Текст книги "Страхи мудреца. Книга 2"

Автор книги: Патрик Ротфусс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 43 страниц)

– Я по тебе скучала, – тихо сказала она, не поднимая глаз. – Не уходи так больше.

– И не собираюсь! – мягко ответил я. – У меня тут слишком много дел.

Аури склонила голову набок и искоса посмотрела на меня сквозь облако волос.

– Например, навестить меня?

– Например, навестить тебя, – согласился я.

ГЛАВА 143
БЕСКРОВНЫЙ

По возвращении в Университет меня ожидал еще один, последний сюрприз.

Я пробыл здесь уже несколько дней, прежде чем вернулся к работе в артной. Я теперь уже не так отчаянно нуждался в деньгах, но я соскучился по работе. Все-таки есть что-то глубоко правильное в том, чтобы делать нечто своими руками. Настоящая артефакция – это все равно что песня, воплощенная в материи. Это акт творения.

И вот я отправился в хранение, решив начать с чего-нибудь попроще, поскольку давно не работал. Подойдя к окошку, я увидел знакомое лицо.

– Привет, Бэзил! – сказал я. – За что тебя загнали сюда на этот раз?

Он потупился.

– За неправильное обращение с реагентами, – буркнул он.

Я расхохотался.

– Ну, это не так страшно! Через оборот будешь свободен.

– Ага.

Он поднял голову и смущенно улыбнулся.

– Я слышал, что ты вернулся. За деньгами пришел?

Я мысленно перебирал все, что необходимо для изготовления жаропровода, но, услышав это, остановился.

– Прошу прощения?

Бэзил склонил голову набок.

– Ну, за твоими деньгами. За «бескровный».

Он взглянул на меня, и до него, видимо, дошло.

– Ах да! Ты же не знаешь…

Он отошел от окошка и тут же вернулся с предметом, который выглядел как восьмигранный фонарь, целиком сделанный из железа.

Эта вещь отличалась от изготовленного мной стрелохвата. Тот, который сделал я, был изготовлен с нуля, на скорую руку. А этот был гладенький и аккуратненький. Все подогнано на совесть, сверху тонкий слой прозрачного алхимического лака, защищающий устройство от дождя и ржавчины. Умно. Надо было это учесть в своем изначальном дизайне…

Несмотря на то что я отчасти был польщен тем, что мое изобретение кому-то настолько понравилось, что его скопировали, я все же испытал довольно сильное раздражение, видя, что этот стрелохват настолько вылизан, куда лучше моего, первоначального. Я обратил внимание на характерное единообразие деталей.

– Что, кто-то изготовил формы для отливки? – спросил я.

Бэзил кивнул.

– Ну да. Давным-давно! Два комплекта.

Он улыбнулся.

– Хитроумная штука, надо сказать. Я долго ломал голову, как же работает этот инерционный спусковой механизм. Но теперь, когда я понял…

Он постучал себя по лбу.

– Я сам две штуки изготовил. Хорошие деньги за то время, которое на них уходит. Гораздо лучше трюмных ламп!

Это заставило меня улыбнуться.

– Да все, что угодно, лучше, чем трюмные лампы! – сказал я, взяв стрелохват в руки. – Это твоя работа?

Он покачал головой.

– Мои ушли месяц тому назад. Они долго не залеживаются. Ты очень умно придумал, что назначил за них такую низкую цену.

Я повертел стрелохват в руках и увидел на металле надпись. Угловатые буквы были глубоко врезаны в металл, очевидно, они были частью формы. «Бескровный».

Я поднял голову и посмотрел на Бэзила. Он усмехнулся.

– Ты же уехал, не дав ему подходящего названия, – сказал он. – А потом Килвин подогнал схему под стандарты и внес ее в записи. Надо же было его как-то назвать, прежде чем выставить на продажу.

Бэзил перестал улыбаться.

– А это было как раз тогда, когда прошел слух, что ты погиб в море. И Килвин привел магистра Элодина…

– Чтобы дать вещи достойное имя, – сказал я, все еще вертя его в руках. – Ну да, конечно.

– Килвин немного поворчал, – сказал Бэзил. – Что это, мол, ерунда и показуха. Но название прижилось.

Он пожал плечами, наклонился, пошарил и достал конторскую книгу.

– Ну ладно, деньги-то забирать будешь? – он принялся листать страницы. – Сейчас, наверно, уже немало накопилось. Их многие делают.

Он отыскал нужную страницу и провел пальцем вдоль строки.

– Ага, вот. Пока что продано двадцать восемь…

– Бэзил, – перебил я, – я вообще не понимаю, о чем речь. Килвин же уже заплатил мне за первый, который я сделал.

Бэзил нахмурил лоб.

– Ну как же, комиссия! – сказал он. Потом, видя мой недоумевающий взгляд, пояснил: – Каждый раз, как хранение что-то продает, артная получает тридцать процентов комиссионных, а владелец схемы – десять.

– А я думал, хранение получает все сорок! – изумился я.

Он дернул плечом.

– Обычно – да. Старые-то схемы почти все принадлежат хранению. Многое изобретено уже давно. Но за новинки…

– А Манет мне этого не говорил, – сказал я.

Бэзил виновато поморщился.

– Старина Манет – просто рабочая лошадка, – вежливо сказал он. – Но не самый изобретательный человек. Сколько он уже здесь, лет тридцать? Не думаю, что он создал хотя бы одну новую схему.

Он полистал книгу, проглядывая страницы.

– У большинства настоящих артефакторов есть хоть одно изобретение, и они этим гордятся, даже если это что-то довольно бесполезное.

У меня в голове завертелись цифры.

– То есть это десять процентов с каждых восьми талантов… – пробормотал я, потом поднял глаза: – Это, получается, у меня там двадцать два таланта?

Бэзил кивнул, глядя в конторскую книгу.

– Двадцать два таланта четыре йоты, – сказал он, доставая карандаш и листок бумаги. – Тебе все сразу отдать?

Я ухмыльнулся.

* * *

Когда я отправился в Имре, кошелек у меня был такой тяжелый, что я опасался захромать. Я зашел к Анкеру и взял свой дорожный мешок, повесив его на другое плечо, для равновесия.

Я бродил по городу, лениво обходя все места, где прежде бывали мы с Денной, и гадал, где-то она сейчас.

Завершив свои ритуальные поиски, я отправился в переулок, где воняло тухлым салом, и поднялся по узкой лесенке. Я энергично постучался в двери Деви, выждал, постучался еще раз, громче.

Послышался звук отодвигаемого засова и отпираемого замка. Дверь приоткрылась, в щелочку на меня уставился бледно-голубой глаз. Я улыбнулся.

Дверь медленно распахнулась. Деви стояла в дверях и тупо смотрела на меня, уронив руки.

Я вопросительно приподнял бровь.

– Как? – спросил я. – А где остроумное приветствие?

– Я о делах через порог не разговариваю, – машинально ответила она. Голос у нее был абсолютно бесстрастный. – Заходи уж.

Я ждал, но она не освободила мне проход. Из комнаты у нее за спиной пахло корицей и медом.

– Деви, – спросил я, – с тобой все в порядке?

– Ты, это… – она умолкла, не сводя с меня глаз. Голос у нее был ровный и безжизненный. – Ты же вроде как умер.

– Я надеюсь всех разочаровать в этом, как и во многом другом, – сказал я.

– Я была уверена, что это все он, – продолжала Деви. – Баронство его отца зовется «Пиратскими островами». Я была уверена, что он это сделал потому, что мы подожгли его номер. Пожар-то устроила я, но он этого знать не мог. А видел он только тебя. Тебя да еще того сильдийца.

Деви подняла на меня глаза, щурясь от света. Эльфийское личико гелет всегда было светлокожим, но я впервые увидел, чтобы она побледнела.

– А ты возмужал, – сказала она. – Я почти забыла, какой ты высокий.

– А я почти забыл, какая ты хорошенькая, – сказал я. – Но тут уж я ничего не могу поделать.

Деви по-прежнему стояла в дверях, бледная, глядя на меня во все глаза. Я встревожился, подступил ближе и коснулся ее руки. Она не отстранилась, как я ожидал. Только посмотрела на мою ладонь.

– Ну а как же пошутить? – слегка поддел я. – Обычно ты куда острей на язык!

– Боюсь, мне сейчас не по силам состязаться с тобой в остроумии, – сказала она.

– Да я никогда и не думал, будто ты способна потягаться со мной в остроумии, – сказал я. – Просто, знаешь, хочется иногда поболтать о том о сем.

На губах Деви расцвела улыбка, и щеки чуть-чуть порозовели.

– Конский ты навоз! – воскликнула она.

– О, уже лучше! – обрадовался я и вытащил ее за дверь, на свет ясного осеннего денька. – Я так и знал, что для тебя не все потеряно.

* * *

Мы вдвоем дошли до ближайшего трактира, и благодаря полпиву и внушительному обеду Деви мало-помалу оправилась от шока из-за моего нежданного воскрешения. Вскоре она вновь стала самой собой, ядовитой и острой на язычок, и мы перекидывались шутками за кружками пряного сидра.

Потом мы вернулись в ее квартирку за лавкой мясника, и тут Деви обнаружила, что забыла запереть дверь.

– Тейлу милосердный! – воскликнула она, когда мы вошли, лихорадочно озираясь по сторонам. – Это впервые в жизни!

Осмотревшись, я увидел, что у нее дома мало что переменилось с тех пор, как я бывал тут в последний раз, разве что второй книжный шкаф был заполнен почти наполовину. Я принялся читать заглавия, пока Деви шарила по другим комнатам, чтобы удостовериться, что ничего не пропало.

– Хочешь что-нибудь позаимствовать? – спросила она, вернувшись в комнату.

– Вообще-то, – сказал я, – я принес кое-что для тебя.

Я положил свой дорожный мешок на ее стол и, порывшись, извлек плоский прямоугольный сверток, завернутый в клеенку и перевязанный бечевкой. Мешок я снял и положил на пол, а сверток подвинул к ней.

Деви недоверчиво подошла к столу, потом села и развернула сверток. Внутри оказался экземпляр «Целум Тинтур», который я спер из библиотеки Кавдикуса. Не то чтобы особая редкость, однако же полезное подспорье для алхимика, изгнанного из архивов. Хотя, разумеется, нельзя сказать, чтобы я особо разбирался в алхимии…

Деви посмотрела на него.

– И сколько это стоит?

Я рассмеялся.

– Это подарок.

Она, прищурившись, взглянула на меня.

– Если ты думаешь, будто за это я продлю тебе заем…

Я покачал головой.

– Просто я подумал, что тебе понравится, – сказал я. – Ну а заем…

Я достал кошелек и выложил на стол девять полновесных талантов.

– Ну и ну! – сказала Деви, слегка удивленная. – Я смотрю, кто-то съездил с пользой!

Она подняла голову и посмотрела на меня.

– Уверен, что не хочешь обождать до тех пор, пока уплатишь за обучение?

– А я уже, – сказал я.

Деви даже не попыталась взять деньги.

– Мне не хочется оставлять тебя без гроша в начале новой четверти.

Я подкинул на руке кошелек. Он полновесно звякнул – этот звон звучал почти как музыка.

Деви достала ключ, отперла нижний ящик стола и достала одно за другим: мою «Риторику и логику», мои талантовые дудочки, мою симпатическую лампу и кольцо Денны.

Она аккуратно сложила их на столе, но за деньгами тянуться не спешила.

– У тебя еще два месяца до тех пор, как истечет твой срок – год и один день, – сказала она. – Может, ты предпочтешь обождать?

Озадаченный, я посмотрел на деньги, лежащие на столе, потом окинул взглядом комнату Деви. Догадка распустилась в моей голове, точно цветок.

– Дело совсем не в деньгах, да? – спросил я, удивляясь, что мне потребовалось так много времени, чтобы сообразить.

Деви вопросительно склонила голову набок.

Я указал на книжные шкафы, на просторную кровать под бархатным балдахином, на саму Деви. Прежде я этого не замечал, но, хотя ее одежда не была особенно нарядной, покрой и ткань были не хуже, чем у любой аристократки.

– Деньги тут вообще ни при чем, – повторил я. Я посмотрел на книги. Ее собрание стоило никак не меньше пятисот талантов, если оно вообще чего-то стоило. – Ты используешь деньги как наживку. Ты ссужаешь их отчаявшимся людям, которые могут тебе чем-нибудь пригодиться, в надежде, что они не сумеют заплатить. На самом деле ты торгуешь услугами и связями.

Деви негромко хихикнула.

– Деньги – это тоже неплохо, – сказала она, блеснув глазами. – Однако в мире полно вещей, которые ни за какие деньги не купишь. Связи и обязательства стоят гораздо, гораздо дороже!

Я посмотрел на девять талантов, поблескивающие у нее на столе.

– И никакой минимальной ссуды у тебя нет, верно? – спросил я, заранее зная ответ. – Ты говорила это нарочно, чтобы я занимал у тебя все больше и больше. Ты надеялась, что я вырою себе слишком глубокую яму и рано или поздно не сумею расплатиться.

Деви широко улыбнулась.

– Добро пожаловать в игру! – сказала она и принялась собирать монеты. – Спасибо, что согласился сыграть со мной.

ГЛАВА 144
МЕЧ И ШАЭД

Теперь, когда кошелек у меня чуть не лопался от денег, а мое обучение оплачивал Алверон, зимняя четверть проходила беззаботно, как прогулка по саду.

Странно и непривычно было не жить нищебродом. Я носил одежду, сшитую по мерке, и мог позволить себе отдавать ее в стирку. Я мог пить кофе или шоколад всякий раз, как захочу. Мне больше не было нужды трудиться до упаду в артной, я мог ковыряться с чем-то исключительно из любопытства и работать над проектами для собственного удовольствия.

После того как меня не было почти год, мне потребовалось время, чтобы заново прижиться в Университете. Ходить без меча было непривычно. Но здесь на такие вещи смотрели косо, и я понимал, что это причинит больше неприятностей, чем оно того стоит.

Поначалу я оставлял Цезуру у себя в комнате. Но я лучше, чем кто бы то ни было, знал, как легко забраться и украсть его. Задвижка на окне способна была остановить только самого благовоспитанного вора. Более злонамеренный мог просто вышибить стекло и забраться внутрь меньше чем за минуту. А поскольку этот меч был уникален и я обещал хранить его как зеницу ока, я вскоре перенес его в тайник в Подовсе.

Хранить при себе шаэд было куда проще, поскольку я мог, немного потрудившись, менять его облик. В те дни он редко развевался сам по себе. Куда чаще он отказывался развеваться так сильно, как того требовал порывистый ветер. Казалось бы, на это нельзя не обратить внимания – но нет, люди ничего не замечали. Даже Вилем и Симмон, которые подшучивали надо мной за привязанность к плащу, так и не заметили, что это не просто предмет одежды, который можно носить и так, и эдак.

На самом деле единственный, кто заметил, что в плаще есть что-то необычное, был Элодин.

– Это что такое? – воскликнул он, столкнувшись со мной в небольшом дворике, примыкающем к главному зданию. – Как это ты ухитрился ошаэдиться?

– Прошу прощения? – переспросил я.

– Твой плащ, парень! Твоя мантия-перевертыш. Сила Господня, где ты добыл настоящий шаэд?

Он неправильно понял мое изумление, приняв его за неведение.

– Да ты вообще знаешь, что на тебе надето?

– Я знаю, что это такое, – сказал я. – Я просто удивился, что вы это знаете.

Он бросил на меня взгляд оскорбленного достоинства.

– Да какой же я был бы именователь, если бы не мог с десяти шагов отличить фейский плащ!

Он пощупал край плаща.

– Какая прелесть! Кусочек древней магии, нечасто доводится такое подержать в руках.

– Вообще-то это довольно новая магия, – сказал я.

– Это в смысле? – переспросил он.

Когда стало очевидно, что объяснение потребует долгого рассказа, Элодин затащил меня в небольшую и уютную пивную, где я прежде никогда не бывал. На самом деле даже не знаю, можно ли назвать это пивной. Там не было шумных студентов, там не пахло пивом. Там было темно и тихо, низкий потолок и глубокие мягкие кресла, расставленные группками. Пахло кожей и старым вином.

Мы сели поближе к теплой жаровне и стали прихлебывать подогретый сидр. Я подробно рассказал ему о своем неожиданном путешествии в Фейе. На душе у меня заметно полегчало. А то ведь я никому не мог об этом рассказать из опасения, что надо мной будет смеяться весь Университет.

Элодин оказался на удивление внимательным слушателем. Особенно заинтересовал его наш поединок с Фелуриан, когда она пыталась подчинить меня своей воле. Когда я закончил свой рассказ, он забросал меня вопросами. А помню ли я, что я сказал ветру? Что я при этом испытывал? А вот это странное ощущение пробуждения, о котором я говорил, – на что это было похоже больше, на опьянение или на состояние шока?

Я отвечал как мог, и наконец он откинулся на спинку кресла и кивнул, отвечая собственным мыслям.

– Когда студент отправляется в погоню за ветром и догоняет его – это хороший знак, – одобрительно сказал он. – Тебе уже дважды удавалось его призвать. Дальше пойдет легче.

– Вообще-то трижды, – сказал я. – Я обрел его снова, когда был в Адемре.

Он расхохотался.

– Так ты гонялся за ветром до самого края географии! – сказал он, широко взмахнув растопыренными пальцами левой руки. Ошеломленный, я признал в этом жесте адемский знак «удивленного почтения». – Ну, и как оно было? Как ты думаешь, сумеешь ли ты найти это имя снова, если понадобится?

Я сосредоточился, пытаясь погрузить свой разум в состояние «листка на ветру». Прошел уже месяц, я оставил за спиной тысячу километров с тех пор, как делал это в последний раз, и теперь мне было непросто привести свой ум в состояние своеобразной головокружительной пустоты.

В конце концов мне это удалось. Я оглядел небольшой зал, надеясь увидеть имя ветра как старого знакомого. Но вокруг ничего не было: только пылинки кружились в косом солнечном луче, падающем в окно.

– Ну? – спросил Элодин. – Можешь ли ты призвать его, если понадобится?

Я замялся.

– Может быть…

Элодин кивнул, как если бы он все понял.

– А может быть, и нет, если делаешь это по чужой просьбе?

Я кивнул, изрядно разочарованный.

– Не расстраивайся. Значит, нам еще есть над чем поработать!

Он радостно ухмыльнулся и хлопнул меня по спине.

– Но, думаю, в твоей истории есть нечто большее, чем ты сам сознаешь. Ты призвал не только ветер. Судя по тому, что ты говорил, полагаю, ты назвал имя самой Фелуриан!

Я попытался припомнить. Мои воспоминания о времени, проведенном в Фейе, были на удивление отрывистыми, а о поединке с Фелуриан – особенно. От него осталось странное ощущение, похожее на сон. Когда я пытался вспомнить его во всех подробностях, мне начинало казаться, будто все это произошло с кем-то другим.

– Да, возможно…

– Более чем возможно, – заверил он меня. – Сомневаюсь, что столь древнее и могущественное создание, как Фелуриан, можно было укротить всего лишь ветром. Я вовсе не принижаю твои достижения! – поспешно добавил он. – Призвать ветер удается менее чем одному студенту на тысячу. Но назвать имя живого существа, тем более одной из фейе…

Он выразительно приподнял брови.

– Это лошадка совсем другой масти.

– Но что такого особенного в имени живого существа? – спросил я и тут же сам ответил на собственный вопрос: – Сложность.

– Именно! – подтвердил он. Моя сообразительность, похоже, привела его в восторг. – Чтобы назвать имя, надо полностью постичь то, что называешь. Камень или ветер и то достаточно сложны. А уж личность…

Он многозначительно умолк.

– Я не решусь утверждать, будто постиг Фелуриан, – сказал я.

– Некая часть тебя – постигла, – возразил Элодин. – Твой спящий разум. Это и впрямь большая редкость. Знай ты, как это трудно, у тебя не было бы ни единого шанса на успех!

* * *

Посколько нищета больше не вынуждала меня проводить долгие часы в артной, я мог позволить себе расширить круг своих интересов. Я по-прежнему занимался симпатией, медициной и артефакцией, но взялся еще и за химию, травничество и сравнительную женскую анатомию.

Знакомство с «ларцом без замка» возбудило мое любопытство, и я попытался узнать хоть что-нибудь об иллийском узелковом письме, но быстро обнаружил, что большинство книг об Илле – исторические, а не лингвистические и там нет никаких сведений о том, как читать узелки.

Поэтому я прошерстил мертвые каталоги и обнаружил в одном из неуютных помещений с низким потолком, в самых глубоких подвалах, одну-единственную полку заброшенных книг об Илле. А потом, разыскивая, где бы сесть почитать, я нашел комнатушку, надежно запрятанную за выступающими шкафами.

И это не была читальная норка, как подумал я поначалу. Внутри хранились сотни больших деревянных катушек с намотанными на них веревками с узлами. Это были не книги, нет, но это было то, что заменяло иллийцам книги. На всем здесь лежал тонкий слой пыли – пожалуй, тут десятилетиями никто не бывал.

Я питаю страшную слабость ко всяким тайнам и секретам. Однако я быстро обнаружил, что для чтения узелков необходимо сначала выучить иллийский. Иллийский в Университете никто не преподавал, а порасспрашивав, я выяснил, что ни один из гиллеров магистра языков не знает больше нескольких разрозненных слов.

Меня это не особенно удивило, учитывая, что Илл был практически стоптан в пыль железным сапогом Атуранской империи. Та его часть, что существует поныне, населена преимущественно овцами. И, находясь в центре страны, можно добросить камнем до границы. И все-таки я был разочарован тем, что мои поиски зашли в тупик.

А потом, через несколько дней, магистр языков вызвал меня к себе в кабинет. Он слышал, что я интересуюсь этим вопросом, и, как оказалось, довольно неплохо говорил по-иллийски. Он предложил лично заняться моим обучением. Я поймал его на слове.

С тех пор как я поступил в Университет, магистра языков я видел исключительно на экзаменах да еще когда меня катали на рогах за разные проступки. В качестве ректора он держался сурово и официально. Но вне кресла ректора магистр Эрма оказался на диво опытным и мягким наставником. Он отличался на удивление едким и непочтительным остроумием. Когда он в первый раз поделился со мной неприличным анекдотом, я был потрясен до глубины души.

Элодин в этой четверти семинара не вел, но я стал учиться у него именованию частным образом. Теперь, когда я осознал, что в этом безумье есть своя система, дело пошло глаже.

Граф Трепе пришел в восторг, обнаружив, что я жив, и устроил прием в честь моего счастливого воскрешения, на котором гордо продемонстрировал меня местной знати. Я нарочно пошил себе костюм для этого приема и в приступе ностальгии выбрал для него цвета, которые носила моя прежняя труппа: зеленый и серый, цвета людей лорда Грейфеллоу.

После приема, сидя за бутылкой вина в гостиной графа Трепе, я поведал ему о своих приключениях. Об истории с Фелуриан я умолчал, потому что знал, что он мне все равно не поверит. И о том, чем я на самом деле занимался на службе у маэра, я тоже по большей части рассказывать не мог. В результате Трепе остался в убеждении, что Алверон вознаградил меня весьма щедро. Я не стал его разубеждать.