Текст книги "Страхи мудреца. Книга 2"

Автор книги: Патрик Ротфусс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 43 страниц)

ГЛАВА 107
ПЛАМЯ

Когда я пришел в трактир «Пенни и грош», солнце давно уже село. Огромные окна трактира сияли светом ламп, у коновязи стояла дюжина лошадей, жующих овес из своих торб. Дверь была распахнута, на темную улицу падал косой квадрат света.

И все же что-то было не так. Не было слышно приятного гомона, который непременно несется по вечерам из любого переполненного трактира. Ни шепота. Ни шороха.

Я в тревоге подкрался ближе. Сразу все волшебные сказки, что я когда-либо слышал, пришли мне на ум. А вдруг меня не было много лет? А то и десятилетий?

Или причина куда более обыденна? Вдруг разбойников было больше, чем мы думали? Вдруг они вернулись, обнаружили, что лагерь разорен, явились сюда и напали на трактир?

Я подобрался к окну, заглянул внутрь и понял, в чем дело.

В трактире было человек сорок-пятьдесят. Они сидели за столами, на лавках, стояли вдоль стойки. И все затаив дыхание слушали того, кто сидел у очага.

Это был Мартен. Он от души хлебнул пива и продолжал:

– Я не мог отвести глаз. Да мне и не хотелось. Но тут Квоут вышел вперед, заслонил меня от нее, и на миг я избавился от ее чар. Я весь облился холодным потом, как будто на меня ведро воды опрокинули. Попытался было его оттащить, но он отпихнул меня и бегом к ней.

Лицо Мартена было изборождено скорбными морщинами.

– А чего ж она адема не забрала и верзилу вашего? – спросил человек с ястребиным лицом, который сидел поблизости, в углу возле очага. Он барабанил пальцами по потертому скриличному футляру. – Кабы вы ее и в самом деле видели, вы бы все за ней побежали!

Народ в зале загомонил в знак согласия.

На это отозвался Темпи, сидевший за соседним столом: его легко было заметить по кроваво-красной рубахе.

– Когда моя расти, я учусь владеть собой.

Он поднял руку и стиснул кулак, поясняя свою мысль:

– Больно. Голод. Жажда. Устал.

Он встряхивал кулаком после каждого слова, давая понять, что способен преодолеть все это.

– Женщины.

На его губах появилась еле заметная улыбка, и он снова тряхнул кулаком, но уже без прежней суровости. По залу пробежал смешок.

– Я скажу вот. Если бы Квоут не пошел, я бы мог.

Мартен кивнул.

– Ну а что касается нашего другого товарища…

Он кашлянул и указал на другой конец зала.

– Его Геспе уговорила остаться.

По залу снова прокатился смех. Пошарив глазами, я нашел, где сидели Дедан с Геспе. Отчаянно покрасневший Дедан пытался скрыть смущение. Геспе властно положила руку ему на колено и улыбалась потаенной, довольной улыбкой.

– На следующий день мы принялись его искать, – сказал Мартен, вернув себе внимание публики. – Мы пошли через лес по его следам. Метрах в восьмиста от озерца мы нашли его меч. Наверняка он его потерял в погоне за ней. Его плащ висел на ветке неподалеку оттуда.

Мартен показал ветхий плащ, который я купил у лудильщика. Плащ выглядел так, словно его собаки драли.

– Видно, плащ зацепился за ветку и Квоут избавился от него, только бы не потерять ее из виду.

Он рассеянно пощупал драные края.

– А ведь будь плащ попрочнее, он, может, сейчас был бы с нами…

Услышав эту реплику, я понял – мой выход! Я шагнул на порог и почувствовал, как все повернулись в мою сторону.

– Ничего, я добыл себе плащ получше, – сказал я. – Фелуриан соткала мне его своими руками. И мне тоже есть о чем рассказать. Да такое, что вы станете это рассказывать детям и детям своих детей.

На миг воцарилась тишина, а потом поднялся оглушительный гомон: все заговорили разом.

Мои товарищи уставились на меня, не веря своим глазам. Дедан оправился первым и несказанно меня удивил: он подошел ко мне и грубовато обнял одной рукой. Я только теперь заметил, что вторая рука у него висит на перевязи.

Я бросил на нее вопросительный взгляд.

– Что, вы попали в передрягу? – спросил я, пока вокруг бушевал хаос.

Дедан покачал головой.

– Это Геспе, – коротко ответил он. – Ей не понравилась мысль, что я рвану вдогонку за этой феей. Ну, и она… вроде как убедила меня остаться.

– Руку тебе сломала?

Я вспомнил свое прощальное воспоминание о том, как Геспе прижимала его к земле.

Верзила потупился.

– Есть малость. Она вроде как держала меня, а я выкручивался…

Он улыбнулся несколько смущенно.

– Так что, наверно, можно сказать, что мы сломали ее вдвоем.

Я хлопнул его по здоровому плечу и рассмеялся.

– Как мило! Ужасно трогательно.

Я бы сказал что-нибудь еще, но шум в зале стих. Все смотрели на нас – на меня.

Я посмотрел на собравшихся и вдруг растерялся. Ну как же им объяснить?..

Я вам уже говорил, что не знаю, сколько времени я провел в Фейе. Но много, очень много. Я прожил там так долго, что даже привык к его странностям. Я там прижился.

И теперь, когда я вернулся в мир смертных, я чувствовал себя странно в переполненном трактире. Мне было непривычно находиться под крышей, а не под открытым небом. Прочные деревянные скамьи и столы выглядели ужасно примитивными и грубыми. Свет ламп казался неестественно ярким и резким.

Я тысячу лет не общался ни с кем, кроме Фелуриан, и люди вокруг казались мне странными. Белки глаз меня пугали. От них пахло потом, лошадьми и горьким железом. Голоса у них были грубые и резкие. Движения неуклюжие и напряженные.

Но все это мелочи, самая суть не в этом. Я чувствовал себя не на месте в своей собственной шкуре. Меня крайне раздражала необходимость снова носить одежду, и больше всего мне хотелось вернуться к привычной наготе. Ноги чувствовали себя в башмаках, как в темнице. По пути в «Пенни и грош» я все время боролся с желанием разуться.

Глядя на лица вокруг, я увидел молодую женщину, не старше двадцати лет. У нее было милое личико и ясные голубые глаза. И идеальные губы для поцелуев. Я шагнул было в ее сторону, всерьез намереваясь обнять ее и…

Я внезапно остановился, уже потянувшись погладить ее по щеке, и голова у меня пошла кругом. Тут все было иначе. Мужчина, сидящий рядом с женщиной, – наверняка ее муж. Это ведь важно, да? Этот факт казался мне очень смутным и малозначительным. Отчего я до сих пор не поцеловал эту женщину? Отчего я не хожу голым, не ем фиалок, не играю на лютне под открытым небом?

Я снова окинул взглядом комнату, и все вокруг показалось мне ужасно нелепым. Эти люди, которые сидят на лавках, закутанные в многослойные одежды, и едят ножом и вилкой… Я внезапно осознал, как это все бессмысленно и надуманно. Это было невероятно смешно. Они как будто играли в игру, даже не сознавая этого. Это было как шутка, которой я прежде не понимал.

И я расхохотался. Смеялся я не очень громко и не особенно долго, однако смех вышел пронзительный, дикий, полный непонятной радости. Это был нечеловеческий смех, и он прошел над толпой, как ветер над полем. Те, кто сидел достаточно близко, чтобы его услышать, заерзали, некоторые уставились на меня с любопытством, некоторые со страхом. Некоторые содрогнулись и отвернулись, не желая встречаться со мной взглядом.

Их реакция меня поразила, и я сделал над собой усилие, стараясь взять себя в руки. Я сделал глубокий вдох и закрыл глаза. Минутная дезориентация миновала, хотя башмаки на ногах по-прежнему казались чересчур тяжелыми и жесткими.

Когда я снова открыл глаза, то увидел, что на меня смотрит Геспе. Она явно чувствовала себя не в своей тарелке.

– Квоут, – осторожно сказала она, – ты выглядишь как-то… хорошо.

Я широко улыбнулся.

– Так и есть.

– А мы думали, ты… потерялся.

– Вы думали, я пропал, – мягко уточнил я, пробираясь к очагу, где стоял Мартен. – Умер в объятиях Фелуриан или блуждаю в лесу, безумный и сломленный похотью.

Я обвел их взглядом.

– Верно?

Я чувствовал, что на меня смотрит весь трактир, и решил выжать из ситуации все, что можно.

– Да бросьте вы, ведь я же Квоут! Я эдема руэ по рождению. Я учился в Университете и могу призвать молнию с небес на землю, как Таборлин Великий. Неужто вы и впрямь думали, будто Фелуриан меня погубит?

– Она бы тебя и погубила, – произнес грубый голос из угла возле очага. – Если бы ты и в самом деле увидел хотя бы ее тень.

Я обернулся и увидел скрипача с ястребиным лицом.

– Прошу прощения, сударь?

– Тебе стоит просить прощения не у меня, а у всех присутствующих, – сказал он тоном, исходящим презрением. – Не знаю уж, чего ты надеешься этим добиться, но я ни на миг не верю, будто вы видели Фелуриан.

Я посмотрел ему в глаза.

– Я ее не только видел, приятель.

– Будь это правдой, ты бы сейчас был либо безумен, либо мертв. Готов признать, что ты, возможно, безумен, но чары фейри тут ни при чем.

Присутствующие захихикали.

– Ее уже лет двадцать никто не видел. Дивный народ покинул эти места, и ты никакой не Таборлин, что бы там ни болтали твои приятели. Подозреваю, ты просто хитроумный врун, который надеется таким образом сделать себе имя.

Его слова были неприятно близки к истине, и я видел, что многие в толпе смотрят на меня недоверчиво.

Но не успел я ничего сказать, как вмешался Дедан:

– А борода у него откуда, а? Три ночи тому назад, когда он убежал за ней следом, лицо у него было гладкое, как детская попка!

– Это вы так говорите, – возразил скрипач. – Я вообще собирался помалкивать, хотя не поверил и половине того, что вы тут рассказывали про разбойников и про то, как он призвал молнию. Но я думал про себя: их приятель, верно, погиб, и им хочется, чтобы люди помнили его как героя.

Он свысока взглянул на Дедана.

– Но это и впрямь зашло чересчур далеко. Врать насчет дивного народа попросту неразумно. И мне не нравится, когда являются какие-то чужаки и кружат моим друзьям голову дурацкими побасенками. Так что молчите уж лучше. Довольно с нас ваших разговоров.

С этими словами скрипач открыл потертый футляр, что лежал рядом с ним, и достал свой инструмент. Настроение публики к этому времени сделалось довольно враждебным, и многие поглядывали на меня с отвращением.

– Да послушайте же!.. – гневно выпалил Дедан. Геспе что-то ему сказала и попыталась усадить его обратно на место, но Дедан стряхнул ее руку. – Нет уж, я не позволю, чтобы меня звали вруном! Нас отправил сюда сам Алверон из-за этих разбойников. И мы свое дело сделали. Мы не ждем, что вы устроите парад в нашу честь, но будь я проклят, если позволю вам называть себя вруном! Мы перебили этих ублюдков. А потом мы действительно видели Фелуриан. И вот он, Квоут, действительно убежал за ней следом.

Дедан обвел зал воинственным взглядом, отдельно задержавшись на скрипаче.

– Все это истинная правда, клянусь в этом своей здоровой правой рукой. И если кто-нибудь захочет утверждать, будто я вру, я готов с ним разобраться здесь и сейчас!

Скрипач взял смычок, посмотрел в глаза Дедану и извлек из скрипки визгливую ноту.

– Врешь!

Дедан чуть ли не одним прыжком пересек зал. Люди поспешно раздвигали стулья, чтобы освободить место для драки. Скрипач медленно поднялся на ноги. Он оказался выше, чем я думал, с короткими седыми волосами и сбитыми костяшками, которые говорили, что он знает толк в кулачном бою.

Мне удалось преградить путь Дедану и прошептать ему на ухо:

– Ты точно хочешь ввязываться в драку со сломанной рукой? Стоит ему ухватить тебя за нее, и ты заорешь и опозоришься прямо при Геспе.

Дедан слегка обмяк, и я аккуратно толкнул его обратно. Он ушел на свое место, хотя явно был не в восторге.

– Это что еще такое? – раздался женский голос у меня за спиной. – Коли хочешь драться, ступай на улицу и обратно не возвращайся. Я тебе не за то плачу, чтобы драться с постояльцами. Понял?

– Да ладно тебе, Пенни, – примирительно сказал скрипач. – Я всего-то и сделал, что показал зубы. Это он принял все чересчур близко к сердцу. Не станешь же ты винить меня за то, что я посмеялся над байками, которые они тут рассказывали!

Я обернулся и увидел, что скрипач оправдывается перед рассерженной теткой средних лет. Она была сантиметров на тридцать ниже его, и ей приходилось тянуться вверх, чтобы ткнуть его пальцем в грудь.

И тут рядом со мной кто-то воскликнул:

– Матерь Божия! Себ, ты это видал? Ты только погляди! Оно само шевелится!

– Да тебе с пьяных глаз мерещится. Должно быть, это от ветра.

– Да нет нынче никакого ветра. Оно само! Гляди, гляди!

Разумеется, речь шла о моем шаэде. Теперь уже несколько человек заметили, что он слегка развевается на ветру – на ветру, которого здесь не было. Мне казалось, что это довольно эффектно, но по их расширившимся глазам я понял, что люди напуганы. Кое-кто поспешил отодвинуться от меня подальше.

Пенни устремила взгляд на мой колышущийся шаэд, подошла и встала напротив меня.

– Что это? – спросила она. В ее голосе слышался легкий страх.

– Да ничего такого, – беспечно ответил я, протягивая ей полу пощупать. – Это мой теневой плащ. Его соткала для меня Фелуриан.

Скрипач с отвращением фыркнул.

Пенни зыркнула на него и осторожно коснулась моего плаща.

– Мягонький… – пробормотала она и подняла взгляд на меня. Когда наши глаза встретились, она как будто удивилась, а потом воскликнула: – Да это же Лозин парнишка!

Не успел я спросить, что она имеет в виду, как женский голос переспросил:

– Что-что?

Я обернулся и увидел, что к нам идет рыжеволосая служанка. Та самая, которая так смутила меня при первом визите в «Пенни и грош».

Пенни кивнула в мою сторону.

– Это же твой огненный мальчик со свежим личиком, что был тут три оборота назад! Помнишь, ты еще мне его показывала? С бородой-то я его и не признала!

Лози встала напротив меня. Ярко-рыжие кудряшки разметались по бледным обнаженным плечам. Взгляд опасных зеленых глаз окинул мой плащ и медленно поднялся к моему лицу.

– Ну да, он самый, – сказала она Пенни. – Хоть и с бородой.

Она подошла на шаг ближе, почти прислонившись ко мне.

– Мальчики вечно отпускают бороду, надеются, что это сделает их мужчинами!

Сверкающие изумрудные глаза дерзко уставились в мои, как будто она ждала, что я снова покраснею и смешаюсь, как прежде.

Я подумал обо всем, чему научился в объятиях Фелуриан, и меня снова обуял тот странный, дикий смех. Я сдерживал его как мог, но он все равно бурлил во мне. Я встретился с ней глазами и улыбнулся.

Лози испуганно отшатнулась, ее бледная кожа густо залилась краской.

Пенни подхватила ее, чтобы та не упала.

– Господи, девочка, что случилось?

Лози оторвала взгляд от меня.

– Да посмотри же на него, Пенни, посмотри на него как следует! Он выглядит как фейе! В глаза ему посмотри.

Пенни с любопытством заглянула мне в глаза, сама слегка покраснела и прикрылась обеими руками, точно я увидел ее обнаженной.

– Боже милостивый! – прошептала она. – Значит, это все правда. Да?

– Все до последнего слова, – ответил я.

– Как же ты от нее выбрался-то? – спросила Пенни.

– Ох, да брось ты, Пенни! – недоверчиво вскричал скрипач. – Неужто ты купишься на болтовню этого щенка?

Лози обернулась и с жаром ответила:

– Мужчина, который умеет обращаться с женщинами, смотрит иначе, чем другие, Бен Крейтон. Хотя тебе-то откуда знать! Когда он был тут пару оборотов назад, мне понравилось его личико, и я решила, что недурно было бы с ним поваляться. Но когда я попыталась его подцепить…

Она запнулась, явно не зная, как это сказать.

– Ага, помню! – сказал мужик, стоявший у стойки. – Вот смеху-то было! Я думал, он вот-вот описается. Он даже рот раскрыть боялся!

Скрипач пожал плечами.

– Ну, стало быть, с тех пор он нашел себе какую-нибудь крестьянскую дочку. Это еще не значит…

– Помолчи, Бен, – сказала Пенни тихо, но властно. – Он очень изменился, и тут дело не в бороде.

Она пристально вгляделась в мое лицо.

– Господи, девочка, ты была права! Он выглядит как фейе.

Скрипач хотел было сказать что-то еще, но Пенни бросила на него пронзительный взгляд.

– Заткнись или убирайся вон! Мне тут нынче вечером драки не нужны.

Скрипач окинул взглядом трактир и понял, что ситуация изменилась не в его пользу. Он побагровел, насупился, схватил свою скрипку и стремительно удалился.

Лози снова подступила ко мне вплотную, откинула волосы назад.

– А что, она и впрямь так прекрасна, как о ней рассказывают?

Она гордо выпятила подбородок.

– Неужто красивей меня?

Я поколебался и негромко ответил:

– Она – Фелуриан, прекраснейшая из всех.

Я протянул руку, коснулся ее шеи сбоку, там, где рыжие кудри начинали свое падение по спирали, потом наклонился и прошептал ей на ухо семь слов:

– И все же ей недоставало твоего пламени.

И она полюбила меня за эти семь слов, и гордость ее не пострадала.

Тут вмешалась Пенни:

– Но как же тебе удалось вырваться?

Я окинул взглядом трактир и почувствовал, что всеобщее внимание сосредоточилось на мне. Дикий смех, хохот фейе по-прежнему бушевал во мне. Я лениво улыбнулся. Мой шаэд взметнулся у меня за спиной.

И я вышел на середину зала, сел к очагу и рассказал им историю.

Точнее, я рассказал им сказку. Расскажи я им все как было, они бы не поверили. Фелуриан отпустила меня, потому что я взял в заложники песню? Это просто не укладывалось в традиционный сюжет.

Поэтому то, что я им рассказал, было куда ближе к истории, которую они ожидали услышать. В этой истории я погнался за Фелуриан, и она привела меня в Фейе. Наши тела сплетались на сумеречной прогалине. А потом, пока мы отдыхали, я играл ей музыку столь веселую, что она хохотала, и музыку столь мрачную, что она ахала, и музыку столь нежную, что она плакала.

Однако когда я попытался покинуть Фейе, она не захотела меня отпускать. Слишком уж ей пришлось по душе мое… искусство.

Ладно, не стану скромничать. Я весьма прозрачно намекнул, что Фелуриан была без ума от меня как любовника. Не стану оправдываться, просто скажу, что я был молодым человеком шестнадцати лет, страшно гордился своими новообретенными умениями и был не прочь прихвастнуть.

Я рассказал им, как Фелуриан пыталась удержать меня в Фейе, и о нашей магической битве. Тут я немного позаимствовал у Таборлина Великого. Там фигурировали пламя и молнии.

Под конец я одолел Фелуриан, но пощадил ее жизнь. В благодарность она соткала мне волшебный плащ, научила меня тайной магии и подарила серебряный лист как знак своего расположения. Лист я, конечно, выдумал из головы. Однако мне нужно было три дара, иначе правильной истории бы не вышло.

В общем и целом история получилась хорошая. Ну а если она была не совсем правдивой… что ж, она была правдивой хотя бы отчасти. В свое оправдание могу сказать, что, если бы я полностью отрекся от истины, история вышла бы куда лучше. Ложь всегда проще и, как правило, выглядит логичнее.

Лози не сводила с меня глаз, пока я рассказывал, и, похоже, восприняла всю историю как вызов достоинствам смертных женщин. Как только рассказ был окончен, она присвоила меня и увела в свою комнатушку под самой крышей трактира.

В ту ночь я почти не спал, и Лози была куда ближе Фелуриан к тому, чтобы меня погубить. Она оказалась восхитительной любовницей, ничем не хуже самой Фелуриан.

Но как же это может быть? – спросите вы. Как может хоть кто-то из смертных женщин сравниться с самой Фелуриан?

Вам будет проще понять, если объяснить это в музыкальных терминах. Иногда человек наслаждается симфонией. А иной раз ему больше по вкусу простецкая джига. В любви то же самое. Для мягких подушек на сумеречной прогалине больше подходит одна любовь. А для простыней на узкой трактирной кровати – другая. Каждая женщина как инструмент, она только и ждет, чтобы ее изучили, полюбили, настроили и сыграли на ней как следует, чтобы получилась ее собственная подлинная музыка.

Кто-нибудь, может, обидится на такое сравнение, если не понимает, как артист относится к музыке. Такой человек может подумать, будто я принижаю женщин. Он сочтет меня грубым, бессердечным, неотесанным.

Но такие люди не понимают ни любви, ни музыки, ни меня.

ГЛАВА 108
ЛОВКИЙ

Мы задержались на несколько дней в «Пенни и гроше», пока нам были там рады. Жили и столовались мы бесплатно. Чем меньше разбойников, тем безопасней дороги и тем больше постояльцев, к тому же Пенни понимала, что наше присутствие привлечет в трактир куда больше народу, чем скрипач, которого можно послушать в любой вечер.

Мы от души воспользовались ее гостеприимством, наслаждаясь горячей едой и мягкими постелями. Всем нам требовалось время, чтобы прийти в себя. У Геспе еще не зажила простреленная нога, у Дедана – сломанная рука. Мои собственные мелкие ссадины, оставшиеся после битвы с разбойниками, давным-давно зажили, но я разжился новыми, в основном сильно исцарапанной спиной.

Я учил Темпи основам игры на лютне, а он снова принялся учить меня сражаться. Обучение состояло из коротких, немногословных обсуждений летани и долгих напряженных занятий кетаном.

Кроме того, я сложил наконец песню о своей встрече с Фелуриан. Поначалу я называл ее «Сочиненное в сумерках» – не самое удачное название, сами понимаете. По счастью, оно не прижилось, и в наше время большинство людей знают ее под названием «Недопетая песня».

Не лучшая моя работа, зато легко запоминающаяся. Посетителям трактира она, похоже, пришлась по душе, а когда я услышал, как Лози насвистывает ее, разнося напитки, я понял, что она распространится стремительно, как пожар в угольном пласте.

Поскольку народ требовал все новых историй, я поделился еще несколькими интересными событиями из своей жизни. Я рассказал, как мне удалось добиться, чтобы меня приняли в Университет, хотя мне едва исполнилось пятнадцать. И как меня всего три дня спустя приняли в арканум. И как я призвал имя ветра, разгневавшись на Амброза, который сломал мне лютню.

К несчастью, на третий вечер подлинные истории у меня кончились. А поскольку публика требовала продолжения, я просто позаимствовал историю про Иллиена и вставил вместо его имени свое, заодно позаимствовав еще несколько эпизодов из Таборлина.

Гордиться тут нечем. В свое оправдание могу только сказать, что я был изрядно выпивши. К тому же в публике было немало хорошеньких женщин. В глазах восторженной девушки есть нечто завораживающее. На какие только безумства они не толкают глупого юнца – ну, и я не был исключением из правила.

Тем временем Дедан с Геспе обитали в своем маленьком отдельном мирке, какой поначалу всегда создают для себя влюбленные. До чего же приятно было на них смотреть! Дедан сделался мягче и спокойнее. Лицо Геспе утратило большую часть привычной жесткости. Они много времени проводили у себя в комнате. Отсыпались, не иначе.

Мартен отчаянно флиртовал с Пенни, купался в выпивке и вообще веселился за троих.

Через три дня мы ушли из «Пенни и гроша», не дожидаясь, пока наше присутствие надоест. Лично я был только рад уйти. Тренировки с Темпи, с одной стороны, и внимание Лози – с другой едва не уморили меня.

* * *

Обратно в Северен мы возвращались не торопясь. Отчасти из-за раненой ноги Геспе, отчасти же из-за того, что мы понимали, что подходит время расставания. А мы, несмотря на все наши разногласия, изрядно сдружились, и расставаться в таких случаях всегда нелегко.

Вести о наших приключениях обгоняли нас в пути. Так что, когда мы останавливались на ночлег, для нас всегда были готовы и ужин, и постели, хотя и не задаром.

На третий день после ухода из «Пенни и гроша» мы повстречались с небольшой труппой бродячих актеров. То не были эдема руэ, и выглядели они довольно жалко. Их было всего четверо: мужчина постарше, двое парней немного за двадцать и мальчишка лет восьми-девяти. Они как раз собирали свою скрипучую тележку, когда мы остановились рядом, чтобы дать ноге Геспе передохнуть.

– Привет, актеры! – окликнул я.

Они нервно оглянулись, увидели у меня за плечом лютню и успокоились.

– Привет и тебе, бард!

Я рассмеялся и пожал им руки.

– Да какой я бард, так, певец!

– Ну, все равно привет, – улыбнулся старший. – Куда путь держите?

– С севера на юг. А вы куда?

Они еще больше успокоились, поняв, что мне с ними не по пути.

– С востока на запад.

– И как у вас дела?

Он пожал плечами.

– Ни шатко ни валко. Но, говорят, в двух днях пути отсюда живет некая госпожа Чокер. И рассказывают, что никто из тех, кто умеет хоть чуть-чуть пиликать на скрипке или показывать представления, не уходит от нее с пустыми руками. Так что и мы надеемся заработать пару пенни.

– С медведем-то лучше было, – заметил один из парней помоложе. – За то, чтобы посмотреть медвежью травлю, люди платили щедро.

– Он у нас заболел от собачьих укусов, – пояснил второй. – Заболел и помер с год тому назад.

– Жалко, – сказал я. – Медведя добыть не так-то просто.

Они молча кивнули.

– А у меня для вас есть новая песня. Что вы мне за нее дадите?

Актер посмотрел на меня с опаской.

– Ну, если она для тебя новая, это не значит, что она новая для нас, – заметил он. – К тому же «новая песня» не обязательно значит «хорошая», если ты понимаешь, что я имею в виду.

– Что ж, суди сам, – сказал я и достал из футляра лютню. Я нарочно написал песню так, чтобы ее было легко запомнить и нетрудно спеть, и все равно мне пришлось повторить ее дважды, прежде чем он перенял все от первого до последнего слова. Я же говорю, это были не эдема руэ.

– Да, песня неплоха, – нехотя признал он. – Про Фелуриан все любят послушать. Однако ума не приложу, чем бы мы могли с тобой расплатиться.

– А я сочинил новый куплет к «Лудильщику да дубильщику»! – звонко заявил мальчишка.

Остальные зашикали на него, но я улыбнулся.

– Что ж, давай послушаем!

Мальчишка напыжился и запел тонким голоском:

 
Мылась девушка с берегом рядом,
От мужчин в камышах схоронясь,
Я смутил ее пристальным взглядом,
Обозвала она меня гадом
И сначала все мыть принялась.
 

(Стихи в переводе Вадима Ингвалла Барановского)

Я расхохотался.

– Славно, славно! – похвалил я его. – А как тебе такой вариант?

 
Мылась девушка с берегом рядом,
Я ж глазел, в камышах затаясь,
А она мне сказала, что надо
От такого нахального взгляда
Смыть еще раз налипшую грязь.
 

Мальчишка поразмыслил.

– Мне мое больше нравится, – сказал он после недолгих раздумий.

Я похлопал его по спине.

– И правильно, настоящий мужчина держится своего слова!

Я обернулся к предводителю маленькой труппы.

– А как насчет слухов?

Он призадумался.

– К северу отсюда, в Эльде, шалят разбойники.

Я кивнул.

– Теперь с ними покончено, по крайней мере, мне так говорили.

Он поразмыслил еще.

– Я слышал, что Алверон женится на женщине из рода Лэклессов.

– А я знаю стишок про Лэклессов! – снова влез мальчишка и принялся декламировать:

 
Чтоб Лэклессову дверь открыть,
Надо семь вещей раздобыть…
 

– Цыц! – Старший отвесил парнишке легкую затрещину и виновато посмотрел на меня. – У малого цепкий слух, но вежливости ни грамма.

– На самом деле, – сказал я, – я бы послушал.

Он пожал плечами и отпустил мальчишку. Тот зыркнул на него исподлобья и начал снова:

 
Чтоб Лэклессову дверь открыть,
Надо семь вещей раздобыть:
Ненадеванное кольцо
Да несдержанное словцо,
Нужен точный урочный час
И безогненная свеча,
Кровь несущий с собой сынок
И затвор, удержать поток,
Да то, что держат всего тесней, —
И будет то, что придет во сне.
 

– Ну, один из этих загадочных стишков, – виновато сказал отец. – Бог весть, где он их берет, однако же он соображает достаточно, чтобы не повторять всякие гадости.

– А где ты это слышал? – спросил я.

Мальчишка поразмыслил, потом пожал плечами и почесался под коленкой.

– Не знаю. Ребята пели.

– Ну, нам пора в путь, – сказал старший, взглянув на небо. Я порылся в кошельке и протянул ему серебряный нобль.

– Это за что? – осведомился он, с подозрением глядя на монету.

– Это вам на нового медведя, – сказал я. – У меня тоже бывали тяжелые времена, но теперь я при деньгах.

Они удалились, рассыпаясь в благодарностях. Бедолаги. Ни одна уважающая себя труппа эдема руэ ни за что не опустилась бы до медвежьей травли. Это не имеет отношения к искусству, этим нельзя гордиться.

Однако же трудно винить их за то, что в жилах у них не текла кровь эдема руэ, а нам, актерам, следует заботиться друг о друге. Кто ж о нас еще позаботится?

* * *

По пути мы с Темпи обсуждали летани, а по вечерам занимались кетаном. Это давалось мне все легче, и иногда я успевал дойти даже до «хватания дождя», прежде чем Темпи ловил меня на какой-нибудь мизерной ошибке и заставлял начать все сначала.

Мы с ним отыскали довольно уединенное местечко возле трактира, где остановились на ночлег. Дедан, Геспе и Мартен сидели внутри и пили. Я старательно повторял кетан, а Темпи тем временем сидел, прислонившись спиной к дереву, и упорно повторял базовые упражнения для пальцев, которым я его научил. Снова и снова. Снова и снова.

Я как раз закончил «вращение рук», когда уловил краем глаза какое-то движение. Я не стал останавливаться: Темпи приучил меня ни на что не отвлекаться, когда я выполняю кетан. Если бы я обернулся посмотреть, пришлось бы начинать все сначала.

Двигаясь мучительно медленно, я начал «обратный танец». Однако, как только я поставил ногу на землю, я тут же почувствовал, что у меня что-то не так с равновесием. Я ждал, что Темпи меня окликнет, но Темпи молчал.

Я прервал кетан, обернулся и увидел, что в нашу сторону грациозной и хищной походкой направляется группа из четырех адемских наемников. Темпи уже поднялся и шел им навстречу. Моя лютня была убрана в футляр и стояла прислоненной к дереву.

Вскоре все пятеро уже собрались тесной группой, почти соприкасаясь плечами. Они сошлись так тесно, что я не слышал ни слова из того, о чем они говорили, и даже рук их не видел. Но по развороту плеч Темпи я догадывался, что он чувствует себя неловко и виновато.

Я понимал, что окликнуть сейчас Темпи было бы невежливо, и потому подошел поближе сам. Однако не успел я подойти достаточно близко, чтобы услышать разговор, как один из незнакомых наемников вытянул руку и оттолкнул меня. Его распрямленные пальцы крепко уперлись в центр моей груди.

Я, не раздумывая, выполнил «укрощение льва»: ухватил его за большой палец и выкрутил кисть прочь от себя. Он высвободился без каких-либо видимых усилий и попытался опрокинуть меня «брошенным камнем». Я сделал «обратный танец» – с равновесием на этот раз у меня все было в порядке, – однако другая его рука тут же ударила меня в висок, ровно настолько, чтобы оглушить на мгновение, – мне даже больно не было.

Однако моя гордость была задета. Точно так же бил меня Темпи, в знак молчаливого упрека за неправильное исполнение кетана.

– Ловкий, – негромко сказала наемница по-атурански. Только услышав ее голос, я сообразил, что это женщина. Не то чтобы она выглядела особенно мужиковато, просто она слишком походила на Темпи: те же светлые волосы с легкой рыжиной, светло-серые глаза, безмятежное выражение лица, кроваво-красные одежды. Она была на несколько дюймов выше Темпи, и плечи у нее были шире, чем у него. Но, хотя она была худа как хлыст, под облегающими одеждами наемника были заметны изгибы бедер и груди.