Текст книги "Последняя инстанция"

Автор книги: Патрисия Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

– Меня к ней сразу потянуло, едва только она вошла в ресторан.

– В «Люми»?

– Да.

– Кроме всего прочего на ее теле были обнаружены волосы, – вдруг говорит Бергер. – Вы в курсе, что на трупе нашли необыкновенно длинные, тонкие, как пух младенца, волосы, совпадающие с вашими? Как такое возможно, если вы, по вашим собственным словам, были выбриты? Не вы ли сами только что сказали, что выбрили все тело?

– Их специально подложили. Я уверен.

– Те самые люди, которые объявили на вас охоту?

– Да.

– А откуда у них могли взяться ваши волосы?

– Одно время, лет пять назад, когда я жил в Париже, у меня нередко появлялось чувство, будто меня преследуют, – говорит он. – Будто за мной наблюдают, ходят по пятам. Я тогда понятия не имел почему. Тогда я был моложе и не всегда полностью брился. Ну, представьте, к чему брить спину? До нее трудно дотянуться, по правде говоря, невозможно; к тому же, видите ли, в молодости я стеснялся женщин, редко осмеливался заводить знакомства. Так что я не придавал особого значения бритью, прятал волосы под брюками и длинными рукавами, а брил только руки, шею и лицо. – Он провел по щеке. – Однажды я пришел домой – в квартиру, где жили мои приемные родители...

– На тот момент ваши приемные родители были еще живы? Та пара, о которой вы упоминали? Те, чей дом находился рядом с тюрьмой? – добавляет Бергер с ноткой иронии в голосе.

– Нет. Но какое-то время мне удавалось там жить. Расходы были вполне скромными, иногда я подрабатывал. Бывало, приду домой, и такое чувство, что здесь кто-то побывал. Странно как-то. Ничего не пропадало, кроме покрывал с постели. Ну, думал я, ничего страшного, хорошо, хоть все не унесли. Такое случалось несколько раз. Теперь-то я понимаю: это они. Им понадобились мои волосы. А на белье много волос, сообразили? – Подносит руку к клубкам волос на голове. – Если не бриться, они постоянно падают. Цепляются за мебель, если слишком длинные отрастут. – Он вытягивает руку, чтобы продемонстрировать свои длинные невесомые лохмы.

– Так значит, вы хотите сказать, что, когда повстречались со Сьюзан, у вас не было длинных волос? Даже на спине?

– Вообще нигде. Если на ней обнаружили длинные волосы, значит, их туда намеренно подложили. Понимаете, к чему я клоню? И все равно я признаю, что повинен в ее смерти.

Глава 15

– Почему вы берете на себя вину за ее гибель? – спрашивает Бергер. – Почему вы сказали, что повинны в ее смерти?

– Потому что им был нужен я, – отвечает Шандонне. – Видимо, они пришли сразу после моего ухода и такое с ней сотворили.

– Эти люди проследовали за вами и в Ричмонд, сэр? Зачем вы сюда приехали?

– Я приехал сюда из-за брата.

– Поясните поподробнее, – просит Бергер.

– Узнал о найденном в порту трупе и тут же понял, что это мой брат Томас.

– Чем зарабатывал на жизнь ваш брат?

– Они с отцом занимались грузоперевозками и судоходством. Он был на несколько лет старше меня. Томас всегда хорошо ко мне относился. Виделись мы не часто, зато брат отдавал мне свою одежду, когда она становилась ему не нужна, и всякие другие вещи. Я уже вам рассказывал. И деньги. Помню, когда мы встретились в последний раз, месяца два назад, в Париже, он предчувствовал недоброе.

– Где именно в Париже вы встречались с Томасом?

– Предместье Сент-Антуан. Ему нравилось, что там много молодых художников и ночных клубов, и мы встречались в каменной аллее. У «Двора трех братьев», где обретаются ремесленники, или у «Американского бара», где за деньги к вам подсядут девочки. Он дал мне денег и сказал, что собирается в Бельгию, в Антверпен, а оттуда – в вашу страну. И с тех пор я о нем ничего не слышал, пока не узнал про труп на корабле.

– Как до вас дошли печальные известия?

– Я уже упоминал, что мне легко раздобыть газеты. Люди выбрасывают, я подбираю. Многие туристы, которые не говорили по-французски, читали международные выпуски «Ю-Эс-Эй тудей». Там опубликовали небольшую заметку о найденном в порту трупе, и я сразу понял, что это мой брат. У меня даже сомнений не оставалось, вот и поехал в Ричмонд. Хотел убедиться.

– Как вы сюда добрались?

Шандонне вздыхает. На его лице снова написана усталость. Касается воспаленного рубца возле носа.

– Неприятно о таком рассказывать.

– Почему же вам неприятно?

– Не хочу, чтобы информацию использовали против меня.

– Сэр, вам лучше быть со мной откровенным.

– Я – карманник. Достал бумажник из пальто, которое один человек по неосмотрительности повесил на какой-то памятник на Пер-Лашез, знаменитейшем кладбище Парижа, где похоронены некоторые из членов моей семьи, – гордо заявляет он. – Американский болван. Большой бумажник; в таких помещается и паспорт, и билет на самолет. Вынужден признаться, я часто так поступал. Такова плата за бродячую жизнь, а с тех пор как на меня объявили охоту, я оказывался на улице все чаще.

– Охотились за вами те самые люди? Агенты федеральных служб?

– Да-да. Спецагенты, судьи – да кто угодно. Я тут же отправился в аэропорт, пока этот человек не успел сообщить в полицию о пропаже документов, а то взяли бы меня тепленьким прямо у трапа.

– Когда вы вылетели и из какого аэропорта?

– Из аэропорта Шарля де Голля. Так-так, скажем, в прошлый четверг.

– Шестнадцатого декабря?

– Да. Прилетел рано, сел на поезд до Ричмонда. В бумажнике еще оставалось семьсот долларов.

– Тот бумажник с паспортом у вас до сих пор при себе?

– Что вы. Я не так глуп, чтобы носить с собой ворованный паспорт. Сразу выбросил его в мусорный бак.

– Где именно?

– На вокзале в Нью-Йорке. Где именно, не скажу. Сел на поезд...

– И за все время этих перемещений никто на вас не смотрел? Вы не брились, сэр? Попутчики на вас не обращали внимания?

– Волосы я уложил в сетку и надел шляпу. Длинные рукава, поднятый воротник. – Он на миг заколебался. – Еще у меня есть один трюк, к которому я частенько прибегаю, когда выгляжу как теперь, если не успел освободиться от волос. Надеваю маску. Такую, знаете, которую надевают аллергики, чтоб закрывала рот и нос. И еще ношу черные хлопчатобумажные перчатки и большие очки с затемненными стеклами.

– И в таком облачении вы летели в Нью-Йорк, а потом ехали на поезде?

– Да. Срабатывает безотказно. Люди сами отворачиваются, со мной даже рядом никто не захотел сидеть. Зато я прилег и отоспался.

– У вас по-прежнему есть эта маска, шляпа, перчатки и очки?

Не найдясь, он долго молчит. Да, такую крученую подачу с ходу не отбить.

– Возможно, где-то и завалялись, – уклончиво отвечает Шандонне.

– Что вы предприняли, оказавшись в Ричмонде? – задает вопрос Бергер.

– Сошел с поезда.

Несколько минут она расспрашивает его о прибытии в Ричмонд. Где находится вокзал? Поехал ли он дальше на такси? Как передвигался по городу? Что решил предпринять по поводу смерти брата?

Шандонне вразумительно отвечает. Все, что он рассказывает, звучит вполне правдоподобно; возможно, что этот человек действительно присутствовал там и видел все своими глазами. На железнодорожной станции Амтрак, что на Стейплз-Милл-роуд, и в синем такси, которое довезло его до паршивенького мотеля на Шамберлен-авеню; там он отдал двадцать долларов за номер, опять же расплатившись наличными и под вымышленной фамилией. Тут он заявляет, что позвонил в нашу прокуратуру, дабы получить информацию о неопознанном трупе якобы своего брата.

– Я хотел поговорить с врачом, но никто не пошел мне навстречу.

– С кем вы общались? – спрашивает она.

– С какой-то женщиной. Может быть, с секретарем.

– Она назвала вам фамилию доктора?

– Да. Доктор Скарпетта. И когда я спросил, нельзя ли с ним пообщаться, секретарша ответила, что доктор Скарпетта – женщина. Так что я сказал: хорошо, можно с ней поговорить? А она как раз была занята. Я, естественно, не стал оставлять ни фамилии, ни номера телефона – не мог позволить себе подобной расхлябанности. Вполне вероятно, что за мной все еще следили. Потом под руки попалась газета, и я прочел о произошедшем накануне убийстве: за неделю до моего приезда расправились с одой женщиной из магазина. Я был потрясен, страшно испугался. Они снова здесь.

– Те самые злодеи? Которым от вас что-то нужно, как вы говорите?

– Они, они! Как же вы не понимаете? Убили моего брата и знали, что я обязательно за ним приеду.

– А они странные, эти ваши «друзья», вам не кажется, сэр? Вбили себе в голову, что, узнав из выброшенной газеты о каком-то трупе, вы решите, что это ваш Томас, украдете паспорт с бумажником и немедленно двинетесь в Ричмонд.

– Они знали, что я приеду. Я любил своего брата. Он единственный относился ко мне по-человечески. Мне обязательно надо было узнать, что произошло. Ради папы. Бедный папочка.

– А как же ваша мать? Она что, нисколько не огорчилась бы, узнав о смерти Томаса?

– Она так много пьет...

– Ваша мать алкоголичка?

– Сколько ее помню, она всегда пьяна.

– Каждый день?

– Изо дня в день, изо дня в день. А потом срывается на всех или плачет.

– Вы с ней не живете – и все-таки знаете, что она регулярно, изо дня в день пьянствует?

– Мне Томас рассказывал. Она такая с самого моего рождения. Мне всегда говорили, что моя мать – пьянчужка. И когда я захаживал в дом, она была под градусом. Мне даже кто-то сказал, что моя болезнь вызвана тем, что, вынашивая меня, она предавалась своему пагубному пристрастию.

Бергер вопросительно переводит на меня взгляд:

– Такое возможно?

– Фетальный алкогольный синдром? – размышляю я. – Вряд ли. Хотя при хроническом алкоголизме матери врожденное слабоумие и физические уродства – обычное дело, и гипертрихоз в этом случае еще меньшее из зол.

– Однако это не мешает ему искренне считать ее виноватой.

– Не исключено, – соглашаюсь я.

– Понятно, почему он ненавидит женщин.

– Если подобного сорта ненависть вообще можно оправдать, – отвечаю я.

На пленке Бергер снова допрашивает Шандонне на предмет его предполагаемого звонка в здешний морг.

– Значит, вы пытались связаться с доктором Скарпеттой по телефону, но не смогли. Что потом?

– На следующий день, в пятницу, я сидел в своем номере в мотеле и услышал по телевизору, что убили еще одну женщину. На этот раз какую-то полицейскую шишку. В экстренном выпуске новостей показывали дом погибшей, а потом подрулила черная машина – как сказали, автомобиль судмедэксперта. Той самой доктора Скарпетты. Ну и я сразу же решил поехать. Хотел дождаться ее и поговорить наедине. Взял такси и отправился туда.

Тут феноменальная память его подводит. Он не помнит ни фирму, владеющую такси, ни цвет машины, у него даже выскочило из головы, не был ли водитель чернокожим. Скажу вам, что процентов восемьдесят ричмондских таксистов – афроамериканцы. Шандонне утверждает, что, пока его везли на место преступления – адрес он узнал из «Новостей», – передали очередной экстренный выпуск. Граждан попросили проявлять бдительность: убийца, вполне возможно, страдает редким заболеванием, с которым связана его очень необычная внешность. И дали описание гипертрихоза точь-в-точь как у Шандонне.

– Теперь не остается ни малейших сомнений, – продолжает он. – Они расставили ловушки, и теперь весь мир считает, что я убил этих несчастных из Ричмонда. Меня охватила паника, сижу на заднем сиденье такси и пытаюсь сообразить, что же делать. Спрашиваю у таксиста: «Ты не знаешь доктора, о которой только что говорили? Скарпетта?» Тот ответил, что в городе ее все знают. Я спросил, где она живет, – мол, путешествую и хотел бы увидеть местную знаменитость. Мы доехали до ее коттеджного городка, но внутрь попасть не получилось, поскольку там ворота и охрана. Только мне непременно надо было ее найти. Я вышел из такси, не доезжая до места несколько кварталов. Решил разыскать доктора во что бы то ни стало, пока еще не поздно.

– Для чего не поздно? – спрашивает Бергер.

– Пока еще кого-нибудь не убили. Я должен зайти к ней и как-то убедить открыть дверь, чтобы спокойно переговорить. Боялся, что следующей будет она. Понимаете, у них такая схема. В Париже случилось все то же самое. Эти люди уже покушались на судмедэксперта, на женщину. Хорошо, хотя бы ей повезло.

– Сэр, давайте не будем отклоняться от темы. Сейчас мы говорим о том, что произошло здесь, в Ричмонде. Расскажите, что было дальше. Итак, пятница, семнадцатое декабря, позднее утро. Что вы делали после поездки на такси? Чем занимались остаток дня?

– Скитался по округе. Наткнулся у реки на заброшенное здание и зашел внутрь укрыться от непогоды.

– Вы знаете, где находится этот дом?

– Точно не скажу, где-то по соседству.

– Рядом с коттеджным городком, где живет доктор Скарпетта?

– Да.

– Вы сможете найти тот дом, где вы пережидали непогоду, сэр?

– Он не достроен. Очень большой. Особняк, где пока никто не живет. Я его узнаю.

Бергер обращается ко мне:

– Тот самый, где он предположительно обитает с тех пор, как прибыл в Ричмонд?

Киваю. Знаю этот дом. Думаю, несчастные хозяева теперь вряд ли захотят в нем жить. Шандонне говорит, что прятался в заброшенном особняке дотемна. В тот вечер он решил предпринять вылазку, а чтобы стража на воротах его не увидела, пробирался вдоль реки и проложенных за ней железнодорожных путей. Утверждает, что еще раньше стучался в мою дверь, однако никто не отозвался. Тут Бергер спрашивает меня, когда я в ту ночь вернулась домой. Отвечаю, что после восьми. Закончив работу, заехала в магазин скобяных товаров. Хотела взглянуть на инструменты – меня сильно заинтриговали необычные раны, обнаруженные на теле Дианы Брэй, и кровавые отпечатки на матрасе, оставшиеся от инструмента, которым убийца наносил удары. Именно тогда-то я наткнулась на обрубочный молоток и прикупила один для себя, а потом отправилась домой.

Шандонне продолжает: его начали терзать сомнения, приходить ли ко мне. Стало страшно: повсюду сновали полицейские машины. Один раз, когда уже стемнело, он подошел к моему дому и увидел у парадного крыльца две патрульные машины. (Они приехали после того, как Жан-Батист пытался взломать гаражные ворота, чтобы приехала полиция. Он, естественно, утверждает, что к сработавшей сигнализации не имеет никакого отношения. «Это все они – больше некому», – заявляет Шандонне. Между тем дело близилось к полуночи. Разыгралась метель.) Он спрятался за деревьями возле моего дома и ждал там, пока не уехала полиция. Теперь, по его словам, выпал последний шанс повидаться со мной. Он был твердо убежден, что его недруги уже проникли в квартал и тогда пощады мне не ждать. Так что он решился: подошел к двери и постучал.

– Чем вы стучали? – спрашивает Бергер.

– Припоминаю, там был дверной молоток. Наверное, им. – Он осушает последние капли пепси в стаканчике, и Марино на экране спрашивает, не налить ли еще. Шандонне, зевнув, качает головой. Этот мерзавец рассказывает, как он пришел в мой дом, чтобы вышибить мне мозги, и умудряется при этом зевать!

– Почему вы не воспользовались звонком? – интересуется Бергер. Это важно. Звонок активизирует систему слежения. Если бы Шандонне все-таки позвонил, я бы увидела его на экране, не открывая двери.

– Не знаю, – отвечает тот. – Увидел молоток и постучал.

– Вы обратились к хозяйке с какими-нибудь словами?

– Сначала промолчал. Потом до меня донесся женский голос: «Кто там?»

– И что же вы ответили?

– Представился. Сказал, что располагаю сведениями о неопознанном трупе, чьим делом она занимается. Попросил разрешения переговорить с ней.

– Вы сказали, как вас зовут? Назвались Жан-Батистом Шандонне?

– Да. Я сообщил, что приехал из Парижа и заезжал к ней на работу, но не застал. – Он снова зевает. – И тут происходит прямо-таки что-то невероятное, – продолжает он. – Внезапно дверь открывается, и передо мной предстает она. Приглашает войти. Едва я успел ступить на порог, как дверь за мной захлопнулась, у нее в руке откуда-то оказался молоток, и она попыталась меня ударить.

– Вдруг оказался молоток? Она его схватила? Или он сам собой возник, из воздуха?

– По-моему, эта женщина схватила его со столика в прихожей. Не знаю. Все произошло так быстро. Я пытался спастись, побежал в гостиную, молил ее остановиться, и тогда случилось самое кошмарное. Быстро, как молния. Помню только, что я оказался по одну сторону дивана, она по другую, да как запустит чем-то мне в лицо. Будто жидким огнем в глаза метнула. Никогда не чувствовал такой, такой... – Он снова всхлипывает. – Боли. Я кричал, пытался прочистить глаза. Казалось, она точно меня убьет, и вдруг в голове как вспышка молнии пронеслось: она одна из этих. Это они. Теперь-то я точно в их лапах. Надо же, сам угодил в ловушку! Все было запланировано, чтобы мой погибший брат попал именно к ней, потому что она – одна из них. Теперь меня арестуют, чтобы получить наконец то, за что они так долго боролись.

– И что же этим людям от вас нужно? – спрашивает Бергер. – Расскажите снова, потому что мне очень трудно понять, а тем более поверить в то, что вы пытаетесь объяснить.

– Им нужен мой отец! – За все время разговора Жан-Батист впервые проявил сильные эмоции. – Они хотят добраться до папы! Найти предлог, чтобы схватить его, унизить, уничтожить. Выставить все так, будто мой папуля породил убийцу, и тогда подобраться вплотную к моей семье. И все это продолжалось годы! Годы! Я – Шандонне. Посмотрите, на что я стал похож! Смотрите! Смотрите же!

Он вытягивает руки в позе распятого Христа: с его тела свисают клоки длинных волос. Сама не своя от потрясения, я вижу, как он срывает с себя черные очки и свет пронзает его слабые обожженные глаза. Я лишилась дара речи. Похоже, он ничего не видит перед собой, только слезы струятся по щекам.

– Я уничтожен! – кричит он. – Я урод, слепец, меня обвиняют в преступлениях, которых я не совершал! А все потому, что вам, американцам, захотелось казнить француза! Разве не так?! Чтобы другим неповадно было! – С громким скрипом отодвигаются стулья, Марино и Талли устремляются к подозреваемому, удерживая того в кресле. – Я никого не убивал! Эта мерзавка хотела со мной расправиться! Смотрите, что она со мной сделала!

Слышу спокойный голос Бергер, которая обращается к задержанному:

– Мы беседовали целый час. Теперь прервемся. Достаточно. Успокойтесь, не надо так волноваться.

Кадры замелькали, экран пересекли черные полосы, сменившиеся голубизной ясного дня. Бергер выключает видеомагнитофон. Я сижу, от потрясения не в силах вымолвить ни слова.

– Вынуждена признаться, – прокурор нарушает пугающую тишину в умолкшей, словно зачарованной безумной речью Шандонне, комнате, – что некоторые антиправительственные, параноидально настроенные идиоты, коих в мире немало, сочтут его откровения вполне правдоподобными. Будем надеяться, никто из них не попадет на скамью присяжных. Тут и одного хватит, чтобы все дело завалить.

Глава 16

Я опешила, когда Бергер обратилась ко мне со словами:

– Итак, Джей Талли.

Теперь, избавив нас от присутствия Шандонне бесхитростным нажатием кнопки на пульте дистанционного управления, нью-йоркская знаменитость без долгих предисловий переводит пристальный взгляд на меня. Мы снова в уютной реальности – в скромном конференц-зале, всю обстановку которого составляют круглый деревянный стол, встроенные книжные шкафы в том же стиле и погасший телеэкран. Перед нами разложены папки из судебного архива и фотографии, о которых все уже благополучно позабыли: последние два часа всеобщее внимание занимала исключительно фигура Шандонне.

– Желаете сами выступить или сначала выслушаете мою версию? – без обиняков начинает Бергер.

– Боюсь, я не совсем улавливаю предмета предстоящего «выступления». – Столь неожиданное начало застигло меня врасплох; злоба стала разбирать при мысли о том, что Джей присутствовал на взятии показаний с Шандонне. И Бергер, само собой разумеется, общалась с агентом Талли как до допроса, так и в перерывах, когда наш подопечный отдыхал и подкреплялся. Да, у нее было полно времени, чтобы поговорить и с ним, и с Марино.

– И, кстати говоря, – добавляю я, – мне непонятно, какое отношение это имеет к вашему нью-йоркскому делу?

– Доктор Скарпетта. – Гостья лениво откидывается на спинку кресла. Такое чувство, что я сижу с ней в этой комнате половину жизни и уже опоздала... безнадежно опоздала на встречу с губернатором. – Я знаю, что ситуация не из легких, но все же прошу вас мне доверять. Как думаете, вам такое под силу?

– Знаете, я теперь вообще не пойму, кому здесь доверять, а кому нет, – искренне отвечаю я.

Ее губы трогает улыбка, и Бергер вздыхает.

– Спасибо за откровенность. Что ж, у вас действительно нет веских оснований передо мной откровенничать. Как, впрочем, и перед кем-то другим. Однако сомневаться во мне как в профессионале у вас нет причин. Все мои устремления сейчас направлены на то, чтобы заставить Шандонне заплатить за свои преступления. Разумеется, при условии, что именно он убил тех несчастных.

– Вот как, «при условии»? – переспрашиваю я.

– Нам еще предстоит это доказать. Кроме того, любая деталь о том, что произошло здесь, в Ричмонде, сейчас для нас на вес золота. Поверьте, мне неинтересно ворошить ваше грязное белье или иным способом посягать на вашу частную жизнь. Я хочу видеть полную картину всего здесь происходящего. Скажу прямо: мне надо знать, с чем я столкнулась, с кем имею дело и что представляет собой каждый из действующих лиц, а если кто-то из них мог хоть косвенно фигурировать в нью-йоркском убийстве, мой долг это выяснить. Ну, к примеру, вдруг пристрастие Дианы Брэй к некоторым ограниченным в обращении лекарственным средствам выведет нас на группу Шандонне? Возможно, станет яснее, каким образом труп Томаса занесло в Ричмонд.

– Кстати, – меня не отпускает другая тема: усомнились в моей правдивости, – как Шандонне объясняет то, что в моем доме обнаружили два обрубочных молотка? Да, один я купила в скобяной лавке. Так откуда же мог взяться второй? Только от него. И еще: если я хотела его убить, то почему не воспользовалась пистолетом? Пожалуйста, «глок» лежал под рукой, на обеденном столе.

Следует заминка. Бергер попросту игнорирует мои вопросы.

– Если я не узнаю всей правды, мне будет сложно откинуть несущественные детали и обстоятельства и решить, что же главное.

– Я понимаю.

– Нельзя ли для начала выяснить, насколько серьезны ваши с Джеем отношения?

– Он довез меня до больницы. – Сдаюсь. В такой ситуации вопросы задаю уж точно не я. – Когда я сломала руку. Он прибыл вместе с остальными: полицией, АТФ... В субботу днем, когда полиция осматривала мой дом, мы перебросились словцом – и все.

– У вас есть предположения, почему он счел необходимым срочно вылететь из Франции и лично принять участие в готовящейся облаве на Шандонне?

– Могу лишь предположить, что он достаточно знаком с делом.

– Или это предлог повидаться с вами?

– Вопрос не ко мне.

– Вы встречаетесь?

– После субботы – нет.

– Почему? Вы считаете, что ваши отношения зашли в тупик?

– У нас не начиналось ничего такого, что могло бы куда-то зайти.

– И тем не менее вы переспали. – Собеседница приподнимает бровь.

– Да. Вся моя вина в том, что я не разбираюсь в людях.

– Он хорош собой, привлекателен. И молод. Вас скорее можно обвинить в хорошем вкусе. Джей одинок. Как и вы. Так что супружеской измены вы, во всяком случае, не совершили. – Она выдерживает паузу. Видимо, намек на Бентона, на то, что в прошлом я повинна в прелюбодеянии. – У Джея Талли немало денег, верно? – Бергер постукивает фломастером по блокноту: словно метроном отмеряет мгновения ада, через который я вынуждена проходить. – Возможно, унаследовал. Обязательно проверю. И, кстати говоря, вам не помешает знать, что мы с Джеем переговорили. Довольно обстоятельно.

– Сдается мне, вы успели опросить всех на свете. Удивительно только, как нашлось время.

– В больнице при Виргинском медколледже пришлось долго сидеть и ждать.

Представляю, как они на пару с Талли и Марино попивают кофеек, пока Шандонне предается отдыху и всяким изыскам. Бергер держит руки на блокноте с официальной «шапкой» прокуратуры. Не сделала ни пометки, не записала ни слова за все время, пока мы находились в этой комнате. Бергер уже готова к тому, что защита будет пыжиться и фыркать по поводу и без повода. Все записи по делу должны быть предъявлены стороне защиты. Выход прост: не записывай. Иногда она машинально что-то рисует в блокноте. С тех пор как нью-йоркская прокурорша переступила порог моего конференц-зала, каракулями покрылись уже две страницы. Где-то в подсознании колыхнулся сигнал опасности: она обращается со мной как со свидетелем. А я не могу свидетельствовать. По крайней мере точно не могу в деле о нью-йоркском убийстве.

– У меня создается впечатление, что вы подозреваете, будто Джей имеет какое-то отношение... – начинаю я.

Бергер отмахивается, не дослушав.

– Лишний раз перестраховаться не помешает. А это невозможно? Сейчас я уже готова поверить во что угодно. Веселенькое дельце. Да уж, если Талли в сговоре с семейством Шандонне, он точно внакладе не останется. А для преступной группировки какая находка – свой человек в Интерполе! Он вам звонит, вызывает во Францию – вероятно, хочет выяснить, что вам известно о пустозвоне Жан-Батисте. Сам же спонтанно оказывается в Ричмонде и участвует в облаве. – Скрестив на груди руки, прокурор устремляет на меня пристальный взгляд. – Не нравится мне этот фрукт. Удивительно, как он умудрился вас к себе расположить.

– Послушайте, – говорю я, не в силах скрыть разочарования. – Наша с Джеем близость в Париже продолжалась от силы сутки.

– Инициатором были вы. В тот вечер в ресторане у вас вышла ссора. Он нечаянно посмотрел в сторону какой-то женщины, и вы в припадке дикой ревности вскочили и убежали...

– Что? Джей так сказал?

Бергер хранит молчание. Эта дамочка ведет себя со мной так же, как вела себя с Шандонне, – ужасным монстром. Теперь она допрашивает меня.

– Ревность тут вообще ни при чем. – Какая-то женщина, вот глупость!.. Он вел себя несдержанно, прямо скажем, по-хамски, и я не выдержала.

– Кафе «Рунц» на улице Фавард. Вы устроили ему некрасивую сцену. – Бергер продолжает раскрывать то, что ей стало обо мне известно со слов Талли.

– Я не устраивала сцен. Встала из-за стола и вышла. Точка.

– Оттуда вы возвратились в отель, вызвали такси и поехали на остров Святого Людовика, где проживает семейство Шандонне. Вы бродили там в темноте, рассматривали их особняк, а потом взяли образец воды из Сены.

То, что я услышала, пробрало меня до костей – будто электрическим током ударило. Под блузкой щекотно пополз холодный пот. Я никогда не рассказывала Джею, чем занималась после ресторана. Откуда Бергер узнала? Если он ей поведал, тогда кто рассказал ему? Марино. Интересно, насколько откровенен был тот?

– С какой целью вы разыскивали дом Шандонне? Только без отговорок. Какую подсказку вы ожидали там найти? – спрашивает Бергер.

– Если бы подсказки сыпались на меня справа и слева, то и расследовать ничего не приходилось бы, – отвечаю я. – Ну а что касается проб воды, то вам из лабораторных анализов должно быть известно, что на одежде неопознанного тела, найденного в ричмондском порту, а именно трупа Томаса, были обнаружены диатомовые микроскопические водоросли. Я решила проверить, нет ли сходных диатомов в той области Сены, рядом с которой расположен дом Шандонне. Вот и взяла пробу. Как выяснилось, не зря. Оказывается, пресноводные кремневые водоросли, обитающие в Сене, идентичны найденным на внутренней поверхности одежды покойника. Впрочем, теперь это не важно. Вы же не собираетесь судить Жан-Батиста за убийство его предполагаемого брата, поскольку преступление, вероятнее всего, было совершено в Бельгии. Судя по вашим словам, это яснее ясного.

– Однако проба воды для нас действительно важна.

– Почему?

– Все произошедшее тем или иным образом характеризует ответчика и его намерения. И что особенно важно, становятся понятнее его личность и мотивация.

«Личность и мотивация». Слова локомотивом прогрохотали в мозгу. Как юрист, я прекрасно понимаю их значение.

– И все-таки зачем вы взяли пробы воды? Для вас в порядке вещей слоняться по городу и собирать улики, которые напрямую не связаны с трупом? Я хочу сказать, сбор проб воды не входит в ваши функции, особенно в чужой стране. Для чего вы вообще поехали во Францию? Подобные поступки несколько выходят за рамки непосредственных обязанностей судмедэксперта.

– Меня вызвал Интерпол. Вы же сами об этом говорили.

– Точнее говоря, Джей Талли.

– Он является представителем Интерпола. Осуществляет связь с АТФ.

– Я просто пыталась понять его истинные мотивы: зачем ему понадобилось ваше присутствие во Франции. – Бергер умолкает, и леденящая волна ужаса окатывает мой мозг. Что-то мне подсказывает, что Джей по неким причинам мною манипулировал.

– Талли – человек многослойный, – таинственно добавляет прокурор. – Если бы Жан-Батиста судили здесь, боюсь, наш приятель выступал бы скорее на стороне защиты, чем обвинения. И не исключено, что попытался бы дискредитировать вас как свидетеля.

По шее прокатилась жаркая волна. Лицо горит. Все тело пронзает шрапнелью страха, разрывая на части забрезжившую надежду, что ничего подобного не произойдет.

– Можно кое о чем вас спросить? – Меня охватило возмущение. С трудом сохраняю ровный тон. – Какая-то часть моей жизни скрыта от вас завесой тайны?

– Причем порядочная.

– Скажите, госпожа Бергер, почему меня не оставляет чувство, будто мне готовятся предъявить какие-то обвинения?

– Не знаю. А вам так кажется?

– Я пытаюсь так не думать, однако, поверьте, с каждой минутой это дается все с большими усилиями.

Бергер не улыбнулась. Решимость сверкает кремнем в ее глазах и твердостью в голосе.

– На личности мы перейдем очень скоро. Хотя настоятельно советую вам не принимать сложившуюся ситуацию слишком близко к сердцу. Вы и сами знаете, чем это может обернуться. Не так страшно преступление, как зыбь, которую оно вокруг себя создает. Ворвавшись в ваш дом, Жан-Батист Шандонне не нанес вам ни единого удара. А вот теперь он в силах причинить нешуточный урон. Собственно, уже причиняет. Пусть даже он сидит за семью замками, его удары вы будете ощущать на себе ежедневно и ежечасно. Он запустил страшную, гадкую махину, запрограммированную на то, чтобы сломать жизнь Кей Скарпетты. И это лишь начало. Мне очень жаль. Впрочем, вы вкусили от жизни сполна, не вам удивляться ее превратностям.

Я молча выдерживаю ее пристальный взгляд. Во рту пересохло, даже сердце, похоже, отказывается держать ритм.

– Несправедливо, скажете? – Здорово резанула по живому, будто отточенным движением скальпеля. – Так ведь если бы ваши клиенты знали, что они будут лежать голышом на столе, пока вы выворачиваете их карманы и суете пальцы в интимные отверстия, они бы тоже, наверное, на это не согласились. Да, я знаю о вашей жизни чертовски мало. И вам, само собой, придутся мои исследования не по душе. И еще одно: если вы действительно тот человек, о котором я наслышана, то пойдете на сотрудничество. Признаюсь, мне отчаянно нужна ваша помощь, иначе дело покатится ко всем чертям.