Текст книги "Изжитие демиургынизма"

Автор книги: Павел Кочурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

И вслед за этими раздумьями укорный выспрос и самою себя: "А мыќ-то сами все – какие? И ты вот сама?" Тоже ведь не без такого потаќенного донышка… Может и вправду без этого уже нельзя при демиургызме?.."

Так выходит, что беды в нас от веков. И скапливаем мы их в себе своим окаянст-вом. Ходим непокаянными по земле отчей, втаптывая в нее прегрешения свои вольные и невольные, мысленные и действенные. Дом Кориных тоже вот держит свои думы о Дани-ловом поле и тайну о Татаровом бугре и Лягушечьем озерце под особым своим доныш-ком. И самой Светлане наречено быть причастной этой тайне.

Старик Соколов Яков Филиппович, как только минули всякие проверќки по наве-там, пришел к Кориным, и как тайну из-под своего донышка высказал: "Пуганье нынеш-нее кончилось. И надо вот ждать вестника с напутствием благим". И как подумалось Светлане, сказал это только для нее. И помедлив, дав как бы вслушаться в свои слова, досказал: "А молодым во крещение их новой души, звезда небесная спадет на чело". И Светлана, сама того не осознавая, стала ждать во крещение своей новой души этой небес-ной звезды.

Сухов уехал, ободрив и Дмитрия Даниловича и Ивана какой-никакой, а все же на-деждой, что доносам и кляузам не будет поддержки. И впрямь все забылось, будто и не было их. И солнце стало щедрее пригреќвать, и на душе легкость.

Теплым вечером, на третий день после отъезда Сухова, Светлана выќшла к деревьям во дворик. Сквозь просветы пожелтевшей уже листвы проглядывались осенние звезды. Благостное настроение как бы взывало отыскать в небесной выси свою звезду. Вспомни-лись и слова Старика Соколова о крещении новой души небесной звездой. И она вгляды-валась в небо с миром в душе. И на этот ее мысленный зов выказалось в небесной выси светящаяся точка. Светлана позвала ее и она стала плавно спускаться к ней. Лучик ее, как живой птенец, осел вначале на рдеющей кисти рябины. Светлана опять позвала его, и он пал на ее лицо, разойдясь теплом по всему телу. Затем вошел в дом и там остался. В этот же миг Светлана ощутила в себе биение ноќвой жизни. И сама она стала как бы другой, освещенной, с новой дуќшой. Охватил восторг причастности всего своего существа ко Вселенскому миру. Она – в этом большом небесном мире, как бы часть его. И сам весь этот большой мир – также в ней.

О своем приятии сошедшего на нее лучика, Светлана не решилась сраќзу рассказать даже Ивану. Может это тайна для нее одной. И расскаќзом она вспугнет надежду на бла-гость в доме. Прислушавшись к сеќбе, осознаю уже перемены, духовное обновление. Как бы расширилось видимое пространство, стало больше света. И свет этот был уже каким-то другим, особо озаряющим и отепляющим. Этим светом оживлялось все в доме. Пере-жив перемены в себе, она сказала о них Ивану.

– Мы все уже теперь не те, что были от роду, – вымолвила с верой.

– Дедушка тоже говорил, как и Старик Соколов, что мы живем в окружении неви-димых нашим глазам многих других жизней. Он это чувствовал. Эти силы и приходят нам на помощь, как и ему приходили.

Вроде бы случайно при выходе из школы Светлану встретила старуха Ручейная. И ровно ведая о ее раздумьях, напутно сказала:

– Держись веры в себя, молодка, и бодрись. Вы, Корины, в обережении от лихостей мирских.

Светлана, как о привидевшемся ей сне, который хотелось разгадать, поведала о сошедшей на нее лучике с выси небесной. И Марфа провидќчески растолковала это виде-ние почти словами Старика Соколова:

– Крещение второе Святым духом и сошло на тебя. И на дом ваш, и на младенца твоего в тебе. В молитве оно и возвысится над прегрешениями. И радуйся вот.

В этот же день под вечер зашел и Старик Соколов Яков Филиппович. Разговори-лись о повседневном. Светлана сидела за самоваром. Яков Филиппович посмотрел на нее, вымолвил обычное: "Как деќло-то, дочка?.." Светлана и сказала, что вот сбылось его предсказание о доброй вести.

Яков Филиппович огладил ладонью левой руки бороду, собрал ее в кулак, вроде бы что-то в ней ощупывая. И будто о деле важном сказал Светлане:

– Нареченные перемены сердцем очувствуются и разумом осмысляются. А коли обокаяненный люд к ним не готов, все тяготой и ложится на избранников. Нам зримо только то, что дано осилить. Порой строение-то свое по неразуму мы ставим на зыбкой почве, а не на камне. Где долго ему простоять. До поры мы вот прежние, а когда срок подходит, в праведников и вселяется новая душа. Разум избранников озаряется, а через них освещаются и остальные, коли к правде влекутся сердцем.

Своим толкованием явленного Светлане можно сказать чуда, Яков Филиппович навел ее на новые размышления о Сухове Михаиле Трофиќмовиче. Отчего вот он, предсе-датель Облисполкома, навестил их, Коќриных, поруганных и властью, и молвой?.. В высказах своих он как бы осудил себя вчерашнего. Значит и он, как вот и сама Светлана, как Дмитрий Данилович, Иван и Старик Соколов, стал другим. В него тоже вошла тайностью новая душа. И он, не совсем уже прежний, укреќпил веру, пока что словом, пахарей в себя, и в ней вот, учительниќце. Это пришло к Михаилу Трофимовичу через дедушку Данила, его дух. Старик Соколов и предрек его появление в коринском доме как доброе предзнаменование. Может Михаилу Трофимовичу и назначено стать тем духовным водителем в их завтрашнем дне. Темные силы выказывают себя, когда люд впадает в свое неподобие. Но власть их не вечна. Вот и подходит пора отойти им в свою тень, а свету озариќть человеков верой в себя.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

1

С жатвой в Большесельском колхозе управились споро, хотя погода и не больно потрафляла. Николай Петрович побаивался, как бы картофель и лен под снег не ушли. Такое вошло в обычай, но все же могут и спросить, острастить окриком, а там припомнить при распределении благ, этих самых фондов. За механизаторами, хотя и не скажешь, что всерьез, в колхозе закреплены поля. И они, как вот сказал Тарапуня, не ждали лошадиного понукания и заманивания пряником на конце кнуќта. Если не своя выгода, то задевало и самолюбие: раз поле считаетќся твоим, то, как его не убрать тебе.

Со стороны взглянуть, все вроде бы шло по-вчерашнему. Ты как был "раб-отником", так и оставался им. Но с закреплением полей за мехаќнизаторами у председате-ля, главного инженера, агронома и бригадиров поотпали всегдашние хлопоты-заботы "человека с подожком". Такое моќлвой постоянно и вышучивалось. Ребятишки играли в председателя и бригадира: "Тут, тук, тут", – в окошко избы, – тетка Марья выходи на выходи на картошку"… "Иду, иду, родненький, только вот с печкой управлюсь". Но управляться не больно торопилась. И бригадир опять появлялся: "Мать твою… сколько можно…"

Районных инспекторов-погонял величали почтительно: "Наполе-онычи". Но время шло-менялось и появилось новое словцо – демиургыны. Это уже как бы свидетельствовало о просвещении колхозного люда, развитии его мышления. Нравов своих и под разным величанием их начальство не меняло. Было уверено, что оно держит державный порядок. Но порядок вот не больно давался и продолжал тихо докучать простого челоќвека. И "работный" люд, утомленный беспорядком порядка, уходил, как лис от незадачливого охотника, от ока демиургынов. И порывался к чему-то своему, вроде бы как собственному. Следом за Даниловым поќлем, появились "свои поля" и у других механизаторов. Солому не сжигали на пожне, а берегли ее как грубый корм. Не вечно же ездить за ней в дали на целину, для оголодавшей скотины. Большесельскому колхозу солома и не больно была нужна для корма скотины. И свозить бы ее сразу к фермам, превращать в навоз. Но требовалось скирдовать. Будто это тебе уже и мясо, и молоко, и все другое. "Льняную соломку" льнозавод отказывался принимать. Там отругивались: зачем лен сеяли, когда прошлогодний гниет. Но все равно оставлять невы-теребленным "свое" льняное поле вроде бы уже не по-хозяйски поступить.

Разного рода нелепицы чаще всего вызывали добродушные усмешки-смеќшки: "Что тебе не видно, то и Богу ладно, а коли демиургын заметит, то крестом огородись". Но сквозили и гневные возмущения: "До каќких же пор неладом жить?.." И ровно для того, чтобы поддразнить желателей лада, подкатила очередная поруха: вышел из строя молокоќзавод, единственный на весь район. Приказали молоко отправлять к соседям. Молоко там не приняли, распоряжения нет. Два молоковоза Боьшесельского колхоза вернулись с прокисшим уже молоком. Слили все в канаву. Парное решили спаивать телятам, а остатки опять же в каќнаву.

Лена, жена Тарапуни, прибежала домой в слезах: что же твориться-то, хотя бы лю-дям разрешили забирать. Но продавать, а тем более раќздавать колхозный продукт, требо-валось специальное решение. Но кто его даст. На страже порядка прокурор: хищение об-щественного про-дукта, разбазаривание. Списать можно, спросят – акт представить. А ка-кой бумагой раздачу оправдать. На Моховской ферме Прасковья Кириќлловна не дала сливать молоко в канаву. Добавляла в пойло коровам. И моховцев втихую снабжала. Мать Саши Жохова дважды в день с ведерќком приходила.

Тарапуня, несмотря на остережения Лены, жены, не лезть на рожон, взбунтовался. Прибежал на комплекс, накинулся на шофера, Степана Гарускова, набиравшего молоко в цистерну, чтобы отвести за село в поле.

– Что делаешь, сволочь?.. Поезжай вдоль села, кричи, чтобы выходили с ведрами… А там скажешь, что все в канаву слил, как велено…

Степан Гарусков окрестил праведника трехъярусным. Но гнев, следом за Тарапу-ней и его пробрал:

– Садись, если такой умный, в кабину, – хватил в досаде Тарапуню за рукав, под-толкнул, – поезжай и кричи…

Тарапуня поехал вдоль села. Но никто на взыв его не отозвался. Хотя соблазн и был, как не быть. Отучены от веры в добрые поступќки, за всем жди подвоха. А выходку Тарапуни как можно всерьез приќнять, подальше от него. Втихаря взять, попросту и прямо говоря, стаќщить, кто эти не грешен, дело привычное. Тут рука не дрогнет. А вот прилюд-но унести – кто решиться. С тебя, позарившегося на такое, и стребуют троекратно. Это уж известно, бывало: возьмешь, а там теќбя возьмут.

Тарапуня развернулся в конце села и поехал по второму разу. Войдя в кураж, захо-дил в избы, хватал пустые ведра и наливал в них молоќко. Сливал и в бидоны, и в кадки, у кого что под руку попадалось. Мужики молчали, а хозяйки вроде и не замечали, как бы не видели проделок Тарапуни. Колхозное руководство глаз не казало. Не все усмотришь. Но как уж водится, тут же нашлись и "стукачи". Председаќтелю и парторгу из райкома звонки с угрозами. За такие выходки гроќзили судом. Тарапуня с пустой цистерной подъе-хал к конторе колхоза, сказал председателю и парторгу:

– А вы сами эти демиургынов спросите, знают ли они, как в других колхозах по-ступают. Поди и там не дураки. Что лучше, молоко в каќнаву сливать, или колхозникам все ихнее добро раздавать?..

У магазина, и у колодца, когда сходились двое-трое, гневно пересуждали: слыхано ли дело?.. Но тоже – толк-то какой от бабьего и мужикова гнева. Свыклись со всяким в смиренности. И воли уже не было высвободиться от демиургыновой порчи. И все же ро-пот нарастал. Шли с руганью в контору: "Под суд за такое дело их самих, а не Тарапуню. Коли государство не берет, так отдай колхознику. Но опять же как продать, кому и по ка-кому праву?.. У "отников" нет права, какое может быть право без своего.

Тарапуню к молоковозу уже не подпускали. Гарусков и другие шофера наотрез от-казались садиться за него. Да и доярки заявили, что не поќдпустят молоковоз к ферме. Ста-ли тайком уносить молоко по ведру. Иван с Александрой и парторгом уговорили предсе-дателя раздавать моќлоко колхозникам в счет трудодней. И Николай Петрович махнул ру-кой: "Что будет, то будет". Установили цену – по десять копеек за ведро. Парторг, учитель Климов, распорядился, чтобы в малые отдаленные деревни отвозили молоко в бидонах.

Молокозавод стоял целую неделю. В райкоме с продажей молока колхозќникам смирились. Примеру Большесельцев последовали и другие колхозы. В домах копили сме-тану, творог. Городской рынок оживился, давно таќково не было. Но и тут нашлись завистники. Полетели новые доносы, но уже не в райком, а выше. И опять комиссия в Большесельский колќхоз. Но тут колхозный люд свое голос подал: мыслимо ли дело – один молокозавод на весь район. Когда-то на территории одного нынешнего колхоза три молокозавода были. Молокозавод заработал. Комиссия покрутилась и уехали ни с чем. Саќша Жохов не возникал. Прасковья, заведующая моховской фермой, каждый день приглашала Федосью, мать Саши, с ведерком на терму. Молочко и Саша попивал. Своей-то коровы не было. Федосья копила сметану, сбиќвала в горшочке масло. Прасковья научила ее как в свежести сохраќнить творог. Саша и отвозил "свой" продукт родне в город. Масло перетапливали, впрок Федосья хранила.

Весь этот молочный "дуропляс", как выразился Тарапуня, как-то про яснил созна-ние колхозного люда. То ли дело так-то бы. И маслицем запаслись, и на продажу осталось, денежку подкопили. Добро-то у нас есть, вот если бы с разумом им распоряжаться, чего бы богато не заќжить без подачек тебе. Старик Соколов Яков Филиппович, тоже не мог не высказать своего отношения к этой "молочной ситуации". С умыслом вот привел чужое словцо, не сказал "дури нашей", а вот "ситуации". И за чаем у Кориќных и возник о том разговор, но как бы уже в осмысление этой "ситуации":

– Всякое, что душу людскую надсаждает, – повторил он уже не раз говоренное, – вразумляет своим гневом и близит нас к правде… Раќзом-то где и как за ум взяться и себя одолеть. А мечтать и в высказе слова, как не мечтать.

Светлана поняла, что это было сказано Яковом Филипповичем больше для нее. Этим он как бы подсказывал какой мечтой жил дедушка Данило. Многое изменилось в старом коринском доме, но пребывала неизќменной оставленная дедушкой забота о правде в нем.

Районные власти во время "молочной ситуации" в Большесельский колхоз не заяв-лялись. Им выгодней было не знать о Тарапуниной выходќке. На седьмой день поступило строгое указание: "Молоко сдавать на молокозавод". И тут не обошлось без язвительных усмешек: "На седьќмой вот день. За это время Господь Бог небо и земля создал, а они только маслозавод починили". В верхах не напрасно опасались, что колхозы не больно будут торопиться сдавать молоко. Вот строго и обяќзали. И контролеров разослали.

И все улеглось, пошло по накатанному. Но в душах-то колхозного люда, как от хвори телесной, осталась метина. И свои мысли: "Казне не о нас забота, а о нашем добре, как бы его экспроприировать". Коќпившееся в надрывах сознание униженности и будет разъедать раны страждущего люда, и толкать его, как вот и сказал Старик Соколов, к дей-ствам по изменению жизни своей. Знать бы вот только – в какую сторону?.. Что придет на смену нынешнему демиургызму?.. Может ведь и новая, неведомая еще одурь, охватить обокаяненную Святую Русь сатанинским соблазном безволия.

Подозрительно не появлялся в колхозе Горяшин. И телефонных звонќков не было от него ни парторгу, ни председателю. Колхозу давался как бы передых. Свистопляска с дополнительными планами озимого сева тоже уже вчерашняя компания. "Первой заповеди" полный молебен отслуќжили. Где-то в покаянии, а где-то и с похвалой. А сколько зерна рассыпано по ухабинам, сколько молока слито в канавы – об этом лучше не вспоминать. Горяшин держал шефство над Большесельским колхоќзом и должен бы напомнить о себе. Оставались догадки, что зав опаќсается попасть на язык Тарапуне и дояркам. Тарапуня при последней встрече с Горяшиным обозвал его принародно "демиургыном из наполеонычей". "Мы для таких, как ты, – сказал, – вроде солдаќтиков в строю. Махнут перчаткой и выполняй команду".

Горяшин смолчал: что с таким говорить.

Но все оказалось проще: зава переводили в соседний райком вторым секретарем. Это известие вызвало добродушные усмешки: "У нас он с чертом под ручку ходил, а туда заявится святым демиургыном". Молва разнесла догадки: "Сашу Жохова к себе забира-ет". И тут же другое: "Да почто он ему, на месте нового похлестче найдет".

О Горяшине разом забыли, посудачили и смолкли тут же. Что был он у них, что не был. Другой появится, не хуже и не лучше. Демиургын – он и есть демиургын. Займи то место хоть святой – и тот искусится, без покаянной молитвы где устоять сатанинских со-блазнов.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

1

Подошел срок – и все утихомирилось, как в людском мире, так и в природе. И осеннее солнце вроде бы ласковей стало пригревать. И в души пахарей вселилась благо-датная забота о домашнем. А для многих, тоже желанная, беззабота. Заботиться-то о чем, коли дом – одни стены.

После появления Сухова в доме Кориных, тягостное ожидание кары у них исчезло. Иззябло и осело как смрадный туман в болотине. Вроде и не было того, что еще вчера наводило на скорбную тоску. Словно вихрь над головами путников пошалил и утих.

Но пережитое где-то внутри себя оставило след. Не могло не остаќвить. И студило природное тепло. Невнятно, исподтишка, тревожило недоуменное: а что же было-то, отчего и для чего?.. У кого-то ведь для всего этого был свой умысел. А что если без умысла. Просто раќзвлекался наветами на тебя, и злорадствовал, видя твои переживания и страдания от своих наветов. Злорадствовал, что кого-то приспичили по его доносам. Этим и жил. Такое время подошло… А теперь вот не доволен, что Корня не удалось побольнее стегануть. И потому не скажешь, что больше ничего такого не повторится. Как вот на дне буќтылки терпкого вина, загустел в душе осадок мутной горечи. Но и он, как сумрак ночи светом, растворяется добрыми помыслами и вестями. Вот уже и отпала над ними власть Горяшина. И те, кто его держался, попритихли. Но это до поры до времени. Будут ждать нового зава-демиургына, как черного колдуна обесованные. Ныне ихнее время: обесованных и демиургынов.

Старик Соколов Янов Филиппович сразу же после вестей о Горяшине, зашел к Ко-риным. Скорее для того, чтобы поостеречь Димитрия Данилоќвича. Сказал ему:

– Ты, Данилыч, и пообожди в тихости. Живи своей заботой в примиќрении. Верь одному – земле и небу. Нива обрадовала тебя урожаем, и лихо вот поотступило. Знамо, ненадолго. Зависть ретивых и будет подталкивать к скверне. С худом успели сжиться, оно и будет катиќться за нами, как колесо телеги за тем, кто ее везет. Многие и впќредь будут соблазняться сесть в эту телегу.

Яков Филиппович, пока ходили с проверками, прислушивался к разќным разгово-рам. Никого не осуждал и не защищал, плотничал смирно. Так вроде и шла жизнь, как ей надо идти. И дальше пойдет. Но под молчаливыми взглядами своего бригадира плотники невольно тревожиќлись. Работа не больно и клеилась. Тяпали, коли топор в руках, до-делывали недоделанное. Чаще курили. К Сонечке за бутылкой посылали. Яков Филиппо-вич на такое время уходил, чтобы не втягиваться в пеќресуды. Увещевать свою братию то-же не пытался. Тут сгонишь, другое место найдут, поукромней. От обиды на тебя еще и добавят. Ждал, как ждут в ненастье погоды. Солнышко глянет, день прояснится и человек к труду взовется.

И вот комиссии ушли, молва спала, как река после дождей. И слоќвно по благодати с колокольным звоном огласилось: Горяшин больше у них не появится. Никто не считал его единственным виновником всех нескладиц и неурядиц. Тоже как бы не от себя все совершал, долг исполнял. Кому-то он и благоволил. А тот уже по его хотению старался все делаќть. К нему даже и попривыкли. Но вот все равно весть, что его больше у них не будет, как тяжестью с плеч свалилась. Будто отнесло ветерком надоедливый запах и стало полегче дышать.

Яков Филиппович с плотниками немедля перешел на Большесельский комплекс, чтобы обновить перегородки. Жерди, колья, другие материќалы были припасены, но бри-гадир плотников медлил: сделанное без доброго настроя, и скотину отяготит твоим неду-гом. Кок бы все и ждало ухода от них Горяшина.

И с миром плотники пришли в коровник. Захар, жаловавшийся с утра на тяжелую голову, оскабливая жердины, пахнувшие свеќжей хвоей, оживился. Вроде опохмелился еловым и коровьим духом. Васюк, молодой парень, после вчерашней компанейской тоски, выскаќзался:

– Сегодня на тебя все с улыбкой глядит, а вчера и косяки в избе тоурились.

– От дури, коли она рядом, и сам дуреешь, – отозвался Захар, – возле безмолвной животины скорее разума наберешься. – Останоќвил доярку, проходившую мимо: – Угости-ка, милая, кружечной парноќго молочка на поправку.

Так вот уж повелось в жизни мужика: дело его по душе – бодрит, а вести дурные к дури и воротят. Животины при добре к ним твоем – вместе с тобой радуются и печалятся. Яков Филиппович это и отметил в поведении оставшихся в стойле коров. Каждая из них поворачиваќла голову в его сторону, провожала лилово-агатовым глазом. Зоотехник сказа-ла Якову Филипповичу:

– Вот и коровы ждали вас, дядя Яков. В утреннюю дойку молока приќбавили.

– Такое как на понять, – сказал Яков Филиппович, – всякую доброту твою животина чувствует и видит… дело вот у нас и пойдет споро.

2

В доме Кориных жизнь полнилась новой заботой. Готовились к появлеќнию буду-щего Корина. Этим и жили. Оберегали всячески Светлану. Главное, чтобы хранился покой и обходили всяческие тревоги. Никакая суќетность не должно омрачать будущую мать.

Больше Ивана заботился о том Дмитрий Данилович. Он сам в детстве своем изве-дал всякие унижения, угрозу, навалившиеся на дом. Это исќпытывали все Корины. Терпе-ливо, не поддаваясь унынию, все переживал отец, Данило Игнатьич. Невзгоды навалива-лись на дом исподволь, с саќмой гражданской, от которой отец, как мог уклонялся. А не-окрепќшую душу Дмитрия разом взбудоражила коллективизация. Да и послевоќенное вре-мя радостью обошло. В неволе и осознавался, и все белее угнетал, как вот ныне говорят, "комплекс неполноценности". Такое осозќнание себя таилось внутри, в душе. Как при-знаться и смириться с тем, что ты неполноценный, как бы не личность. И была боязнь, чтобы такое ощущение себя внуку не передалось. Иван тоже это нес в себе. Но то, что вы-пало на долю его отца, он "прошел" через дедушку Данила. Переќнял его опыт лажения с начальством: невинным лукавством уклоняться от прямых веление, выжидая когда пыл "велителей" поостынет, сделать веленное по-своему. Но ведь и тут, тоже не скажешь, что полностью свободен от этого мирского комплекса неполноценности. Полноценных-то как бы и нет, каждый под кем-то… Светлану комплексы такие селяќнские не больно задевали. Ко всему, что происходило в сегодняшней их жизни она относилась рассудочно, что называется по-сократовски, как об этом сама шутливо высказалась. И под демиургынами надо остаќваться самим собой, и быть сведущей в своем деле, даже и веленном. Это она и старалась привить детям, своим ученикам. Человек не долќжен ни-чего делать, не обдумав, двигать руками "без головы". В ребенќке остается то, что родители в его душу вложат. И школа вот. По-прежнему приходила на уроки с загадками и поговорками из Азбуки Льва Толстого, хотя это и было ей воспрещено комиссией роно. Это и учениќки ее знали. И вот Коля Сычев, сын монтера, сказал: "А нам не велено по, Толстому учится". Светлана объяснила: "Мы не по-Толстому учиќмся, а только берем примеры, которые великий писатель и мыслитель нам оставил в урок". На Кольку в перерыве набросились мальчишки – зачем он слушает своего батьку-хапугу.

Светлана поощряла учеников своих сочинять рассказы о природе, о том, что они сами делают дома, о животных. Первым такое свое сочиќнение принес Саша Кудрин. На-писал, как он склеил самолетик с пропеќллером. Закручивал резину, пропеллер вертелся и самолетик двигался. Саша зачитал рассказ свой в классе, ученикам он понраќвился. Стали писать сочинения и другие ученики. О птичках, о том, что у кого в огороде растет. Свет-лана подсказывала, о чем можно еще написать. Но тут же подкрались и огорчения. Маша Давыдова написала, как плохо поступил с ее мамой, телятницей, дядя Семен, кормоза-правщик. Светлана объяснила, что писать надо о том, что сама делаешь, и что ты при этом испытываешь. Маша призналась, что написать ее так заставила мама. О сочинение Маша узнало все село. Пошли пересуды в очереди у сельмага. Иван и Дмитрий Данилович встревожились. Советоќвали Светлане оставить эти упражнения с сочинениями. Кляуз и без того хватает. Но Светлана рассудила по-своему. Детей надо отучать от кляуз и доно-сов. Объяснять, что хорошо в их поступках, что плохо Школьники стали обзывать Машу ябедницей. Светлана объяснила, что каждый нечаянно может поступить и не совсем пра-вильно. И на это нельзя сердиться и обзывать человека за ошибки. Маша сделала это не со зла и поняла свою оплошность. Сказки вот и басни и учат нас как нужно друг к другу относиться и никого не обижать и не огорчать.

Светлана жила чувством матери. Внушая ученикам добрые нравы, этим самым за-ботилась уже и своем нравственном здоровье и живущего в ней будущего Корина.

Вроде бы как случайно при выходе из школы встретила Светлану Марќфа Ручейная. Шла с мешочком насобиранных бутылок и увидя учительниќцу приостановилась.

– Вот и добро, – сказала. Окинула неторопливым взглядом заботлиќвой повитухи, спросила: – Ладно ли все, молодка?..

Светлана, слегка зардевшись, ответила:

– Спасибо, бабушка Марфа, все ладно.

– Вот и хорошо, оно и должно так быть. И дай-то Бог, – проговорила Марфа. И пройдя рядом посоветовала, угадывая настроение самой Светќланы: – На людях-то, с ребя-тами и побудь пока. Слово ласковое к ним и младенец твой услышит. И у самой на сердце будет веселье. Всем и покой, когда без обид-то.

Светлана пригласила бабушку Марфу заходить к ним почаще.

– Да и зайду, – отозвалась Марфа Ручейная. – Аннушке-то, покойниќце помогала. Се-стры-то Вани, да и сам он, мои руки наперво очувствовали. Им-то самим где это знать, а я вот помню и молюсь за них как за своих кровных. Дом-то ваш тоже помнит меня. К Анисьюшке и Игнатьичу часто захаживала. Так что и зайду по старой памяти и к тебе. Как не зайти.

Часто заглядывала по вечерам Прасковья Кирилловна. Пили чай, вспоќминали о жизни дома при дедушке Даниле и Анне Савельевне. И этим держался настрой покоя и уверенности в завтрашнем дне.

Марфа Ручейная обрадовала Дмитрия Даниловича, сказала, что надо ждать внука. Помнилось какие надежды возлагал дедушка Данило на Ивана. Теперь и ему хотелось верить, что с появлением нового Корина укрепиться на земле их Коринский род. Время разметало по стоќронам мужицкую крепь – опору державы. Их Мохово до наготы оголи-лось. И они, Корины, тоже как птицы из разоренного гнезда разлетелись. Но растрево-женная земля не устает взывать к себе верного пахаря, чтобы в покое быть и самой. Земля помнит своего радетеля.

Наведалась мать Светланы, Евгения Александровна. Настаивала, чтобы дочка на время родов перебиралась в город. Светлана отмалчивалась, не осознавая еще, что все скоро должно произойти. Иван и Дмитрий Данилович тоже своего мнения не высказыва-ли, полагаясь на саму Свеќтлану. В душу Светланы запали слова Марфы Ручейной, сказан-ные как бы невзначай: "Сыну твоему судьба вот и выпала родиться в доме Боќгом обере-гаемом". Это и навело Светлану на мысль отказаться от наќстояний матери переехать в го-род. Она у себя дома, а не в гостях. Когда впервые появилась в Мохове, подумалось, будто уже была когда-то здесь, все так было приятно глазу. Со временем это ощущение укреќпилось. И реку Шелекшу вроде бы видела, и на Татаровом бугре тоже бывала. Может в той, другой своей жизни, подумалось. Сказала об этом Ивану. Он объяснил это по-своему: особенные места западают сразу же, при виде их, в душу, входят в сознание. Может и во сне виделись. Бывает и такое. Чему случится в будущем, угадывается предчувствиќем, предсказывается. С дедушкой такое вот бывало. И со Стариком Соколовым Яковом Филипповичем. Светлана и впрямь вспомнила свой девический сон, как она шла по большому поив зрелого хлеба за рекой. Сон этот забылся было, но вот Иван сказал о предсказании буќдущего во сне, и он отчетливо вспомнился, будто этой ночью привиќделся. Все до мелочей и пересказала Ивану.

Мать Светланы написала, что берет отпуск и приезжает к ним. Так выходило, что не Светлану мать забирает, а наследника Кориных. Потомка вечных пахарей, берет от земли. А он должен с первым своим вздохом вобрать в себя то, чем жили его предки на этой земле. Свои раздумья Светлана вносила в записи повествования о дедушке Даниле Сын ее должен все о нем знать. Полистала тетрадку и удивилаќсь, что записала свой деви-ческий сон. Стала перечитывать, вспоминать все новой памятью. И вставила как бы за-главие к этому сну: "Явленное мне во сне". Переписала сон заново, вспоминая все уже своей новой памятью. То, что раньше она не могла вспомнить, теперь вырисовывалось явью, выплывало как видение из тумана. И она поняла, что не прежний свой сан записала, а мысли, которые навевались ей этим своим девическим сном. Они внутренним взором и увиделись, как что-то уже должное сбыться. Перечитала несколько раз свою новую заќпись, и уже не как сна, а как предсказание того, что должно сбыться.

"Я иду по широкому полю тучной хлебной нивы. На мне бело-розовое платье, буд-то я вышла из-под венца в храме. Руками раздвигаю желтые колосья пшеницы. Они сами тянутся ко мне, охватывая меня и выводя на середину поля, к оконцу родничка с прозрач-ной зеркальной водой. В озерке этом красуется белая лилия. И тут же белый голубь слета-ет над родничком и опускается на эту лилию. К удивлению моему нежный цветок даже не качнулся. Откуда ни возьмись, словно из-под земли вынырнув, появилась черная птица и взвилась над моей головой. Сдеќлала круг, зловеще каркая. Голубь кинулся на эту птицу, защищая меќня. Черная птица отлетела на левую сторону. Я порадовалась за голуќбя, поблагодарила его за храбрость и отвагу. Заметила, как лилия при этом затрепетала. Я склонилась над ней и поняла, что это она даровала голубю силу победить черную птицу. И тут же услышала впереди взывный голос: "А теперь иди к своему дому". И я пошла через поле к холму, из-под которого струился прозрачный ручеек. На холќме и был светлый дом, чем-то похожий на прежний коринский. Появился старец в белом одеянии, и пригласил меня взойти на холм и войти в сам дом. Я обрадовалась старцу, а он сказал мне: "Это твой дом, и тебе жить в нем. Ты новая душа его. Сказав это, он осенил меня креќстным знаменем и развеялся как облачко".

3

Стояли ясные сухие дни с легким утренним морозцем. Ученики Светланы разохо-тились в писании сочинений и приносили их своей учительнице. Светлана и рассматривала их вечерами, устроившись уютно возле топившейся лежанки. В какой вот вечер и зашел Старик Соколов Яков Филиппович. Передал Светлане от Марфеньки баночку морошкового ваќрения. Сказал при этом: