Текст книги "Юность олигархов"

Автор книги: Павел Генералов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Павел Генералов
Юность олигархов
Команда – 1

Хроника передела. 1997–2004

Книга первая. Юность олигархов. Январь 1997 – август 1998

Пролог

11 марта 1997 года,

вечер

Шапки вконец обнаглели. Одна из них, грязно–песочная, нахально пристроилась прямо к колесу. Задрав тощую лапу выше головы, она пустила мощную струю. Снег под колесом зашипел, будто на него брызнули кипятком.

– Ах ты, сука! – заорал Лёвка, отбрасывая едва начатую сигарету. Носок его подкованного ботинка просвистел чуть не в сантиметре от башки оборзевшей псины. Но та всё же оказалась проворнее – мгновенно юркнула в сторону и скрылась под металлической оградой стройки. И уже оттуда тявкнула. Без злобы, но с чувством собственного своего, собачьего, достоинства.

Лёвка, едва сдерживая себя, медленно наклонился и поднял тяжелую ледышку. На него с неподдельным интересом смотрело уже несколько пар поблёскивающих глаз. К наглому вожаку присоединились его сотоварищи – и теперь все они, надежно защищённые решетчатой оградой, взирали на человека, застывшего в позе камнеметателя.

– Что б вас! – рявкнул Лёвка и всё же запустил ледяной глыбиной в сторону собачьей своры. Те на мгновение отпрянули от зазвеневшей ограды, но никуда не ушли. Это была их территория, давно помеченная. И чужаков, пусть даже и крутых, в кованых ботинках, они на неё пускать не собирались.

– Лёвка, да кончай ты! – приоткрыв дверцу, высунулась Катя. – Нашёл развлечение! Лучше о деле думай!

– Я думаю, думаю, Кэт! Завтра сюда живодёрню выпишу. Чтоб ни одна сука…

Из водительского окошка высунулась меланхоличная физиономия Нура:

– Это был кобель.

– Знаю, – пробормотал себе под нос Лёва, понимая, что Нур прав. Однако последнее слово он любил оставлять за собой. – Вот ведь подлая и бессердечная порода! Даже кобели и те – суки!

Громко хлопнув дверцей, Лёва уселся рядом с Нуром. Он обиженно сопел.

– Лёва, ну придумай же что–нибудь, ты же умеешь, – раздался тихий голос Нюши, вжавшейся в самый уголок на заднем сидении. Это были, наверное, её первые слова с того момента, как замели Гошу. Она только курила практически одну за другой, хотя обычно позволяла себе не больше одной–двух сигарет в день, да и то лишь в тёплой и весёлой компании. А ныне их компанию можно было назвать скорее уж похоронной, чем весёлой.

Лёва промолчал. Не иначе, как ворочал мозгами – казалось, в тишине салона даже слышно стало, как двигаются какие–то сложные шестерёнки в Лёвкиной голове.

– Может, я пойду? – предложил Нур, обводя взглядом Лёву, Нюшу и Катю.

– Тебя там только не хватало. Уж если они Катю попёрли, то нам с тобой ловить нечего, – сквозь зубы проговорил Лёвка. Теперь он мучил пачку сигарет, отрывая от нее клочки картона.

Если бы кто–то со стороны взглянул сейчас на припаркованную возле стройки серую «девятку» с тихо урчащим мотором, запотевшими стёклами и вспыхивающими красными огоньками сигарет, он бы вполне имел право предположить, что дело тут явно нечисто. И вправду – чего тут ловить? В десятом–то часу вечера! Поджидают что ли кого? Или на шухере стоят?

Впрочем, более внимательный взгляд углядел бы справа, в дальнем конце переулка, матово поблёскивающие купола Новодевичьего монастыря, а левее – ярко горящую синюю вывеску отделения милиции. До отделения было всего–то метров сто. И взоры сидевших в машине были направлены вовсе не к куполам, а ровно наоборот.

– Ладно, хватит думать, – не выдержала Катя. – Звони Толику.

– Опять?

– А ты можешь предложить что–то другое?

Лёвка взглянул на Нюшу. Та мрачно кивнула.

Он тяжело вздохнул, почесал бровь, погрыз ноготь на большом пальце и, наконец, послушно стал набирать на мобильнике номер.

Спустя примерно тридцать пять минут со стороны Новодевичьего показался серебристый джип «мерседес». Возле «девятки» «мерс» чуть притормозил и мигнул фарами. Остановился чудо–конь прямо под вывеской отделения милиции.

Правая передняя дверца медленно распахнулась и на грешную землю грузно спустился крупный человек в длинном просторном пальто.

– Жди меня здесь, – сказал человек водителю и неторопливо направился ко входу в отделение. Он оставлял за собой глубокие следы рифленых подошв. Правильные следы. Серьёзные.

Анатолий Борисович Веселов, а это был именно он, вошёл в помещение и неторопливо огляделся. Вместе с ним в отделение вошли запах дорогого зелёного парфюма и немного холодного воздуха.

Из «аквариума» дежурки на него чрезвычайно удивлённо, чуть щурясь, смотрел молоденький лейтенант. В глубине помещения стоял простой деревянный стол, по которому лениво стукали костяшками домино кругленький, хохляцкого вида усатый старший сержант и гладко, до синевы выбритый старшина. Старшина замер, приоткрыв рот, будто хотел что–то сказать. Но не сказал, а оглушительно чихнул. Из–за решетки «обезьянника» раздались смешки.

– Я щас кому–то… – начал приподниматься старшина, но не договорил, а чихнул ещё раз. Да так, что чуть не шарахнулся лбом об стол.

– Будьте здоровы, товарищи, – вежливо прогудел Веселов. – У нас здесь есть место, где мы могли бы поговорить?

Доминошники переглянулись.

– Комната отдыха? – пожал плечами хохол.

– Пойдёт, – легко согласился Веселов. – Куда прикажете?

Вслед за синелицым старшиной Веселов прошёл в небольшую квадратную комнату с зарешечённым окном, за которым медленно покачивался одинокий фонарь. У окна стоял стол с электрическим чайником и грязноватые стаканы. Справа и слева вдоль стен – обитые дерматином кушетки наподобие медицинских. По всей видимости, место отдыха было и закусочной, и распивочной, и спальней. Дортуаром для мальчиков, как выразился бы Лёвка. Возле стола стояло потёртое, видавшее виды кожаное кресло и пара фанерных стульев. На стене – плакат с планом эвакуации в случае пожара. Плакат не простой – с секретом. Секрет же состоял в том, что план помещения вовсе не совпадал с тем, как это помещение было расположено. Короче, фальшивый был план. Наверное, поэтому кто–то в незапамятные времена на месте ложного расположения запасного выхода написал меленькими буковками замечательное слово. Из трёх букв. На этом плакате проверяли новичков. На сообразительность. С проигравшего – бутылка.

– Куда можно присесть? – осведомился Веселов и, не дожидаясь ответа, занял кресло. – Присаживайтесь, присаживайтесь, товарищи! Я так понимаю, весь наличный состав на месте? – Веселов перевёл взгляд с сержанта на старшину и тяжёлым подбородком снизу вверх кивнул на дверь, имея в виду лейтенанта в «аквариуме».

– Да, – коротко ответил синелицый и судорожно сглотнул, дернув кадыком. – А в чём, собственно, дело… товарищ?

– Веселов Анатолий Борисович, – подсказал тот. – Сидорова кто брал?

– Ах, Сидорова… – едва ли не хором проговорили служивые и мрачно переглянулись.

– Лет пять… без конфискации светит вашему Сидорову, – неожиданно злобно проговорил усатый хохол.

– Да ладно, мужики, – примирительно, но без улыбки пророкотал Анатолий Борисович. – В общем – у вас товар, а я купец, – добавил он, запуская руку в глубины своего необъятного пальто и, наконец, улыбнулся. Глаза его при этом смотрели холодно и убедительно.

Веселов достал пачку стодолларовых купюр в три пальца толщиной. Причём, в три пальца хороших, убедительных. Ну, к примеру, как у старшего сержанта Полторадядько, чьи усы при виде столь внушительной суммы сами собой зашевелились.

Веселов аккуратно стал раскладывать деньги в три кучки:

– Раз, раз, раз… Два, два, два… Три, три, три… – словно колдовал он. Тяжёлая нижняя его челюсть двигалась туда–сюда в такт словам.

Отсчитав трижды по десять бумажек, Веселов остановился. Чуть подтаявшая пачка купюр исчезла в недрах волшебного пальто–самобранки.

Сержант и старшина с неподдельным интересом взирали на оставшееся. Серо–зелёный натюрморт впечатлял.

– Урна для бумаг есть? – поинтересовался Веселов.

Милиционеры переглянулись.

– Найдётся, – пожал плечами Полторадядько и сглотнул набежавшую слюну. – Савельев, принесешь? Там, в дежурке у Лялина под столом.

– Знаю, – синелицый послушно поднялся. Хотя чин он имел повыше Полторадядькиного, но в милиции Полторадядько служил на три года дольше, что в местной табели о рангах котировалось куда как выше.

Урна оказалась пластмассовой и зелёненькой. И была она на самом деле заполнена обрывками каких–то бумаг.

– Надеюсь, сюда никто не блевал? – спросил Веселов строго.

– Да нет! – уверенно ответил Савельев. – Она ж у нас в дежурке стоит.

Веселов неопределенно пожал плечами: похоже, этот аргумент не показался ему окончательно убедительным. Но, тем не менее, он левой рукой подхватил урну за краешек и аккуратно смёл туда американские дензнаки.

– В общем так, мужики, – сказал он, протягивая урну Полторадядьке, который принял её с остолбенелым выражением на круглом лице. – Выдайте мне, пожалуйста, Сидорова. Георгия Валентиновича.

– Давай, – кивнул Полторадядько Савельеву, всё ещё не выпуская урну из рук. Прилипла она к нему, что ли?

Из дверей отделения Гоша вышел первым. Время, проведённое в казённом доме, никак не отразилось на его внешности. Как вошёл красавчиком, так красавчиком и вышел. Ох, как Гошу доставала его смазливая внешность! Никакой солидности, только девицы липнут. В основном – дуры–бабы, любительницы индийского кино.

За Гошей, тяжело переступая, с клубом пара выкатился Толик.

Нур газанул и подкатил к самому выходу из отделения, пристроившись позади «мерса».

По мрачной физиономии Толика все сразу поняли, что бурную щенячью радость проявлять не время и не место.

И все же он улыбнулся:

– Ладно, с вас – кабак!

– Как раз и столик заказан! – высунулся Лёвка. – У нас с Катей сегодня год свадьбы.

– А вы что, разве женаты? – Толик недоверчиво сдвинул брови. – Это что–то новенькое.

– Были–были, – ответила Катя и добавила для точности: – Ровно восемь месяцев, как развелись.

– Да ребята, с вами не соскучишься. Поехали. Только ненадолго, у меня ещё сегодня встреча.

Монстр Иванович ждать не любит, – это он сказал уже не вслух, а исключительно самому себе.

Часть первая
На старт! Внимание! Фас!

Глава первая. Ария Гейгера

13 января 1997 года

Выехали затемно. Рублёвка в этот час была девственно пуста. Здешние обитатели столь рано не просыпались. Только постовые на каждом километре привычно отдавали честь зелёному «шестисотому», мчащемуся на крейсерной скорости в сопровождении гробовидно–чёрного джипа охраны.

Лишь выскочив на Можайку, включили проблесковый маячок. Мертвенно–синие всполохи выхватывали из пространства людей на замерзших остановках и распугивали следующие параллельным курсом автомобили. Те испуганно жались к обочине.

Кутузовский и Новый Арбат преодолели в стандартном режиме – за девять с половиной минут. Людей на улицах поприбавилось. Сквозь затемненные стёкла, перечёркнутые косым колючим снегом, они были похожи на тени.

Маршрут для Михаила Ефимовича Смолковского, главного пассажира, был самый что ни на есть привычный. На Арбатской площади можно было свернуть на Пречистенский и уже через пять минут оказаться на Сивцевом Вражке, где располагался новенький, отстроенный в стиле московского модерна головной офис компании «Хронотоп». Однако можно было свернуть и чуть позже, с Волхонки в Крестовоздвиженский переулок. Тогда, скатившись вниз по Знаменке, сходу влетали в Боровицкие ворота, прямо в Кремль. Путём Президента.

Но сегодня маршрут был иной. Не в офис и не в Кремль, а дальше. И – выше. В смысле, если смотреть по карте Москвы.

Проезжая мимо циклопических сооружений Лубянки Смолковский недобро усмехнулся. Едва ли не все окна здесь светились. Чекисты, похоже, работали круглосуточно.

Маячок пришлось вырубить – негласно считалось, что в этом квартале ими пользоваться не положено даже таким гражданам, как Михаил Ефимович. А ведь он, господин Смолковский, был лицом, приближенным к самым высшим кремлёвским сферам. За руку здоровался с самим, страшно вымолвить, Президентом! Михаил Ефимович входил в дюжину самых богатых и влиятельных людей России. И с ироничной гордостью носил присвоенное ему народом звание олигарха.

Насколько с Самим–то легче! – в который раз подумал Смолковский, нервно барабаня пальцами по тонкой кожаной папке. Нервы, нервы. Михаил Ефимович положил папку рядом с собой, и ладонями коснулся коленей. Надо было расслабиться и успокоиться. Он прикрыл веки и представил себя растущим лотосом. Ехать было ещё далеко, и он вполне успевал не только вырасти, но и распуститься.

Проспект Мира тем временем плавно перетёк в бесконечное Ярославское шоссе. Сразу за Мытищами свернули направо, на ничем не примечательную дорогу. Эта пустынная дорога, обрамлённая пушистыми сторожевыми елями, вскоре упёрлась в бетонный забор с зелёными воротами, на которых гордо красовались красные армейские звёзды.

Хищный зрачок камеры слежения смотрел прямо в лобовое стекло. Прошло несколько секунд, но ворота так и не сдвинулись с места. Зато открылась маленькая железная дверь в стене и показался высокий человек в защитной форме с погонами капитана и в мерлушковой, не по чину, серебристой ушанке.

Начальник охраны Смолковского, лицом и манерами неуловимо напоминавший главного охранника страны и Президента, обернулся с переднего сиденья к хозяину. Тот кивнул, не поднимая глаз. Начальник охраны вышел и отправился на переговоры к капитану. Через минуту вернулся:

– Михаил Ефимович! Дальше они пропускают только вас. Может…

– Лучше успокойте своих бойцов, – мягко оборвал его Смолковский. Из машины сопровождения пока никто не вышел, но дверцы её уже распахнулись. – Я сам.

Начальник охраны рявкнул в рацию, и двери джипа мгновенно захлопнулись.

Смолковский накинул зелёное кашемировое пальто и, брезгливо морщась, ступил узким блестящим ботинком на грязноватую утрамбованную дорогу.

При его приближении военный коротко взял под козырёк:

– Капитан Пичугин. Мне приказано вас сопровождать.

– Сопровождайте, если приказано, – негромко ответил Смолковский.

Сразу за воротами их ждал обычный армейский «уазик» с брезентовой крышей. Смолковский сделал вид, что принимает всё, как должное, и легко вскочил на высокую подножку, подхватив полу длинного пальто. Из будки охраны на него смотрели чьи–то любопытные глаза. Он улыбнулся глазам открыто и дружелюбно, как обыкновенно улыбался телекамерам.

По заснеженному лесу проехали ещё километра три. Казалось, конца не будет этой дороге. Всё–таки остановились – на круглой утоптанной площадке, на краю которой возвышалась одинокая бетонная будка. Толстенная бронированная дверь медленно открылась. На пороге прибывших встретил очередной капитан.

Так, в виде бутерброда – капитан снизу, капитан сверху, посередине Смолковский – они и начали спускаться в бункер по крутым бетонным ступенькам. Было абсолютно тихо, только звук шагов гулко отдавался под сводами и где–то, очень далеко, что–то капало.

На каждой «лестничной площадке», откуда в стороны разбегались бесконечные коридоры, их встречал встававший по стойке «смирно» безмолвный лейтенант.

На шестом лейтенанте они свернули направо, в коридор, по потолку которого тянулись аккуратно выкрашенные серой краской трубы и толстые пучки кабелей. Через равные промежутки то справа, то слева возникали запертые железные двери с порядковыми номерами. Нумерация шла по нарастающей.

– Здесь, говорят, расстреляли товарища Берию, – подал голос «задний» капитан, Пичугин, возле двери под номером шестьсот шесть. Смолковский промолчал и передёрнул плечами: однако у них здесь прохладно. И всё же нашёл в себе силы усмехнуться. Правда, про себя: по логике вещей здесь, на этом этаже, вполне уместной была бы дверь с номером «666», числом зверя.

Остановились они у двери и вовсе без номера, зато отделанной дубовыми панелями, точно такими же, как в Сенатском здании Кремля до глобального «новорусского» ремонта. Да, видимо, это и был один из многочисленных кусков Кремля, этакая метастаза на случай, не иначе как ядерной войны.

– Прошу, – «передний» капитан пропустил Смолковского вперёд. Дверь за спиной Михаила Ефимовича сама собой закрылась. Следующую, уже обычную дубовую дверь, ему пришлось открывать самому.

За нею оказался вполне просторный аскетичный кабинет с длинным столом для заседаний, похожий на натурную декорацию к фильму о Великой Отечественной. Лишь серебристый сейф, да чучело чёрного ворона на нём немного выбивались из подчёркнуто скромного стиля тоталитарного минимализма. Именно в таких кабинетах Вождь, отец народов, попыхивая трубкой, проводил заседания со своими маршалами и генералами.

Вождя не наблюдалось. Зато генералы присутствовали. Лысый и волосатый. Оба двое давно и хорошо были знакомы Михаилу Ефимовичу.

Во главе стола восседал генерал–полковник Морозов Юрий Иванович, среди особо и не особо приближённых известный под ласковой кличкой Монстр Иванович. По правую его руку кресло занимал Фёдор Ильич Покусаев, генерал–лейтенант, числившийся по военному ведомству – в отличие от Морозова, честного гэбиста. Монстр Иванович имел кабинет не только здесь, на шестом подземном, но и на четвертом обыкновенном этаже главного лубянского здания.

– Ну, здравствуй, Миша, принес? Присаживайся, – пророкотал Монстр Иванович, не выпуская изо рта папиросу. Курил он исключительно вонючий «Беломор», не иначе как из мизантропических соображений. От вечной беломорины в густой белоснежной шевелюре генерала образовалась несмываемая жёлтая прядь, а указательный и большой пальцы правой руки навеки приобрели пергаментный оттенок.

Смолковский едва сдержался, чтобы не закашляться. Из папки он достал лист бумаги и протянул его Морозову.

– Фёдор Ильич, посмотри, ты ж у нас главный бухгалтер, – генерал–полковник переадресовал бумагу генерал–лейтенанту.

Покусаев готовно кивнул, шевеля усами. Его пышные будёновские усы с лихвой компенсировали вызывающую, абсолютную пустыню на макушке.

Он внимательно просмотрел текст, сверяя столбики цифр с собственными выкладками в кожаной тетради. Зловещая тишина нарушалась лишь скрежетом ногтя Покусаева, отмечавшего, в унисон с кивком головы, каждую проверенную запись.

– Всё в порядке, товарищ генерал–полковник! – почти удивлённо констатировал факт Покусаев.

– Молодец, Миша, – Монстр Иванович пристально посмотрел в глаза Смолковскому. Тот едва заметно, краешками губ, позволил себе улыбнуться. – Исправился. Но больше не играй со мной в кошки–мышки. Я тебя всё равно сожру. Без последнего китайского предупреждения.

Монстр Иванович оглушительно захохотал, показывая роскошные, крепко вставленные зубы, которым и впрямь было под силу перемолоть с хрустом самого твердокаменного олигарха.

– И вот ещё, – Монстр Иванович стал серьёзным и закурил новую «беломорину», – все активы отныне остаются у нас. В стране, – уточнил он. – Россию, понимаешь, поднимать надо! Такая теперь установка. На самом верху, – он многозначительно ткнул прокуренным пальцем в дубовый потолок. – Да и контролировать всех вас будет полегче, правильно, Фёдор Ильич?

Покусаев согласно блеснул лысиной, но заговорил о своём, бухгалтерском:

– Залоговый аукцион по «Севернефти» назначен на пятнадцатое февраля. Конкурентов не будет. Тебе – готовность номер один.

– Давно готов, – радостно отрапортовал Смолковский. Ради столь щедрого подарка можно было и не в такие подземелья спуститься.

– Но помни, Миша, великую истину, – несколько охладил его видимую радость Монстр Иванович, – незаменимых, Миша, у нас нет! И не забывай, кому ты всем в этой жизни обязан. Можем ведь и взад родить! – с предельной лаской во взоре Монстр Иванович улыбнулся, вновь обнажая свои великолепные зубы.

Между собой они с Покусаевым подобные плановые мероприятия с вызовом «на ковёр» называли «воспитанием олигархов». Чтоб знали, кто в стране настоящий хозяин!

Смолковский криво улыбнулся, понимая, что аудиенция закончена. Он поднялся, коротко кивнул и, забрав папку, направился к двери.

– Кто не р-работает, тот не р-работает! – остановил его уже на пороге вздорный картавый голос. Смолковский вздрогнул и резко обернулся: за спинами двух генералов, на серебристом сейфе восседал только что проснувшийся и страшно довольный собой чёрный ворон. Он жёлтым глазом подозрительно и недружелюбно косил на Смолковского.

– Молчать, скотина! – приказал животному Монстр Иванович.

– Пр–рошёл на хер-р! – огрызнулся ворон, не то отвечая генералу, не то напутствуя Смолковского.

***

Производственное совещание проводили прямо в машине, по дороге к рынку. Страсти кипели, атмосфера накалялась. Даже мотор Нуровой тачки почихивал и подвывал, будто тоже нервничал и сквозь зубы матерился. Уже проскочили Садовое и храм в Хамовниках. Справа и слева проплывали многоэтажные громадины Комсомольского проспекта.

Ну не могло такого быть, просто не могло! С самого Нового года вдруг заметно снизилась выручка, хотя должно было быть ровно наоборот. Да и морозы как раз вдарили. Неужели народ успел экипироваться под завязку ещё в начале сезона? Ведь с конца ноября и весь декабрь дела шли просто на ура. С ходу мели всё – ушанки детские и взрослые, заячьи и ондатровые, женские шляпки и мужские пирожки из каракуля, которые вдруг снова вошли в моду. Особенно же хорошо брали фуражки, отороченные щипаной норкой. Эта новая модель – а ля французский полицейский – шла к любой, хоть к интеллигентной, хоть к наглой морде. Даже пижон Лёвка щеголял сейчас в такой. Отчасти рекламы ради, но больше для удовольствия.

И вот именно продажа этих самых фуражек рухнула прямо–таки в одночасье. Это было загадкой почище бинома Ньютона. Причём проруха вышла только в одном, отдельно взятом магазинчике. Самом ходовом, самом прибыльном, в том, что на ярмарке в Лужниках.

Лёвка рвал и метал, по привычке пытаясь найти хоть какого–то козла отпущения. Козла не обнаруживалось. Гоша послал его сразу:

– Лёва! Маркетингом и рекламой занимаешься ты. С себя и спрашивай.

С себя спрашивать Лёвке не хотелось. На Нура тоже особо не наедешь. Его дело – работать с поставщиками. Катя, та вообще последнее время занималась исключительно теорией, переключившись с внутреннего строения животных на их одёжку. Биолог, блин. Эксперт шкурный.

Когда подъехали к Луже, Гоша родил план.

– Сейчас, Нур, ты садишься на телефон. Пробиваешь всё по поставщикам. Не завышают ли нам цены, не сбрасывают ли на стороны товар по дешёвке.

Нур кивнул. Он уже знал, куда звонить в первую очередь. Была у него своя маленькая, но агентурная сеть. Сеточка.

– Ты, Лёва, – Гоша серьезно посмотрел на Лёвку. – Прекрати грызть ногти! – приказал он. – Ты продумываешь и просчитываешь, во что нам обойдётся короткая, но эффективная рекламная кампания.

– Сид, а может лучше повоюем? – Лёвка уже не грыз ногти, а перезаряжал в руках виртуальный «калашников».

– В смысле? – Гоша заинтересованно ухмыльнулся.

– В серьезной науке это называется конкурентное позиционирование, – заважничал Лёвка. – Подорвать авторитет противника – это почти выиграть. Наймём актёров. Из ГИТИСа.

– Ладно, – подытожил Гоша. – Вы работайте по конкурентам, а я пообщаюсь с бухгалтерскими книгами. Есть пара идеек…

Автомобильная летучка завершилась. Припарковались у входа на Лужниковский рынок, под железнодорожной эстакадой. Над чашей стадиона клубился то ли туман, то ли пар, будто в ней подогревали какое–то чудовищное варево.

– Ты прикинь, – вылезая из машины, разорялся Лёвка, – приходят они и хорошо поставленными голосами начинают спектакль. Одни скандалят громко в магазинах и у лотков, другие тихо и внятно разносят слухи, жалуясь всем подряд и наглядно демонстрируют изъяны товара. А в товаре – дыры и пролежни! – Лёвка воодушевился до крайности. Руки его так и мелькали, норовя задеть автомобиль, Гошу, дерево, в общем, что подвернётся. – А ещё хорошо бы червячков добавить! Помнишь, как у Эйзенштейна в «Потёмкине»? Мясо с червяками! Да сюжет во «Времечко»!

– Стоп! Стоп! Стоп! – Гоша махнул ладонью перед самым Лёвкиным носом. – Успокойся, родной! С твоими червяками ты и нашего покупателя в гроб вгонишь.

– Блин! – расстроился Лёвка. Но мгновенно воодушевился вновь: – Тогда предлагаю проект «Вонючка»! Супер! – он прямо задыхался от нетерпения. – Сид, мы нанимаем ребят из циркового. Они ходят и дихлофосом потихоньку все не наши шапочные лотки обрабатывают. А уже ребята из театрального пускают большую мульку, что на тех лотках торгуют шапками из скунсов! Которые в Америке запретили, а к нам огромную партию по дешевке скинули. А в нашем магазине – пахнет лилиями! Вау! Белыми! С голубыми прожилками.

– Прикольно, – на этот раз согласился Гоша, глубоко вдыхая свежий морозный воздух. Скунсами пока не пахло. – Ты думай, думай, Вау, мы на верном пути! Эй, Нур, ты где там?

Нур отстал, застревая возле каждой торговой точки. Он с умным видом и абсолютно невозмутимым лицом проводил над нехитрым товаром какой–то штукой наподобие шариковой ручки, только толстенькой и с маленьким продолговатым экранчиком. На экранчике мелькали красненькие цифирьки.

– Ты что, сынок? – испуганно отшатнулась от Нура благообразная бабуля с гирляндой серых домовязанных носков.

– Уровень радиации замеряем, – объяснил Нур. – По специальному распоряжению Лужкова.

– Нур, кончай дурью маяться, – смеясь, крикнул Гоша. – Чего он там бабок пугает? – обернулся он к Лёвке. Но тот его не слушал – идеи бурлили в его голове, как харчо в скороварке.

Гоша остановился, поджидая Нура. Тот, наконец, оторвался от странного занятия, доставлявшего ему явное удовольствие. В этой части Лужи торговали в основном безо всяких лицензий и разрешений. Оттого и были коробейники пугливы, как дикие кролики.

– Видал, какую машинку мне племянник привез? – похвастался Нур, из руки показывая приборчик. – Из Японии, между прочим.

– Какой племянник? Семнадцатиюродный? – традиционно съехидничал Лёвка.

– На сей раз всего лишь четырнадцати, – уточнил Нур. – Это, к вашему сведению, индивидуальный дозиметр. Такой вот прибор каждый уважающий себя японец в кармане носит, – объяснил он для совсем уж непонятливых, глядя на показания приборчика. – В нашей Луже всё пределах нормы, – деловито подытожил он, резким движением отбрасывая назад сбившуюся прядь длинных волос. Шапок он не носил принципиально. В крайних случаях лыжно–спортивные, но уж никак не меховые.

Дальнейшая инспекция пошла куда как веселее. Даже Гоша, не говоря уж о мгновенно увлекающемся Лёвке, вошёл в раж. Они перемеряли радиацию у всех носочных бабушек и примеривались уже к тёткам с кофточками, когда заметили случайно затесавшегося в промышленные ряды мужичка в высоких валенках на резиновом ходу.

Мужичок торговал грязно–зелёными, цвета ношеных долларов раками. Раки угрюмо норовили цапнуть корявой клешнёй мудрёный аппаратик, но, по мнению господина Гейгера, сами были в полном экологическом порядке. Пьяноватый мужичок, распространяя неземные ароматы многодневного перегара, страшно обрадовался, когда узнал о высоком качестве своего товара. А когда Лёвка купил товар оптом, вместе с полосатым пакетом, мужичок смог вымолвить лишь сакраментальное, российское:

– Бля…

– Зачем они тебе? Конкурентам в шапки подкидывать? – поинтересовался Гоша.

– Проект «Капкан», – улыбнулся Нур.

– Вечером сварим. Празднуем же у тебя? – Лёвка обернулся к Нуру, одновременно отслеживая, чтобы раки резвились в пределах пакета. Но те, вялые, зимние, лишь шевелили усами. – Смотри–ка, Нур, а усы у них погуще твоих будут!

Они веселились, как щенки, впервые выпущенные на свободу. За это и любил Гоша своих друзей – за пылкую непосредственность и неистребимую жизнерадостность. Он наблюдал за ними чуть снисходительно, как старший, или, если угодно – как вожак стаи. Наблюдал внимательно, по–отечески.

Но кто–то, кажется, наблюдал и за ним. Гоша прямо затылком почувствовал чей–то взгляд. Секунду помедлив, он резко обернулся. Его собственный взгляд упёрся в ленинские коленки. Никого иного, кроме огромного, выкрашенного серебряной краской вождя на фоне большой спортивной арены не наблюдалось. А сам Ильич взирал куда–то в небо пустыми глазницами. И всё же Гоша голову бы на отсечение дал, что кто–то на него только что смотрел. Пристально и недобро.

Если кажется, перекрестись, вспомнил он присказку, но креститься не стал. Лишь усмехнулся и ускорил шаги.

По правую ленинскую руку как раз и располагалось их детище, предмет заботы, стыда и гордости. С заботой все было ясно – бизнес он и есть бизнес, хоть большой, хоть малый. С альянсом стыда и гордости все обстояло несколько сложнее, но тоже вполне объяснимо.

С одной стороны, люди с их образованием – всё ж‑таки лучшие столичные вузы! – могли бы изобрести дело и попрестижнее, нежели торговля шапками на рынке, пусть и самом крупном в стране, Лужниковском. С другой же стороны, бизнес вполне успешно развивался, что давало гордую надежду когда–нибудь с него соскочить и заняться чем–нибудь посолиднее. Ну, например, нефтью. Об этом несметном и нереальном клондайке любил помечтать в минуты радужного отдохновения Лёвка. Остальные лишь пожимали плечами: уж куда–куда, а к этой кормушке точно не подлезешь. Даже чтобы встать в очередь к скважине, уже своя очередь в пару миллионов человек топчется, с ноги на ногу переминается.

Так что пока оставались шапки, которые, к тому же, вдруг взбунтовались и перестали как должно доиться, то есть продаваться. И это в самое преддверие Старого Нового года! Разгар шапочного разбора!

Вполне пристойный алюминиево–стеклянный павильон с мигающей вывеской «Царь–шапка» и узнаваемым абрисом Царь–колокола, увенчанного шапкой–мономахой, располагался на очень бойком и солидном месте.

Лёвка, толкнув дверь плечом, вошел в магазин первым.

Увидев, что пришли хозяева, притом практически в полном составе, девчонки–продавщицы, рыженькая и толстенькая, мгновенно выдали светски–приторные улыбки и подскочили к полкам, имитируя бурную деятельность. Было ещё очень рано – магазин открылся всего десять минут назад, и покупателей пока не было. Обычно массовый клёв начинался часиков с одиннадцати.

– Здравствуйте, – поздоровался и Гоша с Оксанами.

Оксанки, как Гоша скопом называл всех своих продавщиц, приехали в хлебную Москву на поиски заработка и, если повезёт, мужей. Гоша прекрасно знал цену всем их умильным гримаскам и глазкам. Даже Лёвка, и тот не поддавался откровенным намёкам подчиненных, лишь изредка снисходя до шлепка по круглой упругой заднице очередной Оксанки.

– Здрасьте, Георгий Валентинович, здрасьте, Лев Викторович, здрасьте, Нурмухамет Нурмухаметович! – суетливо заверещали Оксанки.

Рыженькая уже подметала щеточкой прилавок, а толстушка усердно полировала зеркало.

– Лина Васильевна здесь? – Гоше не терпелось углубиться в бухгалтерские книги.