Текст книги "Крепче брони"

Автор книги: Павел Толстобров

Соавторы: Илья Лебедев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Потом вызвали в политотдел. Начподив Л. И. Черенков вручил кандидатскую карточку, тепло поздравил и сказал:

– А теперь вот что, товарищ гвардии младший лейтенант (Грызлову уже присвоили это звание), вы назначаетесь начальником дивизионной школы снайперов.

– Товарищ старший батальонный комиссар, я хотел… Ведь мы соревнуемся с Пассаром…

– Никаких «я хотел». Я знаю, что ты умеешь бить фашистов. Но если подготовишь еще пятнадцать-двадцать человек? И каждый за выход на позицию будет убивать хоть по одному гитлеровцу? Прикинь! – Переждав, пока Грызлов успокоится, начальник политотдела заключил: – Пойми, Грызлов, так надо. Да и команда подобрана. Иди и принимай людей, учи их так, чтобы каждый стрелял не хуже тебя… Понял? То-то!..

Учеба проходила в поле. Для начала Грызлов поставил на определенное расстояние мишень (спичечный коробок), отошел от него, выстрелил сам и сказал:

– Идите смотреть!

Смотрели, удивлялись: пуля попала в самый центр.

…Учились определять расстояние до цели, часами неподвижно лежали на земле, наблюдая за противником, досконально изучали оптический прицел винтовки. Ну, а для разрядки – стрельба: кто быстрее и более метко поразит цель.

Грызлов не жалел сил на обучение подчиненных. Учитель из него получился хоть куда.

Вырвался все же в эти дни в свой батальон. Разыскал Чаплыгина.

– Пойдем, Саша, посидим… Кури, легкий, – Михаил с шиком открыл серебряный портсигар – подарок командарма.

Затянулись, Чаплыгин закашлялся:

– Ну его, твой легкий. Лучше махорка…

То, что Александр когда-то не захотел быть напарником Грызлова, на их дружбу не повлияло.

Обедали, толковали. Под конец Грызлов мечтательно проговорил:

– Ух, Саша, знаешь, какие у меня дома собаки! Бате наказал обязательно сохранить. Вернемся, вместе на охоту пойдем…

– Дожить надо…

– Да ты что? Я один сколько гадов на тот свет отправил! А ты? А другие наши?!

* * *

…Хоронили Грызлова в декабре под Обливской. Как рассказывали его товарищи, в тот день он вступил в единоборство с несколькими вражескими снайперами. Двух из них уничтожил, прицелился в третьего. Но немцы, обозленные на гвардейца, уже засекли его и направили на точку сильный пулеметный огонь. Михаил не успел нажать на спусковой крючок, как его прострочила очередь.

Гибель Грызлова тяжело переживали в дивизии. Его друзья принесли в редакцию письмо, в котором, обращаясь ко всем снайперам дивизии, писали:

«Вражеская пуля оборвала жизнь нашего лучшего снайпера гвардии младшего лейтенанта Михаила Грызлова. Коммунист, преданный сын Родины, он храбро защищал ее и героически погиб на боевом посту. 205 гитлеровцев истребил Михаил Грызлов… Беспощадно мстил он врагу за поругание любимой Отчизны. Продолжим эту священную месть, его боевой счет, будем истреблять немецких захватчиков, как истреблял их Михаил Грызлов. Сотрем с лица земли проклятую фашистскую нечисть. Коновалов, Журавлев, Гуляев, Соколов и другие…»

Вместе с этим письмом мы дали в «Гвардейце» передовую «За смерть героя ответим сотнями фашистских смертей».

Комдив наградил Михаила Грызлова посмертно орденом Красной Звезды. В тот же день (стечение обстоятельств) пришли приказы из штабов армии и фронта о награждении Грызлова еще двумя орденами Красной Звезды.

Три ордена (одинаковые) в один день.

Но Грызлова не было в живых.

Упрямая девчонка

1

Как она рвалась на фронт! Работала в магазине и занималась на курсах медсестер. Надеялась: окончит их и сразу же пошлют на передовую. А ее определили в… полевой госпиталь. Конечно, там тоже раненые, им требуется уход, внимание. Но все это не то. И Аня Найденова пишет рапорт за рапортом, просит, настаивает, требует, чтобы ее направили туда, где она больше всего нужна.

Когда ее вместе с другими девушками-москвичками направили в 40-ю гвардейскую стрелковую дивизию, Аня обрадовалась– Дивизия спешно готовилась на фронт. Потом эшелон. Ночь в автомашине… Чем больше девушка видела следов войны, тем сильнее ощущала ненависть к фашистским захватчикам, тем яснее сознавала, что цель ее наконец-то осуществляется.

…И вот эта яма, а в ней автоклав, в котором стерилизуется перевязочный материал для раненых. Обязанность Найденовой – разжигать топку, поддерживать давление в автоклаве…

Надо же придумать такое! Она, конечно, понимает: перевязочный материал очень нужен. Раненых в медсанбат прибывает все больше. Но почему именно она, Найденова, а не какой-нибудь пожилой солдат, должна торчать в этой яме?

…Порою Аня грешила на другое. Все девчонки как девчонки. Рослые, стройные, за словом в. карман не полезут… А она не вышла ни ростом. ни фигурой. И волосы какие-то рыжеватые, совсем не в моде. Да еще зловредные веснушки: собираются на щеках и, словно в атаке, устремляются на вздернутый нос… Еще в школе мальчишки дразнили за эти веснушки и рыжие волосы. Может, и характер ее замкнутый, неуживчивый от этого? И копилось в душе невысказанное, неистребимое желание доказать: «Я не хуже других!..»

То, что на позициях дивизии идет битва не на жизнь, а на смерть, что под Сталинградом решается судьба Родины, Аня видела по потоку раненых с правого берега Дона, знала из газет, из политинформаций комиссара батальона. Это делало еще невыносимей сидение в «яме».

Стерильный материал обычно забирала старшая операционная сестра Александра Яковлевна Пономарева. Но к автоклаву иногда наведывалась и хирург Лида Зелинская. Высокая, стройная, румянец во всю щеку. Аккуратно причесана, обмундирована словно с иголочки. Посмотришь на нее – зависть берет.

Зелинской вначале казалась странной нелюдимость Найденовой. Хмурая, порою резкая, за собой не следит… Иной раз так и хотелось отчитать: «Посмотрись ты хоть в зеркало! Нервы придержи. Надо же уважать себя, ведь всем трудно…» Но что-то удерживало, мешало Зелинской поставить на место эту взбалмошную, неуклюжую, словно мальчишка, девчонку. Чисто женским чутьем Лида угадывала, что с Аней творится неладное, ей надо помочь…

Но как, чем, если с ней даже как следует не поговоришь?

Однажды та взорвалась. Трудно иначе назвать ту нервозность, с какой она вылила Зелинской все, что наболело на душе.

Зелинская растерялась. Был момент, когда, увидев, как слезы исказили измазанное сажей Анино лицо, она хотела рассмеяться. Но не засмеялась, непосредственно выраженное горе тронуло ее сердце.

Несколько успокоившись, Найденова произнесла:

– Слышите, слышите, как там стреляют? – Из-за Дона в этот момент действительно явственно донеслись разрывы снарядов. – Там раненые, может, умирают… А вы держите меня здесь, в этой дыре…

Зелинская не столько разумом, сколько чувством поняла, как ей следует поступить в таком случае. Она молча усадила Аню на чурбак и, стараясь быть спокойной, сказала:

– Иди к Исааку Ильичу. Метелица только на вид суровый. Ты бы знала, сколько он спас людей!.. Иди и расскажи ему все, он тебя поймет. – Помолчала, держа руки на еще вздрагивающих плечах Найденовой. – Только, знаешь, не горячись! Попробуй спокойно. У ведущего хирурга немало и других забот. Не успеваем обрабатывать раненых.

2

Наверное, правильно говорят: не везет, так не везет. Добиралась до роты – ног под собой не чуяла. Где по лабиринтам траншей и ходов сообщения, где ползком – только бы скорей попасть на командный пункт. И в первый же день нарвалась на неприятность, которая могла кончиться плохо.

Хотела честь по чести доложить командиру о своем прибытии, а ротный, не дослушав доклада, махнул рукой:

– Некогда, некогда. В самый разгар боя попала. Сиди на КП, – а сам перемахнул через бруствер– и только его видели.

Очень это интересно: рота сражается, ее «ура» слышно совсем рядом. Раненые ждут помощи, а ты сиди в окопе и слушай, как телефонист монотонно повторяет одно и то же: «Я – Дон… Я – Дон…» Как будто за этим она и спешила сюда!

Выбравшись из траншеи, побежала туда, где шел бой. Жарко, сумка с непривычки оттягивает плечо, пот льется по лицу, стекает за ворот. Скорей, скорей! Там нужна помощь.

Вдруг остановилась. Навстречу понуро бредет солдат, таща за ремень винтовку. На грязном лице – растерянность.

– Ты ранен? Перевязать?

Неловко мнется, молчит.

– Ах ты, трус! А ну, поворачивай обратно. – И, выхватив подаренный кем-то пистолетик, девушка направляет его на солдата. – Быстро! – А сама думает: «Это, конечно, из новичков. Наши десантники не струсят, не побегут…»

А вечером после боя – скандал.

– Товарищ санинструктор, почему вы нарушили мой приказ? Почему ушли с КП? – грозно выговаривал командир роты.

– Так я… Там же раненые…

– Молчать! Я спрашиваю, почему нарушили приказ? Вы знаете, что положено за это на передовой?!

Найденова, разумеется, знала. Хотя в душе все кипело, протестовало. И против этого крика командира, и против того, к чему он вел дело: ведь раненые же… Но молча выслушивала не очень стеснявшегося в выражениях лейтенанта.

– За то, что нарушили мой приказ, на первый раз предупреждаю… – Ротный на какое-то мгновение замолчал и закончил уже тихо: – А за то, что вернули в строй труса и помогли вынести раненых, благодарю вас.

Не «объявляю благодарность», а «благодарю вас» – так и сказал.

Что-то подкатило к горлу. Не выдержала. И совсем уже не по-военному произнесла:

– Спасибо вам, товарищ гвардии лейтенант.

И выбежала из блиндажа.

3

Как-то Аня Найденова привезла раненых в медсанбат. Впереди стояла вереница повозок.

Постояла, поправила раненым повязки и не вытерпела:

– Мальчики, потерпите немного, я схожу туда, чтобы вас быстрее приняли.

Забежала в операционную. Увидев Зелинскую, как маленькая, прислонилась щекой к ее плечу.

– Спасибо вам, Лидия Кирилловна!

– Ну как там, Аня? Не страшно?

– Вначале было страшно. Но ведь им, – Аня показала на повозки с ранеными, – еще труднее, а они идут в атаку. По ним стреляют из автоматов, пулеметов, минометов, а они идут…

Лида посмотрела на девушку и не узнала ее. Плечи будто поднялись, раздвинулись. Загорелое и обветренное лицо стало строже, суровее. Чуть проступавшие через загар когда-то такие смешные веснушки придавали теперь лицу невыразимую обаятельность.

– Анка, ты так похорошела! – радостно сказала Зелинская, а про себя подумала: «Вот что значит найти человеку свое место!..»

Найденова будто не слышала ее слов. Попросила Зелинскую:

– Вы уж, пожалуйста, Лидия Кирилловна, позаботьтесь о моих. Очень прошу вас.

…Аня часто привозила раненых в медсанбат, а потом спешила обратно в роту. Неприятности первого дня давно забыты. Новый санинструктор пришелся всем по душе. Бойцы полюбили девушку за то, что она всегда была рядом с ними. Правда, в дни затишья она строго требовала от каждого возможного в условиях окопной жизни соблюдения санитарных норм. Бойцы нехотя, часто с язвительными усмешками относились к этому, но выполняли все ее требования. Ведь при такой жизни, когда на тебя ложатся и пыль, и грязь, и немецкие бомбы, не следи за собой – совсем человеческий облик потеряешь. Аня сама привязалась к бойцам. При коротких встречах с Зелинской, с другими подругами только и говорила о них.

– Что за люди, знали бы вы! Человек ранен, ему приказываешь: «Ползи в укрытие!» – а он уговаривает: «Сестричка, перевяжи меня покрепче, чтобы кровь не шла, а я им, гадам, еще задам!..»

Иногда прорывалось что-то «свое».

– Немцы стреляют, кругом рвутся мины. А там раненый. Ползу к нему и думаю: «Только бы пронесло… Только бы мимо…» А то ведь из-за меня он может погибнуть. Подползаю, а он, бедняжка, от потери крови говорить не может. Только по губам понимаю: «Пить…» Достаю фляжку, разжимаю ему зубы. Быстро перевязываю. Теперь бы только вынести. А на стрельбу не обращаю внимания. Не до нее…

Зелинская слушала девушку и удивлялась ее непосредственности, ее тихому, невидному мужеству. А иногда откровенно завидовала ей.

4

Однажды раненых привезла уже не Найденова. В повозке лежала она сама.

Санитары положили Аню на операционный стол. У нее было восемнадцать пулевых ранений. Повреждены кишечник, печень…

А произошло вот что. Рота вместе с другими подразделениями вела наступательный бой. Немцы упорно сопротивлялись, переходили в контратаки. Аня Найденова находилась в самом пекле, чтобы в любую минуту помочь раненому бойцу. Не раз и сама брала в руки винтовку, чтобы защитить раненых. А потом попала под пулеметный огонь врага…

Операция длилась долго. Хирурги Метелица и Зелинская сделали все, чтобы спасти жизнь девушки.

А Найденова, придя в себя после наркоза, попросила:

– Только не отправляйте меня в госпиталь.

Госпиталя у нас избегали все. И только из-за боязни, что оттуда не возвратятся в свою часть, а может, и вообще не передовую.

Что делать? Любое движение раненой противопоказано, поездка на машине за десятки километров немыслима. Но и оставлять ее в таком состоянии в медсанбате рискованно.

Десять дней девушку не тревожили, а когда она несколько оправилась, решили госпитализировать ее.

…С тех пор как Аню отправили в госпиталь, прошел месяц, и за все это время от нее не было весточки.

Лида Зелинская отдыхала после дежурства, когда кто-то сообщил, что вернулась Найденова. Быстро оделась и побежала в расположение батальона. «Значит, выжила, значит, поднялась, вот молодчина!..»

Найденову встретили и приняли в медсанбате очень радушно. Внешне она выглядела неплохо, была веселой и почти сразу же заговорила о своей роте.

Однако в расположение части ей было пока рано, не мешало окрепнуть. Как выяснилось, ее не отпускали из госпиталя, но упрямая девчонка настояла на своем. Сейчас Аню уговаривали остаться в медсанбате.

Шесть дней Найденова работала в медсанбате, только все время беспокоилась: «Как же там, в нашей роте?..» А потом ее не стало.

О беглянке сообщили в политотдел дивизии. Начальник политотдела обещал серьезно поговорить с Аней. Но настоящего разговора не вышло.

– Что хотите, то и делайте, а из своей роты я никуда не пойду!..

Павел Иванович Черенков в душе невольно любовался девушкой: «Вот такие упрямые да упорные и помогли дивизии выстоять на последних высотах у Дона».

Единственное, на что начподиву удалось уговорить Найденову, – пойти на пять дней в дивизионный дом отдыха. Туда в порядке поощрения обычно направлялись лучшие бойцы и офицеры. Но через два дня Аня снова была на передовой.

А через некоторое время в дивизионной газете появилось письмо Найденовой. Называлось оно «Снова в строю» и начиналось так: «В боях с немецкими захватчиками я была тяжело ранена. С поля боя в санчасть была доставлена через четыре часа. Благодаря старанию и умению гвардии военврача II ранга т. Метелицы жизнь моя была спасена…»

Девушка благодарила за заботу о ней других врачей и медсестер. В ответ на эту заботу она отвечала: «Я тоже обещаю работать еще лучше и спасать жизнь бойцам и командирам».

5

Несмолкаемый орудийный гул, доносившийся с юго-востока, от Сиротинской и откуда-то еще, извещал, что «сидению» дивизии на донских высотах приходит конец.

Несколько дней с переменным успехом шли ожесточенные бои за высоту 145,7. Здесь вновь отличилась Найденова. Дело было так.

Схватка продолжалась. Аня подобрала на поле боя и вынесла в укрытие четырнадцать тяжелораненых, хлопотала возле них, когда появились десять вражеских танков. А тут как на грех замолчали наши пушки.

А танки надвигались, сметая все на своем пути. Наши бойцы вначале залегли, потом по одному стали медленно отползать назад. Аня вначале возмущалась этим бегством. Потом сознание пронзила мысль: «А как же раненые?» Схватила за шинель одного бойца, другого.

– Остановись, помоги!..

Но бойцы не остановились.

Найденова выхватила пистолет, выстрелила вверх и закричала во все горло:

– Стойте! Трусы!

Те, что были неподалеку, опешили, будто выстрелы и крик девушки были страшней немецких танков.

– Ты что, ошалела?..

– А вы что делаете? Вы не ошалели? – И уже спокойней, но твердо потребовала – Вот заберем раненых, тогда можете отходить…

Бойцы остановились, заняли оборону. К ним вернулись успевшие уйти дальше. Начали собирать оставшиеся гранаты, делать из них связки. Нашлись и такие, что с этими связками поползли вперед, навстречу вражеским машинам. Один немецкий танк дрогнул, задымил. Другой закрутился на одной гусенице, тоже загорелся… А тут ударили наши артиллеристы.

Вражеские танки повернули обратно. Тогда гвардейцы поднялись и ринулись вперед, сминая следовавшую за танками пехоту.

Раненые были спасены. Бой выигран. Ане Найденовой за него вручили медаль «За отвагу».

* * *

Передо мной письмо бывшего начальника политотдела полковника в отставке Павла Ивановича Черенкова. Он пишет, что с Найденовой после того встречался еще не раз. Одна из таких встреч состоялась во время прорыва Миус-фронта. Шел бой за село Герасимовку. Гитлеровцы упрямо дрались за каждый дом, за каждый сарай. За те дни она вынесла 50 раненых бойцов и командиров и оказала им первую помощь.

На Миусе Ане Найденовой была вручена карточка кандидата в члены партии. Там же она и погибла.

Вот что рассказала об этом ее подруга Мария Сидоренко, письмо которой мы опубликовали в газете:

«В одном месте скопилась группа раненых. Аня, Тамара Русланова и я принялись за работу. Немцы мешали нам. Мины с воем и противным визгом летели и разрывались совсем рядом. Мина летит, все прижимаются к земле, а Аня продолжает перевязывать раненых. Вдруг нас засыпало осколками. Аня пошатнулась и свалилась на траву. Я первой подскочила к ней. Анечка была тяжело ранена, побледнела. Я перевязала рану. Вскоре ее отправили в госпиталь. В пути она скончалась».

Вперед!

1

Накануне праздника перебрались в Старогригорьевскую. Почти за полгода впервые под настоящей крышей. В хате две просторные комнаты, во дворе – большая землянка. Располагайся! И все под руками: медсанбат, учебный батальон… Расстояние до полков сократилось больше чем наполовину…

А землянку почему-то жаль. Так привыкли к ней за два с половиной месяца! Вроде там удобнее… Правда, с началом дождей стало не до удобств. Не будешь набирать газету под дождем, а в землянку кассы со шрифтами не затащишь. В конце «ЗИСа» находится печатная машина, рулон бумаги и другое наше имущество, с ними тоже не очень развернешься – тесно.

У ребят, конечно, свое мнение. Сержант Чигарских и наборщик Тяжелое, которого прислали к нам в конце августа, разместив свою типографию в одной из комнат, расхаживают по ней, улыбаются. А Чигарских говорит:

– Еще бы электрическую лампочку ввинтить, товарищ старший политрук.

– А ротацию не хочешь поставить? Чтобы не крутить машину ногой?

– А что? Вот только разобьем фрицев!..

Нечто подобное в последние дни я слышал не раз.

Комдив генерал Пастревич вручал большой группе гвардейцев правительственные награды. Старший лейтенант Александр Галич, комсорг 111-го гвардейского полка, отвечая на поздравление генерала, сказал:

– Сегодня у нас счастливый день. Но еще более счастливым будет день победы. А он не за горами…

Я еще подумал тогда: «Как раз он за горами! Вначале нужно выбить гитлеровцев с этих гор, что маячат перед нами, а потом…»

Фронтовая жизнь между тем шла своим чередом. Подразделения совершали боевые вылазки, чтобы в случае успеха улучшить свои позиции. Без устали работали разведчики. Вспыхнули артиллерийские дуэли. Вперемежку с торопливыми очередями пулеметов звучали выстрелы снайперов. Совинформбюро в очередной сводке сообщило: «Снайперы части, где командиром тов. Пастревич, истребили 34 гитлеровца». Однако все это не подпадало даже под определение «бои местного значения».

…Двадцать пятую годовщину Октября личный состав дивизии встретил с особым подъемом. Мы видели положительные сдвиги в своей борьбе: противник глубже зарывается в землю, определенно готовится к зиме. А это совсем не то, что было в августе – сентябре…

Во всех подразделениях с глубоким интересом изучались праздничные документы – приказ наркома обороны, доклад Председателя Государственного Комитета Обороны. Партийно-политические работники разъясняли их бойцам. Вспоминается характерный эпизод. Начальник политотдела старший батальонный комиссар П. И. Черенков читает доклад Сталина. Читает и комментирует отдельные положения, предлагает слушателям высказаться. Поднимается сержант Дмитриев.

– Нас на колени не поставишь! – говорит он. – Гвардейцы показали, что умеют драться и побеждать. Будем, товарищи, и дальше бить врага так, как били его кочетковцы, капитан Кузнецов.

– Партия зовет нас к победе, – дополняет предыдущего оратора Гетман. – Мы с честью выполним эту задачу…

Они говорят коротко. Но сколько в этих словах уверенности!

Крылатые слова праздничного приказа наркома: «Будет и на нашей улице праздник!» – на устах каждого гвардейца. И новые десятки воинов просят принять их в партию.

2

Да, что-то произошло. Но что?

В своей записной книжке отметил: «На участке соседа слева (4-я гвардейская дивизия, стоявшая перед Сиротинской на левом берегу Дона) вчера и сегодня не прекращается пулеметная стрельба. Изредка пролетают почти рядом с нашим домом снаряды. Оживилась немецкая авиация. Наши зенитчики сбили три самолета».

«В пять утра был огневой налет на немецкую оборону. Растревожили осиное гнездо. Весь день над боевыми порядками дивизии, над Старогригорьевской летали немецкие самолеты. Сейчас глубокая ночь, а они кружатся над головой. От разрывов подрагивают стены хаты. Видимо, потревожили гадов основательно.»

«В 4.00 наше подразделение начало разведку боем. Цель – захватить „языка“ – выполнена. Взяли двух солдат и офицера. Представилась возможность закрепиться и расширить прорыв. Заняли высоту. Однако удержаться не удалось.»

Последняя запись была 21 ноября.

В дивизии пока без перемен, все довольно спокойно. И бой на той высоте представлялся обычным боем «за улучшение позиции». Цель его – не дать немцам оттягивать свои войска к Сталинграду. Это главная наша задача.

Но что-то произошло, что-то случилось. Наша Старогригорьевская словно приблизилась к передовой. Непрерывный грохот канонады доносится от Сиротинской. Ожила передовая на горах. И настроение у людей иное…

При встрече начподив сообщил, что получен приказ активизировать боевые действия на своем участке: Ближняя Перекопка – Сиротинская, а с выходом ударной группировки 65-й армии на рубеж Верхне-Бузиновка – Ближняя Перекопка перейти в наступление в общем направлении на хутор Вертячий…

Ночью на передний край обороны 111-го гвардейского полка было переброшено до двух десятков автомашин. Дефилируя со снятыми глушителями и зажженными фарами, они должны были создать впечатление сосредоточения танков…

Той же ночью я записал сообщение Совинформбюро «В последний час». Войска Юго-Западного и Сталинградского фронтов, перейдя в наступление, прорвали фронт противника и соединились в районе Калача-на-Дону, окружив сталинградскую группировку немецких войск.

Так вот оно что. Наконец-то!

Разбудив ребят, велел им срочно набирать сводку, чтобы к утру напечатать ее экстренным выпуском, так как газета в этот день не выходила.

3

Дивизия начала наступление по всему фронту, и утром 24 ноября 111-й гвардейский полк с боем вошел в Ближнюю Перекопку, а 119-й полк освободил хутор Камышинка.

Для дивизии это был знаменательный день. После ста дней обороны мы пошли вперед.

…Камышинка. Этот хутор с ласковым и несколько романтичным названием, находящийся километрах в пятнадцати от Сиротинской, напоминал о недавнем прошлом. Именно в нем 15 августа штаб дивизии встретил немецкие танки, и мы потеряли начальника политотдела.

Как же выглядит Камышинка сейчас, после более чем трехмесячного хозяйничания в ней немцев?

В тот же день мы вместе с начальником тыла дивизии полковником Ушаковым и другими офицерами выехали туда.

Первый освобожденный гвардейцами хутор… Раскидавшийся в беспорядке, запорошенный снегом, он казался безлюдным. Всюду следы боев, торчат остовы разбитых, сожженных хат и других построек. В мерзлом грунте застыли немецкие полевые кухни, артиллерийские орудия, снаряды, мины. Раскидано военное имущество. Должно быть, здорово торопились завоеватели – даже исправные пушки не успели с собой захватить… И везде пусто.

Окружив немецкую группировку войск под Сталинградом, наши войска начали со всех сторон сжимать кольцо. Радио ежедневно приносило радостные вести о многих тысячах убитых и взятых в плен вражеских солдат и офицеров, о большом количестве уничтоженной и захваченной военной техники.

Все это еще больше поднимало боевой дух гвардейцев. Сломив сопротивление врага на своем участке фронта, они готовы были принять самое активное участие в разгроме окруженных гитлеровцев. Ведь еще в августе, перед вступлением в бой, они поклялись: здесь, под Сталинградом, остановить врага, а потом гнать его туда, откуда он пришел, до окончательного разгрома… Первую часть этой задачи они выполнили блестяще. Теперь настала пора для выполнения второй. Именно под Сталинградом.

Только обстановка сложилась несколько иначе, чем мы ожидали.

Бывший командующий 65-й армией П. И. Батов вспоминает: «Накануне форсирования Дона в районе Песковатка – Вертячий в нашей армии произошли изменения. После того как была взломана вражеская оборона в центре и на левом фланге, командование армии получило возможность поставить во второй эшелон 4-ю, 40-ю гвардейские и 321-ю дивизии. Мы полагали нарастить ими удар после броска через Дон, однако командующий фронтом забрал их в свой резерв»[3]3
  Битва за Сталинград. Изд. 4-е. Волгоград, Нижне-Волжское кн. изд-во, 1973, с. 436.


[Закрыть].

Итак, армейский, фронтовой резерв.

Дальнейшая обстановка для 40-й гвардейской сложилась так. Освободив первые хутора, она вынуждена была остановиться, так как впереди противника уже не оказалось. Западнее полосой более чем в сто километров несокрушимым тараном прошли на юг и юго-восток правофланговые войска нашей, 65-й армии и соединения Юго-Западного фронта.

Вышестоящим командованием было принято решение направить нашу дивизию на укрепление 5-й танковой армии, которая, наступая из района юго-западнее Серафимовича, понесла серьезные потери в боях с контратакующим противником. Практической задачей дивизии было – принять участие в расширении и укреплении внешнего фронта окружения сталинградской группировки немцев.

Вечером 26 ноября мне сообщили в политотделе, что завтра выступаем в далекий путь – до хутора Нестеркин, что под Обливской Ростовской области.

Прощай, плацдарм в малой излучине! Дорого мы заплатили за тебя, чтобы не пустить немцев к Дону. Сотни героев остались лежать здесь навечно. Но десантники-гвардейцы достойно сдержали свою клятву Родине: ни шагу назад! Высокий моральный дух, сталинградская закалка, неукротимое стремление отомстить немецким захватчикам, посягнувшим на свободу и независимость социалистической Отчизны, помогут им и дальше с честью и гордостью нести гвардейское знамя.