Текст книги "Последняя инстанция"

Автор книги: Патрисия Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц)

Я всю свою жизнь работаю в государственной организации и потому прекрасно знаю: важность светского общения недооценивать нельзя. Телефон губернатора имеется в любом справочнике; платишь пятьдесят центов, и тебя автоматически соединяют с его обителью. Пара секунд, и я на проводе, говорю с человеком из службы охраны. Я всего-то хотела передать сообщение, а меня тут же соединяют с Самим. Через равные промежутки времени раздается гудок, как при платном соединении; интересно, у них, случайно, разговоры не прослушиваются? На другой стороне Брод-стрит более старую часть города сменяет новая империя «Биотех», здания из кирпича и стекла, где и расположен мой морг. Бросаю взгляд в зеркало заднего обзора: Бергер не отстает.

Упорно едет следом и беззвучно шевелит губами, беседуя с кем-то по телефону. Как-то не по себе, когда видишь разговор, а слов не разобрать.

– Кей? – неожиданно раздается голос губернатора Митчелла: у Анны в машине телефон с громкой связью.

Прерывистым от неожиданности голосом торопливо объясняю, что не собиралась его беспокоить и очень сожалею, однако прийти не смогу. Отвечать он не торопится, и уже по этой заминке понятно: губернатор считает отказ с моей стороны крупной ошибкой. Митчелл – человек, знающий цену случаю и умеющий им распорядиться. С его точки зрения, упускать возможность побыть в кругу властей предержащих – непростительная глупость, особенно в моем нынешнем положении.

– Приехала прокурор из Нью-Йорка. – Можно даже не объяснять, по какому поводу. – Я сейчас еду с ней на встречу. Надеюсь, вы меня поймете.

– На мой взгляд, нам с вами тоже не помешало бы встретиться. – Он непреклонен. – Я хотел перекинуться словцом где-нибудь в сторонке.

У меня такое чувство, будто я иду по битому стеклу, а под ноги посмотреть страшно – боязно увидеть кровь.

– Всегда к вашим услугам, губернатор Митчелл, – почтительно отвечаю я.

– А если вам заскочить сюда, когда будете возвращаться?

– Я скорее всего освобожусь через пару часов.

– Вот и увидимся. Привет от меня госпоже Бергер, – продолжает он. – В мою бытность генеральным прокурором мы тесно контактировали по одному делу. Обязательно вам расскажу при случае.

* * *

В проулке на съезде с Четвертой улицы – огороженная площадка, крытый терминал для труповозок. Он напоминает прямоугольную, серого цвета эскимосскую хижину-иглу, которая аппендиксом приросла к боковой стенке здания, где я работаю.

Подъезжаю к эстакаде, останавливаюсь перед массивной гаражной дверью, и тут меня с досадой кольнуло: внутрь не попасть. Пульт остался в машине, а та – у меня в гараже, куда теперь путь заказан. Набираю номер ночного дежурного. На шестом гудке он берет трубку.

– Арнольд, ты? Откроешь мне ворота на терминале?

– Ну да, мэм. – Такое чувство, что он со сна: голос сиплый, растерянный. – Бегу, мэм. У вас ключ не срабатывает?

Стою, терпеливо жду. Арнольд принадлежит к числу людей, которыми правит инерция. Он постоянно борется с гравитацией и неизменно проигрывает. То и дело себе напоминаю, что злиться на него нет никакого резона: активные и целеустремленные на такую работу не идут.

Позади притормозила Бергер, следом подъехал и Марино. Ждем, когда поднимутся ворота, даруя нам путь в царство мертвых.

У меня звонит мобильный телефон.

– Как мило, не находишь? – раздался в ухе голос Марино.

– Судя по всему, они с губернатором друг друга неплохо знают.

За полуночно-синей «краун-викторией» Марино пристраивается темный фургон. С жалобным скрипом начинает подниматься дверь в терминал.

– Думаешь, без него тут не обошлось? Что Волчару в Большое Яблоко отправляют?

– Уже не знаю, что и думать, – сознаюсь я.

Въезд достаточно широк, рассчитан сразу на несколько автомобилей. Мы выходим из машин одновременно, рев моторов и хлопанье дверей многократно усиливает эхо асфальтовых джунглей. Промозглый холод снова цепляет за локоть, и я, к своему удивлению, замечаю, что Марино в костюме и при галстуке.

– Неплохо выглядишь, – сухо говорю я.

Он закуривает, впившись взглядом в укутанные мехами формы Бергер, которая склонилась над задним сиденьем своего «мерса» и забирает поклажу. Двое в длинных темных пальто открывают заднюю дверь фургона, и взору предстает каталка, к которой ремнями пристегнут зловещий, спрятанный в мешок груз.

– Хочешь верь, хочешь нет, – говорит Марино, – собирался послать все к чертям и почтить покойницу своим присутствием, да этот бедолага некстати предпочел расстаться с жизнью. – Тычет пальцем на труп в кузове фургона. – Похоже, все не так просто, как вначале показалось. Дело будет посерьезнее программы обновления городов.

С охапкой книг, папок и пухлым кожаным портфелем в руках к нам направляется Бергер. Марино окидывает ее пустым взглядом. Щелчок – раскрылись алюминиевые ножки каталки. Двери фургона захлопываются.

– Очень признательна, что вы так быстро откликнулись, – говорит Бергер.

В залитом светом помещении заметны тонкие морщинки на ее лице и шее, легкая впалость щек, безбожно выдающие возраст нашей спутницы. Когда ее мельком показывают по телевизору, при соответствующем макияже, этой женщине не дашь больше тридцати пяти. Теперь я вижу, что она на пару лет старше меня и ей под пятьдесят. Точеный профиль, короткие темные волосы и безупречные зубы дают в совокупности знакомый облик. Этого эксперта я видела по каналу «Из зала суда». Постепенно нахожу сходство с теми фотографиями, которые выудила из Интернета (решила на досуге покопаться в киберпространстве на ее счет, дабы подготовиться к этому, как теперь кажется, чуть ли не внеземному вторжению).

Марино не поспешил принять ношу из рук дамы. Принципиально ее игнорирует, как иногда ведет себя и со мной, если задет, обижен или ревнует. Отпираю внутреннюю дверь, и ассистенты вкатывают следом каталку. Знакомые лица, а вот имен не припомню. Один из них уставился на Бергер восхищенным взглядом: признал знаменитость.

– Так я же вас по телевизору видел, – взволнованно толкует он. – Задави меня блоха. Вы та самая судья...

– Боюсь, вы ошибаетесь. Я вовсе не судья. – Бергер глядит ему в лицо и посмеивается.

– Как же, выходит, та дамочка-судья не вы? Правда, что ль? – В дверной проем с клацаньем въезжает каталка. – Его, ясно дело, в холодильник? – Парень обращается уже ко мне.

– Да, – отвечаю. – Сами оприходуете. Здесь где-то Арнольд должен быть.

– Будьте покойны, мэм, свое дело знаем. – Ни словом, ни взглядом не дают понять, что в прошлые выходные и я могла бы оказаться на их каталке, не распорядись провидение иначе. У меня складывается впечатление, что сотрудники похоронных бюро и моргов со временем теряют способность поражаться. Как видно, этих работяг больше впечатлил визит прославленной Бергер, чем горестная участь, которая едва не постигла главного судмедэксперта.

– Готовитесь к Рождеству? – спрашивает один из них.

– Нет такой привычки, – отвечаю я. – А вам – радости и всего-всего на праздники.

– Да уж, нам-то куда веселее будет, чем этому бедолаге. – Парень кивает в сторону застегнутого на молнию мешка и катит того в направлении морга. Там поступившему прикрепят на большой палец ноги бирку и впишут «клиента» в журнал прихода, присвоив персональный номер.

Нажатием кнопки пропускаю визитеров через несколько пар металлических дверей; ступаем по тщательно дезинфицированным полам, минуя холодильные камеры и зал, где проводится вскрытие.

По ходу дела Марино посвящает нас в подробности недавней находки. Бергер вопросов не задает, хотя Пит, судя по всему, уверен, будто ей очень интересно его повествование. А может, просто хочет выделиться.

– Поначалу картина складывалась определенная: наехали, измордовали, бросили. Его нашли на дороге, голова в луже крови. Только теперь я больше склоняюсь к версии, что его сбила машина, – сообщает полицейский.

Открываю двери в административное крыло – там тихо, горит приглушенный свет. Марино соловьем заливается, посвящает Бергер в подробности, совершенно новые для меня.

Провожаю их в свой личный маленький конференц-зал, где я обычно провожу совещания, и мы скидываем верхнюю одежду. На Бергер темные шерстяные слаксы и черный свитер из толстой пряжи, который, не подчеркивая ее пышных форм, отнюдь их не скрадывает. У прокурора крепкое сложение, она по-спортивному подтянута; ботинки местами сбиты – по долгу службы где только не приходится бывать. Гостья берет стул и начинает аккуратно выкладывать содержимое портфеля (папки и книги) на круглый деревянный стол.

– У него ожоги, тут и тут. – Марино показывает себе на щеку и шею и вынимает моментальные снимки, сделанные «Поляроидом». Он правильно расставил приоритеты и сначала протянул фото мне.

– Говоришь, сбила машина? Тогда откуда ожоги? – недоверчиво спрашиваю его: что-то недобрые у меня предчувствия.

– Беднягу протащило по дороге, вот и припалило из выхлопной трубы, – безразличным тоном предполагает капитан: у него сейчас на уме совсем другое.

– Сомневаюсь, – хмуро отвечаю я.

– Черт побери, – оправдывается Марино, взглянув на меня уже осмысленно: начало доходить, что к чему. – Я покойника не видел, к моему приезду его упаковали. Сужу по тому, что парни рассказывали. Чтоб им, – снова ругнулся он, взглянув на Бергер. Та на глазах мрачнеет: ей явно не по душе словесные вольности. – Надо же быть такими тупицами, нет, ну вот идиоты!

На снимке изображен светлолицый мужчина с приятными чертами лица и короткими волосами, выкрашенными в ярко-оранжевый цвет яичного желтка. В левом ухе – маленькая золотая серьга колечком. Сразу ясно, что никакая выхлопная труба отношения к его ожогам не имеет, в противном случае они были бы эллиптической формы. Эти же ровные и круглые, размером с серебряный доллар, вздувшиеся пузыри с красными краями, а значит, пострадавший получил ожоги при жизни. Мы с Марино многозначительно переглядываемся. Он тяжко вздыхает, качая головой.

– Кто он такой, известно? – спрашиваю.

– Никаких намеков. – Приглаживает ладонью жидкую прядку на широкой лысой макушке – все, что осталось от юношеской шевелюры. Лучше бы наголо обрился – приличнее смотрелось бы. – Местные прежде этого парня не видели, мои патрульные тоже говорят, будто никого похожего на улице не встречали.

– Надо бы его осмотреть. – Поднимаюсь из-за стола.

Бергер устремляет на меня пронзительный взгляд голубых глаз, прекратив раскладывать бумажки на столе.

– Вы не против, если я буду присутствовать?

Я-то против. Очень даже против. Только возражения сейчас неуместны: она здесь, она специалист в своем деле, и с моей стороны будет непростительной грубостью предполагать, что эта женщина недостаточно знакома с профессиональной этикой, а то и вовсе напрямую выказывать ей свое недоверие. Захожу в соседний кабинет за лабораторным халатом.

– Полагаю, на данном этапе его ориентация нам неизвестна. Был ли он гомосексуалистом? Насколько я понимаю, в этот район они не часто заглядывают? – расспрашиваю Марино на выходе из конференц-зала. – А мужчины-проститутки в Мосби-Корт, случайно, не околачиваются?

– Кстати, он и впрямь на «голубого» смахивает, – отвечает Марино. – Один коп мне обмолвился, мол, парень хорош, накачанный такой, крепенький. Серьга в ухе. Хотя сам-то я покойника не видел, говорю же.

– Да, вам определенно надо вручить первую премию за стереотипное мышление, – обращает на себя внимание Бергер. – А я-то еще своих парней ругаю.

– Вот как? Что же за парни у вас такие? – Марино на волосок от того, чтобы нахамить.

– Моя команда, – смело, с вызовом говорит она. – Следственная группа.

– Даже так? У вас собственная группа в нью-йоркской полиции? Вы только поглядите. Большая?

– Около пятидесяти человек.

– И все работают на вашу прокуратуру? – Голос выдает его с головой: Марино в бешенстве.

– Да. – Гостья так запросто это сообщает, никакой снисходительности, никакого самолюбования, просто констатация факта.

Марино ее обгоняет и походя бросает через плечо:

– Ух ты, как серьезно-то все.

Работники из похоронного бюро уже стоят в кабинете, болтают с Арнольдом. Завидев меня, он меняется в лице, словно его застали за неким непозволительным занятием. Что поделать, таков наш Арнольд, тихое застенчивое существо. Я сравниваю его с мотыльком, который меняет окраску, подстраиваясь под окружающую среду. У этого человека мертвецки серый цвет лица. Красные глаза вечно слезятся – он хронический аллергик.

Второго за сегодняшний день Джона Доу уже откатили на середину коридора. Труп в мешке бордового цвета, на котором выбито название службы ритуальных услуг «Братья Уиткин». Ну вот и фамилия этих парней. Конечно же, они и есть братья Уиткин.

– Я им займусь. – Значит, везти покойника в холодильник не потребуется.

– Как скажете, – с нервозной поспешностью соглашаются братья, точно я их обвиняю в чем-то непристойном.

– Прекрасно, надо с ним поработать, – говорю я и толкаю каталку сквозь пару стальных дверей. Выдаю посетителям бахилы и перчатки. Пару минут вожусь, так сказать, по хозяйству: заношу новое поступление в журнал прибытия, присваиваю ему порядковый номер, делаю снимки. От трупа пахнет мочой.

* * *

Аутопсический зал, состоящий из нескольких отсеков, блестит чистотой. Сегодня тут не встретишь обычных в рабочее время зрелищ и звуков, царят блаженная тишина и покой. За долгие годы я устала от беспрестанного шума: клацанья инструментов, визга пилы, плеска стекающей в стальные раковины воды. В морге бывает на удивление шумно. Мертвые порой умеют громко заявлять о себе. Судя по всему, и новый «клиент» легко в руки не дастся. Он совершенно окоченел и даже раздеть себя так запросто не позволит. Трудно будет разжать челюсти, чтобы взглянуть на зубы и язык. Расстегиваю молнию мешка, и в нос бьет запах урины. Подтягиваю поближе хирургическую лампу и пальпирую голову: переломов не прощупывается. На челюсти размазанные подтеки, куртка закапана спекшейся кровью – значит, когда началось кровотечение, он находился в вертикальном положении. Подсвечиваю ноздри.

– Носовое кровотечение, – докладываю Бергер и Марино. – Явных повреждений головы нет.

Склоняюсь над телом с увеличительным стеклом, чтобы осмотреть ожоги. Бергер придвигается поближе, хочет понаблюдать. На обожженную кожу налипли какие-то волоски и грязь, в углах рта и на внутренней поверхности щек обнаруживаю трещинки и потертости. Закатываю рукава красной спортивной куртки трупа и осматриваю запястья. На коже явно выраженные отметины от пут. Расстегнув куртку, обнаруживаю два строго симметричных ожога: на пупке и на левом соске.

Бергер так близко склонилась, что касается моего халата рукавом.

– Не прохладно ли сейчас в костюмчике прогуливаться? Даже футболку не поддел, – обращаю внимание Марино. – Что в карманах, смотрели?

– Уж лучше подождать и здесь все проверить – вдруг что дельное уроним, – отвечает он.

Сую руку в карманы брюк, куртки – ничего. Стягиваю с трупа трико. Синие спортивные трусы пропитаны мочой; едкий запах аммиака ударяет в ноздри, и какая-то тревога возбуждает нервы: волосы по всему телу встали дыбом, как часовые. Я редко боюсь покойников, но этот меня напугал. Проверяю его кармашек на поясе и вынимаю металлический ключ с гравировкой «копию не делать» и надписью несмываемым маркером «233».

– От дома или номера в мотеле? Может, от сейфа? – вслух размышляю я, пряча ключ в прозрачный полиэтиленовый пакетик. Вдруг меня поражает параноидальная мысль. Детство мое прошло в Майами, и у нас номер почтового ящика был 233. Не скажу, что с тех пор этот номер приносит мне удачу, просто он всюду меня сопровождает: коды, комбинации на замках – я частенько пользуюсь привычной цифрой, поскольку никогда ее ни с чем не спутаю, а никто другой о ней попросту не догадается.

– Какие-то предположения о причине смерти? – спрашивает меня Бергер.

– Рановато делать выводы. А в единой базе отпечатков, надо полагать, нет? И Интерпол молчит? – спрашиваю Марино.

– На поверку пусто. Кем бы он ни был, в базе отпечатки отсутствуют. Интерполовцы тоже помалкивают, и радоваться пока нечему. Если бы что-то явное было, мы бы уже через час узнали, – отвечает он.

– Давай-ка снимем пальчики и при первой возможности отправим в базу данных. – Стараюсь скрыть волнение в голосе. Осматриваю через лупу ладони, тыльную сторону – не потеряем ли очевидные улики, пока будем снимать отпечатки. Остригаю ногти, прячу их в конверт, делаю надпись и отправляю на стол рядом с отчетом. Затем окунаю кончики пальцев покойника в чернила, и Марино помогает разобраться с ложкой. Снимаю отпечатки пальцев с обеих рук.

Бергер молча и любознательно следит за моей работой, точно согревая все вокруг своим вниманием. Прислушивается к каждому слову, наблюдает за каждым движением. Стараюсь особенно на нее не отвлекаться, хотя прекрасно осознаю, что меня контролируют, и где-то на дальних рубежах моего сознания отмечается факт, что женщина эта все оценивает. Укутываю тело простыней, застегиваю молнию на мешке и знаком подзываю к себе присутствующих. Отвожу каталку к холодильной камере у противоположной стены и открываю дверь из нержавейки. Запах смерти ударяет в нос мощной волной. Сегодня у нас «постояльцев» немного – в общей сложности шестеро. Проверяю ярлычки на молниях мешков, ищу Джона Доу из мотеля. Обнаружив, открываю его лицо и указываю Бергер на ожоги и ссадины в уголках рта и на запястьях.

– Господи, – говорит Марино, – что ж такое у нас завелось? Серийный убийца разгулялся: отлавливает народ и феном пытает?

– Надо немедленно оповестить Стэнфилда, – отвечаю я. Ясно, что смерть Джона Доу из мотеля и смерть найденного в Мосби-Корт имеют много общего. Взгляд упал на Марино – у того все мысли на лице написаны. Пит даже не пытается скрыть недовольства, уж очень не хочется ему информировать болтливого полицейского, незнакомого с профессиональной этикой. – Все равно надо, – добавляю я.

Выходим из холодильного отсека, и Марино направляется к настенному телефону.

– Вы доберетесь до конференц-зала? – спрашиваю Бергер.

– Само собой. – Она будто зачарована или, может, чем-то озадачена: думает о своем.

– Я скоро подойду, – говорю ей. – Простите, мы ненадолго прервемся.

Прокурор помедлила в дверях, развязывая на спине лямки хирургического халата.

– Странно. У меня пару месяцев назад было дело: женщину пытали струйной сушилкой. Ожоги очень похожи на те, что мы сейчас видели. – Она нагибается, стягивает бахилы и опускает их с мусорную корзину. – Кляп. Руки связаны, раны на лице и груди.

– Преступника взяли? – поспешно интересуюсь я: подобная аналогия отнюдь не радует.

– Да, им оказался строитель, который работал в жилой высотке. Глупо вышло: сам опростоволосился. Влез к ней в квартиру около трех утра, изнасиловал, задушил. Несколько часов спустя выходит из здания, а грузовичок его угнали. Добро пожаловать в Нью-Йорк!.. Вызывает копов. Сидит в патрульной машине со спортивной сумкой на коленях и описывает угнанный автомобиль. Тут к убитой заявляется домработница, видит труп, поднимает визг. Звонит девять-один-один. Примчались следователи с мигалками, а наш герой – давай деру. Вот вам и подозреваемый. В сумке обнаружили и бельевую веревку и сушилку.

– В «Новостях» сообщали? – спрашиваю я.

– Только местного значения. «Таймс», таблоиды.

– Будем надеяться, никто не позаимствовал идейку.

Глава 10

Предполагается, что я должна запросто сносить любые виды, звуки и запахи – легко, глазом не моргнув. Проявлять нормальную для живого человека реакцию на кошмарные сцены мне непозволительно. У меня работа такая: воссоздавать боль, не принимая ее на себя, представлять ужасы и не уносить их с собой. Мне вроде как положено погружаться в садистские изыски Жан-Батиста Шандонне и не брать в голову, что его следующей изувеченной жертвой запросто могла стать я.

Он один из немногих убийц, чья внешность наглядно отражает внутреннюю суть. Шандонне выглядит тем, что он есть на самом деле: чудовищем. Нет, это не персонаж Мери Шелли, он – настоящий. Внешность его ужасна: лицо будто склеено из двух неровных половинок. Один глаз ниже другого; маленькие, по-звериному заостренные зубы широко посажены. Тело поросло длинными и тонкими, как младенческий пушок, волосами, совершенно бесцветными. Но больше всего поражают глаза. Когда такой страшила ворвался в мой дом и пинком захлопнул за собой дверь, его глаза будто адским пламенем горели, в них сверкали неудержимая похоть и злоба. Его звериное чутье и человеческий интеллект почти осязаемы. Я хоть и не желаю испытывать сострадание к этому недочеловеку, все равно кажется, что муки, причиняемые им другим людям, лишь отражение его собственной никчемности; словно он каждый раз передает жертвам частичку того кошмара, которому подвергается с каждым ударом своего сердца.

Бергер ждала меня в конференц-зале, откуда мы направились в лабораторию. По пути я объяснила, что Шандонне страдает редким заболеванием, так называемым врожденным гипертрихозом. Если верить существующей статистике, болезнь поражает одного человека на миллиард. До нашего знакомого мне встречался только один сходный случай. Я тогда жила в Майами и по роду деятельности была связана с педиатрией. Одна мексиканка произвела на свет страшнейшее из виденных мною созданий. Все тельце новорожденной, за исключением слизистых оболочек, ладоней и стоп, было покрыто длинным серым волосом. Из ноздрей и ушей торчали пучки шерсти, а на груди было три соска. Страдающие от такого чудовищного недуга порой чрезмерно чувствительны к свету; им присущи аномалии зубов и гениталий, лишние пальцы на руках и ногах. В прежние времена несчастных продавали бродячим циркам или в королевские апартаменты. Некоторых объявляли оборотнями.

– Значит, судя по вашим словам, есть некий смысл в том, что он кусает ладони и стопы своих жертв? – спрашивает Бергер. У нее зычный, хорошо поставленный голос. Я бы даже сказала, как у телеведущей: низкий чистый тембр, сразу привлекает внимание. – Может, потому, что ладони и стопы – единственное, что у него не покрыто волосами? Хотя не знаю... – Она идет на попятную. – Думаю, здесь многое замешано на эротических ассоциациях – что-то родственное фетишизму. Правда, таких извращенцев, чтобы руки и ноги кусали, мне еще встречать не доводилось.

Зажигаю свет в приемной, провожу электронной карточкой-ключом по считывающему устройству на двери несгораемого склепа, так называемого «склада улик». Здесь двери и стены бронированные, и все, кто сюда заходит, регистрируются в компьютерном журнале под собственным кодом: время прихода, отбытия и продолжительность пребывания. Мы редко повторно работаем с запертым здесь имуществом. Обычно полиция забирает вещи в камеру хранения личной собственности граждан, а то и вовсе возвращает родственникам владельцев. Мне же эта комната понадобилась по простой причине: в любом здании случаются всевозможные утечки, а мне требуется надежное место, где можно спрятать особо важные вещдоки и документы.

Вплотную к черной стене примыкают тяжелые стальные шкафы. Отперев один из них, достаю две толстые папки, опечатанные плотной лентой, – я придумала этот фокус, чтобы посторонние без моего ведома не подглядели ценную информацию. Ввожу кодовые номера Ким Льонг и Дианы Брэй в электронный журнал, который только что отбарабанил мой личный код и время прибытия. За беседой возвращаемся в конференц-зал: Марино совсем заждался.

– А почему вы не показали эти дела штатному психологу? – спрашивает Бергер, когда мы заходим в комнату.

Положив папки на стол, я взглянула на Марино. Пусть сам отвечает: не моя обязанность направлять дела на анализ судебным психологам.

– А зачем нам психолог? – отвечает он на вопрос, точно вызывая прокурора на спор. – Смысл всей его работы – выяснить, что за птицу мы ищем, а наша пташка уже в клетке.

– Но как узнать мотивы преступника? Символы, эмоции, значения? Хочется послушать, что скажет специалист. – Она не , обращает на Марино внимания. – Особенно руки и ноги. Как все-таки странно. – Бергер будто зациклилась.

– По мне, так все это шарлатанство: подышали на зеркальце, взглянули на кофейную гущу, – выступает полицейский. – Я, конечно, ничего не имею против, может, среди экспертов и есть одаренные люди, таланты от природы, но по большей части это чушь. Возьмем какого-нибудь подонка наподобие Шандонне, который руки и ноги кусает. И без всякого психолога ясно – фишка у него такая, особое пристрастие. Может, у него самого какая-нибудь странность с этими частями тела приключилась или, наоборот, у нашего голубчика только там волосы и не растут. Там да разве что еще во рту. И в заднице, пожалуй.

– Я бы поняла его тягу уничтожать в других то, что он ненавидит, – скажем, лица жертв. – (Да уж, Марино не удалось «опустить» Бергер). – Но руки и ноги... тут что-то другое. – И в жестах, и в интонации ее сквозит полное неприятие соображений оппонента.

– Ага. В курочке вкуснее всего белое мяско, – напирает Марино. У них с Бергер будто любовная перепалка, стычка, которой они только тешатся. – На большие титьки он западает. Мальчик ищет мамочку.

Молча одариваю его многозначительным взглядом. Ну что тут скажешь? Строит из себя бездушного остолопа; так ему охота эту женщину под себя подмять, что он уже перестает думать, что говорит. И ведь знает, что так же к делам подходил и Бентон, который был в своей области гением. Он пользовался обширными знаниями, располагал огромной базой данных, которую по сей день собирает ФБР, занося в нее тысячи преступников. И кстати, мне эти намеки Марино на типы внешности тоже не по вкусу, ведь выбор маньяка недавно пал и на меня.

– Знаете, мне слово «титьки» не нравится. – Бергер размышляет вслух, как бы между прочим, словно просит официанта подать другой соус. Не мигая смотрит на Марино. – Вы хоть понимаете значение того, что только что сказали, капитан?

У Пита Марино в кои-то веки нет слов.

– О-о, у этой лексической единицы много значений. Знаете, говорят даже «титька тараканья», – продолжает Бергер, энергично перебирая ворох бумаги, и лишь движения ее рук выдают гнев. – Этимология – наука о происхождении слова. Не путайте с энтомологией, пишется через "н". Энтомология изучает насекомых. А я говорю о словах. Бывает, они обидны, вылетит – не поймаешь, но ответить можно. Скажем, яйца – это нечто из области орнитологии. А еще этим жаргонизмом можно обозначить ограниченный участок мозга, располагающийся между ног мужских особей, которые любят рассуждать про титьки. – Бергер взглянула на Марино и многозначительно помолчала. – Ну что, языковой барьер мы преодолели? Теперь займемся делом?

Марино красен как рак.

– Вы получили копии отчета о вскрытии? – Ответ я и так знаю, просто хочется услышать из ее собственных уст.

– Я уже много раз их просмотрела, – отвечает Бергер.

Снимаю с папок ленту и подталкиваю их к ней, пока Марино щелкает костяшками пальцев, упорно пряча глаза. Бергер вынимает из конверта цветные снимки.

– Что скажете? – обращается она к нам.

– Ким Льонг, – деловито начинает Марино. Мне сразу вспомнилось, как он обходился с Келлоуэй, как упорно ее унижал. Теперь сам, пристыженный, кипит от злости. – Тридцатилетняя азиатка, подрабатывала на неполную ставку в круглосуточном магазинчике «Квик Кери». По всей видимости, Шандонне дождался, пока магазин опустеет. К вечеру его терпение было оплачено с лихвой.

– Четверг, девятое декабря, – говорит Бергер, рассматривая изуродованное полуголое тело Льонг на фото – такой ее нашли.

– Ага. Сигнализация сработала в девятнадцать шестнадцать, – отмечает Марино, а я сижу и гадаю, о чем же тогда вчера вечером они с Бергер беседовали, если не о недавних преступлениях? Я-то решила, что эти двое встретились обсудить следственные подробности по схожим делам, однако теперь ясно, что убийств Льонг и Брэй они не касались.

Бергер хмурится, глядя на фото.

– Семь шестнадцать вечера? В этот час он зашел в магазин или вышел из него, уже расправившись с жертвой?

– Вышел. Покинул помещение через черный ход, стоявший на постоянной охране. Там своя система. Значит, в магазине наш приятель оказался еще раньше, вошел через парадную дверь, едва только стемнело. В руке держал пистолет, сразу же, с нахрапу, пальнул в жертву – она так из-за прилавка и не поднялась. Повесил табличку «закрыто», запер дверь, втащил раненую в кладовку, чтобы там с ней творить свои гадости. – Марино лаконичен, лишнего не болтает, паинька. Однако за маской благопристойности бурлит такое месиво, которое я уже научилась распознавать. Впечатлить, принизить, поставить на место, затащить в постель Хайме Бергер – и все лишь бы унять ноющую боль одиночества и незащищенности, забыть о неоправдавшихся надеждах на мой счет. Смотрю, как он корчится, пытаясь скрыть разочарование и неловкость за стеной безразличия. Жаль его, ведь сам все портит, сам. Не надо было напрашиваться на неприятности.

– Шандонне бил и кусал еще живую жертву? – Вопрос адресован мне. Бергер неторопливо перебирает снимки.

– Да.

– На основании чего вы делаете выводы?

– Учитывая, что ткани лица активно реагировали на наносимые повреждения, избивать он начал еще живую. Нам неизвестно, была ли она в сознании. И как долго, – говорю я.

– У меня есть пленка с места преступления, – подсказывает Марино таким тоном, точно утомился донельзя.

– Мне нужно все, – требует Бергер.

– Во всяком случае, у нас отснят материал по делам Брэй и Льонг. Насчет братца Томаса – пусто. Мы не снимали его в грузовом контейнере. Легко отделались, надо сказать. – Марино подавляет зевок. Теперь он не действует на нервы, а, скорее, веселит.

– Вы на все вызовы лично выезжали? – спрашивает меня Бергер.

– Да.

Берет в руки следующую фотографию.

– Больше сыр с плесенью я не ем... Уж увольте, после того как покопался со стариной Томасом... – Враждебность опять так и брызжет из уст Марино: он вот-вот сорвется.

– Я тут подумываю кофейку выпить, – говорю ему. – Ты не возражаешь?

– Против чего? – Упорно не желает встать с кресла.

– Поставить воды. – Взглядом ему показываю, что нам с Бергер надо переговорить наедине.

– Ох, боюсь, с твоей кофеваркой мне не разобраться.

– Я совершенно уверена, ты разберешься.

– У вас тут полное взаимопонимание, как погляжу, – не без иронии замечаю я, когда Марино скрывается за дверью и теперь нас не слышит.

– У нас была масса времени познакомиться. С раннего утра, должна добавить. – Бергер бросает на меня взгляд. – В больнице, до этой карусели с допросом Шандонне.

– Позвольте заметить, миссис Бергер, что если вы собираетесь здесь пробыть еще какое-то время, то для начала неплохо бы попросить нашего уважаемого коллегу не отклоняться от основной задачи. Похоже, ему хочется вас побороть и он ни о чем другом думать не способен. Дело от этого не выигрывает.