Текст книги "Последняя инстанция"

Автор книги: Патрисия Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)

– Не имею. – Убийца со смаком затягивается сигаретой и снимает крошку табака с кончика языка.

– Сэр, сейчас я буду задавать вам вопросы, связанные с гибелью Сьюзан Плесс пятого декабря тысяча девятьсот девяносто седьмого года.

Шандонне никак не реагирует. Берет пепси в стаканчике и нащупывает розовыми бесформенными губами соломинку, пока прокурор сообщает ему адрес жертвы, проживавшей в нью-йоркском Верхнем Ист-Сайде. Она в который раз напоминает задержанному о его правах. Тот слушает. Может, это игра воображения, но сдается мне, он здорово проводит время. Боль его, похоже, не мучает, да и запуганным этого человека не назовешь. Не слишком говорлив, любезен, не лезет на рожон, держит свои чудовищные мохнатые руки на столе, то и дело касаясь повязок, будто желая напомнить, до чего мы (а вернее, я) его довели.

– Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде, – продолжает Бергер. – Вы понимаете? Вы меня очень обяжете, если не будете качать головой, а ответите «да» или «нет».

– Я понимаю. – Он сама любезность, всегда готов сотрудничать.

– У вас есть право проконсультироваться с адвокатом, прежде чем отвечать на вопросы, либо требовать его присутствия на допросе. Вы понимаете?

– Да.

– Если у вас нет адвоката или вы не можете оплатить его услуги, вам будет предоставлен бесплатный защитник. Вы понимаете?

При этих словах Жан-Батист снова тянется к пепси. Бергер неотступно продолжает, желая убедиться, что и Шандонне, и весь окружающий мир полностью осознают: процедура проводится на законном основании, по всем правилам, задержанный в курсе происходящего и дает показания по собственной воле, без принуждения с чьей-либо стороны. – Теперь, когда вы полностью осведомлены о своих правах, – она убедительно, без лишних проволочек подводит к заключению вступительную часть, – вы готовы рассказать нам всю правду о том, что случилось?

– Я всегда говорю правду, – мягко замечает Шандонне.

– Вам зачитали права в присутствии инспектора Эскудеро, капитана Марино и специального агента Талли, и вы все поняли?

– Да.

– Не расскажете ли мне своими словами, что произошло со Сьюзан Плесс? – говорит Бергер.

– Хорошая была девушка, – к немалому моему изумлению, отвечает Шандонне. – До сих пор все внутри переворачивается.

– Ага, кто бы сомневался, – язвительно бормочет Марино в моем конференц-зале.

Бергер моментально нажимает кнопку «пауза».

– Капитан, попрошу без комментариев. Спасибо.

Марино сидит угрюмый, источая недоброжелательность. Наша гостья направляет пульт на экран: она спрашивала Жан-Батиста, как они повстречались со Сьюзан Плесс. Тот отвечает, что познакомились они в одном ресторане под названием «Люми», который находится на Семидесятой улице, между Третьей и Лексингтон-авеню.

– Чем вы там занимались? Ели, работали?

– Ел в одиночестве. Зашла она, с ней тоже никого не было. Я как раз заказал отличнейшее итальянское вино массолино бароло тысяча девятьсот девяносто третьего года. Она была так; очаровательна.

Больше всего из итальянских вин я люблю как раз его. Бутылочка такого вина – удовольствие не из дешевых, не всякому по карману. А между тем Жан-Батист продолжает:

– На столе стояло множество закусок. Crostini di polenta con funghi trifolati e olio tartufato [14]14
  Полента с гренками и жаренными в оливковом масле грибами, с подливой из трюфелей (ит.).


[Закрыть], – говорит он на безупречном итальянском. – Тут я заметил, как в ресторан вошла поразительной красоты афроамериканка в гордом одиночестве. Метрдотель встретил ее как важную особу и постоянную клиентку и усадил за угловой столик.

Одета она была дорого и со вкусом. Сразу видно, не проститутка. Я попросил метрдотеля узнать, не пожелает ли незнакомка составить мне компанию, и она оказалась очень легка в общении.

– Как понимать «легка в общении»? – спрашивает Бергер.

Шандонне неопределенно пожимает плечами и снова берет пепси. Неторопливо потягивает из соломинки.

– Знаете, я бы еще выпил. – Протягивает кому-то стаканчик, который тут же принимает у него «темно-синий рукав». Джей Талли. Шандонне вслепую шарит волосатой рукой по столу в поисках пачки сигарет.

– Что вы имели в виду, когда сказали, что Сьюзан была легка в общении? – повторяет вопрос Бергер.

– Уговаривать ее не пришлось. Она с готовностью подошла к моему столику и села. Мы очень мило поговорили.

Не узнаю его голоса.

– О чем вы разговаривали? – спрашивает Бергер.

Шандонне снова притрагивается к повязке на глазах, а я представляю этого пугающего человека с телом, обросшим длинными волосами, который сидит в общественном заведении, ест изысканную пищу, пьет дорогие вина и снимает женщин. В голове проносится чудная мысль: уж не предполагал ли он, что его собеседница покажет эту запись мне? Интересно, на кого рассчитаны итальянская еда и вино? Он что, меня поддразнивает? Что ему обо мне известно? Да ничего, уговариваю я себя. С какой стати этому человеку располагать подробностями из моей личной жизни? Теперь он рассказывает, что за обедом они со Сьюзан Плесс беседовали о политике и музыке. Бергер задала вопрос, был ли он осведомлен о занятиях своей новой знакомой. Тот ответил, что, по ее словам, Сьюзан работала на какой-то телестудии.

– Я сказал: «Так значит, вы знаменитость», – и она засмеялась, – вспоминает Шандонне.

– Вы когда-нибудь видели ее по телевизору? – спрашивает Бергер.

– Я не часто смотрю телевизор. – Он неторопливо выдыхает дым. – Разумеется, теперь я вообще ничего не смотрю. У меня повреждены глаза.

– Отвечайте на поставленный вопрос, сэр. Я не спрашивала, часто ли вы смотрите телевизор, я спросила, видели ли вы по телевидению Сьюзан Плесс.

Усилием пытаюсь припомнить его голос, и тут же ледяная волна страха захлестывает тело, руки начинают дрожать. Это говорит совершенно незнакомый человек. Его голос нисколько не похож на тот, что я слышала. «Полиция. Мэм, нам поступил звонок, что возле вашего дома замечена подозрительная личность».

– Не припоминаю, чтобы я видел ее по телевизору, – отвечает задержанный.

– Что произошло потом? – спрашивает Бергер.

– Мы ели, пили вино. Я предложил ей куда-нибудь прогуляться и продолжить ужин с шампанским.

– Куда-нибудь – это куда? Где вы остановились?

– В отеле «Барбизон», под вымышленным именем. Я совсем недавно приехал из Парижа и находился в Нью-Йорке всего несколько дней.

– Под каким именем вы зарегистрировались в отеле?

– Не припомню.

– Как расплачивались?

– Наличными.

– А по какой причине вы прибыли в Нью-Йорк?

– Я был страшно напуган.

Марино, уже здесь, в моем конференц-зале, невольно ерзает и с отвращением фыркает. Он снова принимается комментировать:

– Держитесь за стулья, народ. Сейчас начнется самое интересное.

– Напуганы? – голос Бергер на кассете. – Чего вы боялись?

– Тех, кто на меня охотится. Правительства вашей страны. Вот в чем кроется настоящая причина происходящего. – Шандонне в который раз касается повязки, теперь свободной рукой; в другой – сигарета. Дым колечками вьется над его головой. – Меня используют... использовали с самого начала, чтобы подобраться к семье. Из-за всех несправедливых слухов о моих родных...

– Погодите минуту, – перебивает Бергер.

Краем глаза замечаю, что капитан сердито качает головой. Откидывается на стуле и складывает на раздутом животе руки.

– Напрашивались? Получите, – бормочет он; могу лишь предположить, что это относится к Бергер, которой, по его мнению, вообще не стоило разговаривать с Шандонне. Ошибочка вышла. Теперь от записи больше вреда, чем пользы.

– Прошу вас, капитан, – настоящая Бергер в комнате деловито обращается к полицейскому, а тем временем на пленке звучит следующий вопрос:

– Сэр, кто вас использует?

– ФБР, Интерпол. Может, даже ЦРУ. Точно не скажу.

– Ну да, – саркастично гнусавит Марино из-за стола. – Жаль, что об АТФ ничего не слышал, а то бы он и их туда приписал.

На этот раз прокурор смолчала, решив попросту игнорировать выходки капитана. На кассете она продолжает допрашивать Шандонне. Тут ярче проявляется ее непреклонная натура.

– Сэр, я хочу, чтобы вы понимали, как важно для вас именно теперь говорить правду. Вы понимаете, что в ваших же интересах быть со мной совершенно откровенным?

– Я говорю правду, – смиренно отвечает тот. – Вам это покажется невероятным, но все здесь происходящее замешено на чьем-то неприятии моих родных. Во Франции нашу семью знают все. Наши предки много столетий жили на острове Святого Людовика, и тем не менее кто-то породил слухи, будто мы имеем некое отношение к организованной преступности; нас считают чуть ли не мафиози. А это неправда, злой вымысел. Хотя тут-то и начинается путаница: я никогда не жил с ними.

– Однако вы принадлежите к этому могущественному клану. Кто вы им? Сын Тьерри Шандонне?

– Да.

– У вас есть братья или сестры?

– У меня был брат, Томас.

– Был?

– Да, он мертв. И вам это прекрасно известно. Поэтому я здесь и оказался.

– Чуть позже мы вернемся к данной теме. А сейчас давайте поговорим о вашей семье в Париже. Вы хотите сказать, что не живете с ними и никогда не жили?

– Никогда.

– Почему так вышло? Почему вы никогда не жили со своей семьей?

– Зачем им такой? Когда я был совсем маленьким, они платили одной бездетной паре, которая обо мне заботилась. Чтобы никто не знал.

– О чем именно?

– Что я сын монсеньора Тьерри Шандонне.

– Зачем вашему отцу понадобилось скрывать, что вы его сын?

– И вы, глядя на меня, смеете задавать такой вопрос? – Он гневно сжимает губы.

– Я только спрашиваю. Почему ваш отец скрывал, что вы его сын?

– Ну хорошо. Сделаем вид, что моей наружности вы не заметили. Очень мило с вашей стороны. – В его тоне угадывается издевка. – Я страдаю серьезным наследственным заболеванием. Близкие меня стыдятся.

– Где живет та бездетная пара? Те, кто, по вашим словам, заботился о вас?

– Quai de l'Horloge [15]15
  Набережная Часов (фр.).


[Закрыть], очень недалеко от Conciergerie [16]16
  Консьержери (фр.).


[Закрыть].

– От тюрьмы? От той, где держали Марию Антуанетту во время Французской революции?

– Conciergerie – знаменитое местечко. Тамошняя достопримечательность. У меня складывается впечатление, что люди получают особое удовольствие от тюрем, камер пыток, обезглавливания. Особенно американцы. Я же никогда не питал тяги к насилию. А вы меня убьете. Запросто. Штаты на все способны: вы всех убиваете, всех кого не лень. Это часть одного большого плана заговора.

– А где именно в Quai de l'Horloge? Мне казалось, что весь квартал занимают Palais de Justice [17]17
  Дворец правосудия (фр.).


[Закрыть]и Conciergerie. – У Бергер восхитительное произношение, как у человека, знакомого с Францией с детства. – Да, есть и жилые здания, из дорогих. Вы хотите сказать, что ваши приемные родители жили именно там?

– Очень неподалеку.

– А какую фамилию они носили?

– Жобо, Оливер и Кристин. К сожалению, их нет в живых. Уже много лет.

– Чем они занимались? Кем были по профессии?

– Он был boucher [18]18
  Мясник (фр.).


[Закрыть]. Она – coiffeureuse [19]19
  Парикмахер (фр.).


[Закрыть].

– Мясник и парикмахер? – Бергер явно не верит ни единому его слову и знает прекрасно, что он морочит нам всем головы. Жан-Батист – сам мясник и страшный сон парикмахера.

– Да, мясник и парикмахер, – подтверждает тот.

– Вы когда-нибудь виделись со своим семейством, с Шандонне, пока воспитывались у тех людей, живших неподалеку от тюрьмы?

– От случая к случаю я пробирался в дом. Но только с наступлением темноты, чтобы меня никто не заметил.

– Так вас не видели? Почему вы не хотели показываться?

– Да все по той же причине. – Он вслепую смахивает пепел с сигареты. – Родные не хотели, чтобы люди узнали, будто в их семействе есть паршивая овца. Из этой мухи такого бы слона раздули!.. Ведь отец – очень, очень известный человек. Я не вправе его винить. Так что я ходил туда поздно ночью, когда улицы темны и пустынны. Иногда мне перепадало деньжат или что-нибудь из вещей.

– Вас впускали в дом? – Прокурор отчаянно ищет подступы к семейному особняку, чтобы у властей появилась хоть какая-то мало-мальски веская причина выдать ордер на обыск. Впрочем, со стороны сразу понятно, что в этой игре хозяин – Шандонне. Он прекрасно знает, почему собеседница так стремится поместить его в невообразимый замок семейства Шандонне на острове Святого Людовика; я собственными глазами видела этот домище во время недавней парижской командировки. Прокурору не получить вожделенный ордер.

– Случалось. Правда, в доме я никогда подолгу не задерживался и по комнатам не ходил, – говорит он, спокойно покуривая. – В нашем фамильном особняке есть немало помещений, где я вовсе не бывал. Пожалуй, только кухню мне доводилось видеть, да в крыло обслуги захаживал и в залы сразу возле входа. Знаете ли, я все опасался...

– Скажите, сэр, когда в последний раз вы посещали дом своей семьи?

– О, во всяком случае, в последнее время меня там не было. Года два как минимум. Точнее и не припомню.

– Не припомните? Если не знаете, так и скажите. Я не прошу вас угадывать.

– Не знаю. Точно давно. Совершенно уверен.

Бергер нажимает кнопку «пауза» на пульте, и картинка замирает.

– Видите, что он затеял, – обращается она ко мне. – Сначала сообщает информацию, которую невозможно проверить. Какой с мертвых спрос? В отеле зарегистрировался под вымышленным именем и к тому же расплатился наличными. И в довершение всего у нас нет основания для обыска его семейного особняка, потому как он никогда там не жил – едва переступал порог родительского дома, в прямом смысле слова. И уж точно не в ближайшее время. А потому и свежих улик оставить не мог.

– Черт! Основания для обыска отсутствуют, и точка, – добавляет Марино. – Если только не отыщется свидетель, который видел, как он входил в семейный дом или покидал его.

Глава 12

Бергер снова включает запись.

– Вы ходите на работу? У вас когда-нибудь было постоянное занятие?

– От случая к случаю, – кротко отвечает задержанный. – Когда удавалось устроиться.

– И тем не менее вы можете позволить себе остановиться в шикарном отеле и отобедать в дорогом нью-йоркском ресторане? Купить бутылку хорошего итальянского вина? Откуда у вас деньги на такую роскошь, сэр?

Француз не спешит с ответом. Зевнул, выставив на обозрение пугающие нечеловеческие зубы: мелкие, заостренные, почему-то серые и довольно широко расставленные.

– Прошу прощения, я очень утомлен, я не в силах продолжать наш разговор. – И в который раз касается повязки.

Тут собеседница напоминает, что говорить он согласился сам, никто его не принуждает и не оказывает давления. Далее прокурор предлагает сделать перерыв, на что Жан-Батист заявляет: он в состоянии поговорить еще немножко – пожалуй, еще несколько минут.

– Когда не удавалось найти работу, промышлял наркотиками, – откровенничает Шандонне. – Иногда милостыню просил, но чаще что-нибудь да перепадало. Брался за все: посуду мыл, подметал улицы. Как-то раз даже работал на «торопыжке».

– Это что такое?

– Мотокрот. Знаете, такие зеленые мотоциклетки в Париже ездят, тротуары чистят. Собачью кучку как пылесос втягивают.

– У вас есть водительские права?

– Нет.

– Как же вам тогда доверили «торопыжку»?

– Чтобы ее водить, права не нужны. К тому же мотокрот развивает от силы километров двадцать.

Да, чушь пороть он, как видно, мастак. Снова над нами насмехается.

Рядом в кресле зашевелился Марино.

– У этого лапшевеса ни один вопрос без ответа не останется.

– Вы не имели каких-либо дополнительных источников дохода? – продолжает Бергер.

– Ну, иногда меня спонсировал слабый пол.

– Каким же образом вы получали деньги от женщин?

– Бывало, сами дарили. Признаю, женщины – моя слабость. Люблю их – красивые тела, гладкая кожа; люблю их вкус, запах. – Каково слушать это любовное воркование из уст человека, который погружал в нежную плоть клыки, жестоко мучил, убивал? Посмотришь со стороны – сама невинность. Начал разминать пальцы, будто у него руки онемели; сжимает – разжимает, неторопливо, и волосы лоснятся на свету.

– Вам нравится их вкус? – Собеседница все напористее, все агрессивнее. – Вы поэтому их кусаете?

– Я никого не кусаю.

– А Сьюзан Плесс вы не кусали?

– Нет.

– Она вся была покрыта отметинами от зубов.

– Я тут ни при чем. Это они. Ходят за мной по пятам и убивают. Расправляются с моими любовницами.

– Кто это «они»?

– Я же сказал. Правительственные агенты. ФБР, Интерпол. Чтобы добраться до моей семьи.

– Если ваша семья столько сил положила, чтобы скрыть от всех свою причастность к вашему появлению на свет, тогда откуда людям, о которых вы говорите – ФБР, Интерполу, называйте как угодно, – известно, что вы Шандонне?

– Должно быть, временами видели, как я выхожу из дома, и садились на хвост. Или кто-то им рассказал.

– Однако вы утверждаете, что не были в родном доме по крайней мере два года? – Она снова забрасывает удочку.

– Как минимум.

– И как давно, по-вашему, вас преследуют?

– Многие годы. Может быть, пять лет. Трудно сказать. Они очень осмотрительны.

– Тогда каким же образом вы сумеете вывести этих людей на свою семью? – интересуется Бергер.

– Если меня выставят в страшном свете, будто я убийца, тогда полиция сможет попасть в дом семьи. Найти они ничего не найдут: мои родные невиновны. Все – чистой воды политика. Отец очень влиятельный человек. Кроме этого, мне добавить нечего. Я говорю только за себя, о том, что происходит в моей жизни. И уверяю вас: в эту страну я попал по воле заговорщиков. Они намерены арестовать меня и предать смерти. Потому что вы, американцы, убиваете людей направо и налево, даже невиновных. Любой подтвердит. – Эта реплика его явно утомила. Такое чувство, что наш клиент устал объяснять очевидное.

– Сэр, где вы выучились говорить по-английски? – спрашивает Бергер.

– Да сам как-то помаленьку. В юности отец подкидывал книжонки, когда я дома появлялся. Я много прочел.

– На английском?

– Да. Хотел выучить его как следует. Папа у меня настоящий полиглот. Как же иначе? Он ведь в международном судоходстве, у него бизнес с иностранными державами.

– И в Штатах тоже?

– Еще бы.

В кадре снова появляется рука Талли с очередным стаканчиком пепси. Шандонне жадно захватывает губами соломинку и смачно сосет, громко причмокивая.

– Какого сорта книги вы читали? – продолжает прокурор.

– Массу исторической литературы проштудировал, хотел больше узнать. Я, видите ли, самоучка – в школу не ходил.

– А где они теперь, ваши книги?

– О-о, если бы знать. Порастерялись. У меня то есть жилье, то нет, часто переезжаю с места на место. Вечный скиталец, приходится постоянно ухо востро держать – они же следуют по пятам неотступно.

– А на каких-нибудь других языках, кроме французского и английского, вы способны изъясняться? – интересуется Бергер.

– Итальянский знаю. Чуть-чуть немецкий. – Сдавленная отрыжка.

– Их вы тоже выучили без посторонней помощи?

– В Париже легко найти газеты на иностранных языках; да, так тоже учился. Иногда на газетах спать приходилось, когда жилья не было.

– Ой, я щас заплачу. – Марино не в силах сдерживаться. Тем временем Бергер на пленке продолжает:

– Давайте вернемся к Сьюзан и ее гибели. Итак, пятое декабря, два года назад, Нью-Йорк. Расскажите поподробнее, что случилось той ночью. Вы встретились в «Люми», а потом?

Жан-Батист вздыхает, словно его силы с каждым словом угасают. Он то и дело подносит к бинтам трясущиеся руки.

– Мне надо перекусить. Боюсь упасть в обморок, совсем ослаб.

Бергер нажимает «паузу», и на экране замирает размытое изображение.

– Мы прервались где-то на час, – поясняет она. – Достаточно, чтобы поесть и отдохнуть.

– Да, наш красавчик, смотрю, неплохо подкован, – комментирует Марино, будто я сама не просекла, что к чему. – Кстати говоря, чушь он порет. Якобы воспитывался у чужих людей, сиротка: семью свою выгораживает, мафиози!

Бергер между делом спрашивает меня:

– А вы имеете представление о ресторане «Люми»?

– Навскидку не скажу.

Когда два года назад началось расследование смерти Сьюзан Плесс, случилась интересная вещь. Официант, который обслуживал ее столик, услышал о несчастье в «Новостях» и тут же связался с участком. Так мы и узнали о трапезе в «Люми». Ко всему прочему, при вскрытии судебно-медицинский эксперт обнаружил в содержимом желудка следы недавней трапезы, а это привело нас к заключению, что покойница ела за несколько часов до гибели.

– В ресторане с ней кто-нибудь был? – задаю вопрос.

– Вошла без компании и вскоре подсела за столик к мужчине, который тоже обедал в одиночестве. И это был далеко не урод. Высок, широкоплеч, одет со вкусом, хорош собой. Явно не стеснен в средствах; по крайней мере у свидетеля создалось такое впечатление.

– Удалось выяснить, что он заказывал? – продолжаю я.

Впервые за то время, что мы знакомы, Бергер, похоже, заколебалась. Честно говоря, я бы сказала, даже встревожилась.

– Кавалер заплатил наличными, зато официант запомнил, что он подавал за тот столик. Поленту... ну, эту кашу из ячменя или из кукурузной муки, грибы, бутылку «Бароло» – в точности как описывал Шандонне. Сьюзан заказала итальянскую закуску «антипасто» из поджаренных овощей с оливковым маслом и ягненка – кстати говоря, в полном соответствии с содержимым ее желудка.

– Боже правый, – изрекает Марино. Об этом он явно узнал только теперь. – Как такое возможно? У нас же не Голливуд, в конце концов. Никаких спецэффектов не хватит, чтобы превратить этого мохнатого ящера в любимца дамских салонов.

– Да уж. Разве что в ресторане был не он, – говорю я. – Может, это его брат Томас? А Жан-Батист за ним следил? – Сама не ожидала от себя такого прогресса: решилась-таки назвать страшилище по имени.

– Вполне логично было бы предположить, – соглашается Бергер. – Однако нам в колеса кто-то сунул здоровенную дубину. Портье в доме Сьюзан видел, как она заходила в квартиру в сопровождении того самого человека, которого описывает официант. Случилось это около девяти вечера. Портье сменяется в семь утра, так что наш свидетель прекрасно помнит, как около половины четвертого, в то самое время, когда Сьюзан должна бы собираться на работу, ночной гость ее покинул. Телевещание начинается в пять, так что на студии она появлялась за полчаса-час до эфира. Труп обнаружили около семи утра, и, по словам патологоанатома, на тот момент Сьюзан была мертва уже несколько часов. Подозрения, естественно, пали на ее ресторанного знакомца. Говоря по чести, я до сих пор не вижу других версий: это мог быть лишь он. Положим, он ее убивает. Некоторое время глумится над трупом. В три тридцать отчаливает – и ни слуху ни духу. Скажем, подозреваемый невиновен; почему тогда он не связался с представителями властей, когда узнал обо всем? В «Новостях» трубили на весь свет о страшной гибели знаменитости.

Тут до меня начинает доходить, что и я об этом дельце слышала в первые же дни после убийства. Неожиданно на память стали приходить сенсационные подробности, о которых писали тогда в прессе. Меня как громом поразило: надо же, ведь ни сном ни духом не подозревала, что это дело в конечном счете коснется и меня, да еще таким жутким образом.

– Что, если он из другого города, а то и вовсе иностранец? – подкинул предположеньице Марино.

Бергер вяло пожимает плечами: кто знает? Вздымает ладони кверху – мол, сдаюсь.

Пытаюсь свести воедино только что изложенные факты и, признаться, хоть сколь удобоваримого ответа не нахожу.

– Если она перекусила между семью и девятью вечера, тогда пища должна бы перевариться по большей части часам к одиннадцати, – рассуждаю я. – Пусть отправной точкой будет отчет судмедэксперта: смерть наступила за несколько часов до обнаружения тела – скажем, к часу или двум утра она уже была мертва. Пища к тому времени должна была покинуть желудок.

– Все объясняется стрессом. Жертва испытала стресс, а потому пищеварение вполне могло замедлиться, – поясняет Бергер.

– Это верно для внезапного испуга: кто-то пробрался в дом и набросился на нее, едва она переступила порог. В нашем же случае она сама пригласила этого человека к себе и, следовательно, ему доверяла, – рассуждаю я. – И он, в свою очередь, совершенно открыто вошел, да и, покидая квартиру, нисколько не беспокоился о том, что его увидит портье. А что дали мазки?

– Присутствие семенной жидкости.

– Наш клиент, – я указываю на Шандонне, – не увлекается влагалищным контактом, и у нас нет свидетельств, что он извергает семя. Ни в парижских убийствах, и уж точно не здесь. Ниже пояса повреждений нет, даже одежда на месте – один почерк. Похоже, его вообще не интересуют гениталии и ноги, за исключением стоп. У меня сложилось впечатление, что и Сьюзан Плесс ниже талии была одета.

– Совершенно верно, ее нашли в брюках от пижамы. И в то же время присутствует семенная жидкость, все указывает на половой акт по взаимному согласию... по крайней мере сначала. Дальнейшее происходило явно не по доброй воле, учитывая, в каком она была найдена состоянии, – поясняет Бергер. – Анализ спермы показал ДНК Шандонне. К тому же на месте преступления обнаружены какие-то странные длинные волосы, которые чертовски мне о ком-то напоминают. – Она обращает взгляд на экран. – Кстати, вы ведь сами занимались Томасом, его братом? Их ДНК не идентичны, так что вряд ли сперма принадлежала Томасу.

– Профили очень близки, хотя и не один в один, – соглашаюсь я. – Чтобы такое произошло, они должны быть однояйцевыми близнецами.

– На все сто? – хмурится Марино.

– Будь так, врожденный гипертрихоз, то есть избыточная волосатость, наблюдался бы у обоих, а не у одного, – говорю я.

– И как вы это объясняете? – спрашивает Бергер. – Генетическое совпадение по всем статьям, и все-таки, судя по описанию, они просто физически не могут быть одним и тем же человеком.

– Если ДНК в деле Сьюзан Плесс соответствует ДНК Жан-Батиста, тогда единственное объяснение таково: человек, выходивший из ее квартиры в три тридцать утра, не является убийцей, – отвечаю я. – Ее убил Шандонне, а видели Сьюзан с другим.

– Так может, наш оборотень от случая к случаю и не гнушается клубничкой? – добавляет Марино. – Или делает попытки, а мы не в курсе, потому что он не оставляет сока.

– И что дальше? – возражает Бергер. – Натягивает на них штанишки? Набаловавшись вдоволь, снова их одевает?

– Слушайте, мы же не о нормальном человеке говорим. Ах да, чуть не забыл. – Он переводит взгляд на меня. – Тут одна сестричка подсмотрела, что он там себе в портки закладывает. Не купировали кобелька. – С подачи Марино надо понимать «необрезанный». – Меньше венской колбаски, хрен бы его побрал, – и показывает нам. – Настоящий мальчик-с-пальчик. Немудрено, что у этого психа крышу так снесло.