Текст книги "Реестр убийцы"

Автор книги: Патрисия Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

– Я ничего не знаю.

Она пытается захлопнуть дверь.

Громила выставляет ногу и переступает порог.

– Успокойтесь. – Он раскрывает бумажник, показывает жетон. – Посмотрите сами. Пит Марино из службы медэкспертизы.

Мэдлиз не знает, что делать. Если попробовать вызвать полицию, он убьет ее на месте. Жетон в наше время может достать каждый.

– Давайте-ка сядем и поболтаем, – предлагает гость. – Вы ведь только что побывали в департаменте шерифа округа Бофорт.

– Кто вам сказал? – Ей уже чуть легче. – Тот следователь, да? Это он вас прислал? Но я все ему рассказала. Не знаю, почему он мне не поверил. А как вы узнали, где я живу? Что же это такое! Я сотрудничаю с властями, а они выдают мой адрес и…

– Вот как раз с вашим рассказом у нас маленькая проблема, – перебивает ее Пит Марино.

Желтые очки Люси смотрят на Скарпетту.

Они в спальне. Шторы опущены. В мощном фиолетовом свете на коричневом шелковом покрывале отчетливо проступают флуоресцентные зеленоватые пятна.

– Может быть, семенная жидкость, – говорит Люси. – Может, что-то еще.

Луч скользит по кровати.

– Слюна, моча, пот, жировые выделения, – перечисляет Скарпетта и наклоняется к большому люминесцентному пятну. – Запаха не чувствую. Посвети-ка сюда. Плохо то, что мы не знаем, когда белье стирали в последний раз. Не думаю, что поддержание чистоты значилось в списке ее приоритетов. Типично для людей, впавших в затяжную депрессию. Покрывало – в лабораторию. Нам нужна ее зубная щетка, щетка для волос. И конечно, стаканы с кофейного столика.

– Во дворе, на ступеньках, пепельница, полная окурков, – вспоминает Люси. – С ее ДНК проблем не будет. Как и с ее отпечатками. Проблема в нем. Он знает, что делает. Теперь каждый – эксперт.

Скарпетта качает головой:

– Нет. Они только так думают.

Она снимает очки, и флуоресцентное зеленое пятно на покрывале исчезает. Люси щелкает кнопкой и тоже снимает очки.

– Что будем делать?

Скарпетта рассматривает снимок, на который обратила внимание, когда они только вошли в спальню. Доктор Селф сидит в обставленной под гостиную студию. Напротив – миловидная женщина с длинными темными волосами. Камеры дают крупный план. Зрители в зале аплодируют и смеются.

– На шоу доктора Селф. Чего я не ожидала, так вот этого.

На другой фотографии Лидия Уэбстер в компании Дрю Мартин и смуглого темноволосого мужчины, вероятно, Джанни Лупано, тренера теннисистки. Все трое улыбаются и щурятся от солнца в центре корта теннисного клуба на Дэниел-Айленд, что в нескольких милях от Чарльстона.

– Итак, где здесь общий знаменатель? – спрашивает Люси. – Дай угадать… доктор Селф.

– Только не на том турнире. Сравни две фотографии. – Скарпетта показывает сначала на снимок Лидии с Дрю. Потом на второй, где Лидия с доктором Селф. – Ухудшение налицо. Посмотри на ее глаза.

Люси включает свет.

– На фотографии, сделанной после окончания турнира «Фэмили сёкл», Лидия определенно не выглядит человеком, хронически злоупотребляющим алкоголем и сильнодействующими лекарствами.

– Да еще рвущим на себе волосы, – добавляет Люси. – Вот этого я совершенно не понимаю. Посмотри, волосы с головы, лобковые. А эта фотография в ванне? У нее же половины волос нет. Ни бровей, ни ресниц.

– Трихотилломания, – объясняет Скарпетта. – Обсессивно-компульсивное расстройство. Беспокойство. Депрессия. Ее жизнь – сущий ад.

– Если доктор Селф – общий знаменатель, то как быть с женщиной, убитой в Бари? Канадской туристкой. У нас нет никаких свидетельств того, что она бывала на шоу доктора Селф или просто знала ее.

– Думаю, он тогда еще только входил во вкус.

– Во вкус чего?

– Убийства гражданских лиц.

– Тогда при чем здесь доктор Селф?

– Факт отправки ей фотографий указывает на то, что убийца создал психологический ландшафт и ритуал для своих преступлений. Для него это становится игрой, служит некоей цели. Отделяет от ужаса того, что он творит. Не каждый способен заглянуть в глаза правде – а правда в данном случае заключается в садистском причинении боли, страданий и смерти – и жить дальше. Вот почему для него важно придать своим действиям некое значение. – Скарпетта достает из чемоданчика большой пакет с самоклеящимися листками. – Это уже нечто похожее на религию. Если делаешь что-то во имя Бога, значит, так нужно. Значит, в этом не может быть ничего плохого. Побивать людей камнями. Сжигать их на костре. Инквизиция. Крестовые походы. Подавление инакомыслящих. Он придал значение тому, что делает. По крайней мере так я думаю.

Она направляет на кровать луч белого света и, развернув клейкий лист, собирает на него волокна, волосы, волоски, песчинки, грязь и все прочее.

– То есть ты не думаешь, что доктор Селф важна для него на персональном уровне? Ты полагаешь, что она всего лишь реквизит в его постановке? Что он ухватился за нее только потому, что она имеет доступ в эфир? Другими словами, ее знают.

Скарпетта опускает самоклеящийся лист в пластиковый пакет для вещественных улик, расписывается на ярлычке и ставит дату маркером. Потом они с Люси начинают складывать покрывало.

– Думаю, здесь все до крайности личное, – отвечает Скарпетта. – Никто не станет вводить человека в матрицу своей игры или психологической драмы без наличия сильной связи на персональном уровне. Почему – вопрос другой, и у меня на него ответа нет.

Люси с треском отрывает от рулона широкую полоску оберточной бумаги.

– Не исключено, что он никогда с ней не встречался. А может, и встречался. Насколько нам известно, он был на ее шоу или провел с ней какое-то время.

Они кладут покрывало на бумагу.

– Ты права. Как ни крути, дело личное, – решает Люси. – Может быть, убив ту женщину в Бари, он почти признался в этом доктору Марони, рассчитывая, что обо всем узнает доктор Селф. Увы, она не узнала. И что дальше?

– Он чувствует, что его игнорируют.

– А дальше?

– Обострение.

– Что бывает, когда мама не обращает внимания на проблемного ребенка? – спрашивает Скарпетта.

– Дай подумать, – говорит Люси. – Ребенок вырастает и становится мной?

Скарпетта отрезает полоску желтой ленты.

– Ужасно. Мучить и убивать женщин, бывших гостями на твоем шоу. Или когда это делают, чтобы обратить на себя твое снимание.

Шестидесятидюймовый экран телевизора разговаривает с Марино. И сообщает ему кое-что такое, что можно использовать против Мэдлиз.

– Плазма, да? Я такого еще не видел.

Хозяйка полновата, у нее тяжелые полуопущенные веки, и ей не помешало бы воспользоваться услугами хорошего дантиста. Зубы напоминают неровный белый частокол, а ее парикмахера следовало бы расстрелять. Она сидит на цветастом диванчике, на коленях дрожат и дергаются руки.

– Это у мужа такие игрушки, – объясняет Мэдлиз. – Плазма или нет, я не знаю, но у него все большое и дорогое.

– Да, смотреть футбол, должно быть, одно удовольствие. Будь у меня такой, я бы, наверное, целыми днями перед ним сидел и ни черта бы не делал.

Похоже, именно этим она и занимается. Сидит целыми днями перед телевизором. Как зомби.

– Вы что больше любите? – спрашивает Марино.

– Детективные сериалы. Потому что почти всегда угадываю, кто злодей. Только вот теперь, после случившегося… не знаю… Вся эта жестокость…

– Ну, раз уж вы смотрите детективы, то и о судебной экспертизе наверняка знаете немало.

– Год назад пришлось побывать присяжным заседателем, так я об экспертизе больше судьи знала. Конечно, это не аргумент – такой уж судья попался, но кое-что действительно знаю.

– Про восстановление изображения слышали?

– Слышала.

– Речь идет о фотографиях, видеопленках, цифровых записях, которые были стерты.

– Хотите чаю со льдом? Могу сделать.

– Не сейчас.

– Эшли вроде бы собирался в «Джимми Денгейт» заглянуть. У них жареный цыпленок вкусный бывает, не пробовали? Эшли вот-вот вернется, и вы, если хотите…

– Я вам скажу, чего хочу, – обрывает ее Марино. – Чтобы вы не уходили от темы. Так вот, полностью стереть цифровое изображение с диска, карты памяти или чего там еще практически невозможно. Можете его хоть целый день удалять, а мы все равно восстановим.

Это не совсем так, но по понятиям Марино соврать грехом не считается.

Мэдлиз съеживается, как загнанная в угол мышка.

– Понимаете, к чему я клоню?

Марино уже знает, что подцепил ее на крючок и может делать с ней все, что хочет, но ему это нравится, и он не вполне уверен, к чему сам же и клонит.

Когда Скарпетта позвонила и сказала, что у Теркингтона есть подозрения насчет искренности мистера Дули – уж слишком часто он повторял, что уничтожил все записи, – Марино тут же пообещал довести дело до конца. Больше всего на свете ему хочется угодить Скарпетте, показать, что он еще чего-то стоит. И конечно, ее звонок стал для него настоящим шоком.

– Зачем вы меня спрашиваете? – жалобно пищит Мэдлиз и пускает слезу. – Все, что знала, я уже рассказала, а больше ничего не знаю.

Взгляд ее постоянно уходит куда-то за спину Марино, к двери, ведущей в заднюю часть ее скромного желтого домика. Желтые обои, желтый ковер. Столько желтого Марино видит впервые. Впечатление такое, будто дизайнер интерьера помочился на стены, пол и все прочее.

– Я упомянул о восстановлении изображений только потому, что ваш муж стер все сделанные на берегу записи. По крайней мере так он заявил следователю. – Ее слезы Марино не трогают.

– Там и не было ничего особенного. Просто я постояла перед домом. Больше он ничего и не стирал. Я думала, что попрошу разрешения на съемку, но, конечно, не получила. Хотя и пыталась. А без разрешения я бы сниматься не стала – я же не какая-нибудь, знаю, что прилично, а что нет.

– Мне на ваши представления о приличиях начхать. Меня интересует, что вы скрываете. – Он подается вперед. – И я знаю, черт возьми, что вы со мной не откровенны. Откуда знаю? Так говорит наука.

На самом деле он, конечно, ничего такого не знает. Полной уверенности в возможности восстановить удаленную информацию у него нет. И даже если такое возможно, процесс восстановления займет немало времени.

– Пожалуйста, не надо, – умоляет Мэдлиз. – Мне так жаль, но, пожалуйста, не отнимайте его у меня. Я так его люблю.

– Предположим, не отниму, ладно. Но мне же нужно как-то отчитаться. Что я скажу начальству?

– Притворитесь, что ничего не знаете. – Слезы катятся по щекам. – Кому от этого хуже? Он же ничего не сделал. Бедняжка. Кто знает, каково ему пришлось. Он весь дрожал… и на нем была кровь. Бедненький. Должно быть, испугался и убежал. И я знаю, что будет, если вы заберете его у меня. Они его усыпят. Пожалуйста, пожалуйста, пусть он останется со мной. Пожалуйста!

– А почему на нем была кровь? – спрашивает Марино.

В ванной, остановившись у порога, Скарпетта светит на ониксовый пол цвета тигрового глаза.

– Отпечатки босых ног. Маленькие. Наверное, снова ее. И волосы.

– Если верить миссис Дули, он побывал и здесь. Какая жуть!

Бекки отступает, пропуская Люси с небольшим желтым ящичком и бутылкой дистиллированной воды.

Скарпетта входит в ванную. Отводит в сторону полосатую штору и светит в глубокую медную ванну. Ничего. Потом что-то цепляет ее внимание, и она поднимает осколок, похожий па кусочек белой керамики, каким-то образом оказавшийся между туалетным мылом и подвешенным к краю ванны лотком. Скарпетта рассматривает его, потом достает лупу.

– От зубной коронки. Не фарфор. Наверное, поставили временную, а она почему-то сломалась.

– Тогда где же остальное? – Бекки приседает на корточки, включает фонарик и светит на пол. – Разве что успели убрать.

– Возможно, смыли водой. Надо бы проверить фильтр. – На осколке, который мог быть половинкой коронки переднего верхнего зуба, заметно что-то похожее на засохшую кровь. – Мы можем узнать, была ли Лидия Уэбстер в последнее время у дантиста?

– Проверить можно. Дантистов на острове не так уж много. Если только не ездила куда-то еще, установить будет нетрудно.

– Похоже, коронку ей поставили недавно. Даже если человек пренебрегает личной гигиеной, со сломанной коронкой, тем более на переднем зубе, он долго ходить не будет.

– Может, это его, – замечает Люси.

– Что было бы еще лучше. Нам нужен бумажный пакетик.

– Я принесу. – Люси уходит.

– Ничего не вижу. Если коронка и сломалась здесь, второго кусочка нет. Возможно, остался на зубе. У меня такое однажды случилось. Коронка сломалась, а часть ее осталась на зубе. – Бекки смотрит на ванну. – Надо же, какая невезуха. Надо бы воспользоваться люминолом, так нет же – ванна медная.

– Я люминолом больше не пользуюсь. – Скарпетта говорит это таким тоном, будто речь идет не об окислителе, а о ненадежном друге.

До недавних пор, сталкиваясь с необходимостью найти невидимую кровь, она применяла люминол без колебаний. Если кровь смыта или даже закрашена, обнаружить ее можно, если распылить на поверхность люминол. Но и проблем с ним не оберешься. Подобно собачонке, готовой вилять хвостом перед каждым соседом, люминол реагирует не только на содержащийся в крови гемоглобин, но и на многое другое: краску, лак, «драно», отбеливатель, одуванчик, чертополох, барвинок, кукурузу. И конечно, на медь.

Люси достает коробочку с гемастиксом для предварительного теста и шарит глазами в поисках чего-то, что может быть оттертой кровью. Скарпетта открывает баночку «Блюстар-Магнум» и достает коричневый стеклянный пузырек, фольгу и аэрозольный баллончик.

– Сильнее, дольше держится и не требует при использовании полной темноты, – объясняет она Бекки. – Здесь нет пербората, так что он нетоксичный. Можно применять и к меди. Реакция не столь интенсивная, цветовой спектр иной и держится дольше, чем кровь.

Только вот есть ли в ванной кровь? Вопреки утверждениям Мэдлиз даже самый интенсивный белый свет не выявил ни малейшего пятнышка. Что, впрочем, и неудивительно. Судя по всему, после того как Мэдлиз выбежала из дома, убийца методично убрал все свои следы. Скарпетта устанавливает носик распылителя на минимум и заливает четыре унции дистиллированной воды. Добавляет две таблетки. Осторожно, несколько минут перемешивает смесь пипеткой, потом открывает коричневый пузырек и вливает раствор гидроксида натрия.

Начинает распылять, и по всей комнате проступают яркие зеленовато-синие светящиеся пятна, полоски, узоры и брызги. Бекки фотографирует.

Закончив и убрав за собой, Скарпетта складывает оборудование. Звонит сотовый. Это эксперт по отпечаткам из лаборатории Люси.

– Вы не поверите! – восклицает он.

– Никогда не начинайте разговор со мной с таких слов, если не собираетесь меня удивить. – Скарпетте не до шуток.

– Отпечаток на золотой монете. – Эксперт явно взволнован, говорит быстро. – Есть совпадение. Тот мальчик, которого нашли на прошлой неделе. Малыш с острова.

– Уверены? Не может быть. Это какая-то бессмыслица.

– Бессмыслица или нет, но так оно и есть.

– Такими заявлениями не бросаются. Моя первая реакция – это ошибка.

– А вот и не ошибка. Я визуально проверил по карточке с отпечатками, которые Марино снял в морге. Без вопросов. Детали строения папиллярного узора на отпечатке с монеты совпадают с отпечатком большого пальца правой руки неопознанного мальчика. Точно.

– Отпечаток с монеты, которую окуривали? Я не понимаю…

– Поверьте, не вы одна. Всем же известно, что у детей препубертатного возраста отпечатки долго не держатся. Они же по большей части состоят из воды. Только пот. Никаких жиров, аминокислот и всего прочего, что появляется с половой зрелостью. Я, правда, детские отпечатки цианоакрилатом не окуривал. Но этот явно принадлежит ребенку, а ребенок – тот, что лежит в вашем морге.

– Может быть, все произошло не совсем так, – говорит Скарпетта. – Может быть, монету и не обрабатывали цианоакрилатом.

– Должны были. Все указывает на присутствие суперклея.

– Может быть, клей был на пальце, которым он дотронулся до монеты. И оставил отпечаток.

ГЛАВА 18

Девять часов вечера.

По улице перед рыбацкой лачугой Марино хлещет дождь.

Люси промокла до нитки. Она включает беспроводной мини-рекордер, замаскированный под «iPod». Ровно через шесть минут Скарпетта позвонит Марино. Сейчас он ругается с Шэнди, и каждое их слово, перехваченное микрофоном, откладывается в памяти флэшки.

Тяжелые шаги… открывает холодильник… короткое шипение – наверное, вскрыл банку пива.

В наушнике – пронзительный сердитый голос Шэнди:

– Не ври мне. Предупреждаю. Как это так? Ни с того ни с сего! Он, видите ли, решил, что не может ничего обещать! И кстати, кто сказал, что я вообще чего-то от тебя хочу? Отношения? Какие, на хрен, отношения? С тобой? Да тебе прямая дорога в долбаный дурдом! Давай! Может, твоя сучка предоставит палату со скидкой.

Он все же рассказал ей о помолвке Скарпетты с Бентоном. Шэнди бьет по больному, а значит, знает, где болит. Что еще она использовала против него? Чем прижала? За что дергает?

– А ты не думай, что уже положила меня в карман. Не думай, что заполучила меня навсегда и можешь распоряжаться, как хочешь. Может, я первым от тебя избавлюсь? – кричит Марино. – От тебя одно зло. Подсадила на чертовы гормоны… как меня еще удар не хватил! И это через неделю. А что будет через месяц, а? Может, ты мне уже и кладбище подыскала? Или в тюрягу надумала засадить, если я слечу с катушек и сделаю что-нибудь…

– Может, уже и сделал.

– Пошла к черту!

– Да на хер ты нужен, старпер, козел жирный. У тебя же без гребаных гормонов уже не встает!

– Хватит, Шэнди. Ты меня постоянно подставляешь. Все, сыт. Поняла? Мне надо успокоиться, обдумать все хорошенько. Я по уши в дерьме. И работа – дерьмо. Курю, в спортзал не хожу, напиваюсь да еще дрянь всякую глотаю. Все пошло к чертям, а ты только добавляешь.

Звонит сотовый. Марино не отвечает. Сотовый звонит и звонит.

– Ответь! – кричит в дождь Люси.

– Да. – В наушнике его голос.

Слава Богу!

Марино молчит, слушает, потом говорит:

– Плохо.

Скарпетту Люси слышать не может, но знает, о чем идет речь. Тетя сообщает, что данных по серийному номеру найденного в переулке «кольта» в национальных базах данных не обнаружено. Результаты по отпечаткам, снятым с револьвера и патронов, тоже отрицательные.

– А как насчет самого? – спрашивает Марино.

Он имеет в виду Булла. На этот вопрос у Скарпетты ответа нет. В базе данных отпечатков его пальцы отсутствуют, поскольку никакого преступления он не совершал, а то, что его арестовали несколько недель назад, не в счет. Если револьвер принадлежит Буллу, но не украден и не засветился ни в каком преступлении, то и в баллистическом каталоге информации не будет. Она уже сказала Буллу, что ему не помешало бы сдать отпечатки – мало ли что случится, – но он так и не пришел, а напомнить не получается: все попытки перехватить садовника после возвращения из дома Лидии Уэбстер ни к чему не привели. Его мать сказала, что сын отправился на лодке за устрицами. В такую-то погоду?

– Угу… угу… – бубнит Марино, и его голос бьет в ухо.

Он ходит по комнате и, наверное, не знает, что сказать в присутствии Шэнди.

Теперь Скарпетта должна сообщить об отпечатке на золотой монете. Похоже, именно это она и делает, потому что Марино удивленно ухает. Потом добавляет:

– Приму к сведению.

Он опять замолкает. Люси слышит его шаги. Подходит к компьютеру. Скрипит стул. Похоже, Марино садится. Шэнди притихла, наверное, пытается определить, с кем он разговаривает и о чем.

– О'кей, – говорит наконец Марино. – Можем разобраться с этим позже? Я сейчас занят.

Нет!Люси нисколько не сомневается, что тетя заставит его если не говорить, то по крайней мере слушать. Она не положит трубку, пока не напомнит про старый серебряный доллар, который Марино вот уже неделю носит у себя на шее. Может быть, этот доллар и не имеет никакого отношения к той золотой монетке, к которой прикасался – неведомо когда и при каких обстоятельствах – мальчик, лежащий сейчас в холодильнике морга. Вопрос в другом: откуда он у Марино? Но если Скарпетта и спрашивает, ответа она не получает. Потому что ответить Марино не может – Шэнди, несомненно, ловит каждое слово. А поскольку Люси стоит в темноте, под дождем, от которого не спасают ни бейсболка, ни плащ, мысли ее снова обращаются к тому, что сделал Марино ее тете. И ею снова овладевает то самое, холодное, бестрепетное чувство.

– Да, да, без проблем, – говорит Марино. – Надо было только руку протянуть – яблочко само упало.

Вероятно, Скарпетта его благодарит. Люси презрительно фыркает. Какого хрена? За что его благодарить? Люси знает за что, но ее все равно воротит от всей этой фальшивой, приторной мути. Скарпетта благодарит его за то, что он поговорил с Мэдлиз Дули, и та не только призналась, что взяла бассета, но и показала ему запачканные кровью шорты. Кровь была и на собаке. Мэдлиз вытерла о шорты пальцы, а значит, она оказалась на месте вскоре после того, как кого-то ранили или убили, поскольку кровь еще не засохла. Шорты Марино забрал, а собачонку оставил, пообещав Мэдлиз успокоить полицию своей версией: мол, пса преступник украл и скорее всего убил и закопал где-то на берегу.

Марино! Такой добрый и отзывчивый в отношении незнакомых женщин.

Дождь настырно барабанит холодными пальцами по макушке. Люси прохаживается, держась все время в тени на случай, если кто-то, Марино или Шэнди, выглянет в окно. Пусть и стемнело, получше не рисковать. Телефонный разговор уже закончился.

– Ты что, за дуру меня держишь? Думаешь, я не знаю, с кем ты треплешься? И не хрен говорить загадками – меня не проведешь! – вопит Шэнди. – Не на ту напал! Опять шефиня, да?

– Не твое собачье дело. Сколько раз тебе повторять? Я разговариваю с кем хочу, и ты мне не указ.

– Не мое? А вот и мое! Ты, ж провел с ней целую ночь, лживый ублюдок! Я же видела твой гребаный мотоцикл на следующее утро! Думаешь, не догадалась? Ну и как? Получилось? Хорошо было? Ты ж ее давно хотел, полжизни только об этом и мечтал! И что, козел жирный?

– Не знаю, кто вбил в твою тупую голову, что ты – пуп земли и должна все знать. Но слушай внимательно и заруби на носу: это тебя не касается!

После короткого обмена любезностями вроде «да пошел ты», проклятиями и угрозами Шэнди выскакивает из домика и хлопает дверью. Люси наблюдает за ней из своего укрытия. Шэнди сердито топает к мотоциклу, садится, бороздит колесами песчаный дворик и, газанув, с шумом и треском уносится в направлении моста. Люси ждет еще несколько минут, прислушивается, не возвращается ли Шэнди. Нет. Только катят где-то далеко машины да громко стучит дождь. Она взбегает на крыльцо и колотит в дверь. Марино открывает сразу, рывком; лицо злое, потом пустое, потом на нем проступает беспокойство – выражение меняется, как картинки на автомате.

– Ты что здесь делаешь?

Он смотрит мимо нее, словно боится, что Шэнди вот-вот вернется.

Люси входит в неряшливое, запущенное обиталище, которое знает намного лучше, чем думает Марино. Бросает взгляд на компьютер – флэшка на месте. Рекордер и наушник уже спрятаны в карман плаща. Он закрывает дверь и стоит у порога, растерянный, явно чувствуя себя не в своей тарелке. Она садится на клетчатый диван, от которого несет плесенью.

– Слышал, ты шпионила за мной и Шэнди, когда мы были в морге. Как будто мы террористы. – Марино начинает первый, возможно, предполагая, что поэтому она и пришла. – Только меня таким дерьмом не проймешь, неужели не дошло еще?

Он пытается запугать ее, хотя и знает прекрасно, что ничего из этого выйдет, что фокус не проходил, даже когда Люси была еще ребенком. Даже позже, когда он высмеивал ее за то, что она такая, какая есть.

– С твоей тетей мы уже поговорили, – продолжает Марино. – Так что больше сказать нечего, и не начинай.

– И это все, что ты сделал? Поговорил с ней? – Люси наклоняется вперед, достает из кобуры на щиколотке «глок» и наставляет на него. – А теперь назови хотя бы одну причину, почему я не должна тебя пристрелить. – Голосу нее ровный, бесстрастный.

Марино не отвечает.

– Всего одну причину, – повторяет Люси. – Вы с Шэнди так орали. Я ее вопли за милю слышала.

Она встает с дивана, подходит к столу и выдвигает ящик. Вынимает «смит-и-вессон», тот, что видела прошлой ночью, снова садится, убирает «глок» в кобуру. Теперь на Марино смотрит его собственный револьвер.

– Отпечатков Шэнди здесь полным-полно. Думаю, и ее ДНК найдется. Вы ругаетесь, она стреляет в тебя и сматывается. Такая уж патологически ревнивая сука.

Люси взводит курок. Марино остается на месте. Как будто его это не касается.

– Одну причину.

– Нет у меня причины, – говорит он. – Давай. Я хотел, чтобы она это сделала, но она не захотела. – Это о Скарпетте. – Если не она, так пусть ты. Валяй. Обвинят Шэнди – мне наплевать. Я тебе даже помогу. В моей комнате ее тряпки. Бери. Найдут ее ДНК на револьвере, а большего и не надо. В баре все знают, что она за штучка. Пусть поспрашивают Джесс. Никто и не удивится.

Он умолкает. Секунду-другую оба только смотрят друг на друга. Он стоит у двери, опустив руки. Люси на диване. Целится в голову. Грудь – мишень побольше, но ей без надобности, и Марино это знает.

Она опускает револьвер.

– Сядь.

Он садится на стул возле компьютера.

– Так и знал, что она тебе расскажет.

– Она не рассказала. Никому. Ни слова. Защищает тебя. Подумать только! Ты видел, какие у нее запястья?

Ответ – блеск в налитых кровью глазах. Люси никогда не видела, чтобы он плакал.

– Роза заметила. Рассказала мне. А сегодня утром, когда мы были в лаборатории, я увидела сама. Синяки. И что ты намерен с этим делать?

Она пытается не думать о том, что было между ними, гонит прочь навязчивые образы. От одной мысли о том, что он дотрагивался до ее тети Кей, Люси бросает в дрожь, словно жертвой была она сама. Она смотрит на его здоровенные ручищи, рот и гонит, гонит лезущие в голову картины.

– Что сделано, то сделано, – говорит Марино. – Обещаю, больше я к ней не подойду. И к тебе тоже. Иначе можешь пристрелить меня, как сейчас грозилась, и обставить все по-своему. Как умеешь. Как и раньше делала. Или убей сейчас. Если бы кто-то обошелся с ней так, как я, я бы его убил. Он уже был бы трупом.

– Трус. Жалкий трус. Скажи ей хотя бы, что сожалеешь, попроси прощения, а не прячься.

– Зачем? Что толку? Все, конец. Поэтому я и узнаю обо всем последним. Меня ж никто не просил съездить на Хилтон-Хед.

– Не прикидывайся простачком. Это тетя Кей попросила тебя повидаться с Мэдлиз Дули. У меня такое в голове не укладывается. Смотреть тошно.

– Больше не попросит. После того, как ты здесь побывала. И я не хочу, чтобы вы меня просили о чем-то. Все, конец.

– Ты помнишь, что сделал?

Марино не отвечает. Он помнит.

– Скажи, что сожалеешь. Скажи, что не был настолько пьян, чтобы ничего не помнить. Скажи, что помнишь, что исправить ничего уже нельзя, но тебе жаль, что так случилось. Она же тебя не расстреляет. Даже не отошлет. Она не такая, как я. Она – лучше. – Люси сжимает рукоятку револьвера. – Ну почему? Скажи, почему? Ты ведь и раньше при ней напивался. Вы с ней миллион раз оставались одни, даже в одном номере. Почему? Как ты мог?!

Марино берет сигарету, прикуривает. Руки дрожат.

– Все. Да, оправдания нет. Я как будто спятил. Да, знаю, это уже не важно. Она вернулась с кольцом, и я… не знаю…

– Знаешь.

– Не надо было писать доктору Селф. Она меня совсем задурила. Потом Шэнди. Дурь всякая. Выпивка. В меня будто бес вселился. Откуда только взялся.

Слушать этот лепет выше всяких сил. Люси встает, бросает револьвер на диван и идет мимо Марино к двери.

– Послушай, – говорит он. – Всю эту дрянь доставала Шэнди. Я не первый, кого она на нее подсадила. От последней хрени у меня три дня стоял. А ей было смешно.

– Что за дрянь? – спрашивает Люси, хотя уже знает.

– Гормонный гель. От него просто с ума сходишь, хочется всех трахать, всех убивать. А ей все мало. Такой ненасытной бабы у меня еще не было.

Люси прислоняется к стене, складывает руки на груди.

– Тестостерон. Его ей выписывает один проктолог в Шарлотте.

Марино растерянно смотрит на нее:

– А ты откуда… – Лицо его темнеет. – А, понял. Ты здесь побывала. Вон оно что.

– Кто тот придурок на чоппере? Кто тот псих, которого ты чуть не убил на парковке возле «Кик’н’Хорс»? Который хочет выдавить тетю Кей из города?

– Хотел бы я знать.

– Думаю, знаешь.

– Я тебе правду говорю. Клянусь. Шэнди должна его знать. Думаю, это она пытается надавить на дока. Ревнивая стерва.

– А может, доктор Селф.

– Да не знаю я!

– Может, тебе стоит проверить свою ревнивую стерву. Может, это ты разбудил гадюку, когда стал писать доктору Селф назло тете Кей. Только тебе ж было не до таких мелочей. Ты ж имел кайфовый секс под тестостероном и насиловал мою тетю.

– Не было этого.

– И как ты сам это называешь?

– Ничего хуже я в жизни не делал.

Люси не сводит с него глаз.

– А как насчет серебряного доллара, что болтается у тебя на шее? Где взял?

– Сама знаешь где.

– Шэнди не рассказывала тебе, что дом ее папаши ограбили незадолго до того, как она перебралась сюда? Обчистили сразу после его смерти. А у него была коллекция монет. И конечно, кое-какая наличность. Все вынесли. Полиция подозревает, что сработал кто-то свой, но доказать ничего не может.

– Золотая монета, что нашел Булл. Она про золото ничего не говорила. Единственная монета, которую я у нее видел, – этот вот доллар. А откуда ты знаешь, что ее не сам Булл обронил? Сначала мальчонку нашел. Теперь монету с его отпечатком. Что?

– А если та монета украдена у папаши Шэнди? Тебе это ничего не говорит?

– Она ребенка не убивала, – с некоторым сомнением говорит Марино. – Я в том смысле, что детей у нее вроде бы не было. Если монета и имеет к ней какое-то отношение, то скорее всего она ее кому-то отдала. Шэнди, когда этот доллар мне дала, засмеялась и сказала, что это, мол, собачий медальон, чтобы я не забывал, чей солдат.

– Насчет ее ДНК идея неплохая.

Марино поднимается и уходит. Возвращается с красными трусиками. Заталкивает их в пакет из-под сандвича. Подает Люси.

– Странно, что ты не в курсе, где она живет.

– Я про нее ничего не знаю. Хочешь верь, хочешь нет.

– А я тебе точно скажу. На том самом острове. В уютненьком домике на воде. Так романтично. Да, забыла. Когда я там была, заметила старенький чоппер с картонной табличкой. Стоял под навесом. А дома никого не было.

– Мне и в голову не приходило. Раньше со мной такого не случалось.

– Больше он к тете Кей и на миллион миль не подойдет. Я об этом сама позаботилась, потому что тебе доверия больше нет. Мотоцикл у него старый. Хлам со здоровенным рулем. Думаю, ездить на таком небезопасно.

Марино не смотрит на нее.

– Раньше со мной такого не случалось, – повторяет он.

Люси открывает дверь.

– Почему бы тебе не убраться к чертовой матери из нашей жизни? – бросает она с крыльца. – Ты для меня больше не существуешь.