Текст книги "Реестр убийцы"

Автор книги: Патрисия Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Мэдлиз снова пытается прочитать что-нибудь на язычке, но без очков ничего не получается, и она представляет богатых хозяев, может быть, даже миллионеров, жарящих сосиски на гриле на заднем дворе огромного белого дома, стоящего за дюной и частично скрытого высокими пиниями.

– Передай привет своей сестричке, этой старой деве, – говорит Эшли, снимая жену. – Расскажи ей, какой роскошный у нас дом, и не где-нибудь, а на улице Миллионеров в Хилтон-Хеде. Может быть, в следующий раз мы остановимся в том самом особняке, где готовят барбекю.

Мэдлиз оборачивается, смотрит в сторону их таунхауса, но его не видно за деревьями, и ее внимание снова занимает бассет.

– Держу пари, малыш оттуда. – Она указывает на белый особняк о красной крышей. – Схожу-ка я туда да спрошу.

– Прогуляйся. А я пока поброжу здесь, поснимаю. Тут и дельфины должны быть.

– Идем, Друпи. Отыщем твоих хозяев.

Пес сидит на песке и идти никуда не хочет. Она тянет его за ошейник – упирается.

– Ладно, оставайся на месте, а я пойду и узнаю, не из этого ли ты дома. Может, тебя уже ищут. Может, тебя ужасно кому-то не хватает.

Мэдлиз обнимает его и целует. Идет к белому дому по песку, сначала твердому, слежавшемуся, потом мягкому, рассыпчатому, по траве. Идет через дюну, хотя и слышала где-то, что ходить по дюнам нельзя. У запретительного знака задерживается в нерешительности, потом отважно ступает на дощатый настил, ведущий к особняку, на заднем дворе которого какой-то богач – может быть, знаменитость – готовит что-то на гриле. По ту сторону дюны она его не видит, на пляже тоже – там только Эшли, маленькая фигурка, снимает резвящихся в воде дельфинов – их плавники режут волны, они то исчезают, то появляются снова. В конце настила деревянные ворота. Удивительно, но они не заперты. И даже не закрыты.

Мэдлиз идет через задний двор, оглядывается.

– Эй! Есть кто-нибудь?

Видеть такого большого бассейна ей еще не приходилось – обложен красивой плиткой, должно быть, итальянской или испанской или привезенной из какой-то другой, далекой, экзотической страны. Она осматривается, останавливается у дымящегося газового гриля. На краю решетки лежит большой, неряшливо отрезанный кусок мяса; снизу он уже обуглился, сверху еще сырой, с кровью. Мясо странное, не похожее ни на свинину, ни на стейк, ни тем более на курицу.

– Эй! Кто-нибудь!

Мэдлиз стучит в дверь солярия. Ответа нет. Она идет вокруг дома, полагая, что тот, кто жарит мясо, где-то неподалеку, но и в боковом дворике тоже никого не видно. Все выглядит запущенным, траву давно не подстригали. Мэдлиз заглядывает в щель между краем жалюзи и рамой и видит пустую кухню – камень и нержавеющая сталь. Такие кухни она видела раньше только в журналах. На коврике две большие собачьи миски.

– Эй! – кричит Мэдлиз. – У меня, кажется, ваша собачка!

Она идет дальше, поднимается по ступенькам к двери, рядом с которой окно. Одно стекло отсутствует, другое разбито. Не лучше ли вернуться на берег? На глаза попадается большая собачья клетка.

– Эй!

Сердце колотится. Да, она нарушила запрет, но зато нашла дом бассета. Помочь – ее обязанность. Как бы она себя чувствовала, если бы кто-то нашел Фрисби и не привел его домой?

– Эй!

Мэдлиз легонько толкает дверь, и та открывается.

ГЛАВА 12

С дубов капает вода.

В тени тисовых и оливковых деревьев Скарпетта укладывает на дне горшков кусочки битой керамики – для улучшения дренажа, чтобы растения не загнивали. Воздух теплый и влажный после обильного дождя, начавшегося как-то вдруг, без предупреждения, и так же неожиданно прекратившегося.

Булл несет лестницу к раскидистому дубу, крона которого накрывает едва ли не весь садик. Скарпетта утрамбовывает грунт в горшках и первым делом высаживает петунию, петрушку, укроп и фенхель, потому что они привлекают бабочек. Пушистые овечьи ушки и артемизию она пересаживает в места получше, где им будет доставаться больше солнца. Запах сырого суглинка смешивается с едким запахом старого кирпича и мха. Суставы утратили былую эластичность – сказываются годы работы в морге с его жестким, выложенным плиткой полом, – и передвигается Скарпетта немного скованно. Закончив с цветами, она подходит к заросшему папоротником кирпичному столбу и пытается диагностировать проблему.

– Если вырвать папоротник, можно повредить кладку. Что думаете, Булл?

– Кирпич тут чарльстонский, ему, может, лет двести, – отвечает с лестницы Булл. – Я бы попробовал порвать немного, а там видно будет.

Папоротник вырывается легко. Скарпетта наполняет лейку и старается не думать о Марино. Думает о Розе, и ей становится не по себе.

– Тут по переулку, как раз перед вами, проехал кто-то на мотоцикле, – говорит Булл.

Скарпетта выпрямляется, смотрит на него.

– Марино?

– Нет, мэм, не он. Я стоял на лестнице, подрезал мушмулу и видел его сверху, а он меня не видел. Может, и ничего. – Щелкают ножницы, веточки падают на землю. – Вы скажите, если вас кто-то беспокоит, – мне бы надо знать.

– И что он делал?

– Проехал до середины переулка, постоял, потом развернулся и поехал назад. На голове вроде бы косынка, то ли оранжевая, то ли желтая – сверху толком не разобрать. А вот мотоцикл плохой, дребезжал да трещал. Если мне надо что-то знать, вы скажите. Я буду присматривать.

– А раньше вы его здесь видели?

– Мотоцикл бы узнал.

Скарпетта вспоминает, что говорил Марино. Какой-то байкер угрожал ему на парковке, обещал ей неприятности, если она не уедет из города. И кто же так торопится довести до нее это послание? Из головы не выходит местный коронер.

– Вы хорошо знаете коронера, Генри Холлингса?

– После войны у семьи остался только похоронный бизнес. Тот громадный домина за высокой стеной неподалеку отсюда, на Кэлхаун-стрит. Не хотелось бы думать, что вас кто-то беспокоит. Соседка вот точно любопытная.

Миссис Гримболл как раз выглядывает из окна.

– Наблюдает за мной, как ястреб. Есть в ней, с позволения сказать, что-то недоброе. По-моему, ей нравится вредить людям.

Скарпетта возвращается к работе. На анютиных глазках завелась какая-то болезнь. Она обращается к Буллу.

– Дрянь дело, – говорит он. Звучит пророчески.

Она продолжает осмотр и наконец приходит к выводу:

– Улитки.

– Можно попробовать пиво, – предлагает Булл, щелкая ножницами. – Выставьте несколько блюдечек после наступления темноты. Они сползутся, напьются и утонут.

– А потом на пиво сползутся остальные, так что их станет только больше. Не топить же всех.

С дуба падают сухие ветки.

– Видел там помет от енота. – Булл указывает секатором. – Может, это они цветочки объедают.

– Еноты, белки… Что с ними сделаешь.

– Сделать-то можно, да вы же не хотите. Не любите убивать. Интересно, да, учитывая, чем вам приходится заниматься. Казалось бы, уж вас-то это трогать не должно.

– Зато все, что я делаю, похоже, трогает других.

– Ага. Так всегда бывает, когда человек слишком много знает. Вон те гортензии, что за вами. Натыкайте в землю ржавых гвоздей, и цветочки будут голубее.

– Можно сульфата магния добавить.

– Про такое не слыхал.

Скарпетта рассматривает через лупу заднюю поверхность листа камелии и замечает белые чешуйки.

– Придется обрезать, здесь все заражено. И прежде чем продолжать, надо провести дезинфекцию. Неплохо бы филопатолога пригласить.

– Ага. Растения болеют, как и люди.

С веток дуба, на котором он работает, неожиданно взлетают вороны.

Мэдлиз застывает на месте, как та женщина из Библии, которая не слушала, что велит Господь, и Он превратил ее в соляной столб. Она нарушила заповедь, преступила черту закона.

– Есть кто-нибудь?

Набравшись смелости, Мэдлиз выходит из прачечной в кухню и снова останавливается, не зная, что делать. Ей страшно, так страшно, как еще никогда в жизни, и страх требует повернуться и бежать. Бежать со всех ног. Оглядываясь испуганно, она чувствует себя вором. Что, если ее поймают, сейчас или потом, и отправят в тюрьму?

Надо уходить, убираться. Немедленно. По спине проходит холодок, волосы шевелятся на затылке.

– Эй! Есть кто-нибудь? – снова и снова спрашивает она.

Если никого нет, почему открыта дверь? Если никого нет, почему на гриле мясо? Ощущение, что за ней следят, все сильнее, и она идет дальше, понимая, что не должна, что нужно убираться, бежать, возвращаться к Эшли. У нее нет никакого права находиться здесь, но любопытство пересиливает страх. Она никогда не бывала в таком доме и не может понять, почему никто не откликается.

Мэдлиз проходит под аркой и попадает в просторную гостиную. На полу из красивого голубого камня уложены роскошные восточные ковры, вверху открытые потолочные балки, у стены камин, в котором можно зажарить целую свинью. Над стеклянной стеной с видом на океан широкий экран. В полосе света от работающего прожектора кружатся пылинки, экран включен, но ни изображения, ни звука нет. Она в недоумении смотрит на широкий кожаный диван – на нем аккуратно сложенная одежда: темные брюки, темная футболка, мужские трусы. На большом стеклянном столике пачки сигарет, аптечные пузырьки, почти пустая бутылка водки «Грей гуз».

Может быть, хозяин – скорее всего мужчина – крепко выпил, а потом ему стало плохо? Тогда понятно, почему бассет оказался на улице. Кто-то был здесь еще совсем недавно, рассуждает Мэдлиз. Пил. Потом отправился жарить мясо и… исчез. Сердце колотится, и ощущение, что за ней наблюдают, никак не проходит. Господи, как же здесь холодно!

– Эй! Кто-нибудь есть? – хрипло, чуть ли не шепотом спрашивает она.

Ноги как будто несут ее сами, в глазах – благоговение, в крови электричеством гудит страх. Нужно уходить. Она в чужом ломе. Как вор. Это незаконное вторжение. Именно такое ей предъявят обвинение. Она начинает паниковать, но ноги не слушают и несут ее дальше, из комнаты в комнату.

– Эй? – Голос дрожит и ломается.

За гостиной, слева от фойе, еще одно помещение, и она слышит шум бегущей воды.

– Есть кто-нибудь?

Мэдлиз неуверенно идет на звук воды. Ноги несут ее, остановиться невозможно, и вот она уже в просторной спальне со строгой, дорогой мебелью, шелковыми шторами и фотографиями на всех стенах. Маленькая девочка играет в бассейне со щенком, бассетом. Красивая молодая женщина плачет, сидя на диване рядом со знаменитой телеведущей, психиатром доктором Селф. Та же женщина позирует перед камерой с Дрю Мартин и симпатичным мужчиной с оливковой кожей и темными волосами. Дрю и мужчина на корте – в теннисных костюмах, с ракетками.

Дрю Мартин мертва. Убита.

На кровати – сбитое голубое покрывало. На черном мраморном полу, у изголовья, брошенная одежда. Розовый спортивный костюм, пара носков, бюстгальтер. Шум бегущей воды громче – ноги несут Мэдлиз туда. Она приказывает им повернуть, но они не подчиняются. Бегите, говорит Мэдлиз, а их тянет к ванной из черного оникса и меди. БЕГИТЕ! Взгляд медленно ползет по мокрым, окровавленным полотенцам в медной раковине, испачканному кровью ножу с зазубренным лезвием и резцедержателю на крышке черного туалета, аккуратной стопке чистых, бледно-розовых простыней на бельевой корзине.

За шторой тифовой расцветки шумит вода, падая на что-то, судя по звуку, не металлическое.

ГЛАВА 13

Темно. Луч фонарика вспыхивает, наткнувшись на сталь револьвера, лежащего посреди переулка за домом Скарпетты.

Она не позвонила в полицию. Если коронер имеет отношение к событиям, принявшим в последнее время весьма зловещий оборот, то вмешательство полиции только усугубит ситуацию. Откуда ей знать, кто еще у него в кармане. За Буллом тоже кое-что имеется, и она просто не знает, что делать. По его словам, когда птицы вспорхнули вдруг с дуба, он сразу сообразил, что это означает, а потому обманул ее, сказав, что идет домой. На самом деле он вознамерился выяснить, кто тут рыщет. Булл спрятался за кустами у ворот и стал ждать. В засаде он просидел почти пять часов, о чем Скарпетта даже не подозревала.

Она занималась своими делами. Закончила в саду. Приняла душ. Поработала у себя наверху. Поговорила по телефону. Проверила, как дела у Розы. Позвонила Люси. Отметилась звонком Бентону. И за все это время ей даже в голову не пришло, что Булл прячется в кустах за воротами. Это как рыбалка, объясняет он. Ты ничего не поймаешь, если не проведешь рыбу, не заставишь ее поверить, что тебя нет, что ты ушел. Когда солнце уже опустилось, тени вытянулись, сад накрыли сумерки и кирпичи, на которых сидел Булл, остыли, в переулке появился человек. Незнакомец подошел к воротам и попытался просунуть руку, чтобы отпереть их. Когда попытка не удалась, он полез на них, и вот тогда Булл распахнул ворота и бросился на чужака. Скорее всего это был тот мотоциклист, но даже если и нет, замышлял он что-то недоброе и серьезное. Они схватились, и чужак выронил револьвер.

– Останьтесь здесь, – говорит ему Скарпетта. – Кто бы здесь ни появился, соседи или кто-то еще, подпускать никого нельзя. Никто не должен ни к чему прикасаться. Хорошо еще, что никто вроде бы и не видит, чем мы тут занимаемся.

Скарпетта идет домой, и луч фонарика прыгает по неровным кирпичам. Она поднимается на второй этаж и уже через несколько минут возвращается в переулок с фотоаппаратом и чемоданчиком со всем необходимым для осмотра места преступления. Делает несколько снимков. Натягивает латексные перчатки. Поднимает револьвер, открывает барабан и вынимает шесть патронов тридцать восьмого калибра. Кладет их в бумажный пакет. «Кольт» опускает в другой. Запечатывает оба конверта ярко-желтой лентой, подписывает маркером.

Булл продолжает поиски. Луч скачет, останавливается, когда он приседает, и движется дальше. Очень медленно. Через несколько минут из темноты доносится голос:

– Тут еще что-то. Вам бы, лучше самой посмотреть.

Скарпетта подходит к нему осторожно, глядя под ноги, и примерно в ста футах от ворот на занесенном листьями асфальте видит маленькую золотую монету на порванной золотой цепочке. В свете ее фонарика они блестят ярко, как луна.

– Вы здесь с ним боролись? Так далеко от ворот? – спрашивает она с сомнением. – Тогда почему револьвер там?

– Где я был, сказать трудно. – Булл пожимает плечами. – В таких делах все быстро случается. Не думаю, что я был так далеко, а там кто его знает…

Скарпетта смотрит на дом.

– Оттуда досюда расстояние приличное. Вы точно не гнались за ним после того, как он выронил револьвер?

– Могу только сказать, что золотая цепочка с золотой монеткой долго бы здесь не лежала. Может, я и гнался за ним, а цепочка лопнула, когда мы завозились. Не думаю, что я его преследовал, но когда на кону жизнь и смерть, время и расстояние измерить трудно.

– Верно, трудно, – соглашается Скарпетта.

Она надевает свежую пару перчаток и поднимаете асфальта цепочку с монеткой. Определить тип монеты без лупы невозможно, различимы только коронованная голова на одной стороне и венок с цифрой «1» на другой.

– Так, должно быть, и случилось – порвалась, когда мы схватились, – решает Булл, словно убеждая самого себя. – Будем надеяться, они не заставят вас сдать это все им. Я про полицию говорю.

– Сдавать нечего, – отвечает Скарпетта. – Никакого преступления никто пока не совершал. Имела место обычная стычка между вами и неизвестным. Сообщать о которой я не намерена никому. За исключением Люси. Посмотрим, что даст лабораторное исследование. Но это завтра.

Булл уже попадал в переделки, и ему лучше держаться от неприятностей подальше.

– Когда находишь оружие, его же полагается сдать полиции, – говорит он.

– Ну а я вот сдавать не собираюсь. – Она укладывает находку в очередной пакет.

– Думаете, они решат, что это я опять во что-то ввязался, и уволокут в кутузку? Вы только сами из-за меня не вляпайтесь во что-нибудь, доктор Кей.

– Никто вас никуда не уволочет, – отвечает она.

Черный «Порше-911-Каррера» Джанни Лупано постоянно находится в Чарльстоне, хотя владелец бывает здесь нечасто.

– Где он? – спрашивает Люси у Эда.

– Не знаю, не видел.

– Но он же в городе.

– Я разговаривал с ним вчера. Он позвонил и попросил вызвать ремонтников – что-то с кондиционером. Где он был, мне неведомо, но пока его не было, ребята заменили фильтр. Скрытный парень. Я про то, что он здесь, знаю только потому, что он раз в неделю просит погонять мотор, чтобы аккумулятор не сел. – Эд открывает пластиковый контейнер, и по закутку распространяется запах жареной картошки. – Вы не против? Не хочется чтобы остыло. А кто вам про машину сказал?

– Роза не знала, что у него квартира в вашем доме. – Люси стоит в дверях, держа под наблюдением вестибюль. – А когда узнала, кто он такой, вспомнила, что несколько раз видела на дорогой спортивной машине, как ей показалось, «порше».

– У нее самой «вольво», старенькая, как моя кошка.

– Мне машины всегда нравились, так что Роза в них поневоле разбирается. Спросите ее о «феррари», «порше», «ламборгини», и она столько всего расскажет. Люди здесь нечасто берут напрокат «порше». «Мерседес» – да, но не «порше». А вот у него «порш». Вот я и подумала, что Лупано, может быть, держит его здесь.

– Как она там? – спрашивает Эд, усаживаясь за стол с чизбургером из «Свитуотера». – Неприятный случай.

– Не очень хорошо.

– Я в этом году укол делал от гриппа. Дважды подхватил грипп и один раз простуду. Это как давать леденец, чтобы зубы были здоровые. Нет, больше я на их удочку не попадусь.

– А когда Дрю убили в Риме, Джанни Лупано был здесь? – спрашивает Люси. – Слышала, он вроде бы уезжал в Нью-Йорк, но вы, может, лучше знаете.

– В середине месяца, в воскресенье, Дрю выиграла здесь турнир. – Эд вытирает губы салфеткой, берет большой стакан содовой и пьет через соломинку. – А вечером Джанни улетел из Чарльстона. Я потому знаю, что он попросил присмотреть за машиной. Сказал, что неизвестно, когда вернется, а теперь вдруг объявился.

– Но вы его не видели?

– Я его почти никогда не вижу.

– Вы с ним по телефону разговариваете?

– Обычно да.

– Не понимаю. Кроме того, что Дрю участвовала в Кубке «Фэмили сёкл», что ему делать в Чарльстоне? Сколько турнир продолжается? Неделю? И это только раз в год.

– Вы бы удивились, если б узнали, какие люди здесь бывают. Даже кинозвезды.

– У него в машине GPS есть?

– У него все есть. Машина что надо.

– Я бы хотела позаимствовать ключ, – говорит Люси.

– Этого я не могу. – Эд убирает чизбургер в контейнер.

– Не беспокойтесь. Кататься на нем я не собираюсь, мне только проверить кое-что надо. Я же знаю, вы никому не скажете.

– Ключ я вам дать не могу. – Эд перестает жевать. – Если он прознает…

– Ключ мне нужен минут на десять, самое большее пятнадцать. И никто ничего не узнает. Обещаю.

– Может, вы заодно и мотор погоняете? Вреда не будет. – Он открывает пакет с кетчупом.

– Договорились.

Люси выходит через заднюю дверь и отыскивает «порше» в укромном уголке парковочной стоянки. Заводит мотор, открывает бардачок – проверить регистрацию. Включает G PS, открывает базу данных и записывает сохраненную информацию в блокнот.

В кабинете магнитно-резонансного сканирования Бентон Уэсли смотрит через стекло на скрытые простыней ступни доктора Селф. Она лежит на выдвижном столе внутри камеры четырнадцатитонного магнита. Подбородок зафиксирован пленкой – чтобы не шевелила головой, которая прижата к катушке, принимающей радиочастотные импульсы, необходимые для получения образа мозга. На голове у Селф наушники. Через них спустя какое-то время, когда начнется функциональная визуализация, она услышит аудиозапись голоса матери.

– Пока что все хорошо, – говорит Бентон, обращаясь к доктору Сьюзен Лейн. – Если не принимать во внимание ее фокусы. Мне очень жаль, что она заставляет всех вас ждать. – Он поворачивается к технику: – Джош? Что у тебя? Готов?

– Жду не дождусь, – отвечает сидящий у пульта Джош. – Дочку сегодня целый день рвет. Жена меня, наверное, убьет.

– Не знаю никого, кто бы принес в этот мир столько счастья. – Бентон имеет в виду доктора Селф, истинный глаз бушующей вокруг нее бури. Снова глядя через стекло, он замечает краешек чулок. – Она что, носит колготки?

– Вам еще повезло, что она хоть что-то надела. Когда я привела ее сюда, она настаивала на том, чтобы снять все, – говорит доктор Лейн.

– Ничего удивительного. – Бентон осторожничает. Хотя доктор Селф и не может ничего слышать, пока они не пользуются интеркомом, она может их видеть. – Маниакальное поведение. С первого дня поступления. Поговорите с ней – и увидите: она же в полном здравии.

– Я спросила, есть ли на ней что-то металлическое, может быть, замок в бюстгальтере. Объяснила, что сканер дает магнитное притяжение в шестьдесят тысяч раз больше земного и ничего металлического в камере быть не должно, но она так толком и не ответила. Сказала, что да, есть, и, по-моему, даже с гордостью, а потом стала жаловаться, какое это бремя – иметь большие груди. Я, разумеется, сказала, что ей нужно снять бюстгальтер, а она ответила, что в таком случае предпочитает снять все, и попросила больничную сорочку.

– Понятно.

– В общем, она надела сорочку, но я убедила ее оставить еще и трусики. И чулки.

– Хорошо, Сьюзен. Давайте начнем.

Доктор Лейн нажимает кнопку интеркома.

– Мы собираемся начать с локализации образов, другими словами, с построения структурных карт. Первая часть займет примерно шесть минут. Вы услышите довольно громкие, непривычные шумы, производимые машиной. Как вы себя чувствуете?

– Пожалуйста, давайте начнем, – говорит доктор Селф.

Доктор Лейн отключает интерком и поворачивается к Бентону.

– Вы готовы?

Бентон нажимает кнопку интеркома.

– Доктор Селф, я собираюсь начать с серии вопросов, касающихся ваших чувств. И за время нашей сессии некоторые вопросы будут повторяться, хорошо?

– Я знаю, что такое биполярная рейтинговая шкала.

Бентон и доктор Лейн переглядываются, выражение их лиц несколько смягчается, но остается бесстрастным даже после того, как доктор Селф с немалой долей сарказма добавляет:

– Чудесно.

– Не обращайте внимания, – говорит Бентон. – Давайте начнем.

Джош выжидающе смотрит на него. Бентону вспоминается разговор с доктором Марони и невысказанное обвинение в адрес Джоша, который якобы рассказал об их знаменитой пациентке Люси, а та передала информацию Кей. Решить эту загадку Бентон пока не смог. Что пытался сказать доктор Марони? Он смотрит на доктора Селф через стекло, и его вдруг осеняет. Файл, которого нет в Риме. Файл Сэндмена. Может быть, он здесь, в Маклине.

На монитор выведены основные показатели состояния организма доктора Селф, которые передаются через фиксатор на пальце и манжетку для измерения кровяного давления.

– Кровяное давление – сто двенадцать на семьдесят восемь. – Бентон записывает. – Пульс – семьдесят два.

– Насыщение? – спрашивает доктор Лейн.

Он отвечает, что артериальная насыщенность оксигемоглобином – то есть показатель насыщения кислородом – равняется девяносто девяти. Нормально. Нажимает кнопку интеркома.

– Доктор Селф? Вы готовы ответить на несколько вопросов?

– Наконец-то.

– Я буду задавать вопросы и хочу, чтобы вы давали оценку своему самочувствию по шкале от одного до пяти. Единица означает, что вы не чувствуете ничего. Два – ощущения незначительные. Три – умеренные, четыре – сильные, пять – экстремальные. Понятно?

– Я психиатр и знакома с методикой диагностирования.

– Похоже, еще и нейробиолог, – комментирует доктор Лейн. – Здесь она смошенничает.

– Пусть.

Бентон нажимает кнопку интеркома и начинает задавать вопросы, те, которые будет задавать неоднократно во время тестирования. Какие чувства она испытывает в данный момент? Раздражение, стыд, вину, враждебность, огорчение? Или, может быть, решительность, гордость, волнение, настороженность, энтузиазм? Доктор Селф дает всем одну и ту же оценку, единицу, показывая, что не чувствует ничего.

Бентон проверяет и записывает жизненные показатели. Все в норме, никаких изменений.

– Джош! – Доктор Лейн показывает, что пора.

Начинается структурное сканирование. Ничего особенного они не выявляют. Либо имеет место серьезная патология, такая как опухоль, либо они увидят все позднее, при анализе тысяч образов, зафиксированных магнитным резонатором.

– Мы готовы начать, – говорит доктор Лейн. – Вы в порядке?

– Да.

– Первые тридцать секунд вы ничего не услышите, – объясняет доктор Лейн. – Поэтому молчите и расслабьтесь. Потом услышите аудиозапись голоса матери, и я хочу, чтобы вы только слушали. Не шевелитесь и только слушайте.

Жизненные показатели доктора Селф не меняются.

Бентон смотрит на ступни доктора Селф по ту сторону стекла. Странный, глубинный звук вызывает ассоциацию с подлодкой.

«– Погода, Мэрилин, у нас здесь чудная, – произносит записанный голос Глэдис Селф. – Не приходится даже включать кондиционер. Да от него и толку мало. Только дребезжит. Открываю окна и двери – температура хорошая».

Начало вполне нейтральное, безобидное, тем не менее жизненные показатели доктора Селф уже изменились.

– Пульс семьдесят три… семьдесят четыре. – Бентон записывает.

– Я бы сказала, для нее заявление отнюдь не нейтральное, – замечает доктор Лейн.

«– Все думаю о тех чудесных фруктовых деревьях, что были у тебя, когда ты жила здесь. Тех, что министерству земледелия пришлось спилить из-за некроза. Мне нравится, когда рядом с домом ухоженный садик. Тебе, наверное, будет приятно узнать, что та дурацкая программа раскорчевывания сошла на нет, поскольку не сработала. Просто позор! Всему свое время – вот что самое важное в жизни, согласна?»

– Пульс семьдесят пять… семьдесят шесть, – фиксирует Бентон.

«– …самое идиотское, Мэрилин. Эта подлодка так и ходит целый день туда-сюда в миле от берега. Да еще американский флажок развевается на этой, как ее там? Ну, на башне, где перископ. Туда-сюда, туда-сюда, как будто маневры какие-то или готовятся к чему-то. Я говорю знакомым: к чему готовятся? Разве им никто не сказал, что подлодки в Ираке не нужны?..»

Первая, нейтральная часть заканчивается. Во время тридцатисекундной восстановительной паузы снимаются показатели кровяного давления. Оно возросло до ста шестидесяти на восемьдесят два. И снова голос матери. Глэдис Селф рассказывает, в какие магазины ей нравится ходить в южной Флориде, как много вокруг всего строится, какие многоэтажки вырастают вокруг. И многие до сих пор пустуют, потому что рынок недвижимости полетел к чертям. В основном из-за войны в Ираке. Вот что они натворили.

Доктор Селф реагирует так же.

– Вы только посмотрите, – качает головой доктор Лейн. – Что-то определенно зацепило ее внимание. Оксигенация падает до девяносто семи.

Голос матери продолжает. Идут положительные комментарии. Потом критические.

«– Ты патологическая лгунья, Мэрилин. С того дня как ты научилась говорить, я не слышала от тебя ни слова правды. А потом? Что случилось? Откуда у тебя такие взгляды? Где ты этого набралась? Уж точно не в семье. Твои грязные, мерзкие тайны. Отвратительные, постыдные. Что произошло с твоей душой, Мэрилин? Если бы твои поклонники только знали! Стыдно, Мэрилин…»

Уровень насыщенности крови кислородом опускается до девяносто шести, дыхание учащается, становится менее глубоким, и его уже можно слышать через интерком.

«– …скольких людей ты оттолкнула, выбросила. И ты знаешь, что и кого я имею в виду. Для тебя ложь и правда неразличимы. Именно это меня больше всего и беспокоило. Рано или поздно тебе это аукнется…»

– Пульс сто двадцать три, – сообщает доктор Лейн.

– Шевельнула головой, – добавляет Джош.

– Может, дело в этом? – спрашивает доктор Лейн.

– Не знаю.

«– …думаешь, деньги решают все. Внеси свою вдовью лепту, и это избавит тебя от ответственности. Ты откупаешься от людей. Что ж, посмотрим. Рано или поздно придет день, когда ты пожнешь все, что посеяла. Мне не нужны твои деньги. Я выпиваю с подругами в баре, и они даже не знают, кто ты мне…»

Пульс – сто тридцать четыре. Уровень оксигенации понижается до девяноста шести. Ступни шевелятся. Осталось девять секунд. Мать продолжает говорить, активируя нейроны в мозгу дочери. К этим нейронам притекает кровь, а с притоком крови повышается уровень дезоксигемоглобина, который обнаруживается сканером. Функциональные отражения зафиксированы. Доктор Селф пребывает в состоянии физического и эмоционального дистресса. Это не игра, не притворство.

– Мне не нравится, что происходит с ее жизненными показателями. Хватит, – говорит Бентон доктору Лейн.

– Согласна.

Он включает интерком.

– Доктор Селф, мы заканчиваем.

Из закрывающегося на ключ шкафчика в своей компьютерной лаборатории Люси достает чемоданчик с инструментами, флэшку и маленькую черную коробочку. Одновременно она разговаривает по телефону с Бентоном.

– Не спрашивай, – говорит он. – Мы только что закончили сканирование. Или, точнее сказать, нам пришлось его прервать. Рассказать не могу, но мне кое-что нужно.

– О’кей. – Она садится к компьютеру.

– Мне нужно, чтобы ты поговорила с Джошем. И проникла кое-куда.

– Что сделать?

– Один наш пациент получает письма с сервера Павильона.

– И?..

– На том же сервере лежат электронные файлы. Один с материалами по человеку, посещавшему директора клиники. Ты знаешь, кого я имею в виду.

– И?..

– С интересующим нас человеком он виделся в Риме в ноябре. Могу лишь сказать, что этот интересующий нас пациент служил в Ираке и, похоже, имел направление от доктора Селф.

– И? – Люси подключается к Интернету.

– Джош только что закончил сканирование. То, прерванное. Пациент собирается выписаться сегодня же, то есть больше корреспонденции на нашем сервере не будет. Времени очень мало.

– Он еще там? Пациент, который выписывается?

– Сейчас да. Джош только что ушел, у него ребенок болен. Очень спешит.

– Смогу получить доступ, если дашь пароль. Так будет легче. Но тебе придется задержаться на часок.

Люси звонит Джошу на сотовый. Он в машине, едет из клиники. Что еще лучше. Она говорит, что Бентон не может получить свою почту, что-то с сервером, ей нужно немедленно все починить, и дает понять, что операция потребует времени. Ненароком роняет, что могла бы сделать все сама, дистанционно, но ей потребуется пароль системного администратора. Или пусть Джош разворачивается, возвращается и управляется сам. Второй вариант энтузиазма не вызывает, и Джош начинает рассказывать о жене и больной дочери. Было бы замечательно, если бы Люси решила проблему собственными силами.

Они постоянно обсуждают те или иные технические вопросы, и ему в голову не приходит, что она намерена получить электронные письма пациента и забраться в частные файлы доктора Марони. Но даже если бы Джош и подозревал худшее, то предположил бы, что она в случае надобности влезет куда надо сама, не спрашивая. Ему известны возможности Люси, известно, чем она зарабатывает.