Текст книги "Изжитие демиургынизма"

Автор книги: Павел Кочурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 23 страниц)

И вот он отнял ладонь от глаз. Перед взором его было всего лишь сегодняшнее по-ле убранной пшеницы. Но и оно загадочно и таинственќно лучилось серовато-золотистой стерней. И этим лучением как бы утверждало его веру в сбыточность мужиковых чаяний. Волны света шли как бы из прошлого, из того далека, что было тут прежде, к тому, что будет тут сотворено родом истовых крестьян Кориных. С таких, как они, и с того, что им сотворено и будет сотворено, и возьмется устойное стоќяние спасительного Русь крестьян-ства. Только на чистой земле возможно чистое житие.

Возблагодарив дух старца-отшельника, охранника Данилова поля, за это видение, Яков Филиппович пошел к реке, к дубкам дедушки Данила. Им тоже поклонился, как стражам поля и свернул к броду через Шелекшу.

Войдя в реку, постоял на быстринке, давая отдохновение босым ногам под живи-тельным струям. По берегу излучиной реки, направился в Мохово. Нельзя было не зайти к Данилычу, и не рассказать, что сделано в Гарях, и о своих раздумьях-видении на Даниловом поле.

Войдя в калитку, направился прямо в сарайчик-мастерскую, ровно зная, что Дмит-рий Данилович там. Да и где же еще быть ему в это время. И верќно, застал его сидящим за дедушкиным столом, склонившегося над книќгой записей. Книга эта, начатая дедушкой Данилом, называлась "Веды". Димитрий Данилыч и длил ее, ведал в ней о том, что оста-нется внукам и правнукам. Был обрадован приходу Якова Филипповича, сказал:

– Вот веду, продолжаю записи, о лесе, о деревьях. Деревья постоянней человека и дольше их жизнь. Кориных и дедушку они помнят… Теперь и лес, кой мы облагородили, будет нас помнить. И страшно, и боязно, чтобы бы по вине твоей эта память их о нас не потерялась. – Помолчал и досказал: – И за лес боязно, и за себя, за всех нас, как бы не ос-таться нам с прежней бедой.

Присели поближе к топившейся лежанке-печурке, к всеочищающему огню. Живое тепло влекло к высказу того, что на сердце лежала и к чему дуќша звала. Яков Филиппович сказал, что поочистили лес в Гарях, весной он проснется обновленным.

– Начали-то вроде и без ожидания большой пользы, а вот закончили в вере, что большое дело для себя же сделали. Саша Жохов и тот, тяпая кустарник, заглядывался на елочки и сосенки. Будто из плена их выневолили… В храме Божьем на исповеди покаян-ной побывали. И грех уже будет не оберечь те, что из тьмы на свет выневолили.

По зову какому-то в себе прошли в овинник, к деревьям. Присели на кладки под заматерелым дубом. Дерево это уцелело при большом Моховском пожаре. Березы вблизи дома и построек, погибли, а он вот уцелел и радовал сегодняшних Кориных, будет радо-вать и грядущих. В ветках дуба, как бы в ответ на добрые мысли о нем, что-то про-шумело, затрепетало в листве. Может птица прилетела и устраивается на ночлег. Но пти-цы не было. Яков Филиппович думы свои о том и высказал:

Все вокруг своим глазом зрит на все. И, прежде всего на тебя, человека. Ты на то глядишь, что вокруг видишь, а оно на тебя со всех сторон. С тобой так природа и разго-варивает. Взывает разуметь ее и в сбережении к ней быть. Мы доброе дело в лесах наших сделали, старый дуб на то и откликнулся голосом своим. Не всем услышать и уразуметь такое дается, потому и разговоров о жизни невидимой, коя вокруг тебя, мало. А чтобы не говорить-то, мир тайности свои нам бы и приоткрыл.

– Дедушка Данило, – сказал Дмитрий Данилович, – приходил сюда, к этому дубу, как на свидание со своими сородичами. И я навеќдываюсь тоже как бы за советом к ним, когда душа к тому взывает.

Помолчали, прислушиваясь к родовому коринскому древу. Яков Филиппович и поведал Дмитрию Даниловичу то, что ему помыслилось и духом увиделось на Даниловом поле.

– Пророчество мне о вас, Кориных, предреклось. И пришел вот сказать тебе. Со всеми из Гарей не поехал, что-то вот воспротивилось. По земле ногами своими захотелось пройти. На твоем поле и нашло на меня явью видение твоих и своих мысќлей. А скорее, это мечта Данила Игнатьича взору неизреченному открылась. Светлане тоже о том сон привиделся. Свидетельство двух, как вот в Писании-то сказано, это уже предречение того, чему сбыться сулено. Мы отмахиваемся от всяких своих предчувствий, и где уж тут понять подсказы нам природы о добре. Сами его от себя и отстраняем. А надо бы в разуме понимать, что сулится нам от незримоќго доброго мира. Больше тьме покоряемся, злу.

Дмитрий Данилович не удивился тому, что услышал от Старика Соколоќва Якова Филипповича. Ровно бы ждал от него такого высказа. В этом миг хотелось назвать его не по имени и отчеству, а как молва нарекла – Комќмунистом во Христе. Есть вот в этом его прозвании усмотрение провидчества, ими ожидаемого, того, чему суждено сбыться. И сбылось бы, блди человеи заповеди Христовы. Вспомнилось, как они зимней ночью по-шли на лыжах к Татарову бугру, куда у всех на глазах опустился светящийся шар. К ним вышел призрак в чернем, но они оградились от его соблазна образом Спасителя и иконой Божье Матери.

Яков Филиппович, ровно бы выслушивая раздумья Дмитрия Даниловича, помед-лил, и высказал в каком-то уже новом осмыслении то, о чем не отходили мысли и у него самого, и у Дмитрия Даниловича:

– Татаров бугор и Лягушечье озерцо, где лихо вжилось. Полем пахотным от него и избавится. Нечисть глубь земли пропитала, она бы век и выходила наружу пуганием нас и наваждением на зло. А так житом чернота и израстет. Сразу-то было мечтали сородичи часовню на месте скита старца-отшельника возвести. Но вот тоже удержались. Может, дух самоќго старца тому воспротивился. Часовне-то где было устоять, а нива вечна.

О том и проговорили до густых сумерек два избранника мужика-крестьянина. Этот их разговор и внимал вековечный дуб-древо. Оставил их помыслы в себе, чтобы оберечь. Приќдет время и он поведает их тому, кто вот так же придет к нему со своими заботами и раздумьями. И в тихости, успокоительным шелесќтом кроны своей, наведет на благие помыслы.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

1

Дмитрий Данилович этими вечерами солил капусту. Качаны были сложеќны горкой под навесом возле погреба. Под крышей висела яркая лампочќка. Приехав из лесу, умывшись и поужинав, шел под навес к чану. Брал тугой кочан капусты и водил им по шинковке, сделанной из старых кос. Капуста сыпалась тонкими лентами в чан. Хруст ее под шинковкой навоќдил на думы, подобно звону ручья, струившемуся в ивовых заро-слях. Исшинковав качан, брал горсть соли, посыпал, бросал сверху стебли укропа. Толгачем утрамбовывал до выделения сока.

Солку капусты он перенял еще от дедушки Игната. Наука этому у деда была про-стая: главное, чтобы любование было при деле. У отца по осеќни были свои заботы: дере-вья сажал, семена овощей, злаков, трав выќводил. Все растет у тебя тогда хорошо, когда к своему месту принороќвлено. Опыт – главная всему проверка. Кое-кому из моховцев при-сылали из далека семена огурцов, морковки, брюквы. Даже картошки. Но все раќвно шли к Игнатьичу… Когда Дмитрий Данилович работал в МТСе – всеќми заготовками ведала Анна. Дедушка помогал, подсказывал.

Постоянная забота крестьянина о достатке в доме – это еще и стремќление своими руками сделать то, чего еще вчера не было ни у кого. И всякая удача подвигает тебя к осознания в себе творца, каким и надлежит быть Божьему человеку. С таким тобой и все-му люду становится воќльней. Ты ведь ему как бы несешь что-то свое. И отдаешь бескоры-стно. Нетворящий только берет, ему нечего отдать, а ты одариваешь других в радости сделанном. А это – жажда чем-то обновлять мир. Такое начинается с малого, даже вот и с умения солить капусту.

За этой работой Дмитрию Даниловичу особенно легко думалось. Разгоќворы со Стариком Соколовым под дубом не выходили из головы. И уводиќли в какую-то неозримую даль, подымали над обыденностью. И ты вот как бы уже не теперешний, а завтрашний. Взвивался яко птица над самим собой. С выси небесной и глядел на себя, угнетенного заботами в мало значимой и для тебя самого суете… Как вот во сне человек копит сиќлы для дневного дела, так и крестьянин в своем деле, кое ему важно для жизни, настраивается на сотворение чуда, которое может быть на дарованной ему ниве. Старику Соколову, Коммунисту во Христе, провидчески и увиделось грядущее рода Кориных. И это вселяло в Дмитрия Даниловича уверование, что мечта, оставленная ему отцом дедушкой Данилом, исполнится. И сон Светланы как бы утверждал веру в это.

И вдруг за этими благостными раздумьями напали иные мысли. Будто лукавый те-бе их подсунул. И кочан капусты, которым он водил по шинќковке, представился чем-то живым, целым. И не так ли вот нас, "раб-отничков", водят по своей "шинковке", демиур-гыны?.. В чане и квасят, чтобы "не испортились". Как-то разом отемнилось настроение. Вроде себя увидел в капустном чане, которого сам же вот и уминает толкачем, пестом. И как бы уже спокойно подсказал рассудок: под демиургынами ты живешь, как вот и предки твои жили под помещиками. Они искали свое счастье, и тебе вот надо искать свое, то, что можно назвать счастьем. Из себя не выскочишь… Из глуби сознания и повторился разговор с Марфой Ручейной. И сумрак мысли постепенно стал развеиваться, как туман ночи светом утра.

Наполнив чан. Дмитрий Данилович выложил сверху слой капустных лиќстьев, на них выпаренные с можжевельником ольховые полуќкружья. Прижал их двумя тяжелыми камнями, накрыл чан клеенкой.

Прошел в сарайчик-мастерскую, чтобы в привычном уюте высвободиќться от на-плыва нахлынувших мечтаний. Марфа Ручейная как бы высвоќбодила его от самозапретов – дум о Татьяне. И она без зова и по его уже охоте входила в его дом. И это не только радовало, но больше пугало Дмитрия Даниловича. Когда уезжал из Казенной, Марфа снова подошла к нему. Не намереќнно, а вроде как он сам, выезжая из лесу, остановился возле нее. И она, окинув его взглядом, сказала:

– Я старая, – как бы продолжила недоговоренный разговор, – чужого горя нагляде-лась, а своего-то через край хлебнула. – Голос старухи проникал в нутро. И ждалось, что она дальше скажет. Переждав миг, она вымолвила: – У сына-то своя жизнь, она пусть по их и идет. Ныне не воробьиными шажками молодые прыгают, вихрем кружатся. Но все раќвно всяк сам по себе к себе нареченному приходит. Чему суждено быть, то и будет. Ко-лисами к свету потянулись, то и просветились. И выглядывай свой свет…

Он ничего не ответил Марфе. Вернее не успел. Подошла Татьяна, будќто позванная. И Марфа, склонив голову, покрытую черным платом, изрекла: "Ну, ну, знамо, не за овин сходить".

Татьяна попросила Дмитрия Даниловича погрузить в телегу два толстых ядреных кряжа для бабушки Марфы. А ей сказала, что подвеќзет до дому.

Нет, не от Татьяны исходили слова Марфы Ручейной. Татьяна не могќла открыть свою душу даже и Марфе. Ждала терпеливо его слов. И не хотела, как вот сама высказа-лась, "забрасывать сети с околицы". Да и татарка не решилась бы, как сваха-сводница, заводить с ним такой разговор. Чутьем души угадывала, кого и куда жизнь клонит. Слова, скаќзанного наобум в утешение тебе, от нее не жди.

В сарайчике-мастерской все оставалось так, как было и при дедушке Даниле. Сре-зы, спилы разных пород деревьев разложены по полочкам своим чередом. Мешочки с се-менами трав, пучки, корни целебных растеќний… Светлана пыталась было прибраться, но Дмитрий Данилович отгоќворил, сказал:

– Пускай пока все так и остается. Я уж потом на свободе разберусь. Ровно бы де-душка вчера вот все по-своему разложил. И как это нарушить.

Но и сам не решался что-то тронуть. С растревоженной душой как к делу такому подступиться. В сторонке на верстаке кое-что мастерил, пилил, строгал. К столу приса-живался. Но полки тревожить опасался, чтобы не порушить жизнь их.

С появлением Данилки на свет в доме как-то сами собой настали пеќремены. Чело-век в жизнь вошел и места себе требовал. Евгения Алексаксандровна за свою гостьбу не отходила от внука и вносила какой-то свой порядок. Дмитрию Даниловичу редко удава-лось посидеть возле внуќка. Разве когда бабушки "вконец из сил выбивалась". Светлана мириќлась с наставлениями матери. Но тоже, уставшая, ждала ее отъезда. Но и с отъездом тещи что-то внесенное ею оставалось в доме. Дмитрий Даќнилович не мог этого не чувст-вовать. И его тянуло в дедушкин сарайќчик-мастерскую. Иван тоже заходил попилить, по-строгать, душу отвесќти. Как-то за чаем сказал Якову Филипповичу за разговором о плот-ниќцкой работе:

– Влечет вот запах дерева, тоску разгоняет шелест стружки. Сам бы пошел в столя-ры или плотники. Вечное что-то в этом ремесле грезится. Завораживает тебя тайность са-мого дерева.

В этом высказе Ивана сквозила усталость колхозного инженера от не-крестьянского дела. И в то же время был зов к поиску согласия с тем Божьим миром, что окружает тебя. Этот зов приходит по осени, когда человек остается как бы наедине с самим собой. Андрей Семенович таќкой извечный настрой крестьянина называл возжаждой устремления чеќловека в грядущий мир. Земля и пахарь всегда находят друг друга в загаде наперед.

Старик Соколов Яков Филиппович объяснил тоску Ивана по рукотворному сто-лярному ремеслу зовом души к длению самого себя. Повторным словом свое заново узна-ется.

– Тайность, она во всяком деле вблизи тебе, – сказал он, как бы разгадывая загадку Ивана, – сегодня вроде бы узнаќна, а назавтра опять перед тобой. Всегда к разуму твоему обращена, коли у тебя зов к ней есть. Дереве корнями в земле, а силы берет из неќбесной выси. Глас через него к тебе и от земли, и от неба. Камень, тот ближе к небесной тверди, а дерево на земле-матушке человека бережет.

Данилка развеивал невеселое настроение, находившее порой на Ивана и Дмитрия Даниловича из-за неурядиц колхозно-мирской жизни. Для Светланы сын был тем светом, который через него, рожденного ею, вошел в старый крестьянский дом отрадой и надеж-дой коринского рода.

2

Дмитрий Данилович, как бы уже по завету отца – дедушки Данила, заќходил в его сарайчик-мастерскую. И через все, с чем прикасался в нем, осознавал в себе причастно ко всем Кориным, жившим в Мохове от роду. Они, как и он – пахари и воители. Такое уж бремя возложено Творцом на их мужицкую выть. Был уверен, что черный ведун был сра-жен на Татаровом бугре воителем из Кориных. Им самим в прошлой своей жизни. Это чувство его не оставляло и было предсказано Стариком Соколовым через затылоглазника. И потому именно ему выпало бреќмя очистить оскверненное тлением этого ведуна святое место, где молился старец-отшельник о благодеянии мирян. И вот теперь сотворено на этом месте чистое поле и собран первый урожай.

Удивляло и другое, отчего то татарово время считается древностью. Оно вот и сей-час как бы с нами. Мы его и сегодня в себе несем, изжиќвая иго. Дление времени непре-рывно течет как река. И оно для теќбя, и для всех, кто был до тебя, в одних берегах. В лю-бых переменах старое непременно след оставляет. Вот их Шелекша, как текла в веках, так и течет. И как по берегам ее ходили Корины и все другие моховцы, так и ходят. Предки приходят к потомкам в мыслях, с коих и начинаќется всякое благое дело. Замедляет или искажает усмотренный началом поток людского времени нерадение у подневольных, смиряющихќся со своей участью. И только избранники одолевают рок в творении, претер-певая иго. И получают то, что наречено им от роду. Живительќный родник – он в самом тебе. Его и надо познавать и беречь, чтобы освободиться от чужа над тобой.

С такими раздумьями Дмитрий Данилович и перебирал отцовские полки. На срезах и спилах деревьев хранились узоры веков – творения земли и неба. Небо – мать. Оно насыщает все живое силой духа. Земля – отец, зарождающая плоть. Это высказывание художника, Андрея Семеновича. Дмитрий Данилович и осмысливал это по-своему. Солнце дает пищу всеќму, а земля питает дарованное небом. Жизнь, укоренившаяся в земле, держится небом. И о прошлых жизнях человеков Дмитрий Данилович тоже по-своему подумал. Даже чуть шутливо: чего же природе зарождать дру-гих, когда души прежних умерших можно вселить в новые тела.

Под руку попался круг спила, не похожего на другие. На нем было отцовской ру-кой написано: "Травниковский кедр.1950 г.". Этот кедр в одиночестве стоял на пустыре, где была усадьба Травниковых. Три кедра сразу после революции были кем-то спилены. А этот уцелел. Перед войной цыганский табор облюбовал возле него пристани-ще. Под деревом разожгли костер. И кедр стал после этого чахнуть. Дедушка Данило пытался его оздоровить. А когда гибель кедра стала явной, спилил его и ствол увез к себе. Для цыган дерево это было чуќжим. А теперь для нас, пришла невеселая мысль, весь свой лее стал цыганским. Из семян-орешков травниковского кедра дедушка вырастил кедровую рощицу в Каверзине. В ней затаена память и о помещиках Траќвниковых. Место церкви, построенной ими, заросло, надгробья могильќные расколоты. Пройдет еще какое-то время и следы былой жизни тут исчезнут. А вот кедровая рощица останется. Только вот кто вспомнит, что она – от Травниковых?

В тиши уютного сарайчика, названного дедушкой мастерской, в раздуќмьях Дмит-рия Даниловича единилось и то, и это время – прошлое сливаќлось с грядущим. С кругов-спилов, лежащих на полках, сходили памяќтью не раз говоренные слова дедушки: "От-жившее остается нетленным в живых и понуждает их думать о грядущем". Это были за-веты и Анны. Только и есть что без рассудов-высказов, в деле ее… Неожиданно и ярко вспомнилось, как Светлана читала, сидя у постели Анны, книгу жизни Пушкина. Он за-шел и присел, слушая чтение. Запали в душу слова Пушкина: "Пройдет два года, выходи замуж, только не за шалопая…" Анна хотела было что-то высказать, но вздохнула и смолкла. Светлана невольно замедлила чтение. Отчего вздох Анны на эти слова и врезался ему в память. Добрый человек не уносит с собой свою доброту, а оставляет ее тебе. Анна желала ему счастья с Татьяной. Это он опознавал и радуясь, и мучаясь.

На столике дедушки оставалось все так, как было и при нем. Этот по порядок обе-регала и Анна. В сарайчик-мастерскую они все и заходили, как заходят в музей. Особенно Иван. Он, внук, был ближе к дедушке. Детство дедушки и Ивана чем-то оказались схожими. В молодые годы и у дедушки, и у внука его было меньше несвободы. А значит и страха. На годы Дмитрия Даниловича навалилась стихией страшные испытания коллективизации и раскулачивания.

Дедушка никогда не сидел без дела. Пилил, строгал, сверлил. За раќботой любовал-ся узорами дерева. Вел записи, читал, думал. Заходили к нему в сарайчик-мастерскую ста-рики, вели свои беседы. Помнились суждения дедушки, вроде бы только о деревьях гово-ренные: "И ладное берется и растет среди мусорной поросли. Сначала хиро, в угнетении, загороженное от света. Но, выстояв, само глушит мусорную поросль".

Больше рассуждения о жизни велись со Стариком Соколовым Яковом Филиппови-чем. Дмитрий Данилович прислушивался к их высказам. И теќперь вот как бы выневоливалось все наружу из тайников памяти. И выходило, что те стариковские рассуждения были о теперешней их жизни.

Взгляд Дмитрия Даниловича пал на лежавшую на верстаке необструќганную рейку для рамки в улей. И тут же что-то позвало закончить новый домик для пчел. За работой для домика и подступила мысль, коќторая и озадачила, испугала и устыдила: "А где нам жить с Татьяной, если?.." И как бы голосом старухи Марфы Ручейной высказалось: "А чего тебе стыдиться жизни. Ты ведь живой, и думы твои жизненные, не о блуде. Да и время твое не век будет тянуться…"

И уже не остановить было мечтаний. Думать о Татьяне не возбраняќлось ему. Анна как бы и наказывала ему соединить жизнь с Татьяной. Может и со старухой Ручейной был у них о том разговор. И Марфа наводила его по завету Анны на мысли о Татьяне. Не то-ропиќла вот, но и не остужала, как раньше. И сами собой повторились мыслеќнно слова Ан-ны, сказанные ей как бы невзначай, попросту: "Не куковать же тебе, Митя, бобылем, зна-мо дело…" Это было сказано в ответ на пересуды старух. А вот теперь эти ее слова при-нимались им за высказ ее воли. И думалось уже как о должном случиться.

Ввести Татьяну с дочкой в свой дом – такое казалось неразумным, и просто немыс-лимым. У сына должна складываться своя жизнь памятью о дедушке. И они с Татьяной будут невольной тому помехой. Да и житейсќки неладно: две семьи в одном доме, у одной печки. Как ты не улаживай житье, а Светлана и Татьяна разные по своему житейскому склаќду. Светлана с Анной ладила, а как ей ладить с Татьяной… Перейти в дом к Татьяне?.. Это значит отринуться от родового коринского очага, не раз возрождавшегося на пепелище. Не бывать постоянно, ежедќневно, и в сарайчике-мастерской, где как бы нетленно оставался дедуќшка Данило… Да и что бы на это сказали и сам дедушка, и Анна?.. Они ведь здесь, при доме. И ему от них нельзя отделиться. Светлане с Иваном тоже без него нельзя. Время не велит быть порознь. Беды и радости должны вместе они переживать. Не Ивану больше, а Светлане нужна его поддержка. Не мешая им, он должен быть возле них. На дом смотрят деревья предков. Значит нельзя ему отдалиться от родового коринского гнезда. И Данилко должен видеть постоянно его, дедушку. И через него вживаться в коринский род.

Вжикал рубанок, ползла стружка. Все это сливалось в мыслях Дмитрия Данилови-ча о длении жизни своего рода. И нежданно подсказалось серќдцем и тут же укрепилось рассудком: рядом с их домом – пустырь. Зиќяет он незаживающей раной на теле их мохов-ской улицы… Не будь раќскулачивания – стоял бы тут ладный дом кузнеца Акима Галиби-хина. Наќдежды на возврат Акима нет никакой. А вот Кориным выпала доля креќпить жизнь Мохова домом своим и за Акима кузнеца. Колхозы и совхоќзы изживутся, а крестьянский дом вечен. При всех верах и невзгодах опора человеку дом. Пока что вот им, Кориным, в Мохове и следует укрепляться, чтобы в силе перейти к тому новому пределу, что вещало их роду. Будущее Кориных предсказалось Светлане. О том и Якову Филиќпповичу вещано.

Поток этих мирских мыслей неожиданно оборвался. Подъехала на велоќсипеде поч-тальонша, стукнула щеколдой калитки, и прокричала: "Газеты". Вроде бы полагалось то-ропиться взять их, как же, свежие новости. Но не хотелось выходить из сарайчика-мастерской, прерывать свои мысли. Узнавать как бы и нечего было. Новостей для тебя в газетах нет. В твоих раздумьях их больше, и они жизненней для тебя. За жизнью дома, за стенами его – колхоз. И мы все – колхозники. Погоќловно все одинаковы. И в городе, как и в деревне – тоже колхоз, и тоже колхозники. И вся страна как бы огромный большой кол-хоз. И чего тут хотеть и ждать тебе, думающему о длении своего рода.

Дмитрий Данилович усмехнулся этим своим мыслям: "Все под колхозом". И с этой усмешливой веселой мыслью пошел к почтовому ящику у калитки: а вдруг там что-то есть и для тебя годное? Но вот доброе ли?.. И зазудило глухое мужицкое недоверие. Это недоверие и к самим газетам, и даже к слову "газеты", которое выкрикнула почтальоньша. Жизнь в недоверии. Дадут вот тебе потешиться, поиграться своим Даниловым полем и помечтать о молодом лесе, а там нежданно-негаданно придет укорот и осуд тебе. Петля новых Авдюх Ключевых и Сашей Жоховых захлестнет жизнь и стянет тебя такого мечтательного радетеля о своем поле на берег ледяного моря, как вот стянула Акима Галибихина, где его и смыло белой волной. Может и тебя так же смыть.

Но и эти мысли перебились своими, живучими, коринскими: "А как кре-питься Рассее без таких как ты?.. Оголится она, разорится и растерзается. Но такого даже и деми-ургыны не хотят. Хана-то вместе с тобой и им. Им-то прежде тебя. Значит, неминуем по-ворот и их к тебе. И это уже видится на деле. Но как вот всем-то сбросить с себя влив-шийся в кровь и плоть оневоленного люда этот демиургизм.

Таким вот окоротом-острасткой себя и оборвал вольные мечтания свои человек на Божьей земле. И причиной тому был лишь выкрик почќтальонши "газеты". Вынул их из ящика и, не разворачивая, положил на лавочку на крыльце.

Но размышления крамольные не отступали и по возвращении в сарайчик-мастерскую. Мужицко-крестьянские корни их вот, Кориных, обожжены, как и корни травниковского кедра цыганским костром. На Святой и Веќликой Руси силы прави угнетены игом демонических раздоров. За веру свою и святу землю отчую, чтобы в правде на ней жить, мужики-воитеќли живота своего не жалели. И ни кого нибудь, а потомков этих правќдолюбов, оберегавших отечество, сгоняли на ледяной берег под белую волну. И нет еще надежды полной, что такое никогда уже не повторитќся. Сатанизм уже впитался в кровь людскую. Он почти в каждом. И как тут, и кому, в схватку с ним вступать. Вот и выжидаешь, когда он сам себя изведет. А истлеть он должен, коли без опоры земной и света неќбесного. Жизнь по кривде длится только до срока, отмеренного ей тьмой. Кривда неминуемо истребляется. Пожрет труды заневоленной правды и тле-нием осядет в темных омутах, как вот прах татарова ведуна в Лягушеќчьем озерце под Татаровым бугром.

Грядущее бытие их вот Коринского рода, дление его, падет уже на друќгих Кори-ных. На тех, в коих войдет более просветленная душа. И возьмется эта просветленная их жизнь на ниве-земле, очищенной от сатаќнинской скверны им вот, дедушкой и прадедуш-кой Дмитрием, сыном дедушки Данила Игнатьича.

Отчего же ты, Расеюшка, земля праведного и даровитого люда, из века в век мыта-ришься. Остаешься сирой и нищей при своих благих дуќмах и богатстве сказочном?.. Об-ратилась в немощную и безвольную коќлхозницу, и такой тензишь не своя в себе… Ровно падчерица при оневоленном корыстной мачехой родном батюшке. Так вот и обопрись, воќйдя в свой разум, на выю мужика-крестьянина, избранника Божьего, коренника земле-пашца-творителя. И осилишься до своей несказанной мощи в труде и всяких познаниях, усмотренных и дарованных тебе Самим Творцом.

Октябрь, 2000 г.