Текст книги "Последняя инстанция"

Автор книги: Патрисия Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)

* * *

Закончив с осмотром спальни, переходим в другие части дома, которым я почти не уделила внимания, выехав сюда по вызову. Осматриваю аптечку в хозяйской комнате. Обычное дело. Кто и чем снимает телесный дискомфорт способно о многом поведать. Я знаю, кто страдает мигренями, психическими расстройствами, помешан на здоровье. Брэй, к примеру, не брезговала валиумом и ативаном. Я обнаружила с сотню таблеток, которые она высыпала в бутылочки от нуприна и тайленола. У нее нашлось и немного буспара. Брэй нравились седативы, она жаждала обрести утешение.

Следующей мы исследуем гостевую спальню, расположенную дальше по коридору. В эту комнату я еще не заходила, и, что нисколько не удивительно, она нежилая. В ней даже мебели нет, завалена коробками, до которых у хозяйки, как видно, руки так и не дошли.

– У вас нет такого чувства, будто она не собиралась тут надолго задерживаться? – Теперь у Бергер интересная манера разговаривать со мной, точно я работаю с ней в одной следовательской группе. – Обычно, когда тебя назначают на ведущую должность в полицейском управлении, предполагается, что ты там закрепишься как минимум на пару лет. Даже если новая должность для тебя не более чем ступенька в карьерной лестнице.

Осматриваюсь в уборной и замечаю, что туалетной бумаги нет, нет салфеток, даже кусочка мыла. Зато в аптечке обнаружилась кое-что и вправду удивительное.

– Экс-лакс, – торжественно объявляю я. – Да тут никак не меньше десятка упаковок.

В дверях появляется Бергер.

– Ух ты, ничего себе, – говорит она. – Похоже, у нашей тщеславной знакомой были проблемы с пищеварением.

Частенько люди, страдающие волчьим аппетитом, прибегают к помощи слабительного или даже рвотных средств, чтобы освободить желудок после неумеренных трапез. Поднимаю крышку унитаза и обнаруживаю брызги рвотных масс, налипшие под ободком и внутри унитаза. Они красноватого цвета. Видимо, незадолго до смерти Брэй ела пиццу. Теперь припоминаю, что содержимое желудка было чрезвычайно скудно: следы мясного фарша и овощей.

– Если человека вырвало после еды и полчаса-час спустя он умер, как вы думаете, его желудок будет пуст? – Бергер предвосхищает картину, которая уже начинает складываться у меня в голове.

– На стенках желудка останутся следы пищи. – Опускаю крышку. – Желудок никогда полностью не очистить, если только не выпьешь огромное количество воды, чтобы вызвать рвоту. Как при промывании желудка или частом приеме жидкости, когда надо вымыть из организма яд.

Эта комната – грязный, постыдный секрет Брэй. Она находится в дальнем конце дома, вдали от посторонних глаз; никто, кроме хозяйки, сюда не заглядывал, так что можно было не бояться разоблачения. Я порядком наслышана о расстройствах пищеварения и пагубных привычках, поэтому прекрасно знаю, что подобные люди упорно скрывают свой постыдный ритуал от посторонних глаз. И наша красавица всячески старалась, чтобы ни одна живая душа не заподозрила, что она переедает, а потом опорожняет желудок. Возможно, из-за недуга она почти не держала дома еды, а лекарственные препараты помогали устранять нервозность, неизбежно возникающую при любом насилии над организмом.

– Наверное, отчасти поэтому она так торопливо спровадила гостью после того, как они перекусили, – заключает Бергер. – Брэй хотела избавиться от еды и поскорее остаться в одиночестве.

– Как минимум это одна из причин, уж точно, – киваю я. – Она так торопилась побыть наедине с собой и поскорее справить естественные потребности, что все остальное, как нередко бывает в таких случаях, ушло на задний план. И вот она в уборной, а тут заявляется преступник...

– И таким образом она еще более уязвима, – говорит Бергер, снимая на пленку аптечку с экс-лаксом.

– Да уж, меньше всего бедняга думала о неминуемой опасности – тут бы со своими неприятностями разобраться. Ритуал, так сказать.

– Она отвлеклась, голова была занята другим. – Моя спутница с камерой склоняется над унитазом и фотографирует.

– В крайней степени.

– Итак, ей не терпится опорожнить желудок, а тут внезапно посетитель, – воссоздает вероятный ход событий прокурор. – Она выскакивает из уборной, захлопнув за собой дверь, устремляется к парадному входу, решив, что вернулась Андерсон – ведь постучали три раза. Очень вероятно, что Брэй вышла из себя и начала с порога злобно что-то говорить, как вдруг... – Бергер отходит назад, в коридор, плотно сжав губы. – И теперь она мертва.

Она многозначительно умолкает, предоставив мне дорисовать в воображении вероятный исход той встречи, пока мы направляемся в бельевую. Бергер знает, что я, как никто другой, способна вообразить себе весь ужас, который испытала жертва, открыв дверь и увидев, как в дом стрелой метнулось из темноты это адское создание, Шандонне.

Задержавшись в коридоре, прокурор открывает дверцы встроенных шкафов и наконец натыкается на дверь, которая ведет в подсобные помещения. Бельевая-прачечная расположена внизу, в подвале, освещенном голыми лампочками со шнурами-выключателями, и мной овладевает недоброе предчувствие. В этой части дома я тоже впервые. И никогда еще не видела ярко-красного «ягуара», о котором столь наслышана. В этой темной, заваленной всяким барахлом дыре новенькая машина выглядит неуместно. Вот он: на капоте гордо реет символ того, до чего покойная была так жадна, – власти. Помню, с какой злостью Андерсон рявкнула, что она всегда была для Брэй «шестеркой». Сейчас я сильно сомневаюсь, что подруга хоть раз сама отвозила машину на мойку.

Подвальный гараж выглядит примерно так, как, на мой взгляд, и выглядел, когда хозяйка сюда только въехала: темная пыльная коробка из цемента, словно застывшая во времени. Вряд ли Брэй что-то пыталась изменить здесь к лучшему. На стене развешаны инструменты, газонокосилка совсем проржавела от старости. К стене прислонены сменные покрышки. Стиральная машина и сушка уже не новые, и хотя я уверена, что полицейские и в них порылись, следов чужого присутствия не замечаю. Обе машины забиты бельем. Как видно, в свою последнюю стирку Брэй не потрудилась освободить ни машину, ни сушку, и все, что там оставалось – белье, джинсы, полотенца, – безнадежно смято и закисло. Носки, полотенца и спортивная одежда в стиральной машине воды так и не увидели. Вынимаю из барабана фирменную футболку «Спидо».

– Она что, ходила в спортзал? – спрашиваю.

– Хороший вопрос. Даже такой самовлюбленный человек, как она, должен прилагать усилия, чтобы оставаться в форме. – Бергер перебирает вещи в стиральной машине и вытаскивает из общей кучи окровавленные в промежности трусики. – В прямом смысле копаемся в грязном белье, – уныло комментирует она. – Порой чувствуешь себя непрошеным гостем в чужой спальне. Значит, судя по всему, недавно у нее были месячные. Впрочем, погоды это обстоятельство не делает.

– А может, и делает, – отвечаю я. – Тут бабка надвое сказала. То, что у нее возникли проблемы с пищеварением, точно. Да и перепады настроения их и без того переменчивой дружбе с Андерсон не способствовали.

– Забавно все-таки, как такой пустячок может привести к катастрофе. – Бергер оправляет белье обратно в машину. – Однажды мне довелось расследовать интересное дельце. Мужчине срочно приспичило по малой нужде. Он решает свернуть с Бликер-стрит и облегчиться в переулке. Все идет своим чередом, как вдруг мимо проезжает автомобиль и в свете фар несчастный видит прямо перед собой окровавленный труп, на который он, собственно, и отливает. У нашего незадачливого героя инфаркт. Немного погодя патрульный замечает припаркованную в неположенном месте машину, идет разыскивать хозяина и видит мертвого латиноамериканца с множественными колото-резаными ранами. А рядом лежит бездыханный труп пожилого белого с выпавшим из расстегнутой ширинки членом. – Рассказчица подходит к раковине, полощет руки и стряхивает их. – Такой вот расклад. Ну и пришлось же голову поломать, пока разобрались, что к чему.

Глава 27

Осмотр дома Брэй мы закончили уже в половине десятого, и хоть я устала, даже мысль о сне казалась бредом.

Я на взводе. Мозг пылает, как огромный ночной город. Надеюсь, никогда не придется признать, что сотрудничество Бергер пошло мне на пользу. Профессионалка, ничего не упустит. И очень многое держит при себе. Рядом с ней ты постоянно заинтригована, гадаешь, что же будет дальше. Я вкусила запретный плод, выйдя за границы своей непосредственной компетенции, и мне он пришелся по вкусу. Хорошо размять разленившуюся мускулатуру: Бергер не блюдет свято личную территорию, и в то же время с ней безопасно. Может быть, я пытаюсь снискать ее уважение, ведь сейчас позиции мои слабы, а прежде у нее не было возможности так тесно меня наблюдать.

Моя спутница возвращает ключ от дома Эрику Брэю, которому, похоже, ничто уже не интересно; вопросов он не задает и, как видно, только и ждет возможности скорее отсюда уехать.

– Как настроение? – спрашивает меня Бергер, когда мы тоже отъезжаем от дома. – Пока держитесь?

– Держусь, – подтверждаю я.

Она включает верхний свет в салоне и бросает взгляд на пришлепнутый к «торпеде» листок блокнота. Набирает номер на мобильнике, включив громкую связь. Слышится ее собственный голос, приветственная запись, и она набирает код, чтобы проверить, сколько за время нашего отсутствия поступило сообщений. Восемь. Теперь Бергер поднимает трубку, так что содержания записей я не слышу. Странно. Она что, по какой-то причине хотела, чтобы я знала количество звонков? Следующие несколько минут мы едем по моему кварталу молча: она – прижав трубку к уху, я – погрузившись в свои мысли.

Спутница быстро переключается с сообщения на сообщение. Я тоже волынку тянуть не люблю: если запись длинная, я ее просто прерываю. Готова поспорить, эта привычка не чужда и моей новой знакомой. Едем по Салгрейв-роуд через самое сердце Виндзор-фармс, минуя Виргиния-хаус и Эйджкрофт-холл, особняки эпохи Тюдоров. В стародавние времена, когда эта часть города представляла собой одно большое поместье, состоятельная верхушка Ричмонда переправила нынешние памятники архитектуры в город из самой Англии, разобрав их по камню и загрузив в судовые контейнеры.

Приближаемся к сторожевому посту Локгрина, где я обретаюсь. Из будки выходит Рита, и по ее доброжелательной улыбке я делаю вывод, что она уже встречалась и с этим джипом, и с его водителем.

– Здравствуйте, – говорит ей Бергер. – Привезла вам доктора Скарпетта.

Светящееся лицо Риты склоняется к открытому окну. Она рада меня видеть.

– С возвращением. – В ее интонации угадывается облегчение. – Надеюсь, теперь вы к нам окончательно? Не дело здесь без вас. Тишина, будто все вымерло.

– Вернусь утром. – Какая-то на меня нашла неуверенность, граничащая чуть ли не со страхом. Я слышу собственные слова: – С Рождеством тебя, Рита. Похоже, сегодня у всех ночная вахта.

– Никуда не денешься: работа.

Отъезжаю с нелегким сердцем. Это первое Рождество, когда я не сделала хоть маленький подарочек охране. Обычно или хлеб пеку, или еду посылаю тому страдальцу, кому выпало в рождественскую ночь ютиться в тесной будке вместо того, чтобы праздновать дома с семьей.

Я примолкла. Бергер чувствует, что со мной неладно.

– Поделитесь переживаниями. Это очень важно, – тихо говорит она. – Да, тяжело поступиться жизненными принципами. – Едем по улице в сторону реки. – Как же я вас понимаю.

– Из-за убийства каждый думает только о себе, – говорю я.

– Кроме шуток.

– Становится невыносимо больно, и ты злишься на весь свет, – продолжаю я. – Как конченый эгоист. Я делала статистический анализ по нашей базе данных, потребовалось выудить информацию на одну женщину, над которой надругались, а потом убили. Щелкнула по трем сноскам с ее фамилией и обнаружила остальных членов ее семьи: брат умер от передозировки через несколько лет после ее гибели, потом несколькими годами позже отец покончил с собой, а мать погибла в автокатастрофе. Мы в институте серьезно взялись за этот вопрос: выясняем, что происходит с теми, кто пережил смерть близкого человека. Люди разводятся. Становятся наркоманами. Попадают в психиатрические клиники. Теряют работу. Переезжают.

– Жестокость и насилие – та же цепная реакция, – соглашается Бергер.

– Хотите знать, каково мне? Так я скажу: устала быть эгоисткой. Сочельник на дворе, а я ни о ком не позаботилась. Даже про Риту забыла. Уже за полночь, а она все здесь, работает. В несколько смен. Потому что детей кормить надо. Черт, как мне все опостылело. Шандонне уже стольким людям вред причинил. И тем ведь дело не закончится. У нас два из ряда вон выходящих убийства, оба несомненно связаны. Пытки. Иностранные подданные. Оружие и наркотики. В обоих случаях исчезло постельное белье. – Перевожу взгляд на Бергер. – Когда же мы вздохнем спокойно?

Она сворачивает на подъездную дорожку к моему дому – даже не пытается скрыть, что прекрасно осведомлена, где я живу.

– Посмотрим правде в глаза: не скоро.

Как и дом Брэй, мой коттедж утонул в полном мраке: кто-то «любезно» выключил весь свет, в том числе и уличные фонари. Я специально не направляла освещение в стороны, дабы собственность моя не походила на бейсбольную площадку и соседи не слишком переживали. Прожекторы у меня аккуратно спрятаны среди листвы, уставились в землю либо ненавязчиво подвешены под скатами крыши.

Боязно заходить в неприветливый дом. Страшно увидеть, что стало с моим гнездышком после визита Шандонне и работы полицейских, во что превратилось мое личное пространство. Совсем не хочется выбираться из машины. Смотрю в окно, а на душе кошки скребут. Обидно до слез.

– Как настроение? – спрашивает Бергер, выглядывая из окна на особняк.

– Настроение? – горестно вторю я. – Вот уж воистину: «Piu si prende e peggio si mangia». – Вылезаю из машины, яростно хлопнув за собой дверцей.

В вольном переводе эта итальянская пословица гласит: «Чем больше платишь, тем хуже ешь». Предполагается, что сельчане-итальянцы живут тихо и мирно. Не создают себе лишних сложностей. Готовят из свежих продуктов, и никто не вскакивает из-за стола оттого, что нужно срочно куда-нибудь мчаться. Не принято переживать из-за пустяков. Соседи считают мой крепкий надежный дом чуть ли не крепостью, оснащенной всеми известными роду человеческому средствами защиты. А по-моему, то, что я построила, – некая casa colonica [24]24
  Сельский дом (ит.).


[Закрыть], старомодный и изящный жилой фермерский дом из кремово-серого камня самых разных оттенков, с коричневыми ставнями, навевающий добрые упоительные мысли моего народа. Жаль, конечно, что в свое время я покрыла крышу шифером – мне куда больше по душе рельефная терракотовая черепица, но не хотелось водружать красный драконий гребень на древний рустикальный камень. Раз уж не удалось подыскать достаточно старых материалов, хотя бы подобрала те, которые гармонируют с землей.

Я потрясена до глубины души, до основания. Бесхитростная прелесть и безопасность моей жизни осквернены. Меня трясет. Глаза застилает пелена слез, я поднимаюсь на крыльцо и стою под выкрученным Шандонне светильником. Прохладный воздух жалит, луну поглотили облака. Такое чувство, что вот-вот снова пойдет снег. Смахнув слезы, несколько раз вдыхаю прохладный воздух, чтобы успокоиться и разогнать сдавившее грудь волнение. Хорошо, хотя бы Бергер смилостивилась и предоставила мне возможность побыть какое-то время наедине с собой. Я вставляю ключ в замок с мощным засовом и захожу в холодную мрачную прихожую. Набираю код, отключающий сигнализацию, и тут волосы на загривке зашевелились: до меня вдруг дошло. Нет, не может быть. Бред какой-то...

В дом неслышно заходит моя гостья. Осматривается: стены с лепниной, сводчатый потолок. Картины висят вкривь и вкось. Богатые персидские ковры сбиты и запачканы. Никто не потрудился вернуть все на свои места, будто мне в пику. Порошок для дактилоскопии, комки грязи с подошв чужих ботинок... Однако не поэтому я переменилась в лице, да так, что даже Бергер навострила ушки.

– Что стряслось? – Ее руки застыли на обшлагах пальто, которое она начала снимать.

– Мне нужно кое-куда звякнуть, – говорю в ответ.

Я не стала рассказывать Бергер, что случилось. Не хочу озвучивать свои страхи. И не стала распространяться о том, что, выйдя из дома, чтобы переговорить по сотовому телефону без свидетелей, я позвонила Марино и попросила его срочно приехать.

– Все в порядке? – спрашивает спутница, когда я вернулась и захлопнула за собой входную дверь.

Не отвечаю. Да какое там в порядке!

– С чего начнем? – напоминаю ей, что мы сюда приехали по делу.

Она хочет, чтобы я в точности воспроизвела события той ночи, когда меня пытался убить Шандонне, и мы переходим в большую комнату. Начинаю с белой секционной софы с чехлом из белого хлопка, которая стоит возле камина. Вечером в прошлую пятницу я здесь сидела, перебирала счета, звук у телевизора убавила. Временами передавали экстренные выпуски «Новостей», в которых зрителям сообщали о серийном убийце, называвшем себя Le Loup-garou, и просили соблюдать осторожность. Дальше говорилось о его предполагаемом генетическом нарушении, врожденном уродстве; насколько я помню, в тот вечер казалось даже нелепым, что каждый серьезный ведущий нашего местного канала рассказывает о некоем человеке предположительно шести футов ростом со странными зубами и длинными, по-детски тонкими волосами по всему телу. Зрителям советовали без особой надобности не впускать к себе посторонних.

– Где-то в одиннадцать, – повествую дальше, – я переключилась на Эн-би-си посмотреть последние известия, и почти сразу же сработала сигнализация. Судя по дисплею на клавиатуре, произошло нарушение периметра в зоне гаража. Я позвонила в службу охраны и попросила на всякий случай выслать полицейских, поскольку не имела представления, с чего вдруг эта штуковина раззвонилась.

– Итак, у вас в гараже установлена сигнализация, – повторяет Бергер. – Почему преступника заинтересовал именно гараж? Думаете, он пытался проникнуть внутрь?

– Нет, он специально запустил тревогу, чтобы приехала полиция, – повторяю свою версию. – Они приезжают. Потом отчаливают. И тут заявляется он. Изображает полицейского, и я ему открываю. И пусть утверждают что хотят, я и сама слышала его на видеопленке с вашим разговором, однако он говорил идеально, ни намека на акцент.

– Значит, не походил на человека с видеозаписи, – соглашается она.

– Никоим образом.

– То есть на пленке вы его голоса не признали.

– Не признала, – киваю я.

– Вы считаете, что он не планировал проникнуть в гараж. Значит, нацеливался на сигнализацию, – копает Бергер, как обычно ничего не записывая.

– Сомневаюсь. Думаю, он пытался сделать именно то, что я и сказала.

– И каким образом, по-вашему, ему стало известно, что у вас и гараж на охране? – вопрошает Бергер. – Довольно необычно. Мало кто так тщательно оборудует гараж.

– Понятия не имею, каким образом и откуда он узнал.

– Ведь было бы куда проще использовать, к примеру, черный ход – сигнализация как пить дать сработала бы, если она вообще включена. А я не сомневаюсь, что это от него не укрылось. Думаю, можно принять за данность, что Шандонне прекрасно осведомлен: вы осторожная и осмотрительная женщина, пекущаяся о собственной безопасности. Особенно в свете последних событий. Ну, всех этих убийств...

– Я понятия не имею, что творится у него в голове, – рублю сплеча.

Бергер меряет шагами комнату. Останавливается у каменного очага, зияющего темным провалом в стене, отчего дом кажется заброшенным и нежилым, как у недавней покойницы. Визитерша направляет на меня указующий перст.

– Неправда, вы прекрасно знаете, что у него на уме. Он собирал на вас информацию и учился понимать ваш образ мыслей и действий, чувствовать его. Так же и вы вникали в его способ мышления. Вы изучали его по ранам на трупах. Общались с ним посредством его жертв, мест его преступлений – здесь и во Франции.

Глава 28

Белая софа в традиционном итальянском стиле заляпана розовыми пятнами формалина. На подушках отпечатки ног; возможно, я сама наступила на нее, когда перепрыгивала через спинку, спасаясь от Шандонне. Никогда больше не сяду на эту софу: жду не дождусь, когда увезут. Примостилась на краешке кресла из гарнитура.

– Чтобы разобрать его в суде по кирпичику, я должна представлять, с кем имею дело, – продолжает Бергер; ее глаза светятся решимостью. – А узнать его преступную натуру я могу только с вашей помощью. Познакомьте меня с ним, Кей. – Она присаживается на каминную плиту и с мольбой возводит кверху руки. – Кто же он такой, Жан-Батист Шандонне? Почему именно гараж? Что в нем такого особенного?

На миг я задумалась.

– Не могу сказать, что в нем такого особенного на его взгляд.

– Ну хорошо. Тогда чем гараж примечателен для вас?

– Я храню в нем одежду, в которой выезжаю на места преступлений. – Пытаюсь вычислить, что же еще такого особенного связано у меня с гаражом. – Там стоят большая стиральная машина и сушка. Я принципиально не захожу в дом в тех вещах, в каких работаю, так что гараж по большому счету служит мне еще и раздевалкой.

В глазах Бергер что-то блеснуло: она или связь какую-то уловила, или нечто поняла. Встает и говорит:

– Идемте посмотрим.

Включаю на кухне свет; мы проходим через тамбур, из которого открывается дверь в гараж.

– Ваша домашняя гардеробная, – замечает Бергер.

Щелкаю выключателем, и – сердце екнуло: в гараже-то пусто. Исчез мой «мерседес».

– Где же, интересно знать, моя машина? – спрашиваю я. Обвожу взглядом стенные шкафчики, кедровый гардероб со встроенной вентиляцией, аккуратно прибранные инструменты и садовые принадлежности, инвентарь на все случаи жизни и нишу для стиральной машины и сушки с большой стальной раковиной. – Никто не предупреждал, что у меня автомобиль заберут. – Я с укором смотрю на Бергер, внезапно проникнувшись к ней недоверием. Однако она либо отличная актриса, либо сама не в курсе. Выхожу в середину гаража и осматриваюсь, будто ожидая увидеть нечто, что бы мне подсказало, куда делся «мерседес». Сообщаю Бергер, что еще в прошлую субботу здесь стоял мой черный седан, в тот день, когда я переехала к Анне. И с тех пор я «мерса» не видела. Я вообще здесь не появлялась.

– В отличие от вас, – добавляю я. – Машина еще стояла тут, когда вы здесь были в последний раз? Сколько раз вы сюда наведывались? – решительно направляюсь к посетительнице.

Она обходит помещение, присаживается на корточки у гаражной двери и пристально рассматривает какие-то царапины на резиновой прокладке – там, где, по нашим предположениям, Шандонне пытался приподнять дверь с помощью какого-то инструмента.

– Не могли бы вы открыть дверь? – мрачно произносит Бергер.

Нажимаю кнопку на стенной панели, и дверь с шумом заворачивается вверх. В гараже моментально падает температура.

– Нет, когда я здесь была, машина отсутствовала. – Она распрямляется. – Я вообще ее ни разу не видела. В свете обстоятельств подозреваю, вы и сами знаете, где она, – добавляет прокурор.

Ночная мгла заполняет пустоту помещения, и я подхожу к тому месту, где стоит Бергер.

– Вероятно, ее изъяли как вещдок, – говорю я. – Боже ты мой.

Она кивает:

– Мы с этим разберемся.

Поворачивается ко мне, и в ее глазах я замечаю выражение, которого раньше, кажется, не было. Сомнение. Нашей знаменитости не по себе. Может, я себя обманываю, но, по-моему, она за меня переживает.

– И что теперь? – бормочу я, осматриваясь в гараже, точно попала сюда впервые. – На чем мне ездить-то?

– Ваша сигнализация сработала в пятницу около одиннадцати вечера. – Моя гостья снова сама деловитость. Непоколебимая и собранная, она возвращается к основной задаче: шаг за шагом проследить действия Шандонне. – Приезжают копы. Вы их сюда проводите и обнаруживаете, что дверь приоткрыта примерно на восемь дюймов. – Бергер явно ознакомилась с отчетом о попытке взлома и проникновения. – На улице шел снег, и за дверью вы заметили чьи-то следы. – Она выходит, я за ней. – Отпечатки уже припорошило, но вы разобрали, что они ведут в обход дома.

Стоим на улице, в сырости, без пальто. Смотрю в непроглядное, затянутое тучами небо, и на лицо опускаются первые прохладные хлопья снега. Ну вот, опять повалило. Видно, зима страдает недержанием: сверху падает и падает – только тронь. За магнолиями и голыми стволами светятся окна соседей. Интересно, на сколько у жителей Локгрина хватит еще душевного равновесия, чтобы спокойно жить дальше. Шандонне и им существование омрачил. Не удивлюсь, если отсюда в скором времени начнут съезжать.

– Вы не припомните, где были те отпечатки? – спрашивает Бергер.

Показываю. Сначала по подъездной дорожке к дому, потом заворачиваю за угол, обхожу дом и напрямик через двор.

– В какую сторону он пошел? – Она глядит вправо, влево: улица темна и безлюдна.

– Не знаю, – отвечаю я. – Слякоть была, все забрызгало, и снег повалил. Мы так и не поняли, в какую сторону он отправился. Вообще-то я здесь не стояла и не разглядывала. Вы лучше у полицейских поинтересуйтесь. – Подумала про Марино: скорее бы уже подъехал; и тут же вспомнилось, почему я его так спешно вызвала. Мурашки по спине: надо же, кошмар какой-то. Смотрю на соседские дома. За то время, что я здесь живу, я уже научилась понимать, кто дома, а кто в отъезде, по косвенным признакам: припаркованные машины, газеты на крыльце. Надо сказать, дома жильцы бывают не часто. Многие уже на пенсию вышли и пережидают зиму во Флориде, греясь на пляже. Так уж вышло, по-настоящему мы ни с кем из соседей не сдружились – разве что махнем друг другу, разъезжаясь по делам.

Бергер идет обратно к гаражу, обхватив бока руками и поеживаясь от холода; изо рта вырывается пар, тут же леденея на морозе белым облачком. Помню, как ко мне в гости приезжала из Майами Люси. Она тогда зимы не знала – только в Ричмонде. Так племяшка, бывало, вырвет из блокнота листок, скрутит в трубочку и стоит на террасе, пускает облачка белого пара, будто курит, даже пепел стряхивает. И невдомек ей, что мне из окна все видно.

– Давайте отмотаем немного назад, – не останавливаясь говорит Бергер. – Итак, понедельник, шестое декабря. В тот день в ричмондском порту в одном из контейнеров было найдено тело. Как мы полагаем, труп Томаса Шандонне, убитого, вероятно, собственным братом, Жан-Батистом. Расскажите поподробнее, что происходило в тот день.

– Меня известили о найденном в порту трупе, – начинаю я.

– Кто именно известил?

– Марино. А потом, через несколько минут, позвонил мой зам, Джек Филдинг. Я сказала, что выезжаю на место.

– Но вы не обязаны выезжать на каждое место преступления, – прерывает Бергер мой рассказ. – Вы же могли послать своего, э-э, Филдинга или кого-нибудь другого.

– Да, вполне.

– Так почему же поехали сами?

– Дело с самого начала обещало быть сложным. Корабль прибыл из Бельгии, значит, мы не могли отбрасывать вероятность, что убитый – бельгиец. Таким образом, добавляются осложнения международного уровня. Я всегда стараюсь лично браться за тяжелые дела, которые наверняка получат широкую огласку.

– Любите быть в центре внимания?

– Напротив, шумихи не приветствую.

Теперь мы обе в гараже и к этому времени порядком промерзли. Закрываю ворота.

– А может, вы решили взяться за это дело потому, что утро не задалось? – Бергер подходит к большому кедровому шкафу. – Можно полюбопытствовать?

– Чувствуйте себя как дома, – отвечаю, в который раз поражаясь осведомленности этой женщины в моей личной жизни.

Черный понедельник. Утром ко мне заглянул хороший старый друг, сенатор Фрэнк Лорд, председатель юридического комитета палаты представителей. В его распоряжении имелся некий конверт для меня от Бентона, о котором я даже не подозревала. Оказывается, когда тот несколько лет назад отдыхал на озере Мичиган, то написал мне некое письмо и поручил сенатору Лорду передать его, если вдруг он, Бентон, умрет. Помню, беру у сенатора письмо, вижу знакомый почерк и... Я была сама не своя, потрясение неописуемое. Только теперь до меня дошло, что его нет. Такая тоска меня охватила, горе свалилось как снег на голову. Именно на это и рассчитывал Бентон. Он до самого конца остался блестящим психологом. Прекрасно знал, как я отреагирую, случись беда, и решил силой вытащить меня из трудоголического запоя.

– Как вы узнали про письмо? – ошеломленно спрашиваю я.

Она заглядывает в шкаф, где у меня хранятся рабочие комбинезоны, резиновые ботинки, болотные сапоги и плотные кожаные перчатки. Там же и длинное нижнее белье, носки, теннисные туфли.

– Вам придется еще некоторое время меня потерпеть. Прошу, отвечайте на мои вопросы, а потом я отвечу на ваши.

Потом – это еще непонятно когда.

– А почему письмо для вас так важно?

– Пока не знаю. Давайте исходить из вашего расположения духа.

Фраза повисает в воздухе. Состояние моего рассудка – ключевая позиция защиты, если мне суждено-таки предстать перед нью-йоркскими присяжными. Ну а на данный момент моя вменяемость, похоже, никого не оставляет безучастным.

– Давайте считать, что если информация известна мне, то известна и стороне защиты, – добавляет Бергер.

Киваю.

– Итак, как гром среди ясного неба это письмо. От Бентона. Я бы на вашем месте... – Она отводит взгляд. – Ну, я бы, скажем, была потрясена. Мне жаль, что вам такое пришлось пережить... – Встречаемся взглядами. Очередная уловка, чтобы я стала ей доверять? Чувствовать с ней сродство? – И через год после смерти Бентон напоминает, что вы, вероятно, не пережили еще свою потерю, бежите от того, что причиняет боль. Причем бежите так, что пятки сверкают.

– Вы же не видели письма. – Я поражена и негодую. – Оно заперто в сейфе. Откуда вам знать о его содержании?

– Вы показывали письмо другим людям. – Здравый ответ.

Сохранив еще способность рассуждать объективно, понимаю, что если Бергер еще не переговорила со всеми, кто меня знает, включая Люси и Марино, то непременно это сделает. Такова ее обязанность. Было бы глупо и неосмотрительно ею пренебречь.

– Шестое декабря. – Моя собеседница возобновляет цепочку рассуждений. – Он написал письмо шестого декабря девяноста шестого года и попросил сенатора Лорда доставить вам его шестого же декабря, после смерти. Что особенного значила для Бентона эта дата?

Колеблюсь с ответом.

– Держите себя в руках, Кей, – напоминает она.

– Точно не могу сказать, что именно для него значило шестое декабря; только вот Бентон в письме упомянул, что знает, как тяжело я переношу Рождество, – отвечаю я. – Он хотел, чтобы я получила письмо ближе к Рождеству.

– Тяжело переносите Рождество?

– А кому оно легко дается?

Бергер безмолвствует. Затем спрашивает:

– Когда ваши отношения с Бентоном переросли в близость?