Текст книги "Юность олигархов"

Автор книги: Павел Генералов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

– Анька, ты когда пойдешь? – уже во дворе института догнала ее Инна. Инна училась на прозе и была уже на сносях. Притом не в творческом, а в самом прямом смысле – на восьмом месяце. Шуба Инны впереди смешно вздымалась вверх.

– Не знаю, наверное, в середине пойду, мне к трём надо в Лужниках быть, – Аня подула на чёлку. Надо бы подстричь, а то уже совсем глаза закрывает. Но во время экзаменов нельзя, примета плохая. Хотя, пожалуй, Мальков и приметы – вещи несовместные.

– Ты со шпорами? – живот Инны, похоже, шевелился, словно зародыш тоже участвовал в разговоре.

– Нет, с бомбами, у Малька ж не спишешь, – Нюша чуток замедлила шаг, Инка и так дышит как загнанная. Ещё родит прямо на ходу. А бомбами у них назывались заранее написанные на листах бумаги ответы на вопросы экзамена. Если со шпоры надо было исхитриться и списать, то бомбу нужно было только вытащить.

– Это точно, – кивнула Инна, – но и бомба, Ань, не поможет. Он, гад, на дополнительном срежет.

– Инка, не гони волну, и так тошно, – взмолилась Нюша.

– Ань, а если я прямо вдруг на экзамене рожать начну? – вдруг озарила Инку светлая мысль. – Тогда что?

– Родишь в музее, на диване, где Герцена родили, – предположила Нюша. Их Литинститут располагался на Тверском бульваре в знаменитом Доме Герцена, и комната, где на пузатом кожаном диване, где якобы родился писатель, считалась мемориальной.

– А ребёнка назову Герценом? Мне ультразвук мальчика высветил. Прикинь, Герцен Олегович? А что, прикольно! – прикинула Инна, чуть не споткнувшись о ледышку. Нюша едва успела подхватить подругу под локоть.

– Нет, назови Мальковым! Представь, Инн, – и Нюша изобразила с нарочито американским акцентом: – Мал–кофф!

Инна закатилась. Так, смеясь, они и вошли в бывший Дом Герцена, в альма–матерь свою, Литинститут имени пролетарского писателя Алексея Максимовича Горького в девичестве Пешкова.

– Ох, не к добру мы смеемся, не к добру! – сдавая шубу в гардероб, вздохнула жизнерадостная Инка и тут же захихикала вновь.

Нюша отвечала в последней пятёрке. Не глядя на нее, Мальков бесстрастно выслушал идеологически верное содержание бомбы. Речь шла о праве на жильё. Хорошее право, жаль что не обязанность. Нюшу этот вопрос волновал мало: они с братцем жили в трёхкомнатной со своей глухой бабушкой и других перспектив пока не предвиделось.

– Ну хорошо, – поднял, наконец, Мальков глаза. Глаза были мутные и зеленоватые, как у крокодила. Крокодил проглотил, предварительно утопив, уже полтора десятка жертв, подавившись лишь беременной Инкой. Та так артистично стонала и крутилась, что хищник поставил ей «хор», практически не слушая.

– А вот скажите, э–э–э, – Мальков заглянул в зачётку, – Сидорова, как, по–вашему, я имею право на льготную жилплощадь? – и крокодил интригующе прищурился.

– Вы? – невинные ореховые глаза Нюши округлились. – Конечно, имеете!

– Это почему? – удивился Мальков. На желтоватом его лице ходуном ходили желваки. Тудым–сюдым. Тудым–сюдым.

– Почему? – переспросила Нюша. И выпалила: – Ну, вы же – инвалид!

– Я – инвалид? – изумился зверь. Он встал со стула и, разминаясь, противно захрустел пальцами.

– Ну да! – честно подтвердила Нюша.

– Почему инвалид? – Мальковские желваки прямо спятили. Не желваки – маятники. Сам препод в ритме желваков нервно топтал аудиторию, чеканя шаг, как деревянный солдат Урфина Джюса.

– Ну как же?.. – Нюша поняла, что её несёт. – Ведь…

Нервный кашель соратника–мученика Паши Волкова остановил ее готовые вырваться слова про «психическое нездоровье» маньяка–садиста. Она запнулась и покраснела.

– Что ж, Сидорова, поговорим об этом в следующий раз! – Мальков остановился у стола, нагнулся и, не глядя, протянул ей незаполненную зачётку.

– Ну и хрен с тобой, старый козёл! – ответила ему скромная Нюша.

Уже за дверью аудитории, естественно.

Глава третья. Явление Полторадядьки народу

25 января 1997 года,

За Гошей на Ленинский Нур подскочил в начале десятого. Сидоровы жили в крайнем из трёх некогда элитных домов, которые в народе издавна называли «Три поросёнка». Эти три солидных башни построили ещё перед московской олимпиадой, дабы правительственную трассу не портил вид непрезентабельных хрущёвкок. Один дом принадлежал КГБ, другой Совмину, а третий отдали творческой элите. В одном доме с Сидоровыми жили, например, неувядающий комсомольский певец и известный режиссёр, прославившийся телесериалами из деревенской жизни. Нур в свои школьные и первые институтские годы проживал рядышком, в соседней башне, у дяди Надира, занимавшего солидную должность в нефтегазовом министерстве.

Возле подъезда переминался с ноги на ногу человек в дутой синей «найковской» куртке и вязаной шапочке, надвинутой на глаза. Увидев Нура, человек опустил голову, пытаясь закурить на резком снежном ветру – в этой точке Москвы ветры дули, кажется, не переставая. Где–то Нур его видел, этого дутого, хотя теперь полстраны в таких куртках ходит.

Гоша встретил друга при полном параде. Он стал едва ли не выше ростом, вырядившись в длинный кожаный плащ с погонами штандартенфюрера СС.

– Ни хрена себе! – присвистнул Нур. – Так и тянет тебе честь отдать. Ты что, прямо так и поедешь?

– Ну и чего? – подбоченился Гоша. Он был чрезвычайно доволен, что Нур подбросил такую славную мыслю.

Привычная ко всему консьержка, здороваясь с Гошей, даже не изменилась в лице. Зато дама с собачкой, входившая в подъезд, испуганно отпрянула, а её грязновато–белый шпиц заполошно затявкал.

– А это что за хрень? – изумился Нур, вытягивая из–под «дворника» красный листок. На нём чёрным фломастером была нарисована стрекоза с огромными выпученными глазами. Гоша взял рисунок и очумело уставился на стрекозу. Де жа вю какое–то, – подумал он, складывая мокрый листок и автоматически засовывая его в карман плаща.

– А это что за казаки–разбойники? – хмыкнул Нур.

Прямо перед капотом его «девятки» на заледеневшем асфальте алела стрела, нарисованная спреем. Краска была свежайшая – мелкие кровавые пузырьки ритмично взбухали и лопались.

Гоша посмотрел по направлению стрелы и решительно двинулся вперёд. Стрела была не одна. Метров через тридцать светилась следующая, нарисованная на боку оплывшего сугроба.

Так, по стрелам, через сквер, Нур и Гоша быстрыми шагами вышли к кинотеатру «Казахстан», где их дожидалась последняя стрела, недвусмысленно указывавшая на афишу. Фильм назывался «Прыжок в бездну».

– Ты что–нибудь понимаешь? – озадаченно спросил Нур, накручивая на палец прядь волос.

– Кажется, начинаю… – протянул Гоша, стискивая в кармане влажную стрекозу, но Нур перебил его:

– Вон, вон тот мужик, что у подъезда отирался!

Синяя дутая куртка как раз в это мгновение скрылась за дверью кинотеатра. Штандантерфюрер и друг его Нур бросились в погоню. «Казаки–разбойники» оборачивались «Зарницей».

– Билеты, билеты, молодые люди! – заверещала пожилая билетёрша.

– Пропуск. Мы с «Мосфильма», – бросил Гоша, и это почему–то сработало.

Народу в фойе было немного. Но синяя куртка будто сквозь землю провалилась. Хотя спрятаться здесь было практически негде. Обе двери в зал были задёрнуты чёрными шторами. Нур рванул к правым, Гоша – к левым. Эффектно и почти синхронно, словно всё и вправду происходило в кино, а не в затрапезной киношке, они отдёрнули шторы. За ними оказались лишь запертые на замок двери – первый сеанс начинался лишь через десять минут.

Они стояли в центре фойе под изумлёнными взглядами школьников–прогульщиков обоего пола, которые только и могли прельститься столь ранним сеансом с дешёвыми билетами.

Переглянувшись, Гоша и Нур бросились по лестнице вниз, к туалетам.

Туалет был девственно пуст. Гоша по очереди распахнул дверцы всех четырех кабинок, но кроме унитазов и швабры с ведром ровным счётом ничего не обнаружил.

Они метнулись назад.

Синяя куртка невозмутимо и совсем не торопясь поднималась вверх по ступенькам.

– Гад, в женском туалете отсиживался, – процедил Гоша, махнув Нуру рукой.

Взяли они синюю куртку на самом верху, аккуратно и жёстко подхватив под руки и заломив их за спину. Злоумышленник пискнул. Нур сорвал дутый капюшон и обомлел.

– Больно же! Совсем обалдели? Шизоиды!

Несчастную жертву мгновенно выпустили – рыженькая девушка смотрела на них испуганно и злобно:

– Вам что ли делать нечего? – буркнула она, переводя взгляд с одного на другого. И неожиданно улыбнулась. – Вы чё, из психушки, ребята?

– Проездом из бездны, – криво улыбнулся Гоша.

В общем, ошибочка вышла. Мрачные и задумчивые, они спускались по ступенькам кинотеатра. Погоня вышла хоть куда. Только девчонку до полусмерти напугали.

От стоянки призывно бибикнула красная «пятёрка». Они обернулись на звук – рука мужика в синей найковской куртке помахала им из переднего окошка. Шины взвизгнули и машина резко вывернула к проспекту. Как говорится, не поминайте лихом, штандартенфюрер!

На стоянке валялся лишь флакон спрея, из которого вытекала на асфальт издевательская красная струйка.

***

Старший сержант Владимир Полторадядько был суров, но почти доволен жизнью. Насколько это, конечно, было возможно в его положении. Для полной гармонии с миром ему слишком многого не хватало – например, офицерских погон и, в ещё большей степени, самых обыкновенных долларов. Требовалось хотя бы несколько тысяч. И лучше не частями, а сразу. Но так как сразу не получалось, надо было брать частями. Даже мелкими. Курочка, она ведь по зёрнышку клюёт.

Собственно, поводом для кардинального улучшения душевного самочувствия стал случившийся в начале января перевод Полторадядьки на объект, официально именовавшимся муниципальным оптово–розничным вещевым рынком «Лужники». А в народе – просто Лужей.

Среди местных служителей правопорядка Лужа считалась просто золотым дном. Да что там – дном! Сияющей вершиной была Лужа.

Сегодня как раз был день еженедельного чёса. Полторадядько на самом–то деле не очень любил этот процесс. Он же не садист, в самом–то деле! Но результат! Результат оправдывал все нервные затраты организма. Пусть львиную долю и приходилось отдавать, что называется, «по команде», то есть начальству. Обязательная «подотчётная» сумма спускалась сверху. Вроде как директива. Однако ведь и им самим с напарником в один этот день перепадало больше, чем государство платило в месяц. Такая вот вытанцовывалась се ля ви.

О существующей системе знали все продавцы Лужи и особо не возмущались. Места были прикормленные и лишаться их никто не торопился.

Время от времени, в соответствии с уровнем инфляции, сумма обязательных поборов повышалась. Тогда появлялись и недовольные. Но недовольство своё они высказывали совсем негромко. Так, едва слышно бормотали.

– Знаешь, Савельев, давай–ка немножко опередим время, – деловито сказал Полторадядько, привычным жестом поправляя заиндевевшие на лёгком морозце усы.

Они с напарником шли на работу, как на праздник. Праздник, который всегда с тобой. Ну, пусть не всегда, но раз в неделю – наверняка.

– Это как? – Савельев дышал ритмично и громко. Недавно вычитал у жены в журнале «Лиза» про методику «рыдающее дыхание» и теперь применял ее на практике. По Лизиной методике это самое дыхание лечило ото всего на свете – от склероза и насморка до СПИДа и сифилиса.

– Накинем «кошелькам» пару процентиков сверху, – объяснил Полторадядько.

– Так ведь недавно повышение было? – удивился Савельев, старательно дыша.

– Да не сопи ты так, – одёрнул напарника Полторадядько. – А что насчёт повышения, так это для кого было? В чей карман пошло, в твой, что ли? Инфляция, брат, она не стоит. Ну и мы пойдём. Ей навстречу.

– А вдруг «кошельки» взбухнут?! – Савельев и вовсе перестал дышать. Его синеватый подбородок даже отвис от чрезмерной нагрузки на мозги. Столько информации сразу! Да ещё с ранья–то!

– Ничего, перетопчутся торгаши, не обеднеют, – отмахнулся Полторадядько. – Следуй за мной. И учись, учись пока я жив. Главное – правильно выбрать жертву. Психология, брат Савельев!

Полторадядько попытался втянуть живот и выпятить грудь. Получилось ровно наоборот. Но вид у него всё равно был довольно бравый. Потому что исключительно решительный.

Полторадядько с Савельевым шествовали по центральной дорожке рынка, оглядывая пестрые торговые ряды и скупо, лишь лёгким кивком головы отвечая на приветствия «кошельков». Здесь, в центре им ловить было нечего. Это была чужая территория. Их делянка располагалась в северо–восточном секторе, по правую руку от бронзового Ленина. А так как все ларьки и торговые места недавно были пронумерованы, то граница протекала ровно по тринадцатому ряду.

Савельев дышал что было сил. Ему хотелось вылечить хронический гастрит, единственное, что ему удалось заработать за многолетнюю армейскую службу.

Первым делом собрали с ответственных за ряды законно положенное. С этой суммы им на двоих с Савельевым полагалось десять процентов: то есть ровно по пять на нос.

– Ну, давай, Савельев. Не сопи! – Полторадядько решительно замедлил шаги.

На четвёртом месте по шестнадцатому ряду торговал турецкими перчатками, портмоне и прочей кожаной дребеденью юркий азербайджанец Юсуп с тонкими усиками и пронзительно чёрными весёлыми глазами.

– Здравствуйте, товарищы началники! Кофэ горячего не жэлаете? – приветливо засуетился Юсуп, как только Полторадядько с Савельевым остановились возле его прилавка. Он достал огромный китайский термос с аляповатой розой на боку и, не дождавшись ответа, принялся скручивать крышку. Глаза его так и бегали – он прямо нутром чуял угрозу.

И эта угроза не замедлила материализоваться.

– Нарушаем?

– Щто нарущаем? – опешил Юсуп. Замахав руками, он опрокинул пластмассовый стаканчик с уже налитым жидким кофе. – Щто нарущаем, товарищ?

– Ты чем торговать должен? Кожей?

– Кожей, кожей, прямые турецкие поставки. Наценка минимальная. Себе в убыток торгую, – пожаловался Юсуп.

– А это что у тебя? – Полторадядько царственным пальцем указал в угол палатки, где висели разноцветные мохеровые шарфы.

– Это? – обернулся Юсуп. Он уже понял, что влип. Ходкий сезонный товар он прикупил оптом здесь же, на рынке, чтобы подзаработать на рознице.

– Это, это, – подтвердил Полторадядько. – У тебя разрешение на торговлю – чем? А? Или вообще никакого нет?

– Как нэт? Извини, начальник! На оформлении разрешение, мамой клянусь! – схватился за сердце Юсуп.

– Мама мамой, у меня тоже бабушка болеет, а протокольчик придётся составить, – вздохнул Полторадядько. – Давай, Савельев!

– Может не нада праткол? – взмолился Юсуп. – Сваи люди, дагаваримся! – правой рукой Юсуп, словно фокусник, сделал круговое движение, и несколько купюр оказались в левом накладном кармане Полторадядькиной куртки.

Следующую жертву они поймали прямо на месте преступления. Огромный мужик, бывший майор от артиллерии, а ныне продавец камуфляжной амуниции, не таясь, наливал водку в гранёный стакан.

– Так, распитие спиртных напитков в неположенном месте, – вкрадчиво прокомментировал Полторадядько.

– Да ты чего, сержант? – опешил майор. – Тут околеешь без подогрева. Целый же день на морозе, как фриц под Москвой.

– Не положено! – отрезал Полторадядько.

– Ладно, мужики, виноват, – въехал майор. – Этого хватит?

Полторадядько кивнул и повернулся к майору боком. Тот на сей раз сообразил сразу и сунул купюры в необъятный Полторадядькин карман.

С большим или меньшим успехом коллеги обошли еще с десяток точек.

– На сегодня хватит, – подвёл итог Полторадядько. – На той неделе по другим пройдёмся. Мы ж не изверги, – и он захохотал, довольный своей шуткой.

Теперь можно было и попатрулировать – до конца смены оставалось ещё целых три часа. Но прежде следовало заглянуть в местную пирожковую и сожрать «законный» бесплатный обед. Хозяева пирожковой расплачивались с ними исключительно натурой. Полторадядько любил натуру с мясом, Савельев предпочитал с капустой.

Через полчаса, сытые и довольные, стражи вновь вышли на боевое дежурство. И тотчас обнаружили беспорядок в своём королевстве.

Прямо около магазина «Царь–шапка» что–то затевалось. Возле входа уже соорудили деревянный помост, а два паренька прилаживали по краям помоста прожектора. Над помостом был натянут синий задник с бело–красным лозунгом: «БЕРЕГИ ШАПКУ СМОЛОДУ!»

Сам магазин не входил в епархию нижних милицейских чинов, его доили старшие и ещё более старшие товарищи. Но площадка возле магазина как пить дать была территорией Полторадядьки. У него даже ноздри расширились от предвкушения золотого дождя, который прольётся на него из самоуправствующей «Царь–шапки».

– Магазин закрыт! – объяснил сержанту паренёк.

Парень был настоящий красавчик, прямо как из кино: белая кожа, эффектная стрижка с чёлкой набок, светло–карие прозрачные глаза, прямой нос, гладкая кожа. У парня были странные брови – не как у нормальных людей. То есть не скобочкой, не дугой и даже не кустиками. Их как будто кто–то нарисовал ровно–ровно, одной линией, с небольшим промежутком посередине.

Лет двадцать пять максимум, – определил Полторадядько. – Ему бы не на рынок, а в стриптиз, – недобро подумал он. Не любил он таких вот, упакованных маменьких сынков. Нет, не мужское это дело – красота.

– Старший сержант Полторадядько! – он даже козырнул. Молчаливый Савельев тоже козырнул, сопя как дореволюционный паровоз. – Нам к директору, – объяснил сержант, пытаясь обойти красавчика, но тот не пускал его. Ну, не драться же с молокососом!

– Директор будет через полтора часа, после презентации, – спокойно сказал парень и посмотрел на часы. – Через час двадцать, – поправился он и приподнял правую бровь. Левая при этом осталась на месте. – Сначала – дефиле, затем – фуршет, оставайтесь, начало через… – он опять взглянул на часы, – восемнадцать минут. Мы всегда рады гостям!

И парень повернулся к Полторадядьке задом, а к магазину передом:

– Лёвка, ну что там у тебя? – спросил он у второго паренька, столь же молодого и столь же наглого. Этот второй был белобрысый и такой вертлявый, словно вместо суставов у него были хорошо смазанные шарниры.

– Готовность номер ноль! – крикнул Лёвка и врубил свет. Одновременно включилась музыка – полонез Огинского. – Ну как, Сид, порядок?

– Мы ещё вернёмся! – пообещал Полторадядько. Ответом ему был яростно наяривающий вечный Огинский. – Дуфиле, фуршет, а разрешение, разрешение у вас есть? – бормотал он себе под нос.

***

Начали вовремя.

Первым номером шёл Штирлиц. Атмосферу маленького кафе, где доблестный наш герой любуется женой, воспроизвести было легче лёгкого. Несколько пластмассовых столиков из соседней шашлычной, стулья из «Царя», музыка из «Семнадцати мгновений»….Печальный Гоша в эффектном кожаном плаще с погонами штандартенфюрера СС сидел над маленькой чашкой кофе и пристально смотрел на застывшую через столик от него Катю. По щеке Кати медленно катилась слеза, эффектно поблескивая в луче прожектора.

Слезу эту, размером с добрую сливу, она долго мастерила из клея и глицерина. Пока Катя не двигалась, слеза держалась.

В такт знакомым до оскомины аккордам к столику Гоши подошла официантка Нюша, тихонько склонилась над грустным шпионом: мол, ещё чашечку кофе, партайгеноссе? Тот кивнул: конечно, кофе, не спирта же, – и вновь с упорством маньяка уставился на Катю. Слеза была на месте.

Музыка талдычила свое, классическое: та–та–та, трам–па–па–па-па… К Кате медленно, двигаясь как во сне, подошёл Нур. Он оглянулся: ага, Штирлиц на месте, все глаза уже проглядел, надо спасать товарища. Нур взял Катю за локоток, приподнял над стулом: хватит, тётенька, уже всю валюту тут просидели, пора на родину.

Катя, понимая, что может завалить Штирлица, послушно встала, но всё же не удержалась, оглянулась: прощай, родной мой шпион! Слеза блеснула в последний раз и упала со щеки. Пора, пора, боевая подруга!..

– Гениально! – шепнул Нур Кате, наблюдая, как горестно завершает сцену Гоша. Тот снял меховую кепку и, вытащил из–за подкладку купюру, чтобы расплатиться с официанткой. Официантка была в эффектной норковой «таблетке». Надо ли говорить, что представители советской стороны выступали в ушанках? Катя – в пушистой из песца, Нур в обычном сером кролике, запрятав под него свои длинные волосы.

Та–та–та, трам–па–па–па-па…

Публика вопила от восторга, привлекая к «Царь–шапке» новых и новых зрителей. Конечно, тон воплей восторга задавали специально Лёвкой подготовленные люди, но толпа подхватила аплодисменты очень даже охотно. Над зрителями взвился самодельный плакатик «Ударим шапками по безголовью и разгильдяйству!»

Лёвка был доволен – рекламная акция, похоже, удалась на славу. А ведь это был только первый гвоздь программы! Он оглянулся – знакомый студент из ВГИКа, исправно снимавший действо на видеокамеру, для истории, оторвался от глазка и показал Лёвке большой палец: классно!

Гвоздей было ещё два – канкан в шапках исполняли девчонки из театрального, а на закусочку Нур поставил каратистский спектакль, в котором Лёвка и сам собирался поучаствовать. В промежутках новые продавщицы, Катя, Нюша и все желающие под «Амурские волны» ходили туда–сюда по дощатому подиуму и стреляли в публику хлопушками с разноцветными конфетти.

***

Полторадядько с Савельевым подвалили к последнему номеру – с каратэ. Песни–пляски – это для народа, а не для настоящих мужчин при исполнении.

Одновременный сеанс каратэ шел под музыку тихую, восточную. Шапки на всех участниках были огромные, лисьи. Этакий восточный вариант – с хвостиком сзади, как у башкирского поэта–предводителя Салавата Юлаева.

Нур, единственный каратист–профессионал в команде, принимал гостей не на досках, а на предварительно расстеленном ковре. И правильно – ведь каждого пришедшего он тем или иным элегантным приёмом укладывал на лопатки. Шапки при этом держались на головах, как прибитые. На самом деле они были подклеены двусторонним скотчем.

– Нюш, не бойся, – Нур говорил тихо, практически не шевеля губами, – подходи справа, как на тренировке, делай сначала ложный замах, а потом пытайся ударить меня в живот. По–настоящему пытайся…

Через с секунду Нюша уже лежала на ковре. Зрители радостно вопили. А к Нуру уже шли Катя, Гоша, Лёвка…

– В общем, все умерли, – прошептал Нур, поднимая поверженных на поклоны. Те раскланялись, не снимая шапок.

В толпе появились с маленькими подносиками аккуратные девушки в леопардовых халатиках. Они раздавали маленькие печеньица и визитные карточки «Царь–шапки». Не иначе, это и был фуршет.

– Наше слово, товарищ маузер, – себе под нос продекламировал Полторадядько и кивнул Савельеву: следи–де за обстановкой. А сам пересек наискосок почти опустевший помост и поднялся в магазин:

– Ну что, директор появился? – играя желваками, поинтересовался он у давешнего красавчика.

– Проходите, сержант, я весь к вашим услугам, – миролюбиво улыбнулся парень.

– Ты это ты, что ли директор? – с раздражением спросил Полторадядько, входя в маленький кабинет и оборачиваясь к вошедшему вслед за ним красавчику.

– Я, я, Сидоров Георгий Валентинович к вашим услугам. Присаживайтесь. Вот сюда, пожалуйте, в кресло. Это у нас как раз для самых почетных гостей и прочих проверяющих. Коньячку не желаете?

– Спасибо, обойдусь, – буркнул Полторадядько.

Парень уселся за стол с компьютером почти в позе роденовского «Мыслителя» – локтем опершись на стол, а щекой о кулак:

– Итак, чем могу служить? Простите, сержант, фамилию вашу запамятовал?

– Повторяю: я не старшина и не сержант, а старший сержант. Фамилия моя – Полторадядько. Советую навсегда запомнить и то, и другое, – уже почти не сдерживаясь, раздражённо отчеканил Полторадядько.

– Ну, при хорошей службе в звании могут и повысить. Или понизить… – неспешно рассуждал Гоша, водя мышью по компьютерному коврику. На экране замелькали цветные заставки. – А фамилию вашу, уж простите великодушно, вовек не забудешь. Говорящая фамилия. И Гоголю не додуматься. Ну да ладно. Что привело вас в наши совсем не таинственные чертоги?

Больше всего на свете Полторадядьке хотелось сейчас дать этому лощёному Сидорову в нос. Чтоб тот не был таким самоуверенным, таким благополучным и таким наглым! Этот молокосос, похоже, совсем его не боялся. И даже, как пить дать, не слишком–то уважал. А ведь Полторадядько был не просто Полторадядько, а реальным представителем закона, то есть – Власти. На этой, отдельно взятой территории.

– Так в чём всё–таки дело, господин Полторадядько? – Гоше, похоже, нравилось повторять эту фамилию. Она прямо–таки не давала ему покоя. Всякий раз, когда он её произносил, светло–карие глаза его смеялись. Нагло смеялись.

– Вы устроили представление…

– Рекламную акцию, – поправил Гоша.

– Па–прашу не перебивать! – рявкнул, не сдержавшись, Полторадядько. И повторил упрямо: – Вы устроили представление на территории рынка. А есть ли у вас разрешение на проведение подобных мероприятий?

Гоша озабоченно склонил голову. Длинная чёлка уныло поникла, закрыв левый глаз.

В душе Полторадядьки распустилась роза и запел соловей: ох, и уроет он этого наглого Сидорова! Штрафанёт по полной и магазин на три дня прикроет! И новую лицензию заставит выправить! Умоется слезами щенок!

– А в какой форме должно быть разрешение? – взметнулась чёлка. Похоже, щенок продолжал наглеть.

– В бумажной. С печатью. И подписью ответственного лица, – чётко выговаривая слова, сообщил Полторадядько.

– Подпись Лужкова вас устроит?

Полторадядько, растерявшись, кивнул.

Щенок даже не соизволил встать – крутанулся на кресле и открыл сейф. Достав оттуда красную папочку с тиснёной золотой надписью «На подпись», он выудил оттуда листок с гербом Москвы, официальной шапкой местного муниципалитета и чёткой сиреневой печатью:

– Извольте.

Полторадядько углубился в чтение документа, хотя текст был по–военному лапидарен.

«На основании постановления N2113/87 ООО «Царь–шапка» имеет право проводить рекламные акции и презентации на территории муниципального оптово–розничного вещевого рынка «Лужники». Ответственность за обеспечение порядка во время проведения массовых мероприятий возложена на директора ООО «Царь–шапка» Сидорова Г. В.». Внизу, рядом с печатью, стояла размашистая подпись, при виде которой Полторадядько аж скрипнул зубами. И только более внимательно рассмотрев запрятанную в скобочках фамилию подписавшего, он понял, что щенок его и здесь подколол. Фамилия заместителя главы Хамовнического муниципалитета была не ЛуЖков, а ЛуШков. А инициалы и вовсе были не мэрские – не «Ю. М.», а «М. Ю.».

Глаза Сидорова откровенно смеялись, хотя на лице он и пытался сохранить серьёзное выражение.

– Ну ладно, на этот раз вам повезло, – вынужден был признать Полторадядько своё поражение. – Но мы ещё встретимся.

Соловей в душе его поперхнулся и обиженно примолк, а роза поникла, жалобно шевеля лепестками.

– Всегда вам будем рады! – почти радушно ответил Гоша, выходя вслед за Полторадядько в торговый зал. Там уже накрывали роскошный стол для своих. – Лёва! – крикнул Сидоров, уже словно бы не видя Полторадядьку, – ты директора рынка не забыл пригласить?

– Не забыл! – крикнул невидимый Лёвка.

– О! Какие люди! Господин Котов собственной персоной! – Сидоров раскрыл объятья невысокому человеку лет тридцати, которого почти не было видно за двумя огромными букетами лилий. – Спасибо, спасибо, я так тронут! – Гоша попытался отобрать цветы.

– Нет, нет, Гоша, цветы не тебе, – хохотал Котов, отбиваясь, – Катюша, поздравляю! – бордовые лилии достались Кате. – А где же прекрасная Анна? – Нюше предназначались лилии белые, переложенные веточками остролистой травки.

– О твоём предложении – после банкета, – улыбнулся Гоша и пропустил Нюшу, которая уже успела переодеться в маленькое красное платье с меховым цветком–брошью на левом плече.

– Миледи! Вы ослепительны! – Котов картинно прикрыл глаза и, встав на одно колено, протянул Нюше букет. Глаза он так и не открывал – боялся ослепнуть от Нюшиной красоты, поэтому травинка из букета неожиданно уткнулась прямо Нюше в нос.

– Апчхи! – таков был ответ на комплимент.

Всеми забытый Полторадядько гордо покинул негостеприимное заведение, хлопнув дверью. Хлопка не получилось – дверь сдерживало хитроумное устройство, позволявшее ей закрываться степенно и размеренно.

И даже здесь у шапок всё было не как у людей – прямо по центру на двери был наклеен красный лист бумаги. На листе не то белилами, не то мелом была нарисована стрекоза с остроконечными крыльями. Её выпученные глаза, казалось, подмигивали старшему сержанту. Полторадядько сквозь зубы матюгнулся и, сорвав лист, бросил его под ноги. А для верности припечатал красный комок тяжёлым башмаком. Чтобы не подмигивала, сука.

Верный Савельев ждал его недалеко от входа, любезничая сразу с двумя торговками. Судя по раскрасневшейся физиономии, он уже немного принял на грудь. Синие его щёки и подбородок приобрели вполне человеческий розоватый оттенок.

– Идём, Савельев, – окликнул Полторадядько повеселевшего коллегу.

– Ну что, удачно?

– Удачней не бывает! – по интонации Полторадядьки было ясно, что денег нет, а сам Полторадядько в ярости.

Роза в душе его окончательно увяла, а соловей сдох.