Текст книги "Изжитие демиургынизма"

Автор книги: Павел Кочурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

И художник под этим вольным смехом городских гостей утвердился в том, что еще с какой-то неопределенностью оставалось в его мыслях: "Да ведь все мы под игом живучего демиургизма. Ходим гуртом под кнутом пастуха-наемника. Пастухи больше без имени, а кнут-то, как и положено кнуту, стегает каждого опять же с этой самой болью Необремененности. К тому и попривыкали, кожа задубела, и кажется уже легкой жизнь. Колхозник необременен амбаќром, горожанин – думой над веденным делом. И все язвим без гнева над творцами Еще Более Ценных Указаний… А корень-то всяких ростков в глу-би почвы. Кокона осквернена, то и плоды скверны".

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Дмитрия Даниловича и при должности колхозного лесника заботила прежде всего нива. И не только свое Данилове поле. Решил осмотреть пашни особенно те, где заросли леса и кустарника врезаются в посевы. И наметить вырубы этих клиньев. Многие поля оставались такими же, какими они были и при единоличных хозяйствах. Техники нужной у колхоќза не было, а мелиораторам не больно выгодно было выравнивать паќшни. И сам Дмитрий Данилович, когда «ходил» в инженерах ПМКа, страќ дал такой казенной болезнью. Каких только превращений не происхоќ дит с мужиком-крестьянином, когда он попадает под чары разных «ЦУ». Теперь вот, став лесником, Дмитрий Данилович, оставаясь на своей земле, вроде бы и поосвободился от указчиков. Но опять же – если не возникать, оставаться по-своему необремененным. Но стоит выкаќзать себя, как тут и придавит «ЦУ»… Но если сидеть сложа руки, или слепо исполнять эти самые указания, тогда зачем было лезть в лесники?..

На расширенном заседании правления колхоза Дмитрий Данилович изќложил свой план колхозного лесника. Привел расчеты, выкладки. И о выравнивании концов полей сказал. От этого большая выгода колхозу. Меньше разворотов, экономия горючего и бе-режение техники. И качестќво пахоты улучшится. Опасался задеть самолюбие председате-ля. Сослаќлся на лесничества, чтобы умалить свою инициативу. Николай Петрович и сам не раз говорил о планировании полей, тоже ссылаясь на указаќния. Он, лесник, и выполня-ет эти указания.

Первым язвительно уколол Корня Саша Жохов. Почему это он, не занимался "эти-ми концами", когда был заместителем председателя колќхоза по механизации?.. Саша уже не помнил, как пресекал всякие "замашки" Корня, идущие "вразрез". Смысла тогда не было перечить Саше парторгу. Это все равно, что от дождя решетом укрываться. Но Саша и тут мнил себя влиятельным лицом, сек под корень Корня-лесника. И опять же "казенной секирой".

– Теперь-то что не строить планы, инициативу проявлять. Не самому ковырять-корчевать… Но вот не туда новоявленный лесник глаза поверќнул. Пустоши заросли, тыся-чи гектаров под лес ушли, их и рекомендовано в порядок приводить…

Это был выпад против всех Кориных. Данило Игнатьич – дедушка, долгие годы председательствовал в колхозе. При нем пустоши и заросли. Сам Дмитрий Данилович в заместителях ходил. Тоже этого не видел. Теќперь на должности отца Иван. Все беды, так выходит, при них, Кориных.

Дмитрия Даниловича удивили не сами выпады Саши Жохова, а то, что он все еще выступает как парторг. Только на этот раз подыгрывает не Горяшину, заву райкома, а председателю колхоза, Николаю Петровичу. Сам Николай Петрович отмалчивался, вроде чего-то выжидая.

– Почему это на самому "ковырять", – ответил вопросом на выпад Саќши Жохова подчеркнуто спокойно. Но скорее это было сказано председаќтелю в ответ на его мол-чание. – Я и буду корчевать заросли. И распашу раскорчеванные клинья сам. Прямой отпор бывшему парторгу и вчерашнему леснику дал Старик Соќколов Яков Филиппович. Спросил его будто при шутливом разговоре:

– А ты, Александр Ильич, когда, в рот те уши, последний раз в нашем Каверзине был?.. Небось парнем, когда за девками бегал. Вот и виноват, что дал покосам лесом за-расти… А поля, знамо, не на карюхах пашем. Кривули на тракторе не с руки выделывать. Раньше не сделали, так никогда уж что ли не делать…

Саша в ответ буркнул:

– Я колхозом не руководил, в председателях и заместителях не ходил.

Секретарь партбюро учитель Климов выслушивал всех внимательно. Склонив го-лову к блокноту, что-то в нем чирикал. Похоже, как и преќдседатель, не знал, как посту-пить. Из нерешительности вывел бригаќдир Фомич, сказав, что надо поддержать мнение Якова Филипповича. Тоќже схитрил: не план лесника, а вот мнение Старика Соколова. Оторвав взгляд от блокнота, парторг кивнул, обвел взглядом присутствующих. – И как бы усмотрев "поддержку масс", решиќлся поддержать нового лесника. Усвоенный прием "партруководов". У одних это маскировка, заигрывание с "массой", а у кого-то прятанье своей нерешительности "за общим мнением". Учитель Климов был нереќшителен по не-опытности. Хотел поступить по правде, но не мог эту правду нащупать. Она таилась в молчаливых взглядах зараженного неоќбремененностью люда. И как вот парторгу из учи-телей понять такое поведение "массы"?.. Старик Соколов с Фомичем вот и подсказаќли. Помолчав в размышлении, учитель Климов высказал:

– Почему бы нам и не поддержать предложение Дмитрия Даниловича!?.

Высказав это, очувствовал свою роль парторга. Обретя мнение, выпќрямил спину, взгляд поосмелел… Высокий, русоволосый. В сером косќтюме, в рубашке в клеточку. Сельский интеллигент из нынешних. Из тех, кто приучен всегда выжидать и этим навле-кать на себя полуотношение: "Вроде бы и ничего парнюга… но кто его знаќет?.."

Бросалось в глаза, что заседают враз три парторга: два бывших – Старик Соколов и Саша Жохов, и теперешний, учитель Климов. Было в этом что-то несвойственное партий-ному порядку. Парторгов, и особенно колхозных, или выдвигают, пестуя из них местных демиургынов, или уж совсем вытряхивают "из номенклатурного мешка". А тут оба быв-ших с голосом… У тех, кто "не повысился" – черная зависть к новым. В Саќше она и выпирала… Старик Соколов Яков Филиппович – дело особое. Он в почетной отставке, охраняемый светлыми силами. А Саша Хохов под властью демиургызма.

Всякому парторгу положено делать то, что "велится". Не что велят, а именно что "велится". Он должен "улавливать" линию, которую слеќдует "проводить в жизнь". И какое-то время идет проверка парторга, может он следовать установкам, угадывать их "нутром", или же тому "не соответствует"… У колхозного парторга своя незавидная роль. Он – "говоритель", "разъяснитель", как и все. Но при этом должен подлаживаться под тех, кто "там", и под тех, кто ниже его. Иначе говоря под "рабсилу", по местному вы-сказу под "раб-отничей". И тем и другим угождать, как правило кривя душой… Кто вот они – парторги, с кем их сравнить. Может вот с опричниками Ивана Грозного, от которого что– то и перенято нынешними. Только вот не хватает таскать за собой кобыльего хвоста, знака карателя… Учитель Климов и держал экзамен на парторгову роль. Саша Жохов долго проходил испытания и вот выпал из круга. Для нынешнего времени уже не очень годился, гибкости должной не доставали, чаше тараном пер. Прочно застрял в нем прокурор. Это и вывело его из парторгов, как и из председателя Сельсовета, на которую его ранее подсунули… Старик Соколов в парторгах держался, на удивление всех, долго. В нем таилась внутренняя сиќла влияния на всех: и на верхи, и на низы. Его слову внимали и Пеќрвые". Он поддерживал и оберегал моховского председателя колхоза, Данила Игнатьича Корина – дедушку. Во всем следовал своей методе, называя ее "запротив"… "Знамо надо, говорил, как не надо. Оно и сделаем как разум велит". Учитель Климов, сменивший на должности парторга Сашу Жохова, не мог распознать какие "ЦУ" идут на пользу колхозу, какие в явный вред. Как ему было держаться мнения "запротив". И он, без Божьей правды в душе, коей жил Старик Соколов, Коммунист во Христе, раздваивался, половинился, порой не находя своего слова ни к тем, ни к другим.

Перед бывшими двумя парторгами и нынешним, учителем Климовым, ноќвый лес-ник и предстал со своими помыслами сбережения леса, а вернее, земли своей. Крестьяни-ну-мужику, кажись бы все и без слов ясно-поќнятно, и рассуждать-то не о чем. Но Сашу Жохова взяла ревность. Стаќрик Соколов и Фомич его осекли. Остальные сидели посто-ронне, выжиќдая слова председателя. А он медлил, раздумывая и гадая, а что об этом "там" скажут. Будут вот и противники.

Иван был уверен, что предложение отца будет принято. Но открыто выступать бы-ло ему не с руки. В голубоватой рубашке с закатанными рукавами, он сидел как бы гостем в ряду со всеми. На лице его таиќлась ироническая улыбка: чего воздух мять… Александра, главный агроном колхоза, тоже смирно восседала за длинным столом. В легком пестром платье, сидела без задора. Председателю уже внушена мысль Яковом Филипповичам, чего тут разговоры разводить. Но все же ее, агронома, председательское молчание толкнуло на слово. И она, как потом сама о том сказала, "вякнула":

– Дельное предложение, и надо одобрить, Николай Петрович…

За Николаем Петровичем, на спинке стула висел пиджак. Серый с леќгкой полосоч-кой. Он как бы прикрывал его должность с тыла своим цветом: ни то, ни се, а для разно-образия вот полосочки: щели для просвета из одинаковости в Божий мир. Дмитрий Дани-лович поглядывал то на Ивана, то на Александру. Понимал их "неактивность". Какой-то своей странностью привлек его и пиджак председателя. Вспомнились язќвительные разго-воры городских гостей о пиджаках начальства, что они, как вот святой дух апостолам, подсказывают, что и когда надо высказывать, а когда лучше в молчанку играть. Пиджак Николая Петроќвича внушал ему "смалчивать". Саша Жохов после слов Старика Соколоќва тоже молча выказывал свою куртку. Пиджак председателя и куртка парторга-прокурора завораживали позванных на совещание правления. Бригадиры ждали немо. Им-то чего говорить, как вот ""пиджак" решит, так и будет. Для них лес – как не своя держава. Николая Петрович, похоже, осмысливал в себе перебранку Саши Жохова с Корнем. Главным было высказывание Старика Соколова и Фомича. "Вяканье" Александры не в счет, как и молчание Ивана. Пиджак его не брал их во внимание. И вот председатель, получив "ЦУ" от своего пиджака, кашлянул, крякќнул, освидетельствовав этим, что пришел к важному мнению, поднял глаќза и тут же наткнулся на колючий взгляд Комму-ниста во Христе. И под диктовку пиджака вымолвил, обращаясь к "массе":

– Так какие же будут мнения?.. – сам-то уже знал, что решит.

Для учителя Климова это был знак к определенному высказу, можно сказать, мне-нию парторга. Разглядывая свои записи, он перечислил выќкладки Дмитрия Даниловича; подвел итог:

– Много непроизводительного труда при старой планировке полей… И пашни из-рядно прибавится.

После этого высказа парторга, прорезались голоса и у бригадиров. В молчании как просидеть, себя же потом укоришь… Какой разговор о пустоши Каверзино, лес сплошой… Травниковская долина раскорчевана мелиораторами, в старых полях и пора порядок са-мим наводить. Алексаќндра, уже как специалист, эти предложения поддержала:

– Тут неоткуда нам указаний ждать. Улучшение структуры пашни и плаќнировка полей наша задача.

Бывший лесник Колосов старческим голосом прошамкал:

– На мысках, где они в пашню врезаются, какой лес. И хороший лес на дрова ушел…

Николай Петрович еще помедлил, для окончательного совета от своего "пиджака", и очуяв его одобрительное шевеление, вынес мнение:

– Ну, так что же… Примем предложение Дмитрия Даниловича, нашего ноќвого лес-ника… – И тут же прибегнул к всегдашней, выручающей должќностной люд оговорке: – В принципе примем… Но надо посоветоваться. – Это уже как бы вдогонку, дополнительный подсказ всесильного "пидќжака".

Как это уж ведется, низовой демиургын пождет день-два, а то и недеќлю, и решится доложить "Первому": "Мнение вот есть…" Но там тоже ужившаяся практика: прямого ответа не жди. Вроде и не возразят: "Деќлайте, а там посмотрим…" Председателя с партор-гом это и остережет. Затея лесника и может хезнуть. Точь-в-точь все и повторится как с Даќниловым полем. Как это государственное дело может решать рядовой член какой-то там лесник. Поволокитят, а там нашлют на тебя "телегу" поќмощников. И они, как бы уже без тебя, "твоей головой для твоих рук и примут решение". И ты изволь делать то по их слову, что ты сам даќвно бы сделал споро и с толком.

Так и осталось неясным – решили что-то, или ничего не решили?..

Но вот когда слепые следования "велениям" демиургынов вконец отемнят и твою и их самих жизнь – праведные избранники и воззовут люд к действу, чтобы разогнать мрак светом благостного труда. Старик Соќколов Яков Филиппович, Коммунист во Христе и пророчил ближение такоќго времени, угадывая знаки его в разладе демиургынов самих в себе. Если что в доме двоится, то непременно он разрушится. Это из Евангеќлия слово Христово.

Выйдя из конторы, где заседало правление, Яков Филиппович сказал Дмитрию Даниловичу:

– Коли не сказано ни "да", ни "нет", то и поступай, Данилыч, по Божьей воле, как само дело тебе велит.

2

Дмитрий Данилович с Толюшкой Лестеньковым доналаживали в мастерсќких сено-косную технику. Подошел Старик Соколов, сказал Дмитрию Даниќловичу, что надо вот на животноводческом комплексе обновить загородќки. И спросил, ровно что выпытывая на-меком:

– Так, где вот велишь рубить колья и жерди?.. – Огладил привычно боќроду, кольнул взглядом, как бы прощупывая нового лесника: замахнулся на выруб еловых зарослей, вда-вавшихся в поля, так вот чего бы лучше,

Дмитрий Данилович уловил подсказ плотника и предложил ему после обеќда съез-дить в Каверзино. Глянуть на клинья ельника на Тарапунином поле. И верно, чего бы лучше там и нарубить жердит и колье.

После обеда Дмитрий Данилович заехал за Яковом Филипповичем. Поехаќли на мотоцикл накатанной дорогой. Миновали деревеньку Есипово и выехали на овсяное поле. Объезжая его вокруг, петляли по краю пашни. На неровностях мотоцикл подпрыгивал, Яков Филиппович держался за скобу, недовольно покрякивал: то ли бы на такое дело на лошадке в телеге. У густого елька, темной бородой врезавшемся в пахоту, останоќвились, осмотрелись.

– Ты сам-то, Данилыч, поди ведь помнишь, какой тут был матерый за-

мшелый ельник, – спросил Яков Филиппович, и напомнил как прежде оберегались Казен-ная… – Самолично с топором не зайди, по грибы коли только. Я тоже повозил отсюда бревнышек. Рубили выборочно елины. – Погрустил и тут же переменил разговор: – Ты вот тоже при важной должности… Но где казна-то?.. Она тебя не обережет, и самому порядок держать в лесу не даст. Вот он, лес-то, весь навиду при теперешней казне. Хватам раз-ным, гребунам, все можно, а для колхозных нужд не смей без бумаги… Но ты вот лесник, не велел, к сказу, мне, плотнику, колья и жерди тут рубить, а я твоего "невеления" не ра-зумел. И нарубил вот…

Полезли в чащобу. Елочки, тесня одна другую, тянулись вверх. Одни

годились на жерди, другие на колья, а самые тонкие на частокол. Многие, обессилев, со-хли. В мире жизни и смерти все так и происходит.

Кто-то, кому-то уступает место.

– Надо рубить все подряд, – сказал Дмитрий Данилович плотнику. – Указаний чего ждать. Да и от кого?.. Выруб и раскорчуем… Складывать отдельно жерди, колья и часто-кол. Я все и вывезу на тракторе…

Вышли из ельника, отряхнулись от паутины и мусора. За пашней вилась тропинка, вышаганная городскими грибниками и ягодниками. Колхозный люд от леса уже и поот-вык. Старики обессилились, а у молодеќжи другие интересы: бутылка за углом.

Дмитрий Данилович сказал, что до тропинки и надо вырубать, так и выравнивать поле.

– Знамо дело, – согласился бригадир плотников. – До сенокоса и хорошо бы упра-виться… Но с тремя рубщиками где нам одолеть… Коли вот подумать, как тут быть.

– Дело-то надо по-хозяйски делать, – сказал Дмитрий Данилович.

– Да я к тому это, – как бы оговорился Старик Соколов, – колья и жерди, знамо, на ферму пойдут. Мы их сами и нарубим. А частокол и для загороды своей годится. Вот и пришли бы за ними мужики. И ленивого хозяйка заставить загороду поправить. Только знать бы о том, что можно… – И тут же оставив за лесником усмотрение такого дела, заго-ворил о другом: – Поди ведь помнишь, какие тут грузди по чащобам росли. Кто не хажи-вал за соляниной в Казенную…

– Да как не помнить, – живо отозвался Дмитрий Данилович, – всякими грибами этот лес славился. Маслята, белые мостами росли, коровушкаќми мы их называли. – О грибах отозвался лесник, а в мыслях был частокол для своих загород.

За отвлеченными разговорами о прежней Казенной, вышли на полянку. Яков Фи-липпович приметил можжевеловый куст. Вспомнил, что дьяку Акиндию обещал сделать особую клюшку. Шаркнул рукой по поясу:

– Тьфу ты, – высказал озадаченно, – в рот те уши, без топора в лес пришел…

Дмитрий Данилович сказал, что топор у него в багажнике. Прошел к мотоциклу. Яков Филиппович вырубил прямую можжевелину с крепким толстым суќчком для рукоятки.

– Вот и ладно, – сказал, оглядывая все вокруг. – Можжевельник-то надо бы беречь, дерево особое, ягоды полезные… Жаль вот не пересаќдишь его… А елочки тут рослые. Ко-корки ладные будут для стрехи…

Сели на мотоцикл, поехали тропой. В просветах зарослей густо рос малинник, Иван-чай. Путь преградила вершина срубленной елины. Ствол ее увезли, а вершину бро-сили. Яков Филиппович разрубил проход, отброќсил обрубок в сторону.

– Расчистить бы загодя ельник-то, да оберечь… – помечтал плотник о несбывшемся. – Но кто вот нас от этого "оберег"?..

Возле древней елки, плотно, шатром, раскинувшей сучки, остановиќлись. Глянули на нее, словно на диво лесное.

– Парани есиповской полоска тут была, – припомнил Яков Филиппович. – Года по четыре ее пахал. Параня-то родней нам приходилась, безлоќшадной была, так и просила вспахать и посеять. Под этой елью, бывало и в дождь с лошадью укрывался. Просила ел-ку-то срубить, чтобы пашню продлить… Но, как и сама Параня не колхозница, так и елка осќталась укором околхозненному люду.

Оба немного помолчали. Что язык попусту мозолить. Только ли мечта Парани не сбылась.

– Вот я и раздумываю, – сказал Дмитрий Данилович, обернувшись к плотнику, – ко-лья и частокол тайком все рубят где попадется… Но стоит вот одному сюда с топором придти, на его глядя и другие потяќнутся… Коли дозволение дать. Пуст и не гласное.

– Да уж чего бы лучше-то, – отозвался Яков Филиппович, – с миром и выйти на об-щее дело с пользой и для себя… Но ведь если от тебя такое дозволение изойдет, пересудов на миновать. Лучше, если тол-чек опять же от начальства… Но как вот и кого лучше на такое поќдтолкнуть…

Помечтали вслух. В себе таились не больно радужные раздумья: дозќволено ли бу-дет… И пришли к мысли, что без шуму и огласки, верќнее дело сладится. Косят вот тайком лесные луговины, все о том знают, но молчат. И тут глаза закроют. Спохватятся, коли де-ло будет сделано. Зависть кое-кого и возьмет, но завистника тут же и осудят, упрекнут в лености: кто тебе-то не велел с топором в лес пойти, коќли все идут. Так он, нынешний мир, устроен: обходом велений живи, чтобы в правде удержаться. А правду, опять же, сам выискивай. Стаќрик Соколов, Яков Филиппович, Коммунист во Христе, держал ее в себе методой "запротив".

3

Возвращаясь из Казенной, завернули к дому Якова Филипповича.

– И слезь, коли Данилыч со своего трясолета, зайди, – с каким-то своим умыслом, как подумалось Дмитрию Даниловичу, зазывал Старик Сокоќлов в свое гнездо.

Через отводок палисадника вошли во дворик, обсаженный по загороди, как вот и у самих Кориных, кустами шиповника. Шиповник, колючие розы, защитники дома от вся-кой нечисти. Так считали старики. В хозяйских домах чтились эти обычаи-поверья.

– Пройдем-ка, Данилыч, на задворки, – сказал Яков Филиппович, поќказывая на до-рожку по-за калитки.

За поленницей дров, как бы прятанные от постороннего глаза, сложены окоренные бревна, прикрытые рубероидом. Возле них и присели на чурбаки. Дмитрий Данилович оглядел задомное хозяйство. В доме бывал, а вот на задворки не заглядывал. Все чисто, прибрано по-староверски. Машинально, за своими раздумьями, вынул было пачку папирос и зажигаќлку. Но тут же спрятал…

Яков Филиппович, глянув на торцы сосновых лесин, побуревших уже от времени, потрогал их, будто чего живого коснулся, сказал:

– Намечаю вот, Данилыч, пока силы, поветь перебрать. К чему уж она. Под жилье и прилажу для своих горожан. Что делать. Ныне не деревней люд державный полнится, а вот деревенским городом. Потому и без воли своей. Деревня старикам оставлена. Для воспоминания о ней тех, кто на чужбине. Тем сила в них и держится еще. – И грустно, с горькой осудой кого-то, перемолчал этот свой высказ. Дмитрий Данилович покивал голо-вой согласно: постоянные о том думы и разговоры. И Яков Филиппоќвич досказал: – Брев-нышки-то и заготовил. Вот и вылеживаются. Время и деревне уже велит не по-старому жить. Но человек у земли не вдруг меняется, нрав ее и держит его… Дом-то, коли он лад-ный, не один век простоит… Понизавку вот под задними комнатами сделаю. Сруб-то вы-сокий, место сухое. Овец в подполье не держать, для них свое стойќло надо.

– Оно и понятно, – отозвался Дмитрий Данилович. – Внуки и правнуки в деревню вот уже тянутся. Домами и будет держаться о своем роде. И у моих тоски по отчему уюту. Что бы там на придумывали, а хлеб человека и призовет к земле… Да и только ли хлеб?.. Всякие хитрые науки замрут, коли от земли силу брать не будем.

Это были как бы подходы к важному своему житейскому разговоры мужиков-пахотников. Глаз их, ровно огляд на пронзительный звук, тянуќлся к торцам прикрытых бревен. Кольца из них – отчет прожитых ими лет. А через деревья и свои годы итожатся. Спиленные и привезенные к дому, они и ждали срока своего, чтобы стать строением. У этих сосен была особая тайна, ведомая только Старику Соколову Якову Филипповичу. И было самое подходящей время поделиться этой тайной с Дмитрием Даниќловичем.

– Дедушка мой, Савелий Лукич, говаривал, что в лесу душа человека приюта ищет, когда в мире нелад. Борок этот, кой достался нам при советах, ранее особо оберегался по-мещиком нашим. Дедо мой и мне запоќведовал его беречь. Это как бы за всех: и за род по-мещиков, и за наш, староверский. Мы сосны эти берегли в борку, а они, так выходит, нас оберегали… Сын помещика, молодой парень, уцелевший в революцию, приезжал пови-даться со своим борком… Это вскоре, как я из красного отряда воротился домой… Вместе с парнем сходили на берег Быстрицы. А было так: идет, гляжу, человек вдоль деревни, мне и подсказалось позвать его к себе… Не сразу признался, кто он… Я тоже о нем ума-лчивал. Таил даже и от дедушки Данила. Будто сослуживец по армии наќведался… А встречу с ним мне напророчил затылоглазник. Как бы ни к чему сказал: "Сосны береги, как вот и до тебя их берегли. О них теќбе напомнят, а там они и сами к тебе попросятся". Вначале-то подумаќлось, что о соснах Татарова бугра слова были. Но вот вышло, что и о соснах на Быстрице… Когда я из Сухерки своей в Большое село перебрался, сосны борка на Быстрице и оповестили о себе. Во сне нашло: иду по дороге из своей бывшей деревеньки к новому жительству, а за мной старая сосна с берега, коей еще дед мой любовался. А рядом с ней сын помещика… Колосов, лесник тогдашний, и сказал мне, что зарятся на сосенки на Быстрице. Зимой с Тарапуней спилили их и он на тракторе перевез к дому. Видеть-то все видели, но как-то вот умолчалось. Будто из Сухерки я свои лесины перевозил. Сам-то борок остался. Молодь подрастет, он и воскресится. А этим вот древам пора своя подошла. Теперь тебе уж беречь молодые сосенки там. В должности-то такой надлежит тебе долго быть. Может, до новой поры. Не больно срок велик для леса твоя жизнь, но другие порадуются строевым деревам, как и мы радуемся тому же красному бору Устье. Дереќвья, на виду коих ты сам рос – это руки земли протянутые в мольбе о нас, человеков, к небу.

Слова Старика Соколова о руках земли, заставили Дмитрия Даниловича увидеть покалеченный ельничек, болевшие как человеческие кости ободранные остовы елочек. И лишний раз убедиться, что к этому ельќничку он не сам по себе свернул, а по зову птахи, вестницы небесной. Природа живет единой защитой себя, и прежде всего от человека. К нему и мольба ее – образумиться. Ведь она, природа, пуще всего и бережет его от бед и напастей.

Оба крестьянина, как бы осознавая свой невольный грехи перед Божьим даром, в думах своих покаянно перемолчали. Как без греха прожить на этой огреховленной чело-веками земле. Яков Филиппович, положив ладонь на комель дерева, другой рукой огладил бороду, спросил домовитого мужика:

– Как ты думаешь, Данилыч, что скажешь?.. Наладиться-то на дело свое я наладил-ся, а ладно ли выйдет?.. Воли на твои задумы об своей жизни нет. Как и не было. Но быть-то должна, коли Расеюшке-матушке Господом Богом заветано в цвете быть… А тут вот завистники уже вострят языки свои для доноса: хоромы задумал старовер строить!.. Догляд и назовут. Первым делом и спросят: откуда лесины?.. Бумагу потребуют, а ее нет… Вот грех на душу и ляжет – нарушил… А коли о доме своем заботу не держать, то кто ты тогда есть и кем ты сам будешь и детки твои?.. От доброго дерева доброе и семя берется, и дубрава вырастает, человеком добро в мире держится. Коли добро возьмет верх, то и будет, как вот пророчествуется, "новое небо" и "новая земля". Не из сраму же всему взяться.

У сынов земли – мужиков-крестьян, вечное держится во всегдашних их делах. Это крест их взятый на выю свою как бы по охоте. В нем и спасение и себя и всего остального люда нашей замытаренной Расеюшки.

Дмитрий Данилович на выспрос Якова Филипповича прикинул сколько бревен в штабеле. Поветь обвел взглядом. На все и хватит, сказал плотнику. Под топором мастера и обрезок бревна не пропадет. И верно, к чему нынче поветь и хлев под ней. Спросил:

– Сам, Филиппович, будешь рубить, или кого в подсобники возьмешь? – Понимал, что старовера больше мучают бревна, что он вот их срубил тайно. Но, коли дело коснется, тогда и разговор будет.

– Сделаем, – ответил Яков Филиппович на ненужный вопрос. – Сын с зятем охотно возьмутся за обновление дома. – Помедлил и открылся: – Ты вот, Данилыч, молчишь, – сказал, глянув сурово на лесника, – а Саша Жохов тут же и спроворил: "Маловато, гово-рит, лесу-то, так подруби, где найдешь… Ты вот не дал бы мне срубить сосны без своего огляду. А как бы надо по уму-то с мужиком поступать? Доляну ему выделить, каждое де-рево на сруб указать. Другие дерева сам расти, коли землей живешь…"

Дмитрий Данилович кивал головой. Так-то оно так, но кто позволит не на своей земле дерево для себя растить?.. Покоса тебе не выделяют, тайком коси, как бы воровски все делай. Красть ничье всех и приучают. А ничьего не будет, так и к твоему подберутся. Но мыслей этих своих не высказал. Что попусту душу тревожить. Сказал о другом:

– По первопутку с Тарапуней с съездишь в Каверзино, если на что еще бревна по-надобятся. Выпишем в лесничем… – Вымолвив то, встал с чурбачка. Встал и Яков Фи-липпович. Все вроде бы, обговорили, облегчили души.

Уже на подходе к крыльцу, Дмитрий Данилович как бы помечтал вслух. Может ведь и вправду кого из внуков и правнуков на жизнь в деревне потянет. И меня вот дума эта о своих тешит. Осторожно высказал:

– Сосны-то твои, Филиппыч, берег Быстрицы красили, как было их не беречь. Помню вот ваш разговор с дедушкой, отцом. Он мечтал на Шелекше хутором поселиться, а ты вот о Быстрице думал…

– Мечталось, мечталось, Данилыч. А тут вот так: к заветному твоеќму месту допуску тебе нет… Но сосны-то думы мои, так выходит, и помнят. Сами ко мне и пришли-попросились. Берег бы тот на Быстриќце терзался, и я клял бы себя, если бы как у дурня из-под носу у меня их увели.

Дмитрий Данилович уходил от дома Коммуниста во Христе с растревоќженными своими неотстанными мыслями. Как-то не так мы друг с другом, и со всем, что вокруг нас, чем живем, обходимся. Думы не оберегаем от скверны, не то что действа. Необрадо-ванная душа и прячется в утробе бренного тела, как раненый зверь в своей норе. И че-ловек с остуженной душей подламывается, как неукоренившееся дерево под напором сти-хии. И чего бы крестьянину, праотцы которого на этой земле от веку жили, того же лесу на дом свой не дать нарубить. Домом нрав люда бережется, пора бы уж это всем и понять. Так нет – понуждаќют свое у себя красть, вгоняя в нутро твое порок, насланный на нас чер-ной тьмой. И легко ли будет от этого порока избавиться, изгнать его из себя как беса. Без Христа-то и не обойтись. Молитва истовая в вере неизреченной коли и спасет. А как мо-лится, если к тебе лукаќвый приставлен и не дает честным животворящим крестом себя оградить. Стоит за спиной как страж у двери камеры узника. И это надо тебе осознать, чтобы укрепить веру.

ГДАВА ШЕСТАЯ

1

Дмитрию Даниловичу хотелось побывать в большом лесничестве, поговорить со сведущим человеком о лесе. Вспомнилось, как Толюшка Лестеньков раќссказывал о своей работе на кордоне у лесника. Дмитрий Данилович не проявил сразу интереса, в каком именно лесничестве был Лестеньков. Леќсничеств в лесном краю много. Но то, что он го-ворил о тамошнем леснике, запомнилось: «Проныра мужик, себе на уме, дым в глаза пус-тить умеќет. Дом у него, что усадьба барская. Но дело знает, лес сажает вокќруг…» Вот это – «лес сажает», и заинтересовало Дмитрия Даниловича. И хотелось узнать, как это делает-ся. То, что проныра, жмот, себе на уме, такое спокон веку на Руси говорится обо всех, кто пытается жить своим ладом. Трудолюбие, совестливость, забота о деле, к какому при-ставлен, за корысть и принимается.

Оказалось, что Лестеньков был на кордоне в Сослачихе. А фамилия лесника, о ко-тором он говорил, Белов… Случайное совпадение: Сослачиха и Белов?.. А может и впрямь кто-то из сыновей Андриана Алистарховича, родни Кориных, в своем бывшем хуторе стал лесничить?..

Эти догадки и подтолкнули Дмитрия Даниловича немешкая отправиться в Сосла-чиху, к леснику Белову.

Леса вокруг Сослачихи тянулись на десятки, а то и сотни километќров. В глуби леса у ручья и был хутор Беловых, названный Сослачиха. Теперь прямого пути туда нет. А прежде на каждое Рождество Корины ездили туда в гости к Алистарховичу. Беловы приезжали к ним в Мохово на Зимнюю Ниќколу. И летние праздники наведывались друг к другу. У Беловых росли три парня и четыре девицы. Старший сын и две дочери учились в сосеќдней школе на станции Скалино. Двое сыновей и дочери ходили в наќчальную школу в деревеньку Александровка, верстах в трех от хутора. Весной и осенью пробегали лесными тропками в обход болотин. Через топи были проложены кладки. А зимой – прямиком на лыжах. Было весело в Сослачихе в Рождественские праздники. Особенно ребятне. Дмитрий тянулся к старшим парням Беловых. Брали его на охоту. Гонялись на лыжах по заячьим и лисьим тропам. Иной раз и удавалось подстрелить зайчишку или глухаря. Лисы днем прятались. В летние приќезды купались в запрудах, рыбу ловили. Подкрадывались к бобрам, смотрели, как они обглядывали подброшенные осинины. Этих зверюшек Беловы берегли, как домашних… По ручью было несколько плотин. В близи дома на большой запруде – водяная мельница. Привод к толчее, маслобойке. Напротив окон дома погреб со льдом. Богатая пасека, четыре коровы, две лошади. Поля небольшие вдоль ручья. Пашни постепенно отбирались от леса. Дом двухпятистенной, обшитый те-сом. Стоял он как утес, прочно на камнях. Это говорили мужики, хваля хозяина. Когда зимой съезжались гости, жарко топились печки, белые, изразцовые, сложеќнные самим Андрианом Алистарховичем… По вечерам в просторных комнаќтах стояла ребячья беготня. Взрослые сидели за столами, пели песни, вели беседы. Девицы по-своему развлекались, гадали на зеркалах… На улице трескучий мороз, а туи своя веселая жизнь в тепле. От керосиќновых ламп – сумеречный свет, по углам таинственная полутьма и ска-зочный уют. Все это и помнилось как иная жизнь, которой и надо бы