Текст книги "Юность олигархов"

Автор книги: Павел Генералов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

В-третьих, скрысятничал Котов. Не успело тело Пекаря, можно сказать, остыть, как котяра прибрал к рукам тульскую ликёрку. Об этом Пекарь узнал, прибыв нынче утром в свой подольский офис на улице Комсомольской. Притом Котов, этот сукин кот, загрёб жар чужими руками, через подставную фирму «Царь».

Про «Царя» и «царей» Пекарь всё выяснил через своих людей в налоговой. Обычные коммерсанты, не из крупных. Оптово–розничная торговля ширпотребом. Несколько печатных изданий. Игротеки в Лужниках. В общем, мелочь. Но встретиться и в глаза посмотреть со значением не помешает. Пусть преподнесут ему купленный заводик как подарок на второе рождение.

И заверните, пожалуйста, – ухмыльнулся Пекарь.

– Ты что–то сказал? – спросила Настя, которая по–хозяйски устроилась в глубоком кожаном кресле и меланхолично красила ногти. И, не слушая ответа, капризно спросила: – А когда мы обедать едем? Между прочим, я кушать хочу.

– Потерпи, – осадил Пекарь подругу. – Сначала дело надо сделать.

С «царями» он забил стрелку на четыре. На берегу пруда возле Новодевичьего.

Он давно хотел повести Настю в грузинский ресторан на Пироговке, а это было совсем рядом. Так всё и срослось.

– Будешь моим телохранителем, – объяснил он глядевшей на него широко открытыми глазами Насте. Та послушно закивала, будто приняла его шутку за чистую монету.

***

Лёвку с собой не взяли. Он остался грызть ногти в офисе.

Котов держался всё время на полшага позади Гоши и Нура. Он трусил настолько явно, что Гоша даже развеселился:

– Ты что, специально в белую рубашку вырядился? Чтоб не промахнулись? – обернулся он к Стасу.

– Отстань! – пробурчал тот. Но шагу не прибавил.

– Это он? – спросил Нур, не оборачиваясь. В дальнем конце аллеи показалась приземистая фигура в тёмном костюме.

– Он, – пересохшими губами прошелестел Стас.

– Он что, без охраны? – удивился Гоша.

– Джип за кустами стоит, – Нур цепким взглядом оценил обстановку. – А вон и наши подкатили.

– Тогда я спокоен. Абсолютно спокоен.

Гоша не лукавил. Вряд ли Пекарь мог их воспринимать всерьёз и рассматривать эту деловую встречу как настоящую бандитскую стрелку. Не теми они были фигурами, чтобы ради них кто–то затеял стрельбу в четыре часа дня практически в центре Москвы. Просто на понт берёт дядя Пекарь. В это очень хотелось верить.

Когда они сошлись ровно у пятой скамейки от начала аллеи, как и было оговорено, Пекарь остановился и, сложив руки на груди, хмуро улыбнулся:

– Ну, цари, поцарствовали своё?

– Николай Петрович, я ж не знал! Я хотел… – прорезался неожиданно тонкий голос Котова. Он, боясь поднять глаза на Пекаря, посмотрел на его ноги и вздрогнул. На Пекаре были ботинки из крокодиловой кожи – точно такие, как на обгорелом трупе, который и сбил его с панталыку.

– А ты, гнида, вообще молчи, когда здесь люди разговаривают, – отрезал Пекарь. Он внимательно, исподлобья, разглядывал Гошу, сразу угадав в нём главного. А ничего парень, нормально держится. Или просто не понимает, куда влип?

Гоша как будто услышал его мысли:

– Итак, Николай Петрович, мы понимаем, что влезли на чужую территорию. Это моя вина. Я должен был проследить за чистотой сделки.

– Чего ж не проследил?

– Не успел. Ну, да это мои проблемы. Как мы будем выходить из этой ситуации?

– Как выходить? Как и входили. Завод – мой, деньги ваши, считайте, что на баб спустили или в казино. Это уж как вам больше нравится, – Пекарь многозначительно оглянулся на джип. – И я к вам претензий, считайте, что не имею. Считайте, вам повезло. В последний раз, – его взгляд холодно скользнул по их лицам.

– А, может быть…

– Нет, парень, никаких может быть. Здесь условия ставлю я.

– Да я не про то… – Гоша замялся.

– Говори, говори, – подбодрил Пекарь. Он чувствовал себя большим добрым дядюшкой.

– Раз мы вложили средства, не зная, так сказать, о том, что вы, слава богу, живы и здоровы, могли бы мы рассчитывать на возвращение наших денег хотя бы в виде процентов с будущих доходов? Все документы, естественно, прямо сегодня переоформим на вас или любую указанную вами фирму.

Гоша честными глазами смотрел на Пекаря, надеясь только на одно. На то, что на все его предложения Пекарь, чувствуя себя полным хозяином положения, ответит отрицательно. Пекарь нахмурился:

– Нет, пацаны, по–другому всё будет. Никаких процентов. Вся ваша доля уйдёт в налоги. Так как, и запомните это хорошенько, я на бумаге оставлю завод в вашей собственности. Только поставлю своего директора и бухгалтера.

– Но…

– Я сказал. Ваша доля – налоги, моя – прибыль.

Гоша опустил глаза. Чтобы не выдали. Первый его блеф сработал. Ликёро–водочный завод формально оставался собственностью «Царя». А это и было той единственной целью, которой, как он понимал, он сегодня мог добиться. Так сохранялась хоть какая–то возможность когда–нибудь вернуть свои деньги. Кой–какой план уже почти родился в Гошиной мудрой голове.

– А эту суку, – Пекарь кривоватым пальцем указал на Стаса, – вы сами в землю закопаете. В бетон! На дно! К свиньям собачьим! Сами решайте. А мне его отрезанные уши принесёте. Ко дню рождения. Он у меня 17 августа. Ровно через три месяца. Иначе, – он усмехнулся, – я вас самих на ремни порежу. А принесёте, тогда и о процентах поговорим. Как раз дела с ликёркой к этому времени сладятся. Ясно, бакланы?

Самое ужасное в этом чудовищном бреде было то, что Пекарь нисколько не шутил. Он был абсолютно, прям–таки инфернально серьёзен.

– А… – выдавил из себя Гоша. – А… если мы цену за него хорошую дадим? В смысле выкуп?

– Всех твоих денег со всеми твоими потрохами не хватит. А так – чик… и почти в дамки. Те чё, эту суку жалко?

Гоша мельком, через плечо оглянулся на Котова, который не рухнул наземь только потому, что его поддерживал Нур.

– Не в том вопрос. Есть у меня одна идейка.

– Ладно. Сам сказал. Только учти – сюрпризов я не люблю. С того света достану. Сам знаешь, – Пекарь развернулся к ним спиной и, махнув своим маячившим за кустами бойцам, прямо по газону потопал к подъезжавшей машине.

– Стас, – строго сказал Гоша окончательно сбледнувшему с лица Котову, когда Пекаревы джипы исчезли из поля зрения. – Напряги своего папеньку. Мне нужно досье на Пекаря. Полное.

Глава седьмая. Тайна Полторадядьки

15 августа 1998 года

Нюша проснулась поздно, около одиннадцати. Она бы ещё поспала, но бабушка на кухне так гремела кастрюлями, что дальнейшая попытка спать грозила обернуться утренним кошмаром.

– Ба! Чего так гремишь? – Нюша вышла в коридор и замерла перед зеркалом. А что? Вполне даже ничего. Она лукавила – изображение в зеркале ей очень и очень нравилось. Лето выдалось на славу и она, не выезжая дальше кольцевой, загорела почти как на юге. Впрочем, сегодня они с Нуром решили поехать на Десну. Словить последний летний кайф – до середины августа подмосковные речки были почти как море. Узенькое такое море с глинистым дном.

– Блинчики будешь? – спросила бабушка из кухни.

– Буду! – крикнула Нюша.

– Анюта, я тебя спрашиваю, будешь блинчики? – бабуля выползла в коридор.

– Буду! Буду! – закричала Нюша своему отражению.

– Не кричи, я всё слышу, – обиделась бабушка.

Наскоро метнув в себя пару блинов с вишнёвым джемом, Нюша вновь застыла перед зеркалом. Ей предстояло решить очень сложную проблему: как краситься и краситься ли вообще. С одной стороны, они ехали на пляж. С другой, сначала она должна была заскочить за Нуром в спортзал, где тот тренировал своих каратистов.

Слегка подведя брови серебристым карандашом и пару раз махнув щёточкой с тушью, она решила на этом остановиться. На купальник она натянула короткую чёрную футболку с красным кругом в районе живота и голубые джинсы. Всё, к вылету готова.

Её роман с Нуром не просто затянулся, но и вышел из берегов. Она сама от себя не ожидала, что способна на такие бурные чувства. Это было чистой авантюрой – соблазнение скромного татарского мальчика Нура.

Просто так получилось. Настырный Котов, исправно в последний год делавший ей предложение руки и сердца с регулярностью в две недели, отвадил от неё всех её поклонников. А она ещё со школы привыкла, что вокруг её прекрасных ног крутится несколько разного калибра мужичков.

А в тот вечер и вовсе совпало: выброс адреналина, красное вино, интим, наив и уют… Ну, и немного чисто спортивного азарта. Нур сам виноват – всё время распространялся, что женится только на татарке. Средневековье какое–то. Посмотрим ещё, на какой такой татарке женится её возлюбленный.

Когда он стал для неё не просто другом и классным любовником, а именно что любимым? Нюша не могла ответить на этот вопрос. Да и не хотела. Она любила впервые в жизни. Если, конечно, не считать Руслана Волкова, в которого она по уши была влюблена в средней группе детского сада. Вот то была любовь настоящая, иначе отчего Нюша, абсолютно не помня ни лица, ни стати Волкова, знала даже сейчас, в своём солидном возрасте, его имя и фамилию? О память сердца, ты сильней рассудка памяти печальной! Нюша засмеялась своим мыслям, расплачиваясь с таксистом. Тот, молодой парень в бейсболке с таким длинным козырьком, что было непонятно, как он видит дорогу, принял её смех за повод:

– Вы вечером свободны, девушка? – спросил он с надеждой.

Она не ответила, лишь помахала–посемафорила ему красной сумочкой на длинном ремне. Вали–ка ты, парень, работай.

Нур, кажется, ещё не закончил. Из–за двери спортзала неслись уханья, аханья и другие, более восточные «хеканья». Нюша заглянула. О, как прекрасен ты, возлюбленный мой! Нур, собрав волосы в хвостик, одного за другим осторожно укладывал на маты подростков в белых халатах. Или как они там называются? Укладываясь, ребятишки и издавали звуки, которые Нюша слышала на входе.

Увидев Нюшу, Нур оторвался от своего важного занятия и показал Нюше растопыренные ладони. Десять минут, – поняла она. Так и быть, подождём-с.

Она села на скамейку, обитую школьным коричневым дерматином, и задумалась. О чём может думать молодая девушка, только что закончившая институт? О чём думает она, сидя в предбаннике школьного спортзала, из–за дверей которого несутся странные, звериные крики? Ну естественно, о любви.

Он будет только моим, – решила Нюша и потрогала красный круг на футболке. Потому что я люблю его, – сказала она себе и повторила вслух:

– Люблю.

Блин! Сколько раз в её пьесах герои объяснялись друг другу в любви! Но почему она и предположить не могла, как трудно даже просто так, в тишине, ну, относительной тишине, произнести это слово?

– Мой муж, – повторила Нюша и эти слова дались ей куда как легче. Может, всё дело в привычке?

Любовь переполняла её. Скорее, скорее к реке, чтобы хоть немного охладиться. Глупый–глупый Нур! О какой–такой татарке может идти речь, когда вот она, Нюша – здесь и сейчас. И вчера, и сегодня, и завтра. Навсегда.

А может, это вовсе не любовь, а желание собственника? Ну, как у Форсайтов, Сомса и компании? Гнусная мысль, ату её, ату!

Нюша вскочила, встала в стойку, как учил Нур, и сделала резкий выпад вперёд:

– Й–я–а! – и чуть не стукнула по голове неосторожно высунувшегося из зала мальчугана лет десяти.

– Тётенька, не скажете, сколько времени? – мальчик с уважением посмотрел на крутую каратистку. Он был очень аккуратненький: аккуратная чёлочка, ровный носик и чёткий, полукругом, синяк под глазом.

Нюша посмотрела на часы:

– Без трёх минут час, – синяк мигнул и исчез за дверью.

До конца тренировки оставалось три минуты. И тогда Нюша, вздохнув, как перед прыжком в пустоту, достала из сумочки упаковку противозачаточных таблеток и выкинула их в мусорную корзину. Прямо на порванную пополам тетрадку, на обложке которой красовались чьи–то крутые школьные отметки: 3; 3; 2.

***

Как хорошо в Москве в августе! Все в отпусках и почти нет пробок. А уж жару и пыль можно как–то и перенести, особенно если у тебя всё в порядке и настроение зашкаливает на отметке «ясно–прекрасно», как стрелка в барометре.

По Комсомольскому Гоша катил медленно, хотя можно было вовсю жать на газ. Но ему совсем не хотелось сейчас никуда торопиться. Он поглядывал по сторонам: на девчонок в коротких юбках, на молодых мамаш, толкающих перед собой коляски, на деревья, ещё зеленые, но уже какие–то усталые. Скоро осень – за окнами август.

Надо бы ребят на шашлыки вытащить, – думал Гоша. – А то сидим барсуками по своим норам да офисам, скоро вообще будем по факсу общаться.

Гоше вдруг жутко захотелось курить. Невиданное дело! Курил он так редко, что не помнил, когда брал сигарету в последний раз. Точно, пора на шашлыки.

Гоша притормозил у «Фрунзенской» и вышел к киоску. Покупая сигареты, он услышал за спиной громкий смех. Он обернулся – две девчонки, похоже, школьницы кисли от смеха над бутылкой газировки. Та, обалдев от долгого томления, окатила их с ног до головы сладкой оранжевой жидкостью.

Но закурить Гоша так и не успел. У спуска в подземный переход он увидел смутно знакомого человека, толкавшего перед собой инвалидную коляску. В коляске, сильно склонив голову набок, сидела, точнее, полулежала рыженькая длинноволосая девочка лет двенадцати. Скрюченными ручками, словно изломанными в запястьях, она держалась за поручни кресла. Ноги её были укутаны оранжевым пледом.

Сделав ещё несколько шагов, Гоша понял, что человеком с инвалидной коляской был старший сержант Полторадядько. Без привычной формы его и вправду было узнать не так–то просто. Он как раз развернул кресло с девочкой и стал, оглядываясь через плечо, пятился к съезду в подземный переход. Съезд был довольно крут для столь тяжелого приспособления, как старая инвалидная коляска, и Полторадядько двигался медленно и осторожно. Но вот, наконец, его голова исчезла за парапетом перехода. Девочка же как раз повернула голову и её взгляд встретился с Гошиным взглядом. Даже с расстояния трёх шагов было видно, что у неё пронзительно голубые красивые глаза. Она даже улыбнулась, но жалкой кривой улыбкой.

Церебральный паралич – поставил Гоша очевидный диагноз.

Больше не раздумывая, Гоша рванул в переход, выбросив так и не закуренную сигарету.

– Давай, помогу, старший сержант, – сказал он Полторадядьке, взявшись за изгиб ручки кресла. Его рука коснулась руки девочки. – Привет, – кивнул ей Гоша.

Та попробовала обернуться на Полторадядьку, но у неё не получилось. Она скривила личико и что–то пробормотала.

Они аккуратно скатили коляску в переход. Потом молча пошли до противоположного выхода. Девочка вновь что–то сказала.

– Это мой знакомый, – ответил ей Полторадядько. – Ты ей понравился, – объяснил он Гоше. – Она говорит, что ты красивый.

– Спасибо, а как тебя зовут? – Гоша склонился над девочкой, пытаясь разобрать ответ.

– Мила, – перевёл Полторадядько. – Мы в поликлинику едем, на процедуры, – объяснил он Гоше.

С Полторадядькой они поняли друг друга без слов. Сержант поудобнее взялся за ручки, а Гоша подхватил коляску снизу и они вдвоём вынесли Милу вверх по ступенькам.

– Спасибо, помог, – Полторадядько отёр пот со лба. – Для таких как мы у нас в стране всё плохо приспособлено.

– Давай, я вас провожу, – предложил Гоша и девочка радостно закивала. – Дочка? – спросил он просто для того, чтобы поддержать разговор.

– Дочка, – улыбнулся Полторадядько и улыбка преобразила его обычно насупленное лицо.

…Мила была долгожданным ребёнком. Володя Полторадядько женился рано, сразу после школы. Он уже в четвёртом классе раз и навсегда решил, что женится на весёлой рыжей Наташке. И Наташка тоже это знала. Родные уговаривали, мол, жениться надо после армии, мало ли что, но Полторадядько своих решений не менял. Не такие у него были принципы. Наташка ждала его из армии, окончив за это время медицинский техникум. Зажили совсем неплохо – Володька сразу после службы пошёл в милицию, они даже успели получить бесплатную квартиру от государства. Тогда оно ещё заботилось о тех, кто охраняет покой граждан.

Одно было плохо – никак у них с Наташкой не получалось родить ребёночка. Каждый год она ложилась на сохранение, но не вынашивала больше, чем до пяти месяцев. Она оставалась рыжей, но почему–то перестала быть весёлой. Лишь после пары бутылок пива становилась прежней хохотушкой. Но Полторадядько знал – у них обязательно будет ребёнок. Дочка, с такими же рыжими волосами и голубыми глазами, как у любимой Наташки.

И всё опять–таки вышло по Володькиному. Ну и что, что этого пришлось ждать десять лет? Девочка родилась восьмимесячной. Узнав о рождении дочери, Полторадядько напился в хлам – в роддом всё равно его не пускали. Счастье отцовства едва не стоило ему службы. В честь рождения Милы пьяный Полторадядько чуть было не устроил уличный фейерверк из табельного оружия. Благо, коллеги пили не столь отчаянно и отобрали у Володи пистолет.

Он узнал о том, что Мила больна, накануне её выписки.

– Церебральный паралич неизлечим, и будет прогрессировать с каждым годом, – объяснял ему с сочувствием пожилой завотделением. – Вы с женой ещё молодые, у вас будут другие дети, так что, – он вздохнул, – можете оформить отказ. Так многие пары делают.

– Какой отказ? – не понял Полторадядько.

– Ну, сдать девочку в Дом ребёнка, – терпеливо сказал доктор, потирая виски.

– Ты… – Полторадядько задохнулся, – ты предлагаешь мне отказаться от моего ребёнка?

– Именно, – вздохнул доктор. – Поверьте…

– Да я, я тебя! – Полторадядько полез в кобуру. Но на счастье доктора Полторадядько был в гражданке и кобуры вкупе с пистолетом при нём не было.

– Успокойтесь, папаша, – хладнокровно осадил его врач. За свою многолетнюю практику он и не такого навидался. – Если не будете сдавать, завтра выпишем. Кроме основного диагноза, девочка здорова.

– Она будет здорова! Я найду других врачей! – в запале пообещал Полторадядько скорее самому себе, чем этому грёбаному доктору.

С появлением Милы в их с Наташкой доме поселились счастье, беда и надежда. Наташка была умницей, хотя врачи предупреждали, что и умственное развитие детей с таким диагнозом останавливается к двенадцати–тринадцати годам.

– Значит, она должна закончить школу до тринадцати, – решил Полторадядько. И учителя ходили к ним домой, когда Мила простужалась.

Наташке, чтобы развеселиться, уже нужно было выпить не две, а три бутылки пива.

Всё, что удавалось заработать, шло на лечение. Кого только они не перепробовали: и знахари, и новые отечественные методики. Болезнь сопротивлялась. В десять лет Мила перешла с костылей на инвалидную коляску. А Наташка перешла на портвейн…

– А что наши врачи говорят? – задал Гоша глуповатый вопрос, но он, баловень судьбы, пожалуй, впервые в жизни вот так, лицом к лицу, столкнулся с настоящей бедой. Они уже катили в сторону поликлиники и разговаривали с Полторадядькой – вот удивительно! – как старые друзья.

– Наши? – Полторадядько, презрительно сощурившись, посмотрел на здание поликлиники. – Здесь могут только физиотерапию, мать их! Вот в Израиле, я узнал, лечат. Ну, не в полном объёме, но до нормально уровня. Чтобы хотя бы ходить, а не в коляске. И чтобы говорить.

Мила заволновалась и что–то сказала.

– Говорит, в Израиль лечиться поедет, – пояснил Полторадядько. – Поедем, обязательно, дочка, – успокоил он девочку. – Вот только дороговато, коплю, да пока никак… Ладно, Сидоров, бывай!

Полторадядько протянул Гоше руку. Это была рука друга. Все их прежние стычки, вся их подковёрная война казалась полной фигнёй рядом с этой синеглазой девочкой. Теперь Гоша совсем по–иному воспринимал и все те лужниковские байки, которые ходили о скупости и алчности старшего сержанта. О своём несчастье старший сержант Полторадядько, видимо, не распространялся. Да и кого, на самом деле, волнует чужое горе?

– Слушай, сержант! – внезапно осенило Гошу. – У меня ж газета есть. Давай на твою дочку счёт откроем.

– Какой счёт? – не понял Полторадядько.

– Ну, благотворительный счёт. Дадим объявление: Миле Полторадядько, двенадцати лет…

– Одиннадцать с половиной, – машинально поправил обалдевший Полторадядько.

– Ну да, – согласился Гоша, – требуется срочная операция стоимостью… Сколько стоит операция?

– Штук десять, ну и переезд, содержание… Потом лечение – это уже дороже, – прикинул Полторадядько.

– Ясно. Приходи сегодня ко мне в офис. В гостиницу «Арена», шестой этаж. Принеси фото девочки, ну и… выписку из истории болезни, диагноз там. Как раз в свежий номер «Вестника» усеем дать. Откроем счет. В конце концов, в стране не одни жлобы живут…

– Принесу, что ж не принести… – пожал плечами Полторадядько: похоже он не слишком–то верил в эту затею. Но кто его знает? – Слушай, – решил он перевести разговор на другую тему, – а что ты совсем в Луже не появляешься?

– Да так, всё больше другие дела заморачивают. Как там у вас?

– Да нормально, как всегда. Вот только… мальчишку этого… как его? Красную шапку, знаешь, зарезали? Ещё весной.

– Кто? – выдохнул Гоша.

– Да местные мелкие отморозки. За долги какие–то… Какие у него могли быть долги? – Полторадядько махнул рукой и покатил коляску с Милой ко входу в поликлинику.

Гоша, глядя им вслед, всё же достал сигарету и закурил.

Что? Как? Почему? Он не только не знал ответов, но даже не знал, о чём, собственно, себя спрашивает. До сих пор он жил в каком–то чрезвычайно чистеньком, почти стерильном мире. Там всё было красиво и немного прикольно, несмотря даже на некоторые периодические обломы. Сегодня же он прямо нутром почувствовал, что есть ещё другой, параллельный мир, с которым он прежде практически не пересекался. В том мире болели дети и не было денег на их лечение, там могли убить ни за что ни про что. Тоже мне, Робин Гуд хренов! Надо было Антошку к делу какому–нибудь пристроить. А он ведь просто забыл про него, напрочь забыл! Идиот!

Голова от глубокой затяжки немного закружилась, и Гоша, прикрыв ладонью глаза, прямо как наяву увидел перед собой глаза Красной Шапки. Тот смотрел на него, не мигая, но взгляд его с каждым мгновением удалялся, пока совсем не растаял в зеленовато–серой дымке. На этом сером фоне вдруг, как на полароидном фото проявились голубые глаза Милы в обрамлении бледного личика и рыжих волос…

Бросив так и недокуренную сигарету, Гоша быстрым шагом поспешил в сторону Комсомольского. Он знал, что должен сделать для этой девочки. Хотя бы ради Антошки, которому помочь не сможет уже никогда.

***

На сердце у Кати Чайкиной было неспокойно. Даже здесь, на природе, она думала бесконечные свои думы. Она сидела на брёвнышке в Битцевском лесопарке, подставив лицо ласковым лучам последнего летнего солнца. Рядом, готовно отвечая солнцу металлическими бликами, лежал велосипед.

Две думы омрачали Катино хорошенькое личико, под маской которого скрывался мужественный лик бизнес–леди.

Одна боль, что всегда была с собой – это муж, упрямо не желавший хотя бы шевельнуться в сторону желанной славы. За восемь месяцев их совместной жизни долгожданный роман «Бабочка из Чжан – Чжоу» изменился лишь на одно–единственное слово, да и то в названии. Теперь бессмертное творение Воксо Ко называлось «Бабочка из Поднебесной». Сам же Воксо Ко, он же Игорь Скоков, он же муж (объелся груш) Кати Чайкиной весьма прочно поселился в сети. Во всемирной паутине Интернета. Не иначе, вообразил себя мужиком–пауком, дабы лучше, с точки зрения потребителя, изучить психологию бабочек и прочих невинных букашек. Эта дума была практически вечной, а вот вторая…

Это и в самом деле могло стать проблемой. Катя и женской своей интуицией, и трезвым рассудком коммерсанта чувствовала, что с кредитами они могут ой–ёй–ёй как пролететь. Не хуже злополучной фанеры над Парижем. Она настаивала, что кредит на армейский заказ надо брать рублёвый, но Лёвка её просто перекричал:

– Ты знаешь, Кэт, какие они проценты ломят? Мы пока расплатимся – поседеем!

– А если доллар хрюкнется? – не сдавалась Катя.

– Никуда он не денется, у нас вся экономика на Господине Долларе держится! – ржал как конь Лёвка. – Зато процентик–то божеский!

В общем, перекричал её Лёвка. Может, он и был прав – Катя вечно перестраховывалась, предпочитая получить пусть меньшую, зато надёжную прибыль. А Лёвка был авантюрист по жизни. Да, впрочем, и Гоша с Нуром тоже. Именно поэтому решили всё же кредит брать в условных единицах. Может, они и правы. Скоро уже деньги от генерала придут, надо будет их быстро корвертнуть, а там… Надо что–нибудь классное придумать. Может, в кругосветное? Но на кого тогда шапки оставить? Разве что на Воксо Ко? Катя засмеялась, представив Игоря в его очках с толстенными стёклами и манерами интеллигента в семнадцатом колене за бухгалтерскими книгами в «Царь – Шапке». Да от такой перспективки он уйдёт в Интернет уже навсегда и на за какие коврижки не вернётся!

Условные единицы, условный муж, – вздохнула Катя. Всё в этом мире было условно. Кроме, разве что этого классного поля, на краю которого она сейчас сидела. Кроме птичьего гомона и далёкого ржания лошадей. Там, на краю Битцы, жили настоящие лошади. Катя, купив велосипед в начале лета, старалась каждый свободный день приехать к лошадкам с рюкзачком мягкого хлеба и сахара–рафинада. Кстати, велосипеда она купила два – для себя и мужа. Игорь съездил с ней на прогулку только один раз, а после три дня ныл, что у него болит всё тело. Ну вот, о чём бы не думала, всё время возвращается к одному и тому же. Прямо замкнутый круг!

– Девушка, день добрый, можно приземлиться? А то мой конь устал, еле дышит.

Катя подняла глаза – высокий, белобрысый и очень загорелый парень пристраивал свой велосипед рядом с её великом.

– Садитесь, – Катя автоматически подвинулась, хотя сидела посередине длинного бревна и места с обеих сторон было хоть отбавляй, на целую стаю велосипедистов.

– Ничего машинка, – оценил парень её велосипед и представился. – Я – Александр, двадцать пять лет, не женат, москвич, характер нордический. Можно просто Саша, – спохватился он.

Катя засмеялась:

– Екатерина Германовна, – представилась она.

– А чем занимается Екатерина Германовна? Ну, конечно, кроме велоспорта?

– Я – биолог, – Катя решила сообщить свою первую профессию.

– А я – бизнесмен, – гордо сообщил просто Саша.

– Ну? И что же вы бизнесмените? – заинтересовалась Катя.

– А вот как раз этих вот, – Саша похлопал по седлу своего велосипеда, – железных лошадок поставляю. Это летом. А зимой – коньки.

– А-а! – догадалась Катя. – Так вы – спортсмен?

– Точно! Бывший, – уточнил Саша. – Рекордсмен Росии и Европы по велосипедной гонке, – скромно добавил он.

– Ух ты! – восхитилась Катя. Вот он, блеск славы–то! К сожалению, бывшей. К сожалению – потому, что она вдруг поняла, что Саша ей нравится. Высокий, поджарый, мускулы так и ходят под загорелой кожей…

Бог ты мой! Да ведь впервые после знакомства с Игорем она с интересом, притом вполне определённым интересом кокетничает с мужчиной. А это значит только одно: она свободна. И может продолжать свой путь к славе совсем в другой компании.

– Ну что, рекордсмен, наперегонки? – спросила она Сашу, прикидывая, как ей половчее взять фору на старте. – До опушки?

– Давай! – обрадовался он, чуть мешкая подниматься с бревна. – С проигравшего шампанское!

Они примчались к финишу почти одновременно, Катя опередила рекордсмена лишь на полметра. Она оценила джентльменский поступок: сколько усилий пришлось приложить Саше, чтобы иметь честь угостить её шампанским? Бог весть – ведь ездила она ох как средненько.

Домой она вернулась раскрасневшаяся и взбудораженная. Саша уже завтра предлагал заехать за ней на утреннюю велосипедную прогулку. К сожалению, пришлось отказаться. Завтра Гоша объявил всем большой сбор. Сговорились на послезавтра. Если, конечно, не будет грозы.

В виде исключения Игорь был уже на ногах. Удивительное дело – обычно он раньше двух часов дня не вставал, давил мордой подушку до самого обеда.

– Знаешь что, дорогой, – не слушая его, прямо с порога объявила Катя, – мы разводимся.

– Что? – Игорь опешил и снял почему–то мигом запотевшие очки.

– Меня всё это достало, – чуть ли не по слогам отчеканила Катя. – Даю тебе три дня на сборы.

– Но как же так? – Игорь растерянно смотрел на нее близорукими глазами, растерянно хлопая светлыми ресницами.

– Три дня, – безжалостно повторила Катя. – Компьютер можешь забрать с собой.

Игорь снова надел очки и облегчённо вздохнул. Жизнь, кажется, продолжалась.

***

Стас ехал от отца в самом радужном настроении. Может, впервые после той стрелки у Новодевичьего. Стас тогда сразу хотел куда–нибудь свалить из страны. Чтоб ни одна сволочь не сыскала! Гоша отговорил. Не без труда, впрочем. Уж больно опасную игру они затеяли. А вот видишь – не зря. Теперь–то Пекарь как пить дать у них в руках. Подонок, зверюга, мразь.

А папаша всё–таки молодец! Хоть и говнился поначалу: типа, в опасные игры, сынок, играешь, да–де служебная тайна. Тайна, секрет Полишинеля. Он бы эту свою служебную тайну хранил, когда направо–налево торговал с товарищами по секретной службе Её Величества КПСС досье на новых русских. Сбывал поштучно и оптом конкурентам. Причём не только отечественным, но и западным, своим недавним врагам, то есть. Которые вдруг в одночасье стали самыми заклятыми друзьями.

Главное, чтоб менты не тормознули. А то они с отцом почти целую бутылку «армянского» усидели, ещё из старинных папашиных запасов.

Отец сдал, конечно, после смерти матери. Да и от дел совсем отошел. Но он ведь по полной программе отработал, надо признать. В конце концов всё ведь Стасу достанется: и квартира на Ленинском, даже по сегодняшним меркам более, чем пристойная. В крайнем случае, продать можно будет. Перестроив предварительно. Или сдавать за несколько тысяч. Тьфу ты, дурак, типун тебе на мозги, – оборвал он себя. Что ж ты отца–то раньше времени хоронишь? Он ведь ничего мужик. С годами не такой суровый стал, не то, что прежде. Ну, и дачка нехилая на Пахре, тоже не из худших – два этажа плюс один подземный. Собственно, дача уже и была практически только Стасова – отец и раньше–то не особо любил за город выбираться. А сейчас Стас её достраивал по полной программе.

В коричневой кожаной папке на соседнем сиденье лежала папочка с очень даже драгоценными документами. В этой папочке, как в кощеевом яйце, была его, Стасова, жизнь. Хотя билет до Мадрида с открытой датой и паспорт с визой Котов теперь постоянно держал у самого сердца, во внутреннем кармане.

Потихоньку смеркалось. Стас сначала хотел на Октябрьской зарулить на Садовое, но в последний момент решил ехать кружными путём – по Якиманке и Большому Каменному мосту. Уж больно по сердцу был ему державный кремлёвский вид в лучах прятавшегося за дальними домами солнца. Будто входишь в трёшницу, – вспомнил он слова одного модного поэта. Этот вид с Большого Каменного когда–то и впрямь украшал советскую купюру в три рубля.