Текст книги "Крепче брони"

Автор книги: Павел Толстобров

Соавторы: Илья Лебедев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

У гитлеровцев еще восемь машин. Командир взвода лежит без сознания. В строю осталось только трое гвардейцев: сержант Михаил Шуктомов и красноармейцы Василий Чирков и Михаил Степаненко… Трое против восьми танков.

Не ожидавшие такой встречи немецкие танкисты растерялись. Увидев, как окутался дымом еще один танк, экипажи остальных машин повернули обратно. Даже защищенные стальной броней, они испугались горстки гвардейцев.

Однако два танка продолжали утюжить окопы. Если они прорвутся вперед, повернут обратно и остальные. А там – ровное плато до самого Дона.

– Ребята, дадим им!.. За Родину! – кричит сержант Шуктомов и с гранатами в руке бросается под танк. За ним, под второй танк, – Степаненко и Чирков.

Раздались новые взрывы. Оба танка замерли на месте.

5

За Доном в сизой дымке медленно поднимается жаркое августовское солнце. Всюду грохочет бой. Левее, истекая кровью, дерется рота Данилина. Самого Данилина уже нет в строю. Раненный, он в бессознательном состоянии еще вчера отправлен в госпиталь.

Справа, сдерживая превосходящие силы противника, отчаянно сражаются взводы 2-й роты. Они тоже стоят насмерть. Только на участке, который оборонял взвод Василия Кочеткова, временно наступило затишье.

Когда политрук роты Григорий Новиков привел подкрепление, бойцы увидели страшную картину.

Поле боя, усеянное вражескими трупами, дымящимися и стоявшими без движения танками, говорило само за себя. Гитлеровцы дорого заплатили за смерть гвардейцев, которые дрались до последнего дыхания и погибли как настоящие герои. Бойцы, склонив головы, молча клялись сторицей отомстить врагу за павших товарищей.

В одном из окопов Новиков разыскал умирающего Кочеткова. Тот открыл глаза, узнал политрука, улыбнулся. Какое-то время молчал, собираясь с силами, потом медленно заговорил. Он рассказал политруку, как сражались бойцы.

Новиков не перебивал. А когда Кочетков замолчал, терпеливо ждал, не скажет ли что еще. Кочетков опять открыл глаза.

– Просим всех нас считать коммунистами!..

Это были его последние слова.

…Через некоторое время во фронтовой газете под сообщением о посмертном награждении орденами шестнадцати кочетковцев были напечатаны стихи:

 
Вы умерли честно, как русские люди.
Так спите спокойно под сенью знамен.
Отечество наше вовек не забудет
Шестнадцать великих солдатских имен.
 

И не забыло. На высоте 180,9, что в пяти километрах северо-западнее станицы Сиротинской, стоит обелиск. На нем золотом начертано:

«Здесь стояли насмерть воины 40-й гвардейской Краснознаменной стрелковой дивизии (1942. VIII–XI).

Вечная слава гвардейцам-кочетковцам, павшим в боях за нашу Родину!»

Местные жители приносят к памятнику цветы. Каждый год в День Победы здесь собираются ветераны дивизии, чтобы почтить память своих товарищей.

Часто приезжал сюда из маленького городка Очер и Павел Александрович Бурдин, единственный из шестнадцати кочетковцев, оставшийся в живых. Его, тяжелораненого, подобрали тогда санитары.

Побывала здесь и мать Василия – Евдокия Николаевна Кочеткова. На открытии памятника-обелиска она сказала:

– Здесь сложил свою голову мой Вася. Он погиб, защищая Родину, погиб как герой… У меня есть еще сыновья, и я говорю им: будьте во всем достойными своего старшего брата.

Два дня

1

Из редакции я вышел, как только печатная машина выдала первые экземпляры очередного номера газеты. Теперь можно спокойно появиться перед начальством.

В политотделе пришлось задержаться.

Откровенно говоря, я ожидал разноса от комиссара Соколова. Дивизия несколько дней дерется с врагом, а я до сих пор с ним не встречался. Но, посмотрев газету, старший батальонный комиссар остался доволен. Даже сказал:

– Хорошо, что много о героизме… Линия правильная. Так делайте и дальше…

Я даже удивился такой оценке. На душе потеплело. Рассказывал, в каком положении оказался под Сиротинской. Потом пожаловался:

– Нет ни одного наборщика…

Вообще-то для несведущего человека это выглядело мелковато. Подумаешь – наборщик, когда на передовой люди гибнут целыми подразделениями. Поэтому для убедительности предупредил:

– Если не будет наборщиков, газета больше не сможет выходить…

Исполняющий обязанности начальника политотдела некоторое время молчал.

– Одного пришлем. Сейчас же прикажу Сидорову откомандировать красноармейца…

…Глубокий овраг тянется от подножья и почти до гребня высоты. Крутые склоны его изрыты траншеями, щелями, окопами, норами, похожими на ласточкины гнезда.

Здесь расположился командный пункт 116-го гвардейского стрелкового полка. Начальства на месте не оказалось. Военком старший батальонный комиссар Романов находился где-то в батальонах. Выйдя из штабной землянки, я увидел старшего сержанта. Плечистый, невысокого роста, голубоглазый, он показался знакомым.

– Где мы с вами встречались, старший сержант?

– Так вы же, товарищ старший политрук, были у нас комиссаром на корпусных сборах бронебойщиков. Помните, у Павлова Посада копали окопы? Вы еще нам помогали…

Да, я вспомнил этого старшего сержанта, командира взвода бронебойщиков из 112-й бригады. Вспомнил, как он во время перерыва рассказывал бойцам о финской войне.

– А ваша фамилия?

– Буланов.

– Буланов, Буланов… Так ведь это о нем я только что читал в политотделе донесение. Вот уж поистине: на ловца и зверь бежит.

2

Мы сидим на краю окопа, вырытого на срезе крутого берега оврага.

Буланов не спеша снял каску. Так же спокойно вытер с лица пот. Достал из кармана брюк вышитый незатейливым узором кисет, свернул из газетной бумаги внушительную папиросу, достал спички.

– Наши, кировские, «Красная звезда». – И, прикурив, с наслаждением затянулся крепкой махоркой.

Отметив про себя, как дороги фронтовикам любые мелочи, напоминающие о доме, о родном крае, пусть это даже коробка спичек, я выжидающе наблюдаю за Булановым, за его неторопливыми и размеренными движениями, рассматриваю его крепко сложенную фигуру, льняные волосы на крепко посаженной голове и думаю: «Бывает же так. По-настоящему встречаемся с человеком впервые, а у тебя такое чувство, будто ты знаком с ним давно-давно».

Наблюдаю, потому что интересно понять человека, который испытал все, что можно испытать в бою, и удивляюсь его спокойным, размеренным движениям. А перед глазами почему-то стоит полноводная в паводке Вятка, по которой в прошлом году весной летел на глиссере. Мне нужно было побывать в Нагорском райкоме комсомола, а, кроме почтового глиссера, иной транспорт туда доставить не мог… Из-за поворота реки неожиданно показалось село Полом – родина Ивана Александровича Буланова. Одноэтажные деревянные домики, в центре – полуразрушенная церковь… Почему-то представилось, как этот степенный человек, тогда председатель колхоза, обходит свои владения. Выгоревшие на солнце и без того светлые волосы развеваются на ветру. Председатель думает, прикидывает…

…Из-за горы слева послышался неприятный металлический скрип. Внизу, в устье оврага, поднялся высокий столб дыма, потом – взрыв. Это немецкий шестиствольный миномет. Противная штука. Недаром его наши бойцы окрестили «ишаком».

– Пристрелялся, гад, – произнес Буланов. – Не дает покоя.

Помолчал. Потом, извинившись за то, что он плохой рассказчик, все же поведал о первых боях.

…После сильной артиллерийской подготовки немцы пошли в атаку. Передние цепи – короткими перебежками, задние – в рост, на ходу ведя огонь из автоматов и ручных пулеметов. А наши пока не отвечают ни одним выстрелом.

Взвод бронебойщиков окопался позади остальных. Иван Буланов, высунувшись из окопа на правом фланге взвода, наблюдал за тем, что происходит впереди.

Еще вчера они спешно переправлялись на маленьком пароме через Дон. Надо было быстрее занять рубеж обороны. Ночью рыли окопы, готовились встретить врага, который, по всему было видно, мог двинуть крупными силами.

Бой начался с самого утра. Фашисты то и дело атакуют батальон. Все внимание истребителей танков приковано к переднему краю. Немцы идут и идут вперед. А наши молчат, будто в окопах никого нет. Порою хочется крикнуть: «Ну что же вы?! Стреляйте!»

И вдруг, когда вражеские цепи вплотную приблизились к окопам, те ожили. Одновременно заговорили пулеметы, автоматы, винтовки. Передние ряды гитлеровцев стали редеть на глазах, но по инерции продолжали катиться вперед.

Потом до бронебойщиков донеслось раскатистое «ур-ра-а!». Гвардейцы ринулись в контратаку.

И опять наступали немцы, а батальон открывал по ним огонь из всего стрелкового оружия, поднимался в контратаки. Атака – контратака, атака – контратака. Это продолжалось, казалось, бесконечно долго.

Танки появились совсем неожиданно. Отчаявшись сломить сопротивление гвардейцев в пехотном бою, фашисты решили использовать технику.

Буланов внимательно наблюдал. В бинокль хорошо видно, что происходит впереди. На закамуфлированных корпусах машин все отчетливее белеют кресты. Стволы орудий, направленных на позиции батальона, изрыгают огонь…

Танки на какое-то время скрылись в вымоине ската высоты и снова показались, подходя все ближе к первой линии обороны. Их было пять. Из наших окопов усилили огонь, чтобы отрезать от них пехоту. Но танки идут дальше, утюжат окопы. Они перед взводом бронебойщиков.

– Приготовиться к бою! – крикнул Буланов своим бойцам и подумал: «Только бы не растерялись! Ведь это их первая встреча с танками. А на нас надеется весь батальон».

Буланов припал к противотанковому ружью, лежавшему на бруствере окопа. Нельзя терять ни секунды.

Почему-то дрожат руки. От нестерпимой жары и духоты глаза застилает пот, трудно разглядеть мушку. Прицелившись в ближнюю машину, нажал на спусковой крючок. Сильно ударило в плечо. Зашумело в ушах. Еще выстрел, еще. Кто-то сзади закричал:

– Горит, гори-и-ит!

Кричал паренек, который, перевязав раненого командира расчета, подавал Буланову патроны. Подбитый вражеский танк заставил его забыть об опасности.

Горящий танк, радостный крик бойца ободрили остальных бронебойщиков. Слева послышались выстрелы.

Иван Александрович знает силу своего оружия. Только быть спокойнее, расчетливее. Вот на какое-то мгновение танк повернулся бортом. Буланов выстрелил. Машина окуталась дымом.

…Можно посетовать: нельзя командиру так увлекаться боем, хоть на короткое время забыть о руководстве подразделением. Но кто скажет, что наиболее важным и верным было для Буланова в тот момент? Ведь бойцы впервые встретились с вражескими танками! Ну, немного растерялись. А командир взвода преподал им урок мужества. И его личный пример сыграл свою роль.

Танки, маневрируя, продолжают наседать на бронебойщиков. Подбив еще один средний танк, Буланов ведет огонь по тяжелому. Пока безуспешно. Уже израсходовал несколько патронов.

Слева опять раздался крик:

– Четвертый! Четвертый! Молодец, Шипицын!

Тяжелая машина маневрирует. Ее никак нельзя упустить. Выстрел за выстрелом. Напарник едва успевает подавать патроны. Правое плечо как чужое. Танк разворачивается. Хочет удрать? Не выйдет, голубчик! Буланова обуял азарт охотника. Еще выстрел. Еще! И тяжелый наконец-то закрутился на одной гусенице. Танкисты пытаются спастись бегством, но бойцы расстреливают их из винтовок.

Победа, первая победа в первом бою!

3

Вечером бойцы балагурили:

– Получили фрицы свое, наверное, зализывают раны.

– Теперь вряд ли полезут.

– Пусть сунутся!..

Бой был для них хорошим испытанием. Они выдержали его и чувствовали себя героями.

Буланов не разделял этого оптимизма. Конечно, выдержать в первом бою – означает многое. Ребята убедились, что и противотанковым ружьем можно здорово уничтожать вражеские танки. Теперь не растеряются. Но ведь это только начало…

И он был прав. Подтянув за ночь свежие силы, немцы уже ранним утром следующего дня предприняли новое наступление. В начале над позициями батальона разорвался бризантный снаряд. Знатоки предупредили: сейчас жди артиллерийской подготовки. Денек наверняка будет «веселый»…

Артподготовка продолжалась недолго, но была довольно интенсивной. Во время ее к бронебойщикам прорвался комиссар батальона, старший политрук Бухтияров.

– Ребята, вчера вы сражались отлично. Ни один танк не ушел. Не подведите и сегодня. Я и комбат надеемся на вас, – говорил он, переходя от окопа к окопу.

То ли Горшков, то ли Репнин крикнул:

– За нас не беспокойтесь. Хватило бы патронов.

…Впереди шли танки. За ними – автомашины с пехотой. Танки, их насчитали двадцать семь, вначале двигались колонной по дороге из Камышинки. Потом начали развертываться перед позициями батальона. Пехоты наступало до двух батальонов.

Командир роты приказал Буланову спешно выдвинуться всем взводом на передний край.

Было известно, что без пехоты немецкие танкисты идут вперед не очень охотно, а пехота предпочитает прикрываться броней танков. Вывести из строя танки, значит выиграть бой.

Передвигаться по открытому склону высоты было чрезвычайно трудно. Гитлеровцы продолжали вести по боевым порядкам батальона такой уничтожающий артиллерийско-минометный огонь, что спасение было только в глубоких укрытиях.

– Быстрей, быстрей, ребята! – стараясь перекричать грохот разрывов мин и снарядов, подгонял Буланов бронебойщиков.

Заметив их передвижение, гитлеровцы открыли прицельный огонь. От вражеской пули погиб сержант Фоминых.

– Еще немного, орлы! – кричал Буланов. И бойцы, прикрываясь дымом от разрывов снарядов и мин, короткими перебежками продвигались вперед.

Расположив расчеты, Буланов приказал:

– Окапываться, быстро!

Старший сержант торопил людей и сам работал до мозолей. Тут уж не до полного профиля. И не до того, что, как учили, самый удобный окоп для ПТР – в форме «Г». Лишь бы можно было вести огонь: вражеские танки совсем рядом.

И вот послышались первые выстрелы бронебоек. Вчерашний бой не прошел даром. Бронебойщики использовали малейшую возможность для ведения огня.

Младший сержант Горшков несколькими выстрелами подбил первый танк. Две вражеские машины загорелись от огня Репнина. Но стрелять было почти невозможно. Немцы засекли выстрелы и били из минометов. Осколком мины Горшкову перебило ногу. Тяжелое ранение получил его напарник красноармеец Сединин. А через некоторое время Буланов узнал о ранении Репнина.

Укрываясь дымом и пылью, старший сержант перебежал в окоп Фарафонова.

– Патроны! Давай патроны! – прокричал Буланов контуженному бойцу. И сам начал бить по надвигающимся машинам. Сколько сделал выстрелов – не считал, но лобовая броня не поддавалась и никак не удавалось попасть в гусеницу.

Из четырех расчетов остался только один во главе с ним, Булановым. И старший сержант, будто решив постоять за весь взвод, то и дело кричал Фарафонову:

– Патроны! Патроны!..

А танки, маневрируя, продолжали двигаться. По ним била наша артиллерия. Их становилось все меньше. Но они наседали и наседали. И если бы прорвались через боевые порядки батальона, могло случиться непоправимое…

Вот он прет прямо на окоп. Белеют ненавистные кресты. Сейчас эта стальная громадина навалится прямо на них…

Заметив тревогу Фарафонова, Буланов кричит во весь голос:

– Ничего, парень! До последнего патрона!..

Выстрел. И бронированная махина, не добравшись до окопа всего несколько метров, закрутилась на месте. Танкисты выскакивают из ее чрева.

– Стреляй их, сволочей!

Буланова снова нащупали немецкие минометчики. Две мины разорвались метрах в трех, забросав бронебойщиков землей и камнями. Третья плюхнулась у самых ног.

«Ну, сейчас!..» – пронеслось в голове Ивана. Фарафонов еще сильнее уткнулся в край полуразрушенного окопа…

– Говорят, что никакого везения не бывает, – улыбается рассказчик, и в его словах я слышу знакомый вятский говорок. – Но разве это не везение! Мина угодила прямо под ноги, а я сижу рядом с вами… Те секунды, – снова заговорил Буланов, – когда мы ждали взрыва, показались вечностью. Хорошо, что у меня волосы светлые, а то бы в роте после этого меня, наверное, не узнали… Сидим с Фарафоновым и ждем: вот-вот мина взорвется и разнесет нас… Но она не взорвалась. Только окоп был разрушен так, что вести из него огонь было нельзя…

А бой между тем кипел. Меняя позиции, Буланов израсходовал еще более двадцати патронов, но все безрезультатно. А тут появились немецкие самолеты.

Осколком бомбы ранило Фарафонова. Из всего взвода Иван остался один. Перевязав товарища и прихватив противотанковое ружье, направился на командный пункт роты за пополнением.

Усталый, оглушенный, едва переставляя ноги, брел, полз по паханному-перепаханному взрывами снарядов, мин, бомб пологому склону высоты. Вдруг слышит:

– Товарищ старший сержант, закурить есть?

Оглянулся. В глубокой воронке сидит младший сержант Горшков. Как он до нее добрался?

– Курить очень хочется, а махорка вышла…

Буланов спустился вниз. Присел на корточки.

Свернул папироски Горшкову, себе. Жадно закурили.

«Потом он, – это Буланов продолжает рассказ о Горшкове, – попросил перевязать раненую ногу.

Помог. Израсходовал и свой пакет. Тут мне сделалось очень нехорошо. В голове помутилось и я, наверно, потерял сознание. Пришел в себя от голоса Горшкова:

– Иди, старший сержант, ты – командир взвода. Тебе надо воевать.

– Умирать будем вместе, – говорю ему.

– Нет, ты – командир. Твое место в бою! Иди!

– Хорошо. Но когда стемнеет, найду тебя. Сейчас тебя вынести отсюда нельзя, убьют обоих…»

Буланов на некоторое время замолчал.

«Потом, – потускневшим голосом продолжал он, – я добрался до капэ роты, доложил лейтенанту, что взвода нет – кто ранен, кто убит… Попросил, чтобы он дал мне людей. Лейтенант отвечает: „Знаю… Видел… Но людей нет!“ Потом поднялся, смотрит на меня подозрительно и спрашивает: „Ты что – пьян?..“ Я даже растерялся. „Что вы, товарищ лейтенант, – отвечаю, – ни капли не пил…“ Поверил. Усадил меня на земляной выступ в землянке и стал ругаться: „Черт знает что! На тебе же лица нет, а еще людей просишь. Ложись сейчас же и отдыхай!..“ Ну, а я – свое: „Там танки, дайте людей…“ Лейтенант разозлился: „Я тебе сказал, что у меня нет людей… Что я рожу их, что ли?“ – потом успокоился: „Хорошо, забирай моего Белошапкина…“».

Белошапкин был связным ротного.

Уже на ходу докуривая папиросу, Буланов вместе с напарником опять направился к переднему краю. Связной оказался очень расторопным и предприимчивым. Буланов, глядя на него, даже подумал: «Напрасно подсмеиваются над связными и адъютантами… С этим парнем можно воевать…»

Ожесточенный бой продолжался весь день. Артиллерией, противотанковыми ружьями, гранатами, бутылками с зажигательной смесью гвардейцы остановили танки врага, больше половины которых было подбито и сожжено. То и дело меняя позиции, используя то чей-то окоп, то воронку, Буланов с Белошапкиным вывел из строя еще три вражеские машины.

…Поздно вечером, измученный, голодный, он пробирался на командный пункт роты. Распахнул плащ-палатку, которой был прикрыт вход в землянку. Желтоватый свет «катюши» резанул глаза.

– Жив? Ваня, жив?! – ротный, который никогда так не называл Буланова, как медведь обхватил его своими ручищами.

А Буланову больше всего хотелось тут же, сейчас же свалиться и уснуть. Но он боролся с собой.

– На, это тебе. Ты же с утра ничего не ел, – лейтенант подал котелок.

Буланов заставил себя проглотить несколько ложек каши и поднялся.

– Товарищ гвардии лейтенант, в двухстах метрах лежит в воронке младший сержант Горшков. Без ноги. Разрешите с Белошапкиным вынести его?

Буланов опять сделал паузу. И, обращаясь ко мне, добавил:

– Вот это человек! Вот перед кем стоит преклониться…

Я вначале не понял. Но он, не торопясь, задумчиво продолжал:

– Вот это настоящий десантник-гвардеец!

– Вы о Горшкове?

Буланов ответил не сразу.

– Ночь была такая черная, что разойдешься на несколько шагов – и не видно друг друга… Искали с Белошапкиным почти до утра, осмотрели ту воронку, около нее и не нашли. Будто под землю провалился! Куда он мог уползти в таком состоянии, без ноги?.. Нашли через двое суток. Видимо, потерял ориентировку и уполз не в ту сторону. От большой потери крови ослаб.

Думали – погиб человек. Выжил! Отправили в госпиталь… Вот это солдат!

Вдруг Буланов забеспокоился:

– Извините, мне пора.

Поднялся и растворился в темноте.

…С Булановым мы снова встретились через несколько недель в штабе дивизии. К тому времени он стал членом партии, получил повышение в звании. Он был чисто выбрит, подтянут, яловые сапоги блестели, как хромовые. Несмотря на такой «респектабельный» вид, выглядел он, однако, довольно растерянным. А когда комдив генерал-майор Пастревич вручал ему орден Ленина за восемь подбитых танков, за мужество и героизм, проявленные в боях, Буланов совсем смутился. Дрогнувшим голосом он произнес:

– Служу Советскому Союзу! – и быстро отступил за спины товарищей, которым тоже предстояло получить награды.

«Вот человек!» – подумал я тогда. В бою не растеряется, не моргнув глазом, пойдет на смерть. А здесь, – как ребенок, стесняется…

Больше с Булановым я не виделся. В декабре, когда дивизия дралась под Обливской, Ивана Александровича не стало. Это было для нас огромной потерей. Имя и подвиг героя, однако, стали примером для всех, кто оставался в дивизии и кто приходил в нее вновь. Он был навечно занесен в списки личного состава полка.