Текст книги "Последняя инстанция"

Автор книги: Патрисия Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)

Постепенно мы подбираемся к сути. Анна рассказывает, что предшествовало приезду в Ричмонд Хайме Бергер. Нью-йоркская знаменитость по-прежнему доминирует в разговоре, будто сама сидит среди нас. А я ей не доверяю. Хотя не могу не признать, что, возможно, моя жизнь находится в ее руках. Сама пытаюсь припомнить, где же я была в тот памятный день, четырнадцатого декабря. Мысленно отматываю назад, от двадцать третьего, то есть сегодня, и оказываюсь в прошлом вторнике. Я была в Лионе, во Франции, в штаб-квартире Интерпола, где впервые повстречалась с Джеем Талли. Вспоминаю ту первую встречу, воссоздавая в воображении, как мы сидим и беседуем в служебном кафетерии. Только мы двое – Марино его сразу невзлюбил и предпочел удалиться. Во время ленча я рассказала Джею о Диане Брэй и нашей взаимной неприязни, что она всеми силами пытается досадить Марино, никак не оставит его в покое и даже загнала в обычные постовые. Как Джей ее назвал тогда? Ходячая радиация в обтягивающих штанишках. Как видно, ей не удалось избежать стычек и с ним, одно время приписанным к штабу АТФ. Похоже, он все про нее знал. Неужели это простое совпадение, что в тот самый день, когда я открылась Джею насчет Брэй, Райтер звонил Анне и наводил справки о наших отношениях, намекая на мое душевное нездоровье?

– Я не собиралась всего этого рассказывать, – продолжает Анна. – Не хотела зря портить настроение. Теперь, учитывая, что меня однозначно будут против тебя использовать...

– Не понял, о чем вы тут базарите? – перебивает Марино.

– Поначалу я собиралась помочь тебе, направить разговор в нужное русло, чтобы отвести неоправданные обвинения – мол, у тебя не все в порядке с психикой, – говорит Анна. – Сама я не верила. А если я хоть сколько и сомневалась, совсем чуточку, то лишь потому, что мы так давно не виделись. К тому же мне все равно хотелось с тобой побеседовать – меня ведь по-дружески беспокоит твоя судьба. И Буфорд заверил, что он вообще не будет касаться того, что я выясню. Предполагалось, что все эти разговоры останутся между нами. А уж о том, что тебя обвиняют, я вообще ни сном ни духом...

– Райтер? – оскалился Марино. – Он тебя вроде как доносчицей сделал?

Анна качает головой.

– Консультантом.

Она упорно держится за это слово.

– Невелика разница. Какая крыса! – Марино так и кипит от злости.

– Его интересовала душевная устойчивость Кей. Интерес вполне оправданный, если учесть, что она фигурирует на суде главной свидетельницей. Я искренне была уверена, что ты будешь давать показания. Мне и в голову ни приходило, что ты – подозреваемая! Дикость какая-то.

– Подозреваемая, черт побери... Держи карман шире! – хмурится Марино. Он даже не пытается ничего скрывать, маски сорваны: он прекрасно осведомлен о происходящем.

– Марино, я знаю, ты не обязан был мне ничего рассказывать; говорить, что я под следствием, и про специальную комиссию, – ровным тоном начинаю я. – Мне просто любопытно, давно ты сам-то узнал? Скажем, когда выпроваживал меня в субботу из моего собственного дома, ты уже был в курсе? Потому-то и глаз не спускал с меня, сидел зыркал как ястреб. Как бы чего не вынесла подозрительного, а то вдруг от улик избавиться решу или еще что учудить вздумаю. И машину мне не разрешили оставить. Хотели убедиться, что там улик нет, на всякий случай. А то вдруг там кровь Дианы Брэй присохла? Ткани, волосы? Какое угодно доказательство моего присутствия в ее доме в ночь убийства. – Я хладнокровно его обличаю.

– Хрень господня! Да знаю я, что ты тут ни при чем, – взрывается Марино. – А то, что у Райтера совсем крыша поехала, так я ему это уже сказал. Каждый день готов говорить. А ты тоже хороша. Что ты ему сделала, что он так взъелся? А? Скажешь или нет?

– Знаешь, – уставилась я на него, – не собираюсь тут вновь выслушивать, будто я же во всем и виновата. Ни черта я Райтеру не сделала. Понятия не имею, кто его клюнул в задницу, чтобы выделывать здесь такие кульбиты. Разве что Джей воду мутит.

– Ага, с ним ты тоже не виновата. Сама небось в койку легла?

– Он вовсе не потому мне гадит, что я с ним переспала, – выпаливаю я. – Скорее потому, что больше не стала.

Макговерн хмурится, облокотившись на камин.

– А-а, старина Джей. Чистюля, смотреть тошно. Он мне сразу не понравился, наш красавчик.

– Я сказала Буфорду, что ты психически здорова. – Анна упрямо стиснула зубы и яростно глядит на меня. – Он хотел знать мое мнение, достаточно ли ты вменяема, чтобы выступить в роли помощницы. Значит, соврал. Выставил все так, будто речь идет о суде Шандонне. Кто бы мог подумать. В голове не укладывается: чтобы Буфорд взял да спровоцировал меня на откровенность вот так вот, запросто! Змеюка подколодная... – Она опускает руку на грудь, будто сердце расшалилось, и прикрывает ненадолго глаза.

– Тебе нехорошо? – Я хотела вскочить с места.

Анна отрицательно качает головой.

– Мне теперь никогда хорошо не будет. Знать бы, что такое случится, я бы вовсе не стала с тобой разговаривать.

– Вы записывали сеанс на пленку, делали заметки? – интересуется Макговерн.

– Конечно, нет.

– Уже лучше.

– Но если меня попросят... – начинает Анна.

– Пожалуйста, не переживай, – говорю я. – Сделанного не воротишь. Теперь я просто хочу рассказать Марино другие новости. Раз уж у нас тяжелые разговоры пошли, пусть до конца выслушает. Твой сын Рокки...

Интересно посмотреть, может, Марино и тут в курсе.

Он словно в камень обратился.

– Ну?

– Он будет представлять Шандонне в суде, – отвечаю я.

Лицо Марино залил жаркий, пунцовый румянец. На какой-то миг все смолкли. Да, видно, он не знал. И тут капитан заговорил глухим, жестким голосом:

– Этого стоило ожидать. Не исключено, что каша вокруг тебя заварилась не без его участия. Знаешь, забавно, я ведь начал подумывать: а не приложил ли он руку к визиту Шандонне.

– Откуда вдруг такие подозрения? – удивленно спрашивает Макговерн.

– Он всегда якшался с плохишами. Вполне возможно, что и с папочкой Шандонне из Парижа знаком, а уж подгадить мне он не преминет.

– Не кажется ли тебе, что нам пора узнать о Рокки побольше? – говорю я.

– А в этом доме бурбон имеется? – спрашивает Анну единственный среди нас мужчина.

Она встает и выходит из комнаты.

– Тетя Кей, тебе нельзя здесь больше оставаться, – тихо, но настоятельно говорит Люси.

– Вам нельзя больше общаться с Анной, – добавляет Макговерн.

Что тут ответишь? Разумеется, они правы. Теперь в довершение ко всему прочему я осталась без подруги.

– Ты ей что-нибудь рассказала? – обращается ко мне Марино обличительным тоном.

– Ага, что мир станет чище без таких, как Диана Брэй, – отвечаю я. – Иными словами, я практически призналась, что рада ее смерти.

– Как и все, кто ее знал, – парирует капитан. – И я с радостью засвидетельствую это перед целой сворой присяжных.

– Да, не слишком удачное заявление. Однако оно еще не доказывает, что ты ее убила, – говорит Макговерн.

– В самую точку, куда уж неудачнее, – бормочет про себя Марино. – Эх, надеюсь, Анна не додумалась сказать Райтеру, будто ты рада, что Брэй укокошили.

– Идиотизм какой-то...

– Ну-у, – цедит капитан, – и да и нет, док.

– Не надо так со мной разговаривать, Марино, – отвечаю ему. – Хоть себя-то не компрометируй.

– Опять двадцать пять! – сердится он. – Конечно, не убивала ты эту чертовку. Просто сама подумай, как со стороны все смотрится. Она строила тебе козни, пыталась добиться твоего увольнения. А надо сказать, после смерти Бентона ты вообще нос задрала. По крайней мере так люди говорят, верно? На парковке вы поссорились. Кое-кто считает, что ты завидовала этой новой леди-полисменше. Она выставляла тебя в неприглядном свете, жаловалась на тебя. Поэтому наша умница судмедэксперт ее убила и все выставила так, будто это дело рук маньяка, который замочил Ким Льонг. Уж тебе-то все карты в руки, согласна? Кто еще способен совершить идеальное убийство? У тебя и доступ есть – все улики сразу тебе везут. Ты могла забить ее до смерти, а потом усыпать шерстью этой образины и даже мазки поменять, чтобы ДНК совпала. И то, что ты забрала из парижского морга улики и сюда привезла, тоже не в твою пользу. И пробы воды. А Райтер решил, что у тебя крышу повело, как ни прискорбно. И еще надо добавить, он тебя всегда на дух не переносил, с самого начала. Наш кастратик вообще сильных женщин не любит. Кстати говоря, Анна в ту же категорию попадает. И чертову Бергер он пригласил, чтобы на тебе отыграться.

Все молчат.

– Я вот думаю, уж не ждать ли и мне повестки, – говорит Люси.

Глава 20

– Уж в чем я с Райтером согласен, так это в том, что ты тоже у нас сумасшедшая, – сообщает Марино моей племяннице.

– Так есть вероятность, что Рокки повязан с семейством Шандонне? – интересуется Макговерн. – Или был в прошлом? Вы всерьез сказали, что это вам уже в голову приходило?

– Хм, – крякнул Марино. – Рокки большую часть своей никчемной жизни водится с бандитами. Где он коротает дни, я не в курсе, конечно; на Библии не поклянусь. Просто знаю, какая он мразь. Ублюдок. Видно, не мой сын.

– Нет уж, ты его породил, – говорю я.

– Да не в меня пошел отпрыск. В нашей семье была поганая ветвь, вот он как раз в них, – настаивает Пит. – Марино еще в Нью-Джерси разделялись на плохих и хороших. Один дядька у меня с поганью якшался, а второй копом служил. Родные братья, а разные как день и ночь. Когда мне исполнилось четырнадцать, дядюшка Луи, чтобы ему провалиться, пришил братца-то. Так и не стало у меня дядьки-полицейского... Его тоже Питом звали. Меня и нарекли-то в честь дяди. Пристрелили беднягу у собственного порога. Называется, сходил газету забрать. Доказать, что это дело рук дядюшки Луи, не смогли, да все и так знали. И я до сих пор в этом убежден.

– А где сейчас твой дядя Луи пребывает? – спрашивает Люси, как раз когда входит Анна с выпивкой для Марино.

– Да вроде загнулся он пару лет назад. Мы не поддерживали отношений. Я не хотел иметь с ним ничего общего. – Принимает бокал из рук хозяйки. – Зато Рокки вылитый дядюшка получился. Сорванец даже внешне на него походил, с самого первого дня был вралем. С чего, по-вашему, он взял фамилию Каджиано? Это девичья фамилия моей матери: нет лучшего способа мне досадить, чем изгадить доброе имя мамы. Да что уж, горбатого могила исправит. Просто, бывает, люди рождаются плохими. И не спрашивайте почему. Что мы с Дорис для парня ни делали – все не впрок. Отправили в военное училище – так он во вкус вошел, стал такое там с другими ребятами выделывать... Понравилось ему над людьми издеваться. Он-то сам крупным вырос, как я, никто к нему не цеплялся.

– Так чем руководствуется Рокки, берясь за это дело? – Я знаю, что сказала Бергер. Просто мне хочется услышать версию самого Марино. – Желанием напакостить папаше?

– Он балдеет от внимания, а тут скоро такой балаган начнется! – Марино не хочется признавать очевидное: Рокки мечтает унизить отца, хоть в чем-нибудь его переплюнуть.

– Он вас ненавидит? – спрашивает Макговерн.

Марино снова фыркает, и тут начинает вибрировать его пейджер.

– Так что с ним дальше-то было? – интересуюсь я. – Вы отправили его в военное училище, а потом?

– Вышвырнули гаденыша из дома. Я заявил, что, если он не хочет жить по моим правилам, пусть выметается. Это было на первом году его учебы в училище. И знаешь, что сопляк сделал? – Марино смотрит на дисплей пейджера и поднимается с места. – Подался в Джерси, стал жить с этим мафиози, дядюшкой Луи. А потом у него хватило наглости вернуться сюда учиться. Поступил на юрфак университета.

– Так он присягал в Виргинии? – спрашиваю я.

– Присягал здесь, практикует повсюду. Я семнадцать лет сына не видел. Анна, можно позвонить? По сотовому с этим тугодумом общаться... – В дверях гостиной бросает взгляд на меня. – Стэнфилдом.

– Так насчет удостоверения личности что-нибудь выяснили? – спрашиваю я.

– Надеюсь, он как раз нам сообщит, – отвечает Марино. – Час от часу не легче.

Пока Марино разговаривал, хозяйка исчезла из гостиной. Я предположила поначалу, что Анна отлучилась в уборную. Возвращаться она не торопилась; могу только представить, каково ей сейчас. В некотором отношении о ней, пожалуй, я беспокоюсь даже больше, чем о себе. Теперь, когда я наслышана о печальных подробностях ее жизни, ясно, насколько Анна уязвимый, тонкий человек и насколько жестоко изуродован ее эмоциональный ландшафт.

– Так нечестно, – начинаю терять самообладание. – Это несправедливо по отношению ко всем. – Все, что накопилось за последние дни, готово выплеснуться, обрушиться лавиной. – Кто-нибудь, объясните же наконец, как такое произошло? Я что, в чем-то провинилась в прошлой жизни? Неужели я заслужила подобное обращение?

Люси с Макговерн молча слушают, как я возмущаюсь. У них наверняка имеются собственные мысли и планы, но пока делиться ими они не намерены.

– Ну же, не молчите. Давайте высказывайтесь. – Главным образом я рассчитываю на племяшку. – Вся жизнь насмарку. Я все провалила, за что ни бралась. Простите меня. – К глазам подступили слезы, вот-вот расплачусь. – Покурить бы сейчас. Ни у кого сигаретки не найдется?

Курево всегда есть у Марино, но он на кухне, висит на телефоне, а я ни за какие коврижки не потащусь туда, перебивать его разговор своей сигареткой, будто используя ее как предлог.

– Знаете, что больнее всего? Когда тебя обвиняют в том, чему ты самый непримиримый враг. Я не злоупотребляю служебным положением, черт побери. И никогда не смогла бы хладнокровно расправиться с живым существом, – продолжаю я. – Мне ненавистна сама смерть. То, с чем я сталкиваюсь каждый божий день. И теперь все будут думать, что я способна на убийство? Начали профессиональное расследование, будто я могла поднять руку на человека? – Вопрос повисает в комнате. Люси с Макговерн молчат.

С кухни доносится зычный голос Марино, такой же мощный и пробивной, как и он сам. Наш капитан из тех людей, кто действует силой, а не убеждением, кто скорее упрется лбом, чем пойдет на попятную.

– Это точно его любовница? – гремит смачный голос. По всей видимости, беседует с детективом Стэнфилдом. – Либо просто друзья? Почем тебе знать? Так, так. Угу. Что я должен был получить? Нет же, Стэнфилд, ничего мне не присылали. Совсем не вяжется, полная галиматья. – Марино беспокойно курсирует по кухне, крепко прижав к уху трубку. Такое впечатление, что он готов собеседнику голову открутить. – Знаешь, что я обычно отвечаю таким, как ты, Стэнфилд? – рявкает капитан. – Не лезь под руку, зашибу. И плевать я хотел на твоего шурина, понял? Я ему язык знаешь куда засуну? Вот то-то же. – По всей видимости, детектив пытается вклинить в горячую тираду Марино хоть пару словечек – безрезультатно.

– Ну и угораздило, – вполголоса замечает Макговерн. – Он что, расследует гибель тех двоих, которых запытали до смерти? Ну, тот, с кем Марино разговаривает?

Я смотрю на нее и силюсь понять, в чем здесь подоплека.

– Откуда такая осведомленность? – Пытаюсь найти ответ и не нахожу: что-то я, видимо, упустила. Макговерн до недавнего времени была в Нью-Йорке. Я еще даже не произвела вскрытие второго Джона Доу. Откуда вдруг такое всезнание? Вспомнилась встреча с Хайме Бергер. Потом губернатор Митчелл, член палаты представителей Динвидди, Анна... Вокруг все захлестнуло омерзительно разящей волной страха, надо мной словно пронеслось смердящее дыхание Шандонне. Нервная система непроизвольно среагировала: меня начало трясти как после целого чайника крепкого кофе, будто я выпила за раз с полдюжины приторных кубинских эспрессо, которые называют «коладас». Никогда в жизни мне не было так страшно. Теперь уже мерещится такое, что никогда бы и в голову не пришло при обычных обстоятельствах: словно бы в словах Шандонне есть здравый смысл, когда он обвиняет власти во всеобщем заговоре. Ясно, это паранойя. Надо рассуждать здраво. В конце концов, надо мной висит подозрение в убийстве коррумпированной женщины-полицейского, которая, вполне возможно, имела связи в мафиозных кругах.

Тут вдруг понимаю, что ко мне обращается Люси. Она оставила свое местечко у очага и придвинула стул, склонилась и взяла меня за здоровую руку.

– Тетя Кей? – говорит моя племяшка. – Вам нехорошо?

Пытаюсь сосредоточить на ней внимание. Марино по телефону обещает Стэнфилду встретиться утром – звучит как угроза.

– Мы с ним встретились «У Филла», выпили по кружечке пива. – Она бросает взгляд на кухню, и я вспоминаю, что не далее как этим утром Марино действительно упомянул, что они с Люси неплохо поладили, поскольку она принесла ему добрые вести.

– Мы в курсе про парня из мотеля. – Она дает объяснения от имени Макговерн, которая тихо, не шелохнувшись, сидит у камина и смотрит на меня, пытаясь уловить, какую реакцию вызовут дальнейшие известия. – Тиун в Виргинии с субботы, – продолжает Люси. – Помнишь, я звонила тебе из «Джефферсона»? Она была у меня. Я срочно ее вызвала.

– А-а... – Вот и все, на что я оказалась способна. – Ну, тогда хорошо. Мне было грустно думать, что ты в отеле одна. – На глаза накатились слезы; я отвела взгляд, чтобы подруги не подсмотрели. Ведь я же сильная. Это я обычно вытаскиваю племяшку из переделок, в которые она попадает по собственной глупости. Я всегда была для нее проводником, указывала верное направление, освещала путь. Мы вместе прошли нелегкое время студенчества. Я покупала ей книги, подарила первый компьютер, оплачивала любые курсы, которые девочке хотелось посещать, в какой бы части страны они ни находились. Однажды летом взяла ее с собой в Лондон. Я мужественно вставала на защиту племяшки, когда кто-нибудь пытался вмешаться в ее жизнь, включая мать. А та вознаграждала мои старания оскорблениями...

– Я хотела, чтобы ты мной гордилась, – говорю я племяннице, отирая слезы ладонью. – Как меня теперь уважать?

Люси поднимается и смотрит на меня сверху вниз.

– Ох, какой бред, – с чувством заявляет она, и Марино снова появляется в гостиной с очередным бокалом бурбона. – Уважение тут ни при чем. Господи, да тут все тебя уважают по-прежнему, тетя Кей! Просто тебе требуется помощь. Хотя раз в жизни прими помощь от других. В одиночку с такой заварухой даже тебе не разобраться; давай забудем на время о самолюбии, пусть за тебя поработают. Я не десятилетняя девочка. Мне уже двадцать восемь, не забыла? И я далеко не наивна. Работала с ФБР, я агент АТФ, у меня денег куры не клюют. Могу работать на любую организацию, какую только захочу. – Она явно разбередила свежую рану: все-таки переживает девчонка, что ее отправили в административный отпуск, а как иначе? – Теперь я работаю на себя и поступаю, как сочту нужным, – продолжает Люси.

– Я сегодня попросила отставку, – говорю ей.

Присутствующие ошеломлены и молчат.

– Как-как? – переспрашивает Марино, который потягивал выпивку, стоя у камина. – Что ты попросила?

– Я сообщила об отставке губернатору. – На меня вдруг накатывает необъяснимое спокойствие. Как же хорошо, что я не стала попросту созерцать, как другие ломают мою судьбу, а сама предприняла что-то действенное. Пусть на меня покусился Шандонне; единственный способ выйти из этого состояния – закончить начатое им: положить конец прежней жизни и начать с чистого листа. Дикая, поразительная мысль. Поверяю присутствующим подробности своего разговора с Майком Митчеллом.

– Притормози-ка. – Марино усаживается у камина. Близится полночь, Анны не слышно – я даже на время забыла о том, что она где-то в доме. Наверное, спать пошла.

– Надо понимать, с тебя снимут дела? – спрашивает капитан.

– Ну уж нет, – отвечаю я. – Буду временно исполнять обязанности, пока губернатор считает это целесообразным. – Присутствующие не спрашивают, чем я буду заниматься всю оставшуюся жизнь. Какой смысл беспокоиться о туманном будущем, когда неизвестно, что у нас в настоящем. И я им благодарна. Наверное, по мне видно, что не стоит сейчас задавать вопросы. Обычно люди чувствуют, когда лучше промолчать. А если кто и не просекает, я всегда сумею увести разговор в сторону, отвлечь их, да так, что они даже не поймут, что я хитрю, намеренно не желая касаться определенных тем. Я еще смолоду отточила это искусство – не хотелось распространяться перед излишне любознательными одноклассниками: сильно ли папа страдает, поправится ли когда-нибудь, каково это – жить под одной крышей с умирающим отцом. Последние три года его жизни все, включая и самого больного, упорно делали вид, будто ничего не происходит. В особенности он. Папа сильно походил на Марино: оба – настоящие мужики, итальянские мачо, которым и невдомек, что когда-нибудь они расстанутся с бренными оболочками, пусть даже больными и потерявшими форму. Я все вспоминаю отца, а Люси с Макговерн и Марино тем временем обсуждают планы на ближайшее будущее и что необходимо предпринять в настоящем, дабы облегчить мое положение.

Только я ничего не слышала. Для меня их голоса были посторонним шумом, как карканье ворон; я вспоминала сочные луга Майами, где проходило мое детство, засохшие шкурки клопов и лаймовое дерево на заднем дворике. Папа учил меня колоть кокосы на подъездной дорожке, орудуя молотком и отверткой, и я часами готова была копаться, выуживая сочную сладкую мякоть из крепкой, укутанной волосами скорлупы. А как он веселился, глядя на мои неутомимые старания! Затем белая мякоть отправлялась в широкий приземистый холодильник, и потом уже никто, и я в том числе, к ней даже не прикасался. Частенько летом, когда на улице невыносимо парило, папа притаскивал из соседнего магазинчика пару больших глыб льда, чем приводил нас с Дороти в восторг. У нас был надувной бассейник, который мы с сестрицей заполняли из шланга, а потом усаживались на лед и пеклись на солнышке, отмораживая филейные части. Мы то и дело выскакивали из воды, чтобы немного оттаять, и тут же снова взгромождались на холодные скользкие троны, восседая там как королевы, а папа глядел из окна гостиной и смеялся над нами, тыча пальцем в стекло и врубив на полную мощность магнитофон.

Хороший у меня был отец. Когда он еще чувствовал себя более-менее, то вечно шутил и источал добродушие. Он был довольно привлекательным мужчиной среднего роста, светловолосым и широкоплечим, пока его не начал изъедать рак. Кей Марсель Скарпетта-третий; он настаивал, чтобы первенца назвали в его честь (имя это восходило к далеким веронским предкам и передавалось из поколения в поколение от отца к сыну). И не важно, что первой родилась я, девочка. Кей – имя, не приписанное к определенному полу. Правда, мама всегда называла меня Кэтти. Отчасти потому, по ее собственным словам, чтобы избежать путаницы между отцом и дочерью. Позже, когда вопрос отпал, поскольку я стала единственной Кей в нашем роду, она по-прежнему называла меня Кэтти, отказываясь принять смерть отца и забыть о своем горе. Она до сих пор не переболела тем, что его не стало. Все никак не хочет отпустить. Папа умер тридцать лет назад, когда мне исполнилось двенадцать, но мать ни с кем больше не встречалась. Она по-прежнему носит обручальное кольцо и зовет меня Кэтти.

* * *

Люси и Макговерн полуночничали: обсуждали планы. Они уже махнули на меня рукой и не пытались вовлечь в свои разговоры. Похоже, даже перестали замечать, что я давно ускользнула в страну воспоминаний, молча смотрю на огонь и рассеянно тереблю обездвиженную левую руку, пытаясь просунуть пальцы под гипс, дабы почесать изголодавшуюся по солнцу и воздуху кожу.

Наконец Марино разевает рот в широком медвежьем зевке и неимоверным усилием поднимается на ноги. Он чуть покачивается от принятого внутрь бурбона, источает затхлый сигаретный запах и созерцает меня нежным взглядом, который я, пожалуй, отнесла бы на счет несчастной любви, если бы готова была принять его истинные чувства.

– Пойдем, док, – обращается он ко мне. – Проводишь меня до машины.

Так он пытается воззвать к перемирию. Марино вовсе не бесчувственный грубиян. Ему и самому не в радость, как он со мной обращался в последнее время, с тех пор как меня чуть не убили.

Ночь выдалась прохладная и безветренная, за рваными облаками тускло сияли звезды. В окнах дома Анны светились сотни рождественских свечей, лишний раз напоминая, что завтра сочельник, последний в уходящем тысячелетии. В тишине звякнули ключи: Марино отпер пикап, хотя и не торопился открывать водительскую дверь.

– Столько работы. С утра пораньше заскочу к тебе в морг. – Пустые слова, думает он совсем о другом. Устремил взгляд в ночное небо и вздохнул. – Ладно, док. Знал я все, причем давно. Ты и сама меня вычислила. Скажем так, я был в курсе, что замышляет гаденыш Райтер. Ну не мог я вмешиваться, не мог.

– И когда же ты собирался меня просветить? – любопытствую я: что толку теперь от взаимных обвинений.

Пожимает плечами.

– Знаешь, я рад, что Анна успела до меня. Ради Бога! Я-то знаю, что ты Диану Брэй не убивала. Но если по чести, то я бы не сильно переживал. Таких мерзавок на всем свете не сыщешь. Если бы ты ее уделала, я бы счел это самообороной.

– Ну уж нет, такого просто не могло произойти. – Хоть он рассуждает гипотетически, я такую ситуацию даже в теории не допускаю. – Даже не думай, Марино. – Пристальным взглядом окидываю его силуэт в тусклом отсвете подвесных фонарей и праздничных гирлянд на деревьях. – Ты ведь никогда по-настоящему не предполагал, что... – Оставила вопрос недосказанным. Наверное, мне не так уж и хочется услышать ответ.

– Черт, док. Я в последнее время не знаю, что и думать, – говорит он. – Нет, правда. Только что мне теперь делать, а?

– В смысле? – Не понимаю, к чему Пит клонит.

Тот пожимает плечами и сдерживает тяжелый вздох. Невероятно, что творится! Марино вот-вот заплачет.

– Ну, если ты уйдешь.

У него срывается голос; он закашливается и нашаривает в кармане сигареты. Стоя ко мне вплотную, прикуривает; я ощущаю прикосновение его грубой кожи, волосы на тыльной стороне запястий касаются моего подбородка.

– Да, что тогда? Представляешь, мне нужно ехать в морг, а там тебя больше нет? Черт, думаешь, стал бы я постоянно околачиваться в этой жуткой дыре, если бы тебя там не было, док? При тебе морг оживает. Нет, кроме шуток.

Я обнимаю своего давнего друга. Моя макушка едва достает до его груди, а биение наших сердец разделено надутым животом. Марино взрастил по жизни собственные барьеры, и меня переполняет нестерпимое чувство сострадания и потребность быть рядом. Похлопав по широкой груди, довожу до его сведения:

– Знаешь, Марино, мы давно друг друга знаем. И так просто ты от меня не отделаешься.