Текст книги "Реестр убийцы"

Автор книги: Патрисия Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

– Не знаю, что, черт возьми, у тебя с ним такое, если только ты не пытаешься наказать меня таким вот образом.

– С кем?

– С этим, чтоб ему провалиться, капитаном. С кем же еще?

– Ответ на первую часть вопроса: у меня с ним ничего, и ты просто смешон, если думаешь иначе, но к этому мы еще вернемся. Меня больше интересует та часть твоего заявления, где речь идет о наказании. Поскольку раньше за мной такого не замечалось. Ни в отношении тебя, ни кого-либо еще.

Они начинают подниматься по Испанской лестнице, чему никак не способствуют ни уязвленные чувства, ни выпитое в немалом количестве вино. Тут и там обнимаются влюбленные. Молодежь шумит, веселится, дурачится и не обращает на них ни малейшего внимания. Вдалеке – кажется, не ближе мили – светится огнями громадина отеля «Хасслер», возвышающегося над городом подобно дворцу.

– Наказывать людей не в моем характере, – продолжает Скарпетта. – Чего нет, того нет. Защищать себя и других – да, а наказывать – нет. Тем более тех, кто мне дорог. И я бы никогда… – она переводит дыхание, – не стала наказывать тебя.

– Если хочешь видеться с кем-то, если тебя интересуют другие мужчины, винить не буду. Но ты скажи. О большем я не прошу. Не выставляй это напоказ, как ты делала целый день сегодня. И вечером тоже. Не надо играть со мной в эти долбаные школьные игры.

– Напоказ? Игры?

– Он же так и крутился вокруг тебя.

– А я крутилась, пытаясь от него отделаться.

– Вился весь день. Чего только не делал, чтобы подлезть поближе. Пялился на тебя. Дотрагивался. И все у меня на глазах.

– Бентон…

– Я же вижу, он хорош собой, ну, может, и тебя к нему потянуло. Только вынести это выше моих сил. У меня на глазах! Будь оно неладно!

– Бентон…

– То же, что и с тем… как его там? На вашем Глубоком Юге. Откуда мне знать?

– Бентон! – Молчание. – Что за чушь ты несешь! С каких это пор, скажи на милость, ты вдруг стал беспокоиться, что я тебя обманываю? Да еще так ловко.

Ни звука. Только звук их шагов да шумное дыхание.

– Единственный раз, когда я была с кем-то, – это когда думала, что ты…

– Умер. Верно. Тебе сообщили, что я умер. А через минуту ты уже трахалась с парнем, который тебе в сыновья годится.

– Хватит! – В ней поднимается злость. – Не смей.

Он умолкает. Тема сфабрикованной смерти, когда ему пришлось исчезнуть по программе защиты свидетелей, слишком деликатна и опасна, чтобы продвигать ее даже после выпитой практически в одиночку бутылки вина. Ей пришлось нелегко, и Бентон, понимая это, не рискует обвинять ее в эмоциональной жестокости.

– Извини, – говорит он.

– Так в чем все-таки дело? Господи, эти ступеньки…

– Наверное, тут уж ничего не изменишь. Как ты там говорила… Пришло, ушло и не вернется. Ничего не изменить, нужно признать неизбежное.

– Не желаю ничего признавать. То, что я говорила, касается мертвых. А мы не мертвецы. Ты сам только что признал, что всегда был жив.

Оба запыхались. Сердце у нее колотится.

– Извини. Мне и вправду очень жаль. – Он имеет в виду прошлое, свою сфальсифицированную смерть и ее порушенную жизнь.

– Он был излишне внимателен. Навязчив. Ну и что?

Бентон привык к тому, что другие мужчины оказывают ей внимание; раньше его это нисколько не цепляло, скорее даже забавляло, потому что он знает, кто она и кто он, знает, какая за ним сила, и что ей приходится терпеть то же самое – женщин, которые поедают его глазами, трутся о него, бесстыдно предлагают ему себя.

– Ты устроила в Чарльстоне новую жизнь. Не представляю, чтобы ты отказалась от нее. И поверить не могу, что ты это сделала.

– Не можешь поверить? – Ступенькам как будто нет конца.

– Зная, что я в Бостоне и не могу уехать на юг. И что нам теперь делать…

– Тебе – ревновать. Ругаться. Ты никогда не говорил «трахаться». Господи, ненавижу эти ступеньки! Воздуха не хватает. Но тебе нечего опасаться. И раньше ты никогда не вел себя так, будто боишься кого-то. Что с тобой такое?

– Я слишком многого ждал.

– Ждал чего?

– Не важно.

– Конечно, важно.

Они поднимаются по кажущейся бесконечной лестнице. Разговор прекращается, потому что эти отношения слишком важны, чтобы обсуждать их, когда оба запыхались, выбились из сил и едва дышат. Скарпетта знает: Бентон сердится, потому что напуган. В Риме он ощущает свое бессилие. Он чувствует, что ничего не может изменить в их отношениях в Массачусетсе, куда переехал с ее благословения, чтобы не упустить шанс поработать судебным психологом в госпитале Маклина при Гарвардском университете.

– О чем мы думали?! – Ступенек больше нет, и она берет его за руку. – Идеалисты. Как всегда. И если хочешь держать меня за руку, будь сам поэнергичнее. За семнадцать лет мы никогда не жили в одном городе, не говоря уж об одном доме.

– И ты думаешь, что этого уже не изменить.

Их пальцы переплетаются. Он переводит дух.

– Как?

– Наверное, я втайне тешил себя надеждой, что ты переедешь. Гарвард, МТИ, Тафтс… Ты могла бы найти преподавательскую работу. Может быть, в медицинской школе или консультантом в Маклине. Или в Бостоне, в офисе судмедэкспертизы. Может даже шефом станешь.

– Нет, к такой жизни я уже не вернусь, – говорит Скарпетта. Они входят в фойе отеля, которое она называет «бель эпок», потому что здесь все из той, изящной эры. Но сейчас они не замечают ни мрамора, ни старинного муранского стекла, ни шелков и скульптур, ничего и никого, включая Ромео – это его настоящее имя, – который днем работает золотым мимом, а по ночам швейцаром. В последнее время молодой и симпатичный итальянец хмур и неразговорчив – устал от допросов по поводу убийства Дрю Мартин.

Ромео вежлив, но отводит глаза и, как мим, не произносит ни слова.

– Я хочу для тебя самого лучшего, – говорит Бентон. – Поэтому и не возражал, когда ты решила открыть собственную практику в Чарльстоне. Но расстроился.

– Ты ничего мне не сказал.

– Я и сейчас не должен был говорить. Ты все сделала правильно, знаю. Многие годы ты чувствовала себя неприкаянной. В каком-то смысле бездомной и даже несчастной после того, как уехала – извини, что напоминаю, – не по своей воле из Ричмонда. Этот засранец, губернатор. Так что на том этапе ты поступила правильно. – Они входят в кабину лифта. – Но только я уже не могу так больше.

Она пытается не поддаваться страху. Страху невероятно, неописуемо жуткому.

– Что я слышу, Бентон? Что ты хочешь сказать? Что мы должны расстаться? Я правильно тебя понимаю?

– Может быть, я имею в виду как раз противоположное.

– Не знаю, что ты имеешь в виду, только я с ним не флиртовала. – Они выходят у себя на этаже. – Я никогда и ни с кем не флиртую. Только с тобой.

– Откуда мне знать, что ты вытворяешь, когда меня нет рядом.

– Тебе прекрасно известно, чего я не вытворяю.

Бентон открывает дверь апартаментов. У них прекрасный номер – старинные вещи, белый мрамор, каменное патио, в котором могла бы поместиться небольшая деревушка. Дальше – силуэт древнего города на фоне ночи.

– Бентон, пожалуйста, давай не будем ругаться. Утром ты улетаешь в Бостон. Я возвращаюсь в Чарльстон. Давай не отталкивать друг друга, чтобы потом легче переносить одиночество.

Он снимает пальто.

– Что? Злишься из-за того, что я наконец-то нашла подходящее для жизни место? Место, где меня многое устраивает? Где я начала работать?

Он бросает пальто на спинку стула.

– Давай признаем очевидное: это ведь мне пришлось все начинать сначала, создавать что-то из ничего, самой отвечать на звонки и даже прибирать в чертовом морге. У меня нет Гарварда. У меня нет многомиллионных апартаментов на Бикон-Хилл. У меня есть Роза, Марино и иногда Люси. Вот и все. Поэтому на половину звонков приходится отвечать самой. А звонят многие. Газетчики. Адвокаты. Люди, которые хотят, чтобы я где-то выступила. Они видят во мне борца и разрушителя. На днях звонили из Торговой палаты, интересовались, сколько экземпляров их телефонных справочников я желаю заказать. Как будто я только о том и мечтаю, чтобы попасть в справочник Торговой палаты. Как будто я химчистка какая-нибудь.

– Раньше все твои звонки принимала Роза.

– Роза стареет. Она и без того много делает.

– А Марино? Почему он не может отвечать на звонки?

– Почему, почему… Потому что все изменилось. Когда ты всех убедил, что тебя нет, что ты умер, а прах твой рассеян. Из-за этого все изменились, включая тебя.

– У меня не было выбора.

– Не было выбора… Тут ведь как получается – когда у тебя нет выбора, его и у других тоже нет.

– Потому ты и пустила корни в Чарльстоне. Не захотела выбрать меня. Я ведь могу снова умереть.

– У меня такое чувство, будто я стою в самом эпицентре взрыва и вокруг все летит и крушится к чертовой матери. А я просто стою. Ты меня сломал, Бентон. Ты, будь оно проклято, просто меня сломал.

– Ну и кто теперь ругается?

Она вытирает глаза.

– Вот, довел до слез.

Он подходит ближе, кладет руку на плечо. Они сидят на диване и смотрят на колокольни Тринита деи Монти, на виллу Медичи у края Пинцианского холма и еще дальше, туда, где лежит Ватикан. Кей поворачивается к нему и уже не в первый раз поражается чистоте и выразительности черт, благородной седине, сухощавой элегантности лица, всему тому, что так плохо совмещается с его работой.

– Ну и как теперь? – спрашивает Скарпетта. – Что чувствуешь? Если сравнить с самым началом?

– По-другому.

– Звучит довольно зловеще.

– По-другому, потому что мы через многое прошли. За столько-то лет. Мне уже трудно вспомнить то время, когда я не знал тебя. Трудно представить, что до встречи с тобой я был женат. Я тогдашний – кто-то другой, какой-то парень из ФБР, который всегда играл по правилам, коптил небо да и не жил вовсе до того самого утра, когда вошел в твой кабинет. Такой важный профайлер, призванный на помощь, чтобы поймать убийцу, терроризировавшего ваш скромный городок. А в кабинете была ты. В лабораторном халате, у громадной стопки файлов. Ты протянула мне руку, а я подумал, что такой замечательной женщины в жизни не встречал. Не мог глаз от тебя оторвать. И сейчас еще не могу.

– По-другому. – Она напоминает, что он сказал минуту назад.

– Между двумя каждый день по-другому.

– Не важно. Лишь бы чувствовали одинаково.

– А ты? – спрашивает он. – Твои чувства разве не изменились? Потому что если…

– То что?

– Ты бы хотела…

– Хотела чего? Что-то изменить?

– Да. Навсегда. – Он встает, находит пиджак, опускает руку в карман и возвращается к дивану.

– Навсегда… – рассеянно повторяет она, пытаясь разглядеть, что там у него в руке.

– Я не шучу. Серьезно.

– То есть ты не хочешь потерять меня из-за какого-то глупого флирта? – Она притягивает его к себе, обнимает. Ерошит ему волосы.

– Может быть. Возьми это, пожалуйста.

Он разжимает пальцы – на ладони сложенный клочок бумаги.

– Записочки. Как в школе. – Она не решается развернуть бумажку.

– Давай, смелее. Не трусь.

Она разворачивает. Внутри одно слово «Согласна?» и кольцо. Старинное. Тоненькое платиновое колечко с брильянтами.

– Моей прабабушки, – говорит он и надевает кольцо ей на палец. Самое удивительное, оно ей подходит.

Они целуются.

– Если ты это из-за ревности, то хуже причины и быть не может, – говорит она.

– То есть оно лежало пятьдесят лет в сейфе, а теперь я его случайно прихватил? Нет, я тебя серьезно прошу. Пожалуйста, скажи, что согласна.

– И как мы теперь будем? После всех твоих разговоров насчет того, что у каждого своя жизнь?

– Ради Бога, давай хоть раз обойдемся без рассуждений.

– Оно красивое, – говорит она о кольце. – Подумай хорошенько, потому что отдавать его я не собираюсь.

ГЛАВА 3

Девять дней спустя, воскресенье. С моря доносится скорбный крик корабельной сирены.

Церковные шпили пронзают нависшее над Чарльстоном низкое, серое небо. Звонит одинокий колокол, к нему присоединяются другие, переговариваясь на своем секретном языке, звучащем одинаково по всему миру. С колоколами приходит первый утренний свет, и Скарпетта начинает ходить по хозяйским апартаментам, как она с грустной иронией называет жилое помещение на втором этаже бывшего каретного сарая постройки начала девятнадцатого века. В сравнении с прежними, роскошными домами ее не столь уж далекого прошлого теперешнее жилье выглядит весьма и весьма странным отклонением.

Спальня совмещена с кабинетом, свободного места осталось мало, и она то и дело натыкается то на старинный комод, то на книжный стеллаж, то на длинный стол, накрытый черной скатертью. На столе микроскоп со слайдами, латексные перчатки, противопылевые респираторы, фотографическое оборудование и разнообразные инструменты для работы на месте преступления. Встроенных шкафов в комнате нет, только отделанные кедром платяные, и Скарпетта снимает с вешалки темно-серую юбку, серую, в белую полоску шелковую блузку и берет с полки черные туфли-лодочки на низком каблуке.

Одевшись для нелегкого по всем ожиданиям дня, она садится за стол и смотрит в сад, меняющийся в светотенях наступающего утра. Включает компьютер, открывает почту, проверяет, не прислал ли следователь Пит Марино что-то такое, что может нарушить ее планы на день. Сообщений нет, но на всякий случай Скарпетта звонит ему.

– Да, – отвечает Марино сонно. На заднем фоне незнакомый женский голос недовольно бормочет: «Черт! Что там еще?»

– Ты точно приедешь? – спрашивает она. – Вчера вечером позвонили, сказали, что доставят тело из Бофорта, и я рассчитываю на тебя. Плюс у нас та самая встреча во второй половине дня. Я оставила сообщение, но ты так и не перезвонил.

– Да.

Женщина на заднем плане снова раздраженно ворчит: «Чего ей теперь-то надо?»

– Тебе нужно быть здесь через час, – твердо говорит Скарпетта. – Выезжай немедленно, иначе его некому будет принять. Похоронное бюро Меддикса. Я даже не знаю, где это.

– Да.

– Я буду около двенадцати. Закончу с мальчиком.

Как будто случая с Дрю Мартин было мало, первый же день по возвращении из Рима принес еще одно страшное дело – убийство маленького мальчика, имени которого Кей еще не знает. Он вспоминается ей снова и снова, наверное, потому что больше вспоминать о нем некому, в самое неподходящее время, и она видит тонкое личико, худенькое тельце и каштановые кудряшки. А потом все остальное. Как он выглядел, когда она закончила. Даже после стольких лет и тысяч вскрытий Скарпетта временами ненавидит то, что ей приходится делать с мертвецами из-за того, что сделал с ними раньше кто-то другой.

– Да. – Больше Марино сказать нечего.

– Наглец и грубиян, – бормочет она, спускаясь по лестнице. – Как же мне это все осточертело!

В кухне каблучки звонко стучат по керамическим плитам, которые Скарпетта после переезда собственноручно укладывала «в елочку», проведя на четвереньках несколько дней. Она перекрасила в чисто-белый стены – ловить идущий из сада свет – и восстановила кипарисовые потолочные балки, бывшие в доме с самого начала. В кухне, самом важном помещении, приборы и оборудование из нержавеющей стали, медные кастрюли и сковородки, неизменно начищенные до блеска, разделочные доски и германское столовое серебро ручной работы, от которого не отказался бы и солидный шеф-повар. В любую минуту может появиться племянница, Люси, чему Скарпетта очень рада, но в то же время се одолевает любопытство. Люси редко звонит и еще реже приходит к ней на завтрак.

Скарпетта достает все, что нужно для омлета с сыром рикотта и белыми грибами, обжаренными в хересе и оливковом масле. Хлеба не будет, даже лепешек, которые она печет на керамической плите, testo, которую привезла из Болоньи в те дни, когда охрана в аэропортах еще не считала кухонную утварь оружием. Люси сидит на строгой диете. Как она выражается, держит себя в готовности. «Для чего?» – всегда спрашивает Скарпетта. Для жизни, неизменно отвечает Люси. Взбивая яичные белки мутовкой и размышляя о том, что нужно сделать за день, она вздрагивает от глухого стука в окно наверху.

– О нет! – восклицает Скарпетта и, отложив венчик, бежит к двери.

Отключив сигнализацию, выскакивает во двор, где под окном бьется на камнях зяблик. Она бережно поднимает пташку, глаза у которой закрываются, а головка свешивается набок, тихонько приговаривая, поглаживает шелковистые перышки. Птичка пытается подняться и взлететь, но головка у нее качается и она снова падает и трепыхается. Может, и не умрет, утешает себя Скарпетта, понимая, что всего лишь обманывает саму себя. Она несет зяблика в дом. В запертом на ключ нижнем ящике кухонного стола стоит металлическая коробка, а в коробке лежит бутылочка с хлороформом.

Она сидит на каменных ступеньках и не встает, услышав отчетливый рев «феррари».

Машина сворачивает с Кинг-стрит и заезжает на общественную парковку перед домом. Вскоре во дворе появляется Люси с конвертом в руке.

– Завтрак не готов, нет даже кофе, а ты сидишь здесь, и глаза у тебя красные.

– Аллергия, – говорит Скарпетта.

– В последний раз ты жаловалась на аллергию – которой у тебя, кстати, нет, – когда о твое окно разбилась птичка. Сейчас на столе у тебя как раз грязная садовая лопатка.

Люси указывает на старый мраморный стол в саду. Рядом, под смолосемянником, свежевскопанная земля, прикрытая черепками от битой посуды.

– Зяблик.

Люси садится рядом с ней.

– Похоже, Бентон на уик-энд не приедет. Когда приезжает, в кухне у тебя всего полным-полно.

– Не смог вырваться из госпиталя.

Посреди сада – крохотный, мелкий пруд. Лепестки китайского жасмина и камелии на водной глади похожи на конфетти.

Люси подбирает сброшенный недавним дождем лист мушмулы и вертит его между пальцами.

– Надеюсь, это единственная причина. Ты прилетела из Рима с сенсационной новостью, и что изменилось? Ничего, насколько я могу судить. Он там, ты здесь. И никаких планов что-то менять, верно?

– С каких это пор ты стала таким экспертом по межличностным отношениям?

– Экспертом по отношениям, которые не складываются.

– Я уже начинаю жалеть, что вообще кому-то об этом рассказала.

– Сама попадала в подобное положение. С Джанет. Мы стали было поговаривать о том, как поженимся, когда извращенцам наконец дозволят иметь больше прав, чем собакам. И вдруг она заявляет, что не желает быть лесбиянкой. Все закончилось, еще не начавшись. И не слишком приятно.

– Не слишком приятно? А если так, что не можешь забыть и простить?

– Неумолимой должно быть мне, а не тебе. Тебя там не было. Ты понятия не имеешь, каково это – быть там. Не хочу даже говорить.

Над прудом, словно присматривая за ним, небольшая статуя ангела. Что именно она оберегает, этого Скарпетта еще не знает. Но уж точно не птиц. Может быть, вообще ничего. Она поднимается, оправляет юбку.

– Ты поэтому хотела со мной поговорить, или тебе случайно пришло в голову, что я сижу тут и горюю из-за того, что пришлось умертвить еще одну птичку?

– Я не для того позвонила тебе вчера вечером и сказала, что надо повидаться, – отвечает Люси, все еще вертя в пальцах листок.

Убранные за уши вишнево-красные, с золотисто-розовым блеском волосы сияют чистотой. На ней черная футболка, обтягивающая стройное, красивое тело – результат изматывающих тренировок и хорошей наследственности. Племянница, подозревает Скарпетта, куда-то собралась, но расспрашивать она не собирается.

Люси садится.

– Доктор Селф.

Она смотрит в сад, как смотрят обычно люди, не видящие ничего, кроме того, что их гложет.

Этого Скарпетта от нее не ожидала.

– И что такое?

– Я же говорила, чтобы ты держала ее поближе. Помнишь: «Врагов всегда держи близко»? Ты не послушалась. Тебе было наплевать, что она станет поносить и чернить тебя при каждой возможности из-за того судебного дела. Говорить, что ты лгунья и профессиональная мошенница. Хотя бы поинтересуйся, что о тебе пишут в Интернете. Я собрала материал, отправила тебе, но ты его едва просмотрела.

– Откуда ты знаешь, просмотрела я что-то или нет?

– Я твой системный администратор. Твой преданный ай-тишник. И мне прекрасно известно, как долго у тебя открыт тот или иной файл. Могла бы и защититься.

– От чего?

– От обвинений в том, что ты манипулируешь присяжными.

– Суд и есть то место, где манипулируют присяжными.

– Это ты говоришь? Или я сижу с посторонним человеком?

– Если ты связан по рукам и ногам, лишен свободы действий, беспомощен и слышишь, как кричат под пытками твои любимые и близкие, как их мучают и убивают в соседней комнате, если ты, желая избежать их участи, кончаешь с собой, это, будь оно проклято, не самоубийство. Это убийство.

– А как же насчет законности?

– Вообще-то, знаешь ли, мне на нее наплевать.

– Ты вроде как привыкла…

– Нет, не привыкла. Ты представить себе не можешь, о чем я думала все те годы, когда, работая по тому или другому делу, нередко оказывалась единственной защитницей жертв. Доктор Селф, прикрывшись щитом конфиденциальности, отказывалась делиться информацией, которая могла бы предотвратить страдания и смерть. Она заслуживает гораздо худшего, чем то, что получила. Да что толку об этом говорить… Ты меня только расстраиваешь.

Люси смотрит ей в глаза.

– Как там в этой поговорке? Месть – блюдо, которое следует подавать холодным. Она снова вышла на контакт с Марино.

– Господи… Ну и неделька выдалась! Он что, совсем из ума выжил?

– Когда ты, прилетев из Рима, поделилась со всеми своей большой новостью, думала ли ты, как он ее воспримет? Запрыгает от счастья? Ты где живешь, в космосе?

– Должно быть.

– Неужели не понимала? И что теперь? Он идет в загул, напивается каждый вечер, подбирает где-то новую подружку. Или ты и этого не знаешь? Шэнди Снук. Как в «Снукс флеймин чипс».

– Что?

– Есть такие жирные, пересоленные картофельные чипсы со вкусом халапеньи и соусом из красного перца. Ее папаша сколотил на них состояние. Примерно год назад Шэнди перебралась сюда. В прошлый понедельник познакомилась с Марино в «Кик’н’Хорс». Любовь с первого взгляда.

– Все это он тебе рассказал?

– Джесс рассказала.

Скарпетта качает головой – она понятия не имеет, кто такая Джесс.

– Хозяйка «Кик’н’Хорс». Приятельница Марино, тоже любительница погонять на мотоцикле. Уверена, он тебе о ней рассказывал. Так вот Джесс позвонила мне, потому что забеспокоилась о нем и его последней любовнице. По ее словам, он совсем себя не контролирует. Она его никогда таким не видела.

– Но как доктор Селф узнала электронный адрес Марино, если только он первым с ней не связался? – спрашивает Скарпетта.

– Ее личный электронный адрес не изменился с тех пор, как он был ее пациентом во Флориде. А вот у него другой. Так что кто с кем первым связался, догадаться нетрудно. Могу узнать точно. У меня, правда, нет пароля для его домашнего компьютера, но такого рода мелкие неудобства никогда меня не останавливали. Нужно лишь…

– Я знаю, что тебе нужно.

– Физический доступ.

– Я знаю, что ты намерена сделать, но не хочу этого. Давай не будем осложнять и без того непростую ситуацию.

– По крайней мере некоторые из электронных писем, которые он получил от нее, висят на рабочем столе в его офисе, так что прочитать их может каждый.

– Ерунда какая-то.

– А вот и не ерунда. Он оставил их специально, чтобы ты злилась и ревновала.

– И ты заметила их на его рабочем столе…

– Да, потому что вчера кое-что случилось. Он позвонил мне и сказал, что получил уведомление о срабатывании сигнализации. Что-то с холодильником. А поскольку сам был далеко, то попросил меня заглянуть и проверить. Сказал, что если нужно будет позвонить в службу техобеспечения, то номер на листке, а листок на стене.

– Если сработала сигнализация, почему меня никто не известил? – удивляется Скарпетта.

– Потому что никакого уведомления не было. Я заглянула туда – все в порядке. И холодильник тоже. На всякий случай зашла в его кабинет – посмотреть номер техобслуживания, если все же придется звонить. И как ты думаешь, что было на его рабочем столе?

– Это смешно. Марино ведет себя как мальчишка.

– Он не мальчишка, тетя Кей. И рано или поздно тебе придется его уволить.

– И как я буду со всем справляться? Меня и сейчас на все не хватает. Штат недоукомплектован, а на горизонте ни одной подходящей кандидатуры.

– Это только начало. Дальше будет хуже. Он уже не тот человек, каким ты его знала когда-то.

– Не думаю, что смогу его когда-нибудь уволить.

– Ты права, – говорит Люси. – Не сможешь. Это был бы развод. Он же твой муж. Бог свидетель, ты провела с ним куда больше времени, чем с Бентоном.

– Марино точно не мой муж. И ты меня, пожалуйста, не подгоняй.

Люси берет лежащий на ступеньке конверт и протягивает Скарпетте.

– Их здесь шесть. Все от нее. Обрати внимание, первое пришло в прошлый понедельник, когда ты только вышла на работу после возвращения из Рима. В тот же самый день мы увидели твое колечко и, будучи великими сыщиками, просчитали, что оно отнюдь не от Крекер Джека.

– А письма Марино доктору Селф?

– Наверное, он не пожелал, чтобы ты их увидела. Рекомендую не откладывать дело в долгий ящик. – Она показывает на конверт: – Почитай. Как он? Она по нему скучает. Думает о нем. Ты тиран, ты не удел, у тебя все позади, и как только он, несчастненький, на тебя горбатится, и чем она может ему помочь. Так-то вот.

– Неужели он никогда ничему не научится? – Больше всего ее угнетает именно это.

– Не нужно было ничего ему говорить. Неужели ты не понимала, как оно на него подействует?

По северной стене сада крадется пурпурная мексиканская петуния. Под ней – лавандовая калина. И петунии, и калине, похоже, недостает влаги.

– Ну, ты собираешься их читать? – Люси снова показывает на конверт.

– Сейчас – нет. Не хочу отвлекаться, – говорит Скарпетта. – Есть дела поважнее. Поэтому и нарядилась в этот дурацкий костюм и собираюсь в офис. Вместо того чтобы поработать в саду или хотя бы, черт возьми, прогуляться.

– Я навела справки о том парне, с которым у тебя встреча после ленча. Совсем недавно стал жертвой нападения. Подозреваемых нет. Кстати, в связи с этим случаем ему предъявили обвинение в хранении марихуаны. Потом обвинение сняли. Больше нет ничего. Даже штрафов за превышение скорости. И все-таки, думаю, тебе не следует встречаться с ним наедине.

– А как насчет того мальчика, что лежит сейчас у меня в морге? Поскольку ты ничего не сказала, понимать надо так, что компьютерный поиск ничего не дал.

– Ничего. Его как будто и не было вовсе.

– В том-то и дело, что был. И обошлись с ним… Хуже я мало видела. Может быть, пора и нам что-то предпринять.

– Что, например?

– Я думала о статистической генетике.

– Просто невероятно, что этим никто еще не занимается, – говорит Люси. – Технология разработана. Такая глупость. Аллельные гены распределяются между родственниками. Собирай базу данных, а дальше – плотность вероятности.

– У отца, матери, братьев и сестер показатели будут более высокие. И когда мы это обнаружим, тогда и будет кем заниматься. Полагаю, попробовать стоит.

– Попробуем. Но что будет, если окажется, что мальчика убил кто-то из родственников? Использование статистической генетики в уголовном деле – как на это отреагирует суд?

– Давай для начала выясним, кто он такой, а потом уже будем думать о суде и всем прочем.

Бельмонт, Массачусетс. Доктор Селф сидит у окна в своей комнате.

Уходящие вниз лужайки, лесок и фруктовые деревья, старые кирпичные дома напоминают о том благословенном времени, когда богатые и знаменитые могли исчезнуть из обыденной жизни – ненадолго или, если требовалось, на весьма продолжительный срок, а в безнадежных случаях и навсегда, и с ними обращались с должным уважением и заботой, как они заслуживали. В госпитале Маклин никто не удивляется, увидев знаменитого актера, музыканта, спортсмена или политика прогуливающимся по кампусу, спроектированному знаменитым ландшафтным архитектором Фредериком Лоу Олмстедом, среди всемирно известных проектов которого Центральный парк в Нью-Йорке, парковая система Капитолия, Балтимор-Истейт и павильоны Всемирной выставки в Чикаго 1893 года.

А вот доктора Мэрилин Селф вряд ли кто увидит. Впрочем, она и не собирается задерживаться здесь надолго, а когда публика все же узнает правду, ее объяснения будут ясными и понятными. Она искала здесь безопасности, уединения и, как часто случалось в ее жизни, указания судьбы. Того, что она сама называет предназначением. И совершенно забыла, что здесь работает Бентон Уэсли.

«Шокирующие тайные эксперименты: Франкенштейн».

Посмотрим. Она пишет сценарий своего первого после возвращения в эфир шоу.

«Подвергнув себя вынужденной изоляции, я, сама того не желая, стала свидетелем – что еще хуже, подопытной свинкой, невольной участницей – тайных опытов и надругательств. Во имя науки. Как сказал Куртц в „Сердце тьмы“: „Ужас! Ужас!“ Я стала жертвой современной формы того, что творили в темницах в самые мрачные дни самых мрачных эпох, когда людей низшего звания почитали недочеловеками, когда с ними обращались как… обращались как…»

Ладно, подходящая аналогия придет потом.

Доктор Селф улыбается, представляя восторг Марино, когда он увидит, что она ответила ему. Он, наверно, думает, что она (известный на весь мир психиатр) счастлива получить от него весточку. Думает, что ей есть до него какое-то дело! Да он никогда не вызывал у нее ни малейшего интереса. Даже когда был ее пациентом в не самые лучшие для нее времена. Забавный терапевтический случай и – да, надо признать, пикантный, потому что его преклонение перед ней, восхищение ею было почти таким же трогательным, как и его граничащая с безумием сексуальная одержимость Скарпеттой.

Бедная, бедная Скарпетта. Удивительно, сколь многого можно достичь всего несколькими вовремя сделанными телефонными звонками.

Ее воображению нет предела. Мысли не знают усталости. Здесь, в Павильоне, прекрасная пища и консьерж всегда под рукой, стоит лишь выразить желание съездить в театр, на стадион, где играют «Ред сокс», или посетить спа-салон. В Павильоне привилегированный пациент получает практически все, что захочет. В случае с доктором Селф это ее электронная почта и доступ в комнату, которую, когда она поступила сюда девять дней назад, занимала пациентка по имени Карен.

Предписание, согласно которому посторонние в палаты не допускались, было достаточно легко исправлено без какого-либо административного вмешательства и волокиты в первый же день появления доктора Селф. Она вошла в комнату Карен перед рассветом и разбудила ее, легонько подув на веки.

– О! – облегченно воскликнула Карен, поняв, что над ней склонилась доктор Селф, а не навис какой-нибудь насильник. – Мне снился странный сон.

– Возьмите. Я принесла вам кофе. Вы спали как убитая. Может быть, слишком долго смотрели на хрусталь прошлым вечером?

Доктор Селф подняла глаза на висящую над кроватью люстру, словно позаимствованную из викторианской эпохи.