Текст книги "10000 часов в воздухе"

Автор книги: Павел Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Время полётов

После надоевших всем наземных упражнений в искусственных условиях наступило время настоящих полётов. Пришла вторая лётная весна.

Обучение пилотажу начиналось с вывозных полётов на скромной машине «Р-5». Этот самолёт был для нас дорог тем, что имел свою славную историю: на нём спасали челюскинцев первые Герои Советского Союза.

Практика начиналась с того, что инструктор вёл машину, а курсант сидел за параллельным управлением, наблюдал, как действует инструктор, изучал приём пилотирования. Позднее к управлению самолётом допускался ученик, инструктор же сидел за параллельным управлением. Только после таких предварительных вылетов нас выпускали в самостоятельный полёт.

Нет лётчика, который позабыл бы ощущение своего первого полёта без опекуна-инструктора. В этот миг кажется, что в целом свете только и есть, что ты, воздух да штурвал.

Помню голубое весеннее утро. Приземлившись после очередного полёта, инструктор выбрался из кабины и сказал:

– Посиди, я сейчас вернусь!

Мотор работал на малых оборотах – чих, чих! Ярко светило солнце, я думал о своём будущем, о рейсовых полётах, полётах в дальние края. Я и не заметил, как подошёл ко мне командир звена.

– Как чувствуешь себя? – спросил командир.

– Отлично! – ответил я совершенно искренне.

– К самостоятельному полёту готов?

– Всегда готов! – отчеканил я.

Командир звена улыбнулся и приказал:

– Ну, раз так, проси старт и лети!

«Сейчас буду один в воздухе!» – мелькнуло у меня в голове. Вырулив на взлётно-посадочную полосу, я выровнял аппарат по курсу, на какой-то наземный ориентир, как учил меня инструктор. Затем, получив разрешение на старт, левой рукой двинул рычаг сектора газа, увеличил обороты мотора и стремительно покатился по взлётной дорожке. Подняв хвост самолёта, установил машину в линию горизонта, взял штурвал управления на себя, и вот машина в воздухе! Заданная высота – триста метров. Достигнув её, я перевёл аппарат в горизонтальный полёт.

В первый момент я не заметил, когда исчезли из поля зрения посадочные знаки старта. Я разволновался, не понимая, что происходит: направление ветра изменилось, что ли? Но вот через несколько секунд старт снова стал виден. Он не вполне совпадал с ранее указанными мне инструктором наземными ориентирами, но, может быть, пока я летел, его по какой-либо причине перенесли? Пойду на посадку!

На первых порах посадка у меня не клеилась: выравниваю аппарат, а он продолжает нестись на метр выше земли. Пробую взять на себя штурвал, чтобы коснуться колёсами земли и не допустить «козла», – самолёт начинает лезть вверх. Барахтанье продолжалось считанные доли секунды, мне же они казались вечностью.

С грехом пополам сел немного дальше посадочного знака. Как полагается, отрулил обратно на линию взлёта и, успокоенный, стал ждать указаний инструктора.

Как ни странно, никто не шёл ко мне. Приглядевшись к стоящим рядом самолётам и людям, я, к ужасу своему, понял, что сел на чужой старт.

Как раз в этот момент подошёл ко мне руководитель полётов другой группы.

– Слезай, – сказал он раздражённо, – приехали!..

Расстроенный, я отстегнул ремни, сошёл на землю и каким-то деревянным, не подчиняющимся мне языком спросил:

– Что же, больше не дадут мне летать?

– Где тебе летать, раз ты собственный старт потерял! – ответил насмешливо руководитель.

На машине подъехал мой инструктор. По выражению его лица я понял, что он рассердился на меня не на шутку. И было за что. Он считал меня в числе лучших своих учеников – недаром разрешил мне самостоятельно подняться в воздух без обязательного проверочного полёта. А я его так подвёл!..

Короче говоря, инструктор приказал мне идти домой пешком, а сам, дав газ, оторвался от земли и был таков! До нашего старта было рукой подать – километр, не больше. Мне же это расстояние показалось тысячевёрстным. Брел я, спешенный лётчик, понурив голову, и душа горела от обиды.

«Что я такое сделал, в конце концов? – рассуждал я про себя. – Сел как полагается. По всем правилам! Стартом ошибся? Так наш старт, очевидно, убрали. Нет, летать я всё равно буду!»

Стыдно было возвращаться в своё подразделение пешком после первого самостоятельного вылета. Какими глазами буду теперь смотреть на товарищей? Ведь меня же на смех поднимут!

Кончилась эта история хуже, чем я предполагал. Опасаясь насмешек товарищей, я изменил направление и пошёл не на аэродром, а прямо в общежитие. За самовольную отлучку с занятий меня на три дня отстранили от полётов.

Однако инструктор – он относился ко мне доброжелательно, – едва кончился срок наказания, сразу дал мне возможность летать больше, чем другим, чтобы наверстать пропущенное.

Начали мы обучаться и фигурам высшего пилотажа – полётам по приборам. Кстати, в то время это давалось труднее, чем сейчас. Авиагоризонта – прибора, определяющего пространственное положение самолёта, – авиаторы ещё не имели.

Помню, как-то раз вылетел я для отработки фигур высшего пилотажа в зону, расположенную в пяти километрах от нашего аэродрома. Облачность была в этот день средней, видимость сносная – километров пятнадцать, ветер умеренный.

Заданная высота – две тысячи метров, но, уже поднявшись на тысячу восемьсот метров, самолёт попал в облака. Я задумался: что делать? И решил: фигуры я всегда успею выполнить, а вот облачность не каждый день бывает. Попробую-ка испытать полёт в облаках.

Как только рыхлый слой серых облаков прикрыл земные ориентиры, стало побалтывать. Тем не менее сначала я летел вполне благополучно: три минуты в одном направлении, столько же – в противоположном. Вскоре это занятие мне наскучило, и я рискнул сделать в облаках вираж обычным порядком, как в чистом небе. Левый вираж удался хорошо – крен не превышал тридцати градусов. Выровняв самолёт, я приступил к выполнению правого.

Вот тут-то и стряслась со мной беда. Стрелка указателя начала отмечать быстрое увеличение скорости, самолёт стал подозрительно быстро терять высоту, мотор зловеще загудел. Машина из виража стремительно перешла в глубокую спираль.

Все мои попытки вывести самолёт из этой рискованной фигуры были безуспешны. Окутанный облачной ватой, я продолжал описывать круг за кругом, стремительно приближаясь к земле. Наконец самолёт вывалился из слоя облаков, но от этого не стало легче.

«Что случилось? – с ужасом думал я. – Неужто сейчас конец?..»

Мысль работала с молниеносной быстротой: припоминаю, как учили нас действовать, чтобы вывести самолёт из крутой спирали – необходимо прежде всего уменьшить скорость! Я сбавил газ, уменьшил скорость и на высоте тысяча метров от земли выровнял самолёт сперва в продольном, а затем и в поперечном положении. Затем снова прибавил газ и стал сличать наземные ориентиры с картой.

Установив, где нахожусь, взял курс на аэродром. Уже заходя на посадку, начал мучительно раздумывать: доложить инструктору всё, как было, или лучше скрыть? А вдруг за самовольный полёт в облаках меня снова отстранят от полётов?

Но тут вспомнилось комсомольское собрание, где я сам выступал, ратуя за правдивость, за комсомольскую честь.

Приземлившись, я доложил инструктору всё, как было, признался и в том, что в облака зашёл не случайно.

К моему удивлению, инструктор меня не обругал. Видимо, проступок мой был не так уж серьёзен, а, может быть, желание учлёта испробовать впервые полёт в облаках показалось ему законным. Тем более, что учебной программой были предусмотрены слепые полёты по приборам.

Так заканчивался второй год нашего обучения. Мы стали тренироваться на маршрутных полётах.

Сон инструктора

Стояло лето 1940 года, погода была безветренной и солнечной. Мне предстояло пролететь пятьсот километров по замкнутому треугольнику – в районе севернее Тамбова.

Техники залили горючее в основной и в дополнительный бачки машины. Я пригнал по росту сиденье, натянул лямки парашюта, застегнул ремни. Инструктор уселся сзади меня, стартёр взмахнул белым флажком, и я пошел в воздух.

Заданная высота – тысяча метров; первая сторона треугольника – на северо-восток от аэродрома. Ориентиры прекрасные: лесные массивы, река Цна, железнодорожное полотно. Приятно лететь в такой погожий, тихий день. Мерно работал мотор. Чуть побалтывало. Под крылом разворачивалась знакомая панорама: колхозные поля, сады, деревни. Я вообразил себя уже линейным пилотом, летящим далеко, в загадочную страну Индию. Накануне я как раз читал книгу об Индии, и мне страстно захотелось побывать там. А подо мной в это время расстилались густые тамбовские леса, жирные, черноземные пашни.

Я вёл самолёт по курсу самостоятельно. Инструктор молчал: не подсказывал мне и не поправлял. Порой я забывал даже, что он у меня за спиной. Контрольный полёт в том и заключается, что ученик всё делает самостоятельно, а инструктор только молча наблюдает за ним и отмечает промахи.

Болтанка усиливалась, переходя временами в резкие броски. Кучевые облака на горизонте постепенно сливались в сплошную облачность синевато-чёрного цвета. Я полагал, что инструктор даст мне указание обойти фронт циклона, но тот упорно продолжал молчать. Ну что же, молчание, как говорят, – знак согласия. Я пошёл навстречу грозовой туче, рассекая одно облако за другим. Про себя же подумал: «Инструктор меня не поправляет, знает, что готовлюсь стать линейным пилотом. Мало ли какие в рейсе могут встретиться метеорологические условия. Я обязан привыкнуть к любым!»

Рассуждал я неправильно – заходить в грозовые облака вообще не следует без крайней необходимости. А в те времена, когда самолёт ещё не был оборудован для слепых полётов как сейчас, тем более этого не следовало делать, да ещё такому неопытному лётчику.

Вскоре машину начало трепать, как щепку в морских волнах. Нервы напряглись у меня до предела. На пальцах, сжимающих рукоятку штурвала, выступила испарина: ведь первый раз попал я в такую переделку! А инструктор и тут ни звука.

Пришли на память страшные минуты, которые довелось мне пережить за свою недолгую лётную практику, вспомнил свой первый парашютный прыжок. Очень я волновался, когда выбрался на крыло. Чтобы не видеть под собой воздушной бездны, стал смотреть на горизонт – ощущение высоты потерялось. Собравшись с духом, я прыгнул, раскрыл парашют и благополучно приземлился.

«Неужели мне не удастся взять себя в руки? – подумал я. – Неужели инструктор не подскажет, что делать?» Но тот сидел молча.

Но сейчас было не до инструктора. Самолёт вошёл в тучу, его продолжало бросать вверх, вниз, в стороны. Приборы перед моими глазами заметались как бешеные. Усилиями ног пытался я сохранить курс, посылал вперёд то правую, то левую педаль. Крутя так и этак руль управления, я рассчитывал устранить крены.

О козырёк пилотской кабины ударились вначале крупные капли дождя, потом стекло задёрнуло непроницаемой, мутной плёнкой. Крылья поливал бешеный водный поток, брызги заливали мне очки. Я же твердил про себя: «Вот сейчас пробью эту тучу, и всё пойдет хорошо, всё будет благополучно!»

Вдруг перед самолётом сверкнула молния, и грозовые разряды стали следовать один за другим. Яркие вспышки электрических разрядов прорезывали сгустившуюся темноту.

Тут я не выдержал напряжения:

– Товарищ инструктор, товарищ инструктор! Что делать? Гроза!

Оглянулся назад, а он сидит по-прежнему молча. Рёв мотора, свист расчалок, грохот грозы – всё смешалось в один сплошной непрекращающийся гул.

«Ну, – решил я, – надеяться мне не на кого! Надо лететь точно по маршруту: уйдёшь в сторону – чего доброго, заблудишься». Да и не видно ничего: кругом только озарённое блеском молний тёмно-свинцовое месиво!

Молния сверкнула так близко, что, казалось, ударила в капот мотора. Самолёт с бешеной силой бросило к земле, и он вмиг потерял четыреста метров высоты, а затем снова взмыл кверху. Никогда мне не приходилось сталкиваться с воздушными ямами, не попадал я до того и в поток сильных нисходящих и восходящих воздушных течений. Того и гляди, крылья машины сомкнутся, как листы захлопнутой книжки!

Но злоключения мои только начинались: мотор, который до сих пор вёл себя превосходно, вдруг стал чихать, захлёбываться, а потом и вовсе заглох. Винт превратился как бы в крылья мельницы, лениво вращающиеся лишь под напором встречного воздушного потока. Когда мотор стих, я ощутил оглушительный грохот грозы, барабанную дробь крупных дождевых капель и града о плоскости крыльев. Треск и шипение электрических разрядов, зловещий рокот грома нарастали…

Из теоретического курса мне было известно, что, если мотор отказал, задача лётчика не терять скорости. Направляя самолёт к земле, я так резко отдал от себя штурвал, что машина сразу клюнула носом и с ужасающим свистом понеслась вниз.

Ручка управления двигалась так туго, словно кто зажимал её. Я с силой рванул штурвал из стороны в сторону, затем потянул его на себя, но он не слушался.

«Этого только недоставало, – подумал я в отчаянии, – управление заклинило! Ну, теперь гроб! Отлетался».

И вот в этот, казалось, самый безвыходный момент инструктор начал подавать признаки жизни, причём весьма энергично. Его окрик, раздавшийся в наушниках шлемофона, едва не оглушил меня:

– Что случилось? Почему мотор не работает?

Ошеломлённый тем, что мой молчаливый наставник внезапно заговорил, я растерянно молчал. Самолёт же продолжал со свистом нестись к земле, теряя метр за метром высоту.

– Эй, разиня! – кричал на меня инструктор. – Подай горючее в мотор из дополнительного бачка! Переключай скорее бензокран!

Бензопомпа отказала, и горючее больше не поступало в мотор из основного бака. Надо было самотёком пустить топливо из дополнительного бака.

Я мгновенно выполнил приказание инструктора, стал что есть силы накручивать рукоятку магнето. Со страхом следил я за поведением мотора: неужто подведёт? Но мотор не подвёл: одну за другой дал несколько вспышек и, вздрогнув, мерно загудел. Винт добросовестно вертелся. Я с облегчением вздохнул. Тогда мне показалось, что нет ничего прекраснее музыки работающего на полных оборотах мотора.

Лишь на высоте двести метров от земли, в слое сплошной ливневой завесы, мне удалось выровнять самолёт и перевести его в режим горизонтального полета. Только теперь почувствовал я, как устал.

Лёгким поворотом рукоятки управления из стороны в сторону я попросил инструктора временно принять управление. Он понял и выполнил просьбу. Я же стал разминать отёкшие от напряжения пальцы рук и рассматривать полётную карту, стараясь определить, где мы находимся.

Мы уже вышли из грозовой тучи и сейчас летели под облаками. Сличить наземные ориентиры с картой долго не удавалось, козырёк пилотской кабины, затянутый мутной водяной плёнкой, оставался непроницаемым. Пришлось глядеть на землю, высовываясь из-за козырька то справа, то слева. Встречный ветер сдирал с головы шлем, разгорячённое лицо моё охладилось, я пришёл в себя.

Выяснилось, что курса я не потерял в облаках, разве что немного отклонился в сторону. Впереди сквозь марево дождя отчётливо вырисовывалась тёмная полоса – очертания передней кромки леса. Значит, мы находимся на ближних подступах к аэродрому. Ещё готовясь к полету, эту лесную поляну я особенно усердно обозначил на карте зелёным карандашом.

Инструктор молча передал мне управление: значит, не так уж сердился. Тогда я развернул самолёт вправо на двадцать градусов, исправил курс и повёл машину по направлению к нашему аэродрому.

Вскоре под нами замелькали зубчатые верхушки сосен и елей, одинокие осины. Мы шли над лесом. А на горизонте уже виднелось нагромождение строений, окутанных шапкой дыма: это был Тамбов.

Приключения мои на этот раз кончились. Мы дома! Я чувствовал себя глубоко удовлетворённым: в течение трёх часов самостоятельно вёл самолёт! Как хорошо, что незадолго до этой грозы я залетал в облака! Не будь у меня хотя бы небольшого опыта, я, безусловно, сегодня растерялся бы.

Отрулив на линию предварительного старта, выключив мотор и освободившись от ремней, я подошёл к инструктору, который также сошёл на землю.

– Разрешите получить замечания! – обратился я к нему.

Инструктор ответил не сразу: нагнувшись, он внимательно рассматривал хвостовое оперение нашего самолёта. Оно сильно было потрёпано. Два подкоса, лопнувшие в верхних точках соединения, беспомощно свисали вниз. Наконец инструктор выпрямился и, не глядя на меня, сказал угрюмо:

– Какие же замечания? Плохо, очень плохо, Михайлов! Такого пилотажа ни один самолёт не выдержит. Гляди, во что ты превратил хвостовое оперение! Так и до беды недалеко…

Подавленный, я молчал. Спорить не приходилось, инструктор был прав. Через силу я выдавил из себя:

– Разрешите идти?

– Ступай!

Понурив голову, с трудом отрывая подошвы от земли, словно они стали свинцовые, я пошёл прочь.

Вдруг за спиной слышу голос инструктора:

– А всё-таки лётчик из тебя будет!

Поведение инструктора казалось мне странным: всю дорогу молчал и теперь толком ничего не сказал. Попробуй пойми!

Других полётов в этот день не было. Самолёт мой зарулили на стоянку. Вооружившись ветошью и вёдрами с керосином, мы стали обтирать с крыльев и фюзеляжа машины масляные брызги. Механики тем временем сменили порванные подкосы стабилизатора, заменили неисправный насос.

Такое повреждение хвостового оперения в контрольном полёте, какое приключилось у меня, в лётной школе считалось чрезвычайным происшествием. Для объяснения старший командир вызвал инструктора. Я тоже ждал вызова, но его не последовало.

Через некоторое время вся наша группа закончила зачётные полеты. Инструктор собрал нас, поздравил с окончанием обучения на самолёте «Р-5» и зачитал нам оценки. К величайшему удивлению, я получил «отлично». Такого сюрприза я уж никак не ожидал!.. Чтобы отметить аттестацию, мы собрались за праздничным столом. Набравшись смелости, я спросил инструктора, почему он не поправлял меня во время недавнего трудного полёта.

Инструктор рассмеялся.

– А ты сам, что ли, не догадываешься? – спросил он. – Я, брат, заснул! Погода, помнишь, была тихой, солнечной, у тебя всё шло гладко, а я до этого целую ночь летал. Ну, вот и не заметил, как вздремнул. Просыпаюсь – что за чёрт? Гроза, молния, самолёт пикирует, мотор стоит! Тут я и принялся на тебя кричать.

…Приближалось время государственных экзаменов. Командование школы вскоре убедилось, что подготовка, полученная нами за два с половиной года, достаточна и для управления скоростным самолётом «ПС-40».

Пришла пора расстаться со школой. Раньше нас сдавали государственные экзамены девушки. Их отделение изучало только учебный самолёт «ПО-2». Девушки обучались бок о бок с нами, но к их лётным способностям мы относились несколько недоверчиво. И зря!

Многие из девушек, обучавшихся вместе с нами, в дни Великой Отечественной войны вошли в состав женских авиационных полков и воевали с фашистами на славу. Кто из нас мог предполагать, что из этих тихоходных учебных машин «ПО-2» будут сформированы ночные бомбардировочные полки, что пилотирующие их девушки будут бомбить ближние рубежи, бесстрашно снабжать боеприпасами и продуктами наши десанты на Тамани, что десятки девушек-лётчиц будут удостоены звания Героя Советского Союза.

Наконец настал долгожданный торжественный день: нам вручили свидетельство. Путёвка в жизнь получена. Мы – лётчики!

Празднично убранный клуб, выпускной вечер, торжественное заседание и бал с духовым оркестром и танцами – всё прошло как во сне. Я получил назначение инструктором тренировочной эскадрильи Гражданского воздушного флота в город Орёл. Направление это не огорчило меня: я понимал, что здесь долго не задержусь. Советская гражданская авиация растёт, кадров не хватает, их нужно готовить. А там пройдёт год-другой, и меня поставят на дальние рейсы. Рано или поздно исполнится моя заветная мечта.

Тепло прощались мы с нашим инструктором. Но больше нам не довелось его увидеть: смертью храбрых он пал на фронте.

Паровозный гудок. Друзья на перроне вокзала. Прощай, школа! Закончился большой этап моей жизни – путь к штурвалу самолёта!..

И вот я снова в Гришкове. На дворе декабрь. Лютые морозы, сухой снег хрустит под ногами. Но на душе тепло и празднично…

Как миг, пролетел короткий отдых на родной Смоленщине. И снова прощание с семьёй, товарищами, друзьями детства.

БУДНИ ВОЙНЫ

Боевое крещение

Шёл 1941 год. Весной учебная эскадрилья перешла на лагерное положение. Наш палаточный городок находился вблизи аэродрома, в нескольких километрах от Орла.

В субботу 21 июня – хорошо это помню – я отрабатывал со своими учениками фигуры высшего пилотажа. С каждым из курсантов вылетал поочерёдно на тридцать минут и каждому демонстрировал в воздухе перевороты через крыло, штопоры, петли Нестерова. За эти три с половиной часа я так накувыркался, что вечером уснул точно мёртвый.

Сколько я проспал, не помню. Но и теперь ясно представляю, как сквозь сон послышались какие-то тревожные звуки.

Сосед мой по палатке, инструктор, тряс меня за плечо:

– Да проснись же, Павел, проснись! Война!..

Первые месяцы войны мы оставались в Орле. Занятия в эскадрилье продолжались, но теперь мы жили в постоянном напряжении. Всё чаще налетали гитлеровские бомбардировщики и нацеливались на наши аэродромы. Учебные полёты приходилось вести в промежутках между воздушными тревогами. А в ночные часы мы бродили по окрестным оврагам, вылавливали гитлеровских шпионов – «мигальщиков». Вспышками ракет, лучами карманных фонариков эти лазутчики указывали фашистским налётчикам, где расположены аэродромы, выдавали важные военные объекты.

В октябре 1941 года наша эскадрилья была эвакуирована в город Бугульму. Учебные занятия мы продолжали вести здесь усиленными темпами. Я понимал, как важно в военной обстановке готовить кадры лётчиков. И всё же меня тянуло к другому. Хотелось быть там, где наши воины стойко и мужественно сражались с захватчиками-фашистами.

Я продолжал писать заявление за заявлением о переводе в действующие воздушные части, но всё время получал один и тот же ответ: готовить лётные пополнения не менее важно, чем бомбить вражеские тылы и сражаться в воздухе с фашистскими истребителями.

Только к осени 1942 года желание моё было удовлетворено. Мы уже подготовили не один десяток пилотов, теперь было кому заменить нас на инструкторской работе.

К этому времени мой лётный опыт обогатился. Постоянные тренировочные полёты с курсантами в самой сложной обстановке пошли на пользу не только обучаемым, но и инструктору.

В часть я попал не сразу. На фронте нам предстояло летать на тяжёлых транспортных кораблях. С этими машинами мы ещё не были знакомы. Пришлось отправиться на переподготовку. Только в конце 1942 года прибыл я на один из подмосковных аэродромов, где расположилась авиагруппа особого назначения. Здесь-то и началась моя боевая служба.

Задачи нашей группы были многообразны. Мы доставляли особо срочные грузы прямо в районы боевых действий, когда не было других средств сообщения с передним краем. Нам поручали вывозить раненых, высаживать воздушные десанты. Регулярная воздушная связь с партизанами, действующими в глубоком тылу врага, была также делом авиагруппы.

Неприветливая погода поздней подмосковной осени встретила нас – новичков. Холодный, резкий ветер низко гнал над полем рваные многослойные облака. Глубокие воронки – следы налётов фашистской авиации – заполнила мутная вода; края их были окаймлены выброшенным грунтом, засыпанным грязным тающим снегом.

Ветер рябил воду в воронках, низко пригибая к земле кусты. По понятиям мирного времени погода была нелётная. В такую погоду покоиться бы на своих стоянках надежно закреплённым, зачехлённым самолётам, отдыхать бы в своих помещениях скучающим экипажам, коротая время за книгой, шахматами или домино. Но война изменила прежние понятия о лётной погоде.

Теперь жизнь авиагарнизона в любую погоду била ключом. На самолётах, вернувшихся из района боевых действий, ремонтники наспех заделывали свежие пробоины, техники готовили машины к вылету, механики заправляли баки горючим и смазочным. По полю беспрерывно сновали люди: одни усталой походкой направлялись на отдых, вернувшись с задания; другие, бодрые и подтянутые, шли к машинам, чтобы через несколько минут оторваться от земли. Одни тяжёлые транспортные самолёты то и дело взлетали, другие приземлялись.

«Ну вот, – подумалось мне, – теперь и я на фронте!»

Прежде всего я должен был явиться к начальнику политотдела группы. Когда я вошёл, навстречу поднялся коренастый подполковник. Протянув мне руку, он сказал просто:

– Начальник политотдела Гончаренок.

Смущённый, я доложил с опозданием:

– Лётчик Михайлов. Явился по вашему вызову.

– Садитесь.

Я сел и оглянулся по сторонам. На большом письменном столе, покрытом зелёным сукном, кроме чернильного прибора и груды папок с бумагами, на гибкой металлической пластинке красовалась большая модель самолёта как раз того типа, на котором мне предстояло теперь летать. По стенам были развешаны портреты неизвестных мне лётчиков. Судя по многочисленным орденам, это были видавшие виды пилоты.

Перехватив мой взгляд, подполковник Гончаренок спросил меня:

– Знаешь кого-нибудь из них?

– Нет, – ответил я. – Откуда мне знать, я ведь прибыл из тыла.

– Это всё наши орлы! – с гордостью объяснил мне начальник политотдела, указывая на портреты. – Это – Таран, там – Груздин и Еромасов, дальше – Фроловский… Ты ещё познакомишься с ними, у них есть чему поучиться.

В комнату вошли ещё два вновь прибывших лётчика, представились начальнику политотдела.

– Вы все комсомольцы? – спросил он у нас.

Комсомольцами оказались все, а один уже был членом партии. Долго длилась в этот день беседа с подполковником Гончаренком. О многих славных делах нашей боевой авиагруппы рассказал он.

Немало лет прошло с того дня, а рассказы Гончаренка всё ещё свежи в памяти…

Командирам кораблей Бибикову и Мамкину приказано было днём вывезти тяжелораненых бойцов из одного нашего подразделения, временно попавшего во вражеское кольцо и занявшего круговую оборону. Обоим тяжёлым кораблям предстояло пересечь линию фронта, выбрать с воздуха подходящую площадку, сесть, взлететь, снова пересечь линию фронта и возвратиться на базу.

Шквальный огонь зениток не помешал кораблям благополучно пересечь линию фронта. Нашли площадку, приземлились. Бибиков первым принял на борт раненых и тут же взлетел. Хуже пришлось Мамкину. В то время как он грузился, гитлеровцы потеснили кольцо круговой обороны и приближались к самолёту, намереваясь его захватить. Погрузка раненых продолжалась под ружейно-пулемётным огнем. Бибиков, заметив с воздуха, что товарищ попал в беду, не оставил его. Он развернулся и, незаметно подкравшись к посадочной площадке на бреющем полете, обстрелял из своих пулемётов фашистов, подбиравшихся к самолёту Мамкина.

Гитлеровцы растерялись от неожиданной атаки и залегли.

Экипаж машины под надёжной защитой с воздуха продолжал погрузку раненых. Манёвр Бибикова удался – вскоре взлетел и Мамкин. Оба самолёта, прижимаясь к земле, ныряя по оврагам и перелескам, вторично пересекли линию фронта, благополучно вернувшись на базу.

Экипажу Андреева приказано было доставить боеприпасы наступающим танковым и моторизованным частям, только что совершившим глубокий прорыв и оторвавшимся от своих баз. Посадка предстояла на узкой полоске земли, ограниченной кустарником. Обратно на базу нужно было доставить раненых. Первую часть задания Андреев выполнил без помех: вышел на цель, совершил блестящую посадку на неудобной площадке, быстро разгрузился, принял на борт раненых и немедля взлетел.

Четверых тяжелораненых уложили на пол. Экипаж заботливо ухаживал за ними, пилот принимал все меры к тому, чтобы лететь плавно, избегая болтанки. Один из тяжелораненых побывал в лапах у фашистских извергов. Стиснув зубы, лётчики выслушали его рассказ о том, как гитлеровские бандиты вырезали у него на груди свастику, а лопатой отрубили кисть руки…

Андреев уверенно вёл самолёт на базу по знакомому уже пути. Под крылом убегали леса, болота. Мелькали груды разбитой гитлеровской техники – следы поспешного отступления фашистов. Лес кончился, впереди по курсу возникли очертания полуразрушенной деревни. Близилась линия фронта. Замелькали багровые пунктиры трассирующих пуль: фашистский истребитель кружился над полянкой, в упор с бреющего полета расстреливал игравших на ней детей.

Заметив более интересную мишень – тяжёлый транспортный самолёт, «Мессершмитт» обрушился на него. Очередь, ещё очередь – задымилось у Андреева левое крыло. Нужно садиться, но куда? Лес, овраги. Когда крыло было уже охвачено пламенем, Андреев наконец отыскал холмистую полянку, окружённую деревьями, и мастерски сел на неё. Задыхаясь в едком дыму, под градом свинца, которым фашистский стервятник, кружась над полянкой, продолжал поливать приземлившийся самолёт, экипаж Андреева на руках перенёс всех раненых в лесную чащу.

Неожиданно вынырнувший из-за леса краснозвёздный истребитель с ходу сбил немецкого хищника. «Мессершмитт», охваченный огнём, рухнул в лес; раздался взрыв – и чёрный столб дыма поднялся к небу…

Стараясь не упустить ни одного слова, слушали мы рассказ Дмитрия Степановича Гончаренка. Каждый хотел запомнить мельчайшие детали боевых эпизодов. Ведь всё это могло впоследствии нам пригодиться – каждый из нас может попасть в такой переплёт.

Много рассказывал начальник политотдела и о полётах в блокированные Ленинград, Севастополь, Одессу. Особенно велики были воздушно-транспортные операции по трассе Москва – Ленинград. За несколько месяцев блокады 1941 года было выполнено свыше трёх тысяч вылетов в Ленинград. В осаждённый город-герой по воздуху доставили пять тысяч тонн продовольствия, полторы тысячи тонн различного вооружения и боеприпасов, сто двадцать восемь тонн почты, триста двенадцать тонн консервированной крови в госпитали для спасения жизни раненым бойцам Ленинградского фронта.

За это же время обратными рейсами из Ленинграда вывезли свыше пятидесяти тысяч изнурённых голодом ленинградцев и около девяти тысяч тяжелораненых.

Рассказал нам Гончаренок и о том, как по заданию Центрального штаба партизанского движения наши транспортные самолёты уже совершили тысячи боевых вылетов в расположение партизанских отрядов Ковпака, Федорова, Козлова, Сабурова, Мельникова и других. Многомоторные тяжёлые самолёты не только сбрасывали на парашютах всё, чего не хватало партизанам, но и совершали рискованные посадки на лесных полянах, на ледовых аэродромах, на кочках болот. Разгрузившись, они принимали на борт раненых, больных, детей.

Рассказ Гончаренка вдохновил каждого из нас. Хотелось поскорее лететь на трудное и рискованное задание.