Текст книги "Страхи мудреца. Книга 2"

Автор книги: Патрик Ротфусс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 43 страниц)

И она, не встречаясь со мной взглядом, повернулась и ушла в дом, бесшумно затворив за собой дверь.

* * *

Некоторое время я просто блуждал без цели. Сходил посмотреть на меч-дерево, надеясь встретить там Целеану, но ее нигде не было видно. А само по себе созерцание дерева меня ничем не утешило. Не в тот день.

Поэтому я пошел в бани и уныло поплескался в воде. Потом, в одном из зеркал, развешанных в комнатах поменьше, увидел свое лицо, впервые с тех пор, как Вашет меня избила. Половина лица у меня опухла и побагровела, ушибы на виске и вдоль челюсти начали желтеть и синеть. Под глазом наливался здоровенный фингал.

Глядя на себя в зеркало, я ощутил, как где-то у меня в животе вспыхнул приглушенный гнев. Я решил, что с меня хватит. Я устал беспомощно дожидаться, пока другие решают за меня, что со мной делать. Я играл в их игры, выучил их язык, держался безукоризненно вежливо, и за все это со мной обходятся как с собакой. Меня избили, осмеяли, грозятся смертью и чем похуже. Довольно!

И я пустился не спеша обходить Хаэрт. Побывал у сестер-близнецов, у разговорчивого кузнеца, у портного, у которого я покупал одежду. Я дружески болтал, тянул время, задавал вопросы, делая вид, будто я совсем не похож на человека, которого несколько часов назад избили до потери сознания.

Времени на подготовку ушло немало. Я пропустил ужин, и небо уже темнело к тому времени, как я вернулся в школу. Я отправился прямиком в свою комнату и закрыл за собой дверь.

Я выложил на кровать содержимое своих карманов – частично купленное, частично украденное. Две хороших, мягких восковых свечи. Длинный осколок ломкой стали от плохо выкованного меча. Моток кроваво-красной нити. Закупоренная бутылочка воды из бань.

Я крепко стиснул бутылочку в кулаке. Многие даже не догадываются, сколько тепла способна вобрать в себя вода. Именно поэтому она так долго не закипает. Несмотря на то что до обжигающе-горячего бассейна, откуда я ее набрал, было не меньше километра, бутылочка, которую я держал в руке, была лучшим подспорьем для симпатиста, чем раскаленный уголь. В этой воде был огонь.

Я не без сожаления подумал о Пенте. Потом взял свечку и принялся вертеть ее в руках, разогревая теплом своего тела, разминая воск и начиная лепить из него куклу.

Я сидел у себя в комнате, думал черные думы, на небе угасал последний свет. Я окинул взглядом приготовленные мною инструменты и нутром осознал, что иногда положение становится таким запутанным, что словами уже ничего не исправишь. Какой еще выход у меня оставался теперь, когда слова мне не помогли?

И что у нас вообще остается, когда словами не поможешь?

ГЛАВА 121
КОГДА СЛОВАМИ НЕ ПОМОЖЕШЬ

Когда я подходил к дому Вашет, была уже глубокая ночь, однако в окне мерцала свеча. Я не сомневался, что с нее станется убить или искалечить меня ради блага всего Адемре, однако Вашет ни за что не поступила бы опрометчиво. Она должна была сначала как следует поразмыслить.

Я с пустыми руками тихонько постучался в дверь. Она открыла почти сразу. Она по-прежнему была в своей красной наемничьей одежде, однако сняла большую часть шелковых лент, которые притягивали ее к телу. Глаза у нее были усталые.

Увидев на пороге меня, она стиснула губы, и я понял, что, если сказать хоть слово, она откажется слушать. Поэтому я сделал жест «мольба» и отступил назад, в темноту, куда не попадал свет свечи. К тому времени я уже достаточно хорошо ее знал, чтобы быть уверенным, что ей станет любопытно. Когда я отступил назад, глаза у нее подозрительно сузились, однако, поколебавшись немного, она последовала за мной. Меча она не взяла.

Ночь была ясная, и серпик луны освещал нам путь. Я направился в горы, прочь от школы, от разбросанных по склонам домов и лавок Хаэрта.

Мы прошли километра полтора, пока не пришли в место, которое я выбрал. Небольшая рощица и нагромождение скал заглушат любой шум, который мог бы донестись до спящего города.

Сквозь деревья падал косой лунный свет, отбрасывая черные тени на маленькую полянку среди камней. Там стояли две маленькие деревянные скамейки. Я осторожно взял Вашет за руку и заставил ее сесть.

Медленно двигаясь, я потянулся в глубокую тень с подветренной стороны от ближайшего дерева и достал свой шаэд. Я аккуратно развесил его на низко склонившейся ветке, так что он оказался между нами, как черная занавеска.

Потом сел на другую скамейку, наклонился и принялся расстегивать пряжки на футляре своей лютни. Каждый раз, как одна из них расстегивалась, лютня внутри отзывалась знакомым музыкальным гулом, словно ей не терпелось вырваться на волю.

Я достал ее и негромко заиграл.

Я запихнул в отверстие в корпусе кусок ткани, чтобы приглушить звук, иначе бы он разносился эхом над скалистыми горами. И обмотал струны красными нитками. Отчасти затем, чтобы они звучали не так звонко, отчасти в безумной надежде, что это принесет мне удачу.

Начал я с песни «В деревенской кузнице». Петь не стал, опасаясь, что Вашет оскорбится, если я зайду настолько далеко. Но эта песня и без слов звучит как рыдания. Эта музыка говорит об опустевшем доме, о холодной постели, о потерянной любви.

Потом я, не останавливаясь, заиграл «Верную Виолетту», потом «Ветер в сторону дома». Последнюю песню особенно любила моя мать, и когда я ее заиграл, то подумал о ней и заплакал.

Потом я сыграл песню, которая живет в самом центре меня. Ту музыку без слов, что бродит в тайных глубинах моего сердца. Я играл медленно и тщательно, звуки глухо лились в темную тишину ночи. Мне хотелось бы сказать, что это песня радостная, нежная и солнечная, но это не так.

И, наконец, я умолк. Кончики пальцев у меня ныли и горели. Я уже целый месяц не играл толком, и профессиональные мозоли у меня сошли.

Подняв голову, я увидел, что Вашет отдернула мой шаэд и смотрит на меня. Луна висела у нее за спиной, и ее лица я не видел.

– Вот почему у меня не ножи вместо рук, Вашет, – тихо сказал я. – В этом – моя суть.

ГЛАВА 122
ПРОЩАНИЕ

На следующее утро я проснулся рано, быстро поел и вернулся к себе, прежде чем большинство обитателей школы заворочались в своих постелях.

Я вскинул на плечи свою лютню и дорожный мешок. Закутался в свой шаэд, предварительно убедившись, что все необходимое разложено по карманам: и красный шнурок, и восковая кукла, и ломкое железо, и пузырек с водой. Потом я накинул на голову капюшон шаэда, вышел из школы и направился к дому Вашет.

Вашет отворила дверь перед тем, как я стукнул в нее третий раз. Она была без рубашки и стояла в дверях с голой грудью. Она окинула меня пристальным взглядом, обратила внимание на плащ, на мешок и на лютню.

– Все утро ко мне гости, – сказала она. – Входи. Ветер нынче холодный.

Я вошел в дом и споткнулся о порог, так что мне пришлось опереться на плечо Вашет. Моя рука неуклюже запуталась у нее в волосах.

Вашет тряхнула головой и затворила за мной дверь. Нимало не стесняясь того, что стоит передо мной полуголая, она закинула обе руки за голову и принялась заплетать половину своих распущенных волос в короткую тугую косичку.

– Нынче утром, едва показалось солнце, ко мне в дверь постучалась Пенте, – мимоходом сказала она. – Она знала, что я зла на тебя. И хотя она понятия не имела, что ты наделал, она за тебя заступилась.

Придерживая косичку одной рукой, Вашет взяла кусок красного шнурка и завязала ее.

– Потом, не успела я закрыть дверь, меня навестила Карсерет. Она поздравила меня с тем, что я наконец-то наградила тебя по заслугам.

Она потянулась назад и принялась проворно заплетать вторую косичку – пальцы у нее так и порхали.

– Обе меня разозлили. Не их это дело – говорить мне про моего ученика.

Вашет завязала вторую косичку.

– И я подумала про себя: а чье мнение я ставлю выше?

Она взглянула на меня, давая понять, что вопрос адресован мне.

– Свое собственное, – сказал я.

Вашет широко улыбнулась.

– Ты совершенно прав. Однако Пенте тоже не совсем дура. А Карсерет может гневаться как мужчина, когда на нее найдет.

Она взяла длинный отрез темного шелка и обвила его вокруг своего торса, перекинув его через плечи и обмотав свои нагие груди так, что они оказались притянуты к грудной клетке. Потом подоткнула конец ткани, и она каким-то образом оказалась надежно завязана. Я уже несколько раз видел, как Вашет это проделывает, но так до сих пор и не понял, как устроена эта повязка.

– И что же ты решила? – спросил я.

Она натянула через голову свою кроваво-красную рубаху.

– Ты по-прежнему загадка для меня, – сказала Вашет. – Кроткий и опасный, хитрый и бестолковый.

Голова Вашет вынырнула из ворота, и она серьезно посмотрела на меня.

– Но ломать головоломку из-за того, что ты не в силах ее решить, значит отречься от летани. Я не из таких.

– Я рад, – сказал я. – Мне не хотелось бы уходить из Хаэрта.

Вашет вскинула бровь.

– Да кто ж тебя отпустит?

Она указала на футляр с лютней, висящий у меня на плече.

– Оставь это здесь, а то разговоры пойдут. И мешок тоже оставь. Потом отнесешь их к себе в комнату.

Она задумчиво посмотрела на меня.

– А плащ захвати с собой. Я тебе покажу, как сражаться в плаще. Такие штуки тоже могут оказаться полезны, если только ты умеешь не запутаться в них.

* * *

И я вернулся к занятиям так, словно ничего и не случилось. Почти ничего. Вашет показала мне, как сражаться, не путаясь в плаще. Как его можно использовать, чтобы спрятать оружие или обезоружить неосторожного противника. Она сказала, что у меня отличный плащ, очень прочный и ноский, но как будто не заметила в нем ничего необычного.

Дни шли за днями. Я по-прежнему спарринговал с Целеаной и наконец-то научился защищать свое драгоценное мужское достоинство от всех возможных посягательств. Постепенно я сделался достаточно опытен, чтобы мы почти сравнялись в счете, так что я побеждал ненамного реже, чем проигрывал.

Иногда я даже разговаривал за трапезой с Пенте. Мне было приятно, что тут есть еще один человек, который мне иногда улыбается.

И все же мне сделалось не по себе в Хаэрте. Я был слишком близок к катастрофе. Говоря с Вашет, я теперь дважды обдумывал каждое слово. А некоторые слова – и трижды.

И, хотя Вашет с виду вновь была прежней, ехидной и улыбчивой, время от времени я ловил ее на том, что она следит за мной мрачным пристальным взглядом.

Со временем напряжение между нами мало-помалу рассеивалось, исчезая так же медленно, как синяки у меня на лице. Мне хочется думать, что в конце концов оно бы растаяло совсем. Но нам не дали на это времени.

* * *

Это случилось как гром средь ясного неба.

Вашет отворила мне на стук. Но, вместо того чтобы выйти наружу, она осталась стоять на пороге.

– Завтра у тебя испытание, – сказала она.

В первую секунду я не понял, о чем она говорит. Я настолько сосредоточился на фехтовании, на спаррингах с Целеаной, на языке, на летани, что почти забыл, для чего это все.

Я было вспыхнул воодушевлением, но в следующий момент в животе возник ледяной ком.

– Завтра? – тупо переспросил я.

Она кивнула и слабо улыбнулась, глядя на меня.

Ее сдержанная реакция меня отнюдь не ободрила.

– Так скоро?

– Шехин думает, что так будет лучше. Если ждать еще месяц, может раньше времени выпасть снег, это помешает тебе спокойно уйти своей дорогой.

Я поколебался и все-таки сказал:

– Ты что-то недоговариваешь, Вашет.

Она снова слабо улыбнулась и пожала плечами.

– Тут ты прав, хотя Шехин считает, что ждать неразумно. Ты обаятелен на свой, варварский лад. Чем дольше ты здесь живешь, тем больше людей начнут хорошо к тебе относиться.

Я ощутил, как лед проник в мое нутро еще глубже.

– И, если меня придется искалечить, будет лучше, если это будет сделано до того, как многие догадаются, что я – человек, а не какой-то безликий варвар, – резко сказал я – далеко не так резко, как мне хотелось бы.

Вашет отвела взгляд, потом кивнула.

– Ты, наверно, не слышал об этом… Третьего дня Пенте подбила глаз Карсерет, они поссорились из-за тебя. И Целеана тоже к тебе привязалась, она рассказывает о тебе другим детям. Они подсматривают из-за деревьев, как ты занимаешься.

Она помолчала.

– И не только дети.

За прошедшее время я узнал достаточно, чтобы правильно понять сделанную Вашет паузу. Внезапно и ее сдержанность, и ее молчание стали куда понятнее.

– Шехин должна заботиться об интересах школы, – сказала Вашет. – Ей следует принимать решения в соответствии с тем, что правильно. Она не может позволить себе менять решения только из-за того, что некоторые из нас к тебе привязались. В то же время, если она примет верное решение, а многие из школы останутся этим недовольны, это тоже нехорошо.

Она снова пожала плечами.

– Вот так.

– А я готов?

Вашет долго не отвечала.

– Это непростой вопрос, – сказала она наконец. – Быть принятым в школу – это вопрос не только мастерства. Это проверка на годность. Если кто-то из нас потерпит неудачу, мы можем попытаться еще раз. Темпи проходил испытание четырежды, прежде чем его приняли. У тебя будет только один шанс.

Она посмотрела мне в глаза.

– И готов ты или нет, но время настало.

ГЛАВА 123
ЛИСТОК НА ВЕТРУ

На следующее утро Вашет пришла за мной, когда я заканчивал завтракать.

– Идем, – сказала она. – Карсерет всю ночь молилась, чтобы налетела буря, но пока что ветер просто порывистый.

Я не понял, к чему она это сказала, но спрашивать мне не хотелось. Я отдал свою деревянную тарелку, обернулся и увидел Пенте. На скуле у нее желтел продолговатый синяк.

Пенте ничего не сказала, просто стиснула мои руки, открыто демонстрируя поддержку. И крепко меня обняла. Я удивился, обнаружив, что она мне по грудь. Я и забыл, какая она маленькая. В столовой было даже тише обычного. Никто на меня не пялился, но смотрели все.

Вашет привела меня в крохотный парк, где мы встретились впервые, и приступила к обычной разминке. Привычные движения успокоили меня, тревога притупилась и ушла вглубь. Когда мы закончили разминку, Вашет повела меня в тайную долину, где росло меч-дерево. Меня это не удивило. Где же еще проводить испытания?

По лужайке вокруг дерева было рассеяно человек десять. Многие были одеты в красные наемничьи одежды, но я увидел троих в светлых нарядах. Я так понял, что это важные члены общины, а может, наемники, ушедшие на покой, но по-прежнему поддерживающие отношения со школой.

Вашет указала на дерево. Поначалу я подумал, будто она хочет привлечь мое внимание к его движению. День, как она и говорила, выдался довольно ветреный, и ветви бешено раскачивались в пустынном небе. Потом я различил на фоне ствола блеск металла. Приглядевшись, я увидел там меч, привязанный к стволу.

Я вспомнил, как Целеана плясала среди острых листьев, чтобы добежать до ствола и хлопнуть по нему ладонью. Ну конечно!

– У подножия дерева лежит несколько предметов, – сказала Вашет. – Испытание состоит в том, что ты должен подойти, выбрать один из них и принести его обратно.

– Так это испытание? – осведомился я. Это прозвучало несколько резче, чем мне хотелось. – Что же ты мне не сказала?

– А что же ты не спросил? – сухо отпарировала она. Потом мягко коснулась моей руки. – Я бы тебе сказала. Со временем. Но я понимала, что, если скажу об этом слишком рано, ты непременно попробуешь его пройти – и поранишься.

– Ну, слава богу, это мы приберегли на сегодня! – сказал я, потом вздохнул. Извинение помимо воли. – А что будет, если я туда пойду и меня порежет на ленточки?

– Ну, обычно без порезов не обходится, – сказала Вашет и, оттянув ворот рубахи, продемонстрировала пару знакомых бледных и тонких шрамов у себя на плече. – Весь вопрос в том, сильно ли тебя порежет, где именно и как ты себя будешь при этом вести.

Она повела плечом, сдвинув рубаху на место.

– Порезы обычно бывают неглубокие, главное, береги лицо и шею. Места, где сосуды и связки лежат ближе всего к поверхности тела. Порез на груди или предплечье заживет быстро. А вот отрезанное ухо – едва ли.

Я посмотрел на дерево. Налетел новый порыв ветра, и оно бешено замахало ветвями.

– А что мешает подползти туда на четвереньках?

– Гордость, – сказала она, ловя мой взгляд. – Хочешь ли ты прослыть тем, кто во время испытания ползал на четвереньках?

Я кивнул. Для меня это было особенно важно. Я был варвар, мне вдвойне следовало показать себя.

Я снова посмотрел на дерево. От границы машущих ветвей до ствола было метров десять. Я подумал о шрамах, которые видел на теле Темпи, на лице Карсерет…

– Значит, это проверка на выдержку, – сказал я. – Проверка на гордость.

– И на многое другое, – сказала Вашет. – Очень многое значит твое поведение. Можно, конечно, закрыть лицо руками и броситься вперед. В конце концов, прямой путь самый короткий. Но что это о тебе говорит? Кто ты, бык, что атакует, не разбирая дороги? Животное, лишенное ловкости и находчивости?

Она нахмурилась и покачала головой.

– От своего ученика я жду большего.

Я сощурился, пытаясь разглядеть, какие другие предметы разложены вокруг дерева.

– Я так понимаю, спрашивать, какой выбор считается правильным, не положено?

– Правильных выборов много. А неправильных намного больше. Каждому – свое. О многом говорит тот предмет, который ты принесешь с собой. И то, как ты будешь держаться.

Она пожала плечами.

– Шехин примет во внимание все это, прежде чем решить, принимать ли тебя в школу.

– А если решать будет Шехин, что тут делают все остальные?

Вашет заставила себя улыбнуться, и я увидел, что в глубине ее глаза таится тревога.

– Шехин не представляет собой всю школу.

Она указала на адемов, стоящих вдалеке вокруг меч-дерева.

– А тем более не она одна представляет собой весь путь Латанты.

Я огляделся и увидел, что эти несколько человек, которые были не в красном, одеты не просто в светлое, а в белое. То были главы других школ. Они явились сюда, чтобы посмотреть, как варвар пройдет испытание.

– Так всегда бывает? – спросил я.

Вашет покачала головой.

– Я могла бы сделать вид, что ничего не знаю. Но, подозреваю, это Карсерет всех известила.

– И они могут заставить Шехин изменить решение? – спросил я.

Вашет покачала головой.

– Нет. Это ее школа, ей и решать. Никто не станет оспаривать ее права.

Ее рука, висевшая вдоль бока, сделала жест. «Однако…»

– Ну ладно… – сказал я.

Вашет взяла мою руку обеими своими, стиснула ее и отпустила.

Я пошел к меч-дереву. На миг ветер поулегся, и густая крона плакучих ветвей напомнила мне дерево, где я встретил Ктаэха. Мысль была неутешительная.

Я смотрел на крутящиеся листья, стараясь не думать о том, какие они острые. Как они вонзятся в мою плоть. Как они вопьются в тонкую кожу кистей и рассекут нежные связки…

От границ кроны до безопасного ствола было никак не более десяти метров. Если подумать, не так уж и далеко…

Я вспомнил Целеану, стремительно шныряющую меж листьев. Как она прыгала и отбивала машущие ветви. Если она это может, стало быть, могу и я…

Но, стоило мне подумать об этом, я понял, что это неправда. Целеана тут играла всю свою жизнь. Она была тоненькая, как прутик, проворная, как кузнечик, и вдвое меньше меня ростом. По сравнению с ней я был громадным медведем.

По ту сторону дерева стояли еще несколько наемников-адемов. Среди них виднелись еще две грозные белые рубахи. Я чувствовал, что их взгляды устремлены на меня, и, как ни странно, меня это радовало.

Когда ты один, так просто испугаться. Проще простого сосредоточиться на том, что таится во тьме, в конце лестницы, ведущей в подвал. Проще простого уделить слишком много внимания вещам бесполезным: например, тому, что войти в вихрь вращающихся ножей – чистое безумие. Когда ты один, проще простого вспотеть, удариться в панику, потерять голову…

Но я был не один. И на меня смотрели не только Вашет и Шехин. Кроме них, там было еще два десятков наемников и глав других школ. Это была публика. Я вышел на подмостки. А я нигде в мире не чувствовал себя так уверенно, как на сцене.

Я стоял там, куда немного не доставали самые длинные ветви, и ждал, когда они хоть на миг замрут. Я надеялся, что их беспорядочное движение на секунду откроет мне путь, по которому можно будет устремиться вперед, отбрасывая все листья, что подлетят слишком близко. Можно использовать «водяной веер», чтобы не дать им задеть лицо…

Я стоял у границы кроны и следил, ожидая, пока откроется путь, пытаясь предугадать их движение. Вид качающихся ветвей убаюкивал меня, как бывало столько раз прежде. Это было красиво: сплошь круги и дуги…

Пока я стоял и смотрел, завороженный качающимися ветвями, мой разум сам собой перешел в парящую, прозрачную пустоту «листка на ветру». Я осознал, что качание дерева на самом деле вовсе не случайно. На самом деле оно – узор, сотканный из бесконечно меняющихся узоров.

И тогда, когда мой разум раскрылся и опустел, я увидел, как предо мной распростерся ветер. Это было как морозные узоры, растущие на гладкой поверхности оконного стекла. Только ничего не было. А в следующий момент я уже видел имя ветра, отчетливо, как собственное запястье.

Некоторое время я стоял и смотрел, дивясь ему. Я чувствовал его очертания у себя на языке и знал, что, если захочу, могу поднять бурю. А могу заставить его уняться, и ветви меч-дерева опустятся и поникнут.

Но это казалось неправильным. Вместо этого я просто раскрыл глаза навстречу ветру, следя, где он выбирает свой путь среди ветвей. И где он собирается колыхнуть листья.

И тогда я шагнул под крону, так же спокойно, как вы могли бы шагнуть на порог собственного дома. Я сделал два шага, остановился, когда пара листьев рассекла воздух перед моим лицом. Шагнул вбок и вперед, когда ветер взмахнул еще одной веткой в пространстве у меня за спиной.

Я шел сквозь пляшущие ветви меч-дерева. Не бежал, не отмахивался от них руками. Я ступал аккуратно и размеренно. Я осознал, что именно так двигается Шехин, когда сражается. Не быстро, хотя временами она бывает быстрой. Она двигается безупречно и всегда оказывается там, где надо.

Я сам не заметил, как очутился на черном круге земли, опоясывающем толстый ствол меч-дерева. Вращающиеся листья сюда не досягали. Оказавшись на время в безопасности, я расслабился и сосредоточился на тех предметах, что ждали меня здесь.

Меч, который я увидел с края лужайки, был привязан к стволу белым шелковым шнуром, обмотанным вокруг дерева. Меч был наполовину вынут из ножен, и я видел, что клинок подобен клинку Вашет. Металл был странного, блестящего серого цвета, без отметин и пятен.

Рядом с деревом, на столике, лежала знакомая красная рубаха, аккуратно сложенная вдвое. Стрела со снежно-белым оперением, отполированный деревянный цилиндр из тех, в каких хранят свитки.

Мое внимание привлек яркий блеск, я обернулся и увидел на черной земле у корней дерева массивный золотой слиток. Правда, что ли, золото? Я наклонился, потрогал его. Слиток был холодный на ощупь и такой тяжелый, что я не мог оторвать его от земли одной рукой. Сколько же он весит? Килограммов десять? Пятнадцать? Этого золота хватило бы мне, чтобы учиться в Университете до конца дней своих, и неважно, какую плату с меня потребуют…

Медленно обходя вокруг ствола меч-дерева, я увидел развевающийся шелковый лоскут, свисающий с нижней ветки. Там был еще один меч, попроще, висевший на том же белом шнуре. Три голубых цветка, перевязанных голубой ленточкой. Потускневший винтийский полупенни. Длинный, плоский точильный камень, темный от масла.

Обогнув дерево, я увидел свой футляр с лютней, небрежно прислоненный к стволу.

Увидев ее здесь, я понял, что кто-то проник ко мне в комнату и вытащил ее из-под кровати. Меня внезапно обуял ужасный гнев. Тем более что я знал, как адемы относятся к музыкантам. Это означало, что им известно: я не просто варвар, я дешевая, пошлая шлюха. Ее положили тут нарочно, чтобы меня задеть!

Я уже призывал имя ветра в пылу ужасного гнева, в Имре, когда Амброз разбил мою лютню. Я призывал его в ужасе и ярости, чтобы защититься от Фелуриан. Но на этот раз я познал его не в пылу какого-либо сильного чувства. Я постиг его мягко, как протягивают руку, желая поймать плывущее по воздуху семя чертополоха.

И потому, когда я увидел свою лютню, прилив жарких эмоций вышиб меня из состояния «листка на ветру» как воробья, подбитого камнем. Имя ветра разлетелось в клочья, оставив меня пустым и ослепшим. Я огляделся вокруг, посмотрел на бешено пляшущие листья – и не увидел никакого узора, лишь тысячи лезвий, кромсающих воздух на ветру.

Я завершил свой медленный обход дерева. В животе у меня туго свилась тревога. Благодаря присутствию лютни мне сделалось ясно одно. Любой из этих предметов мог оказаться ловушкой, нарочно устроенной для меня.

Вашет говорила, что испытание не только в том, что именно я принесу назад от дерева. Но и в том, как я это сделаю и что я стану делать с этой вещью после. Если я возьму тяжелый золотой слиток и отдам его Шехин, покажет ли это, что я готов приносить школе деньги? Или это будет означать, что я готов жадно вцепиться во что-то тяжелое и неудобное, даже если это подвергнет меня опасности?

И то же самое касалось любой из этих вещей. Если взять красную рубаху, это можно истолковать как благородное стремление к праву ее носить либо как надменную уверенность, что я достоин вступить в их ряды. Тем более это касалось древнего меча, который там висел. Я не сомневался, что адемы дорожат им не меньше, чем ребенком.

Я во второй раз медленно обошел вокруг ствола, делая вид, будто обдумываю свой выбор, хотя на самом деле просто тянул время. Я вторично нервно окинул взглядом все предметы. Вот книжечка с медной застежкой. Вот моток серой шерстяной пряжи. Вот круглый гладкий камушек на чистой белой тряпочке.

Осмотрев их все, я осознал, что, какой бы выбор я ни сделал, он может быть истолкован несколькими разными способами. Моих знаний об адемской культуре было недостаточно, чтобы решить, что именно может означать выбранный мною предмет.

Да если бы даже и знал, без имени ветра, которое проведет меня назад сквозь крону, меня все равно порежет на ленточки, когда я попытаюсь уйти. Может, меня и не покалечит, но все равно сделается ясно, что я неуклюжий варвар, а не один из них.

Я снова посмотрел на золотой слиток. Если выбрать его, по крайней мере, его вес может послужить предлогом того, что я буду неловок на обратном пути. Быть может, мне все-таки удастся сохранить лицо…

Я нервно обошел вокруг дерева в третий раз. Я чувствовал, что ветер крепчает, что ветви шумят и раскачиваются еще свирепее, чем прежде. Ветер сушил пот, выступивший на моем теле, мне сделалось холодно, я начал дрожать.

И в этот тревожный момент внезапно напомнило о себе нечто иное, а именно – мой мочевой пузырь. Моему организму было плевать на торжественность момента, я чувствовал настоятельную необходимость облегчиться.

И вот, значит, в вихре ножей, в разгар испытания, которое в то же время было судом надо мной, мне пришло в голову помочиться на ствол священного меч-дерева на глазах у двух дюжин гордых и грозных наемников.

Мысль была такая жуткая и неподобающая, что я поневоле расхохотался. И когда я разразился смехом, напряжение, от которого у меня сводило живот и мышцы спины, немедленно спало. Что бы я там ни выбрал, все будет лучше, чем помочиться на латанту!

И в этот момент, избавившись и от жаркого гнева, и от липкого страха, я посмотрел на колышущиеся вокруг листья. Прежде, когда имя ветра оставляло меня, оно всегда исчезало, как сон по пробуждении, невозвратимо, как эхо или умолкший вздох.

На этот раз все было иначе. Я провел часы, наблюдая узоры этих колышущихся листьев. Я посмотрел сквозь ветви дерева и подумал о Целеане, о том, как она прыгала и вертелась, бегала и смеялась.

И оно вернулось ко мне как имя старого друга, которое просто на миг выскользнуло из памяти. Я смотрел сквозь ветви и видел ветер. Я кротко произнес его длинное имя, и ветер сделался кроток. Я выдохнул его, точно шепот, и впервые с тех пор, как я пришел в Хаэрт, ветер улегся и полностью стих.

В краю бесконечного ветра это выглядело так, будто мир вдруг затаил дыхание. Нескончаемая пляска меч-дерева замедлилась и остановилась, как будто оно отдыхало, как будто оно решило меня выпустить.

Я шагнул прочь от ствола и медленно пошел к Шехин, не взяв с собой ничего. На ходу я поднял левую руку и провел раскрытой ладонью по бритвенно-острому краю неподвижного листа.

Я остановился напротив Шехин, на расстоянии, которого требовала вежливость. Я стоял, и лицо мое было бесстрастной маской. Я стоял в абсолютном молчании, совершенно неподвижно.

Я протянул свою левую руку, вверх окровавленной ладонью, и сжал ее в кулак. Этот жест означал согласие. Крови было больше, чем я ожидал, она выдавилась меж пальцев и заструилась вниз по руке.

После длительной паузы Шехин кивнула. Я расслабился, и только тогда ветер вернулся вновь.