крайней мере, в дяди.

3

Часов до десяти просидели безрезультатно. Чуть высунь голову из окопа – пуля. То ли плохо замаскировались и быстро обнаружили себя, то ли их уже поджидал немецкий снайпер.

Грызлову такое сидение совсем не по душе. Соколов более спокоен: будто знает, что придет и их время.

– Соколов, у тебя веревка есть? Или шпагат?

– Найдется. А что?

– Давай сюда! – Грызлов подобрал валявшуюся рядом каску, привязал к ней веревку и палкой стал отодвигать от окопа. Ты будешь дергать за веревку, а я – наблюдать. Понял?

Соколов дернул за веревку. Каска подпрыгнула. Звякнула пуля. «Ну и меткий же, гад», – подумал Михаил.

– Вижу! Еще!

Выстрел Грызлова прозвучал одновременна со звоном каски.

– Проверим, дергай еще! Не может быть, чтобы я в него не попал.

Но противник молчал. Выстрел Грызлова достиг цели.

Через некоторое время каска ввела в заблуждение еще одного немецкого стрелка. Грызлов уложил и его.

Этими двумя и ограничилась в тот день «охота», по поводу которой сокрушался Михаил.

Молодость, нетерпение! Хотелось бить, бить…

Но опыт и успех приходят не сразу. Использовали педантичность противника: подстрелили одного– жди. Фашисты вылезут, чтобы убрать труп. Не теряй этот момент. Бывало и так. На каком-то участке наши перестают беспокоить, фашистов. Они начинают наглеть: выберутся на бруствер траншеи и, раздевшись до пояса, загорают под донским солнцем, да еще губными гармошками забавляются. Тут уж не зевай. У фашистов начинается возня: одни стремятся побыстрее уйти, другие убирают убитых. Выбирай цели и бей без промаха…

Со снайперами стали считаться и во время наступательных боев, которые не прекращала дивизия. Как правило, их ставили на фланги, и снайперы расчетливо выбивали вражеских офицеров, пулеметные расчеты, корректировщиков огня, помогая товарищам продвигаться вперед.

…На западной стороне Сиротинской дома рассыпаны не густо. А в то утро они казались еще реже. Может быть, потому, что станица словно вымерла: ни на улицах, ни на огородах ни одной живой души. Но Грызлов ждал.

– Миша, как ты думаешь, фрицы воду пьют?

– Пьют, наверно. Не один же французский коньяк лакать…

– Тогда подождем еще, – Грызлов давно приглядывался к одиноко торчавшему на улице колодцу. Станица на высокой горе, колодцев в ней мало. Не может быть, чтобы немцы не пометили этот…

Вот от ближнего дома отделилась женщина с коромыслом на плече.

– А, чтоб тебя! – Грызлов сплюнул с досады. – Куда ты лезешь?

Он почти отложил бинокль, но почему-то стал внимательнее рассматривать женщину. Потом передал бинокль напарнику, а сам – к оптическому прицелу.

– Сапоги видишь?

– Вроде сапоги…

– А какого размера? А как вышагивает? Женщина так может?

– Точно. И каска. Фриц вырядился в юбку. Бей!

Прозвучал выстрел. Немец взмахнул руками, ведра полетели в стороны. С головы упала, подкатилась каска.

– Напился… Подождем еще…

Позже по этому случаю инструктор политотдела старший лейтенант Виктор Серебряков написал шуточный стих, который мы опубликовали в дивизионной газете.

Каждый убитый фашистский захватчик – помощь непосредственным защитникам Сталинграда, вклад в дело разгрома врага. Под таким девизом развертывалось в дивизии социалистическое соревнование в честь XXV годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Снайперское движение постепенно превратилось в настоящую снайперскую войну. Не только в полках, но и в ряде батальонов периодически работали школы снайперов, в которых гвардейцы учились без промаха бить врага. Они наносили существенный урон гитлеровцам.

Первым в этом соревновании шел Михаил Грызлов. К 15 октября 1942 года на его боевом счету было 107 убитых вражеских солдат и офицеров. Да его товарищи – Яковлев, Соколов, Журавлев и другие – уничтожили более 300 фашистов! Каких же потерь стоили врагу выстрелы всех наших метких стрелков!

4

20 октября в станице Новогригорьевской состоялся армейский слет снайперов. Здесь произошла интересная встреча двух ведущих снайперов фронта – Максима Пассара и Михаила Грызлова. О Пассаре тогда очень много писали армейская и фронтовая газеты. Максим – нанаец. И этот солдат, представитель маленькой народности, в прошлом обреченной на вымирание, стал одним из лучших воинов нашего фронта.

У Грызлова к тому времени было 135 истребленных гитлеровцев, у Пассара – 127. Никто навеем Донском фронте не мог сравниться с ними.

Грызлов приехал со слета довольный, возбужденный, готовый сразу же выйти на «охоту». Встреча с Пассаром была приятна, но и тревожила: такой «противник» может обставить, а отдавать первенство не хотелось.

А тут еще партийное собрание.

– Даю слово вам, товарищи, – горячо говорил он, когда его принимали кандидатом а члены партии, – что жизни своей не пожалею, а высокое звание коммуниста оправдаю. Буду драться с врагом, пока бьется сердце, пока руки держат оружие…