Текст книги "Битва"

Автор книги: Патрик Рамбо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

– На рассвете подойдут свежие войска и армия Даву. Австрийцам же на подкрепление рассчитывать не приходится.

– Но их итальянская армия...

– Она еще далеко. Завтра мы должны победить, Марбо. Победить любой ценой!

– Если вы так говорите, значит, так оно и будет.

– Только не надо лести!

– Я сотни раз видел вас в атаке, и солдаты вас любят.

– Я бросаю их на пушки и штыки, а они меня любят! Наверное, я чего-то не понимаю в жизни.

– Ваше превосходительство, я впервые слышу сомнение в ваших словах.

– Неужели? Ах, да! В Испании я сомневался про себя.

– Мы пришли...

С этой стороны биваков часовых не было, и Ланн с Марбо бесшумно прошли между спящими на земле солдатами. Возле костра они увидели сидевших бок о бок Массену и Бессьера. Марбо шел впереди, и маршал Бессьер узнал его по простой треуголке: из-за раны на лбу, полученной в Испании, тот не мог носить традиционную меховую шапку адъютантов Ланна. Посчитав, что Марбо пришел один, Бессьер сердито бросил ему:

– Капитан, раз вы пришли за новостями, в сообщу вам одну. Передайте вашему хозяину, что я не забуду его оскорблений!

Ланн, известный своей вспыльчивостью, отодвинул адъютанта в сторону и шагнул в свет бивачного костра.

– Сударь, – сказал он, едва сдерживая гнев, – капитан Марбо умеет рисковать жизнью и сносить удары! Соблаговолите говорить с ним другим тоном! Он десять раз был ранен, тогда как другие лишь гарцуют перед противником!

Бессьер заговорил повышенным тоном, чего раньше никогда себе не позволял:

– Это я гарцую? А ты? Я что-то не видел тебя в схватке с уланами!

– Пока одни дерутся, другие предпочитают шпионить и доносить!

Намек был грубым и предельно ясным. Тем самым Ланн подбросил хвороста в костер старой неприязни. Когда-то, став на сторону Мюрата, Бессьер сообщил императору, что Ланн на двести тысяч франков превысил кредит на экипировку консульской гвардии, которой тогда командовал. Наполеон тут же снял Ланна с должности, а Мюрат женился на Каролине[82]82
  Каролина Бонапарт (1782-1839) – самая младшая из сестер Наполеона Бонапарта. В 1793 году вместе с семьей переехала во Францию. В 1800 году вышла замуж за Иоахима Мюрата, генерала армии своего брата.


[Закрыть]. Этой ночью в горящем Асперне взаимная ненависть обоих маршалов выплеснулась наружу.

– Ну, это уж слишком! – воскликнул Бессьер. – Я требую сатисфакции!

Скрестив на груди руки, Массена ждал завершения ссоры, но Бессьер выхватил из ножен шпагу. Ланн тут же последовал его примеру. Дуэль становилась неизбежной. Тогда Массена встал между ними:

– Довольно! – властно произнес он.

– Он меня оскорбил! – в ярости крикнул Бессьер.

– Предатель! – рявкнул в ответ Ланн.

– На глазах у противника? Вы собираетесь выпустить друг другу кишки на глазах у противника? Приказываю разойтись! Здесь я командую, вы оба у меня в гостях! Шпаги в ножны, немедленно!

Несостоявшиеся дуэлянты повиновались.

Бессьер молча отвернулся и, дрожа от ярости, пошел к своим кавалеристам. Массена взял Ланна за руку:

– Ты слышишь?

– Нет! – хмуро буркнул Ланн.

– Тогда прочисть уши, чертов осел!

Где-то в ночи флейты играли ритмичную мелодию. Ланн тут же узнал ее и почувствовал, как его охватывает нарастающее волнение.

– Твои люди играют «Марсельезу»? – спросил он Массену.

– Нет. Это австрийцы, что стоят лагерем на равнине. Ночью музыка далеко разносится.

Они молча слушали бывший гимн Рейнской армии[83]83
  Изначально «Марсельеза» называлась «Военный марш Рейнской армии». Марш был написан вечером 25 апреля 1792 года военным инженером Клодом Жозефом Руже де Лилем спустя несколько дней после объявления революционной Францией войны «королю Богемии и Венгрии». С этой песней на устах 30 июля того же года в Париж вошел Марсельский добровольческий батальон. 24 ноября 1793 года Конвент выбрал «Марсельезу» в качестве государственного гимна Франции.


[Закрыть], разнесенный по всей революционной Франции марсельскими добровольцами. Эта песня повсюду сопровождала Революцию и ее солдат, но после провозглашения империи была запрещена специальным декретом как вульгарная и подстрекательская. Ланн и Массена избегали смотреть друг другу в глаза. Они хорошо помнили о своей былой восторженности. Но теперь оба были герцогами и маршалами, а их земельные владения и состояния заставляли зеленеть от зависти потомственных аристократов, однако именно «Марсельеза» в свое время подняла их и отправила в бой. А сколько раз они во все горло распевали ее куплеты, чтобы в тяжелые минуты набраться мужества и отваги?

Ланн чуть слышно напевал слова припева, слушая знакомую музыку, доносившуюся из вражеского лагеря: австрийцы либо провоцировали их, либо считали, что сами ведут освободительную войну против деспотизма. Массена и Ланн думали об одном и том же, вспоминали те же события, испытывали одинаковые эмоции, но все это держали при себе. Взволнованные, с серьезными задумчивыми лицами, оба маршала молчаливо вслушивались в звуки марша. Когда-то они были молодыми и нищими, и их переполняло чувство патриотизма. Когда-то они обожали эти воинственные строки. Именно об этом напоминали им австрийцы «Марсельезой», звучавшей то ли оскорблением, то ли упреком.

Хрипы, стоны, рыдания, крики и вопли раненых, свезенных на остров Лобау, на санитаров давно не действовали. Их чувства притупились от чужих страданий, и теперь эти люди в разнородной униформе равнодушно отгоняли ветками мух, роившихся над открытыми ранами. В длинном окровавленном фартуке, с руками по локоть в крови, доктор Перси изменился до неузнаваемости, от его добродушия не осталось и следа. В большом шалаше из жердей и камыша, названном полевым госпиталем, работа шла, как на конвейере: ассистенты доктора безостановочно подносили к столу, который притащили бог весть откуда, раздетых, едва живых солдат. Помощниками доктор обзавелся благодаря настойчивости и ругани с командирами линейных частей. Поскольку в большинстве своем его новоиспеченные ассистенты никогда не занимались хирургией, а сам доктор в одиночку не мог обработать огромное количество пациентов с самыми разными ранениями, он прямо на телах корчившихся от боли солдат мелом помечал места, где следовало пилить. И его случайные ассистенты пилили. Иногда они выходили за пределы суставов, задевали живую кость, во все стороны хлестала кровь, а пациент терял сознание. Многие умирали от остановки сердца или обильного кровотечения из нечаянно перерезанной артерии. Доктор кричал:

– Кретины! Неужели вам никогда не приходилось разделывать курицу?

На каждую операцию отводилось не больше двадцати секунд. За это время надо было успеть сделать многое. Чтобы не тошнило, новоиспеченные санитары старались облечь свою работу в шутку: «А вот еще баранья ножка!» громко произносил кто-то, бросая отрезанную конечность в кучу ампутированных рук и ног. Сам Перси занимался сложными случаями: пришивал, прижигал, чтобы избежать ампутации, старался облегчить страдания пациентов, но ему катастрофически не хватало средств и профессиональных помощников. Как только выпадала свободная минута, он использовал ее для обучения самых способных санитаров.

– Видите, Морийон, вот здесь части берцовой кости обнажены и находят друг на друга...

– Их можно поставить на место, доктор?

– Можно было бы, будь у нас достаточно времени.

– Там еще много народа ждет своей очереди.

– Знаю!

– Тогда что будем делать?

– Резать, дурень, резать! Ах, как я ненавижу делать это, Морийон!

Перси тряпкой вытер с лица пот; от усталости он едва держался на ногах, покрасневшие глаза слезились и болели. Раненый – скорее, приговоренный – мог рассчитывать только на метку мелом, и доктор Перси провел роковую черту выше колена. Солдата перенесли на большой стол, вокруг которого совсем недавно собирались за ужином австрийские крестьяне, после чего Морийон приступил к ампутации. Он пилил, от усердия высунув язык, и старался ни на йоту не отклониться от намеченной линии. А доктор уже хлопотал над гусаром – их легко узнавали по усам, бакенбардам и косичке на затылке.

– Начинается гангрена, – пробормотал доктор. – Пинцет!

Закрывая лицо носовым платком, высокий неуклюжий санитар подал ему жуткий инструмент. Обычно Перси чистил им раны: удалял осколки кости, обугленную кожу и мясо.

– Будь у меня хинный порошок, я бы залил его лимонным соком и этим раствором промывал раны. Сколько страданий можно было бы облегчить, сколько жизней спасти!

– Только не ему, доктор, он умер, – хмуро ответил Морийон с окровавленной плотницкой пилой в руке.

– Тем лучше для него! Давайте следующего!

Краем фартука Перси смахнул червей из загнившей раны очередного раненого. Тот лежал, закатив глаза, и бредил.

– С этим все ясно! Следующий!

Два ассистента положили на стол хирурга рядового Паради.

– Что у этого парня, кроме шишки?

– Не знаем, доктор.

– Откуда его привезли?

– Он был среди тех, кого подобрали возле кладбища в Асперне.

– Но он даже не ранен!

– У него было не лицо, а кровавое месиво, даже к рукаву прилипли ошметки мяса, и мы подумали, что его зацепило ядром, но когда начали промывать рану, все сошло.

– Понятно: ему залепило лицо кусками разорванного взрывом товарища. Но в любом случае, он сильно контужен.

Перси нагнулся над несостоявшимся раненым.

– Ты можешь говорить? Слышишь меня? – спросил он.

Паради не шелохнулся, но невнятно пробормотал свои личные данные:

– Рядовой Паради, вольтижер, 2-й линейный полк 3-й дивизии генерала Молитора под командованием маршала Массены...

– Не волнуйся, я не собираюсь отправлять тебя назад, ты больше не в состоянии держать ружье, – успокоил его доктор Перси, потом повернулся к Морийону и вполголоса добавил: – Крепкий парень, мне как раз такой нужен. Найди ему одежду, для него есть работенка.

Они помогли Паради слезть со стола, и вольтижер в одних кальсонах послушно поплелся за Морийоном к выходу из шалаша. Снаружи на подстилках из соломы лежали раненые, состояние которых доктор Перси оценил как безнадежное – для их лечения не было ни медикаментов, ни инструментов, ни перевязочного материала. На лбу у этих несчастных мелом был нарисован крест, чтобы санитары не путали их с новыми пациентами и повторно не таскали на операционный стол. Они были потеряны для сражения, а значит, для жизни: едва ли кто-то из них дотянет до рассвета. Рядом сборщики раненых устроили барахолку, разложив прямо на земле солдатские шинели, ранцы, лядунки, одежду, снятую с убитых австрийцев и французов.

– Эй, Гро-Луи, – обратился Морийон к мордатому увальню в суконном колпаке, надвинутом на лоб, – надо одеть этого парня.

– У него есть деньги?

– Это приказ доктора Перси.

Гро-Луи тяжело вздохнул. На его делишки главный врач госпиталя смотрел сквозь пальцы, но если не выполнить распоряжение доктора, он запретит торговать собранным на поле боя имуществом. Ночной падальщик нехотя подчинился, и Паради обзавелся зелеными штанами с желтым галуном, великоватыми сапогами, рубашкой с разорванным правым рукавом и колетом шволежера, с трудом сходившимся на груди. Морийон критически оглядел своего подопечного и отвел его к поварам, варившим бульон для раненых.

Стол императора, накрытый к ужину на его биваке перед малым мостом, отличался куда большей изысканностью. Неподалеку помощники повара хлопотали над жаровнями, переворачивая над алыми углями вертела с цыплятами. Золотистая кожица на тушках шкворчала и постреливала жирком, от жаровен исходил восхитительный аппетитный запах. Предусмотрительный месье Констан развернул походный стол с белоснежными салфетками и фонариками за купой деревьев, откуда не было видно повозок, свозивших раненых к доктору Перси. Если кому-то из этих несчастных не оторвало ногу или руку в бою, то скоро сие упущение будет исправлено пилой хирурга в госпитальном шалаше.

Ужин проходил в тихой, почти семейной обстановке. Ланн сидел справа от императора. Наполеон лично пригласил его, подчеркнув, тем самым, свое особое к нему расположение. Маршал рассказал ему о ссоре, но при этом изложил всю историю в выгодном для себя свете. Наполеон тут же вызвал Бессьера и отчитал, как мальчишку, не выбирая при этом слов. Бессьер был оскорблен, он становился виновным, потому что так решил его величество. Бонапарт часто прибегал к подобным приемам по отношению к своему окружению. Без видимых на то причин, лишь по прихоти, он карал одних и миловал других. Вместо того, чтобы примирить двух военачальников, он еще глубже вбивал между ними клин, раздувая их обоюдную ненависть. При любых обстоятельствах он жаждал чувствовать себя единственным судьей, высшей инстанцией, и преследовал одну цель: не дать своим герцогам сблизиться настолько, чтобы в один прекрасный день они вступили в сговор против него.

Мотивы императора были недоступны маршалу Ланну, расстроенному последней ссорой, и он, любивший хорошо поесть, нехотя ковырял золотистую цыплячью ножку. Его одолело уныние, и он погрузился в грустные мысли, находя в этом необъяснимое удовольствие. В мечтах он видел себя далеко отсюда: с женой в одном из своих имений или верхом на лошади среди полей родной Гаскони. Император выплюнул тонкие косточки в траву и обратил внимание на мрачное настроение маршала:

– Ты не голоден, Жан?

– Нет аппетита, сир...

– Ты дуешься, как девчонка, которую отругали родители! Basta! С завтрашнего дня Бессьер поступает под твое командование, и мы выиграем это чертово сражение!

Император руками разорвал тушку цыпленка, вонзил в нее зубы и, вытерев жирные губы рукавом, с набитым ртом стал объяснять Бертье, Ланну и штабным офицерам стоящие перед ними задачи.

– Бертье, сколько войск будет в нашем распоряжении, с учетом тех, что перейдут сюда по большому мосту?

– Примерно шестьдесят тысяч, сир, плюс еще тридцать тысяч Даву, они уже должны быть в Эберсдорфе.

– Даву! Пусть его поторопят! Сколько пушек?

– Сто пятьдесят орудий.

– Bene! Ланн, вместе с дивизиями Клапареда, Тарро[84]84
  Жан Виктор Тарро (1767-1812) – дивизионный генерал, участник наполеоновских войн. В кампании 1809 г. против Австрии Тарро командовал 1-й дивизией 2-го корпуса и отличился в сражениях при Асперн-Эсслинге и Ваграме, за что был пожалован званием офицера ордена Почетного легиона. В 1812 г. Тарро участвовал в походе на Россию и состоял при Жероме Бонапарте. Во время Бородинского сражения Тарро командовал 23-й пехотной дивизией в составе корпуса генерала Жюно и при атаке Семеновских флешей был тяжело ранен. Скончался в Москве 26 сентября 1812 г. Впоследствии имя Тарро было выбито на Триумфальной арке в Париже.


[Закрыть] и Сент-Илераты прорвешь центр австрийцев. Бессьер, Удино, легкая кавалерия Ласалля и Нансути ринутся в проделанную тобой брешь, потом развернутся в стороны вражеских флангов, атакующих деревни...

Император подал знак Констану, и тот накинул ему на плечи редингот – по ночам вблизи воды становилось прохладно. Воспользовавшись паузой, Коленкур наполнил бокал Бонапарта шамбертеном. Наполеон пригубил вино и продолжил:

– При поддержке войск Леграна, Карра-Сен-Сира и гренадеров моей Гвардии Массена основательнее укрепит свои позиции в Асперне. Что касается вольтижеров Молитора, то их мы оставим в резерве, они того заслужили. На Буде возлагается оборона Эсслинга.

Император допил вино и поднялся из-за стола, давая понять, что все свободны. Ланн ушел один, зажав треуголку под мышкой. Ни есть, ни спать ему не хотелось. По малому мосту, забитому ранеными, он перешел на другой берег и направился к каменному охотничьему домику, где накануне провел ночь в объятиях Розали, но сейчас там было темно и пусто. Девушка успела вернуться на правый берег, когда большой мост был еще цел. Маршал хотел оставить ей на память маленький серебряный крест, инкрустированный бриллиантами, который носил на шее со времен испанской кампании. Мысленно Ланн вернулся к событиям шестимесячной давности. Тогда в Сарагосе испанский священник, хранивший реликвии базилики Святой Девы Пилар, предложил ему несметные сокровища, чтобы сохранить жизнь своим монахам. Общая стоимость ценностей достигала пяти миллионов франков. Среди них были золотые короны, нагрудное украшение из топазов, золотой крест ордена Калатравы[85]85
  Орден Калатравы – католический военный орден, существовавший на территории Испании в XII-XIX веках. Это первый католический орден на испанской земле, основанный цистерцианцами в Кастилии в 1157 г. и утвержденный папой Александром III в 1164 г. Орден был национализирован испанской короной и прекратил существование в 1838 г.


[Закрыть], картины, этот маленький крестик... Маршал расстегнул на груди мундир, нащупал под рубашкой украшение и резким рывком сорвал его с шеи. Оставляя на песчаном берегу глубокие следы, он вплотную подошел к темной реке и, широко размахнувшись, швырнул драгоценную безделушку в бурные воды Дуная.

На том же берегу острова Лобау, но в километре восточнее, в густом кустарнике, откуда брал начало большой наплавной мост, Лежон с Перигором ожидали завершения восстановительных работ. Понтонеры работали, не покладая рук. Несмотря на все меры безопасности, опыт и сноровку солдат, несколько человек все же утонули. По правде говоря, из-за отсутствия необходимых материалов переправу не столько восстанавливали, сколько латали тем, что было под рукой. Адъютанты Бертье наблюдали за ремонтом и с тревогой замечали, что вода в реке продолжает прибывать, течение становится все более бурным, а волны с пенными гребнями все круче и злей. Время от времени из стремительных водоворотов выныривали вырванные с корнем стволы деревьев и таранили хрупкое сооружение на понтонах. На добрый лад выше по течению надо было возводить свайные молы – своего рода дамбы из свай, связанных цепями, способные ослабить напор воды, сдержать или замедлить несущиеся с бешеной скоростью бревна и треугольные лодки с камнями, которые продолжали сплавлять австрийцы. Эти страшные снаряды были особенно опасны ночью, несмотря на множество факелов и фонарей, прикрепленных к шестам. Когда среди волн удавалось заметить деревья, превращенные бурным течением в тараны, почти всегда было уже поздно: отвести их к берегу стоило большого труда, и было сопряжено с риском для жизни. Понтонеры постоянно подправляли то, что отремонтировали совсем недавно, и этому не было ни конца, ни края.

Неожиданно Лежон заметил в реке какие-то темные коряги, и первой его мыслью было: «Что на этот раз придумали стратеги эрцгерцога?» Но, присмотревшись, полковник понял: за неизвестное оружие австрийцев он принял головы плывущих к острову оленей – разлившийся Дунай согнал их с привычного места. Некоторые из животных запутались в якорных тросах моста, другие все-таки выбрались на берег. И все, кто их видел, подумали об одном и том же: «А вот и мясо!»

Крупный самец с ветвистыми рогами, фыркая, выбрался из камышей, отряхнулся и замер неподалеку от Лежона, доверчивый, как домашнее животное. Его тут же окружили солдаты неизвестно какого полка – все без мундиров, но вооруженные штыками. Перигор и Лежон подошли к ним. Олень печально смотрел на людей большими черными глазами, и в их уголках медленно наворачивались крупные, как горошины, слезы.

– Как странно, – сказал Перигор. – Во время псовой охоты я много раз замечал, что загнанный олень останавливается, гордо поднимает голову и со слезами на глазах смотрит на охотника.

– Эдмон, вы знаете, что нужно делать, – ответил Лежон. – Убейте это благородное животное так, чтобы оно не мучилось.

– Вы правы, друг мой, этот сброд умеет убивать только людей.

Перигор растолкал солдат и вошел в круг.

– Животное тяжело дышит, любезные; позвольте-ка мне прикончить его так, чтоб не испортилось мясо. У меня в этом деле есть опыт.

Точным ударом шпаги Перигор перерезал оленю горло. Благородное животное покачнулось и рухнуло наземь, в его открытых глазах навсегда застыли слезинки и немой укор.

Солдаты быстро разделали тушу – есть хотелось всем. Лежон отвернулся и пошел прочь, Перигор вытер шпагу о траву и поспешил следом. До моста оставалось рукой подать, когда к ним подбежал унтер-офицер с растрепанной шевелюрой:

– Господин полковник, все готово! Мост восстановлен.

– Molto bene! – воскликнул Перигор, имитируя голос императора.

– Спасибо, – ответил Лежон. Теперь он мог отправить в Вену курьера с письмом для Анны.

– Вы едете, Луи-Франсуа? Надо сообщить хорошую весть его величеству.

Берейторы подвели лошадей, которых держали поодаль на поляне, отведенной для офицеров. Там царила тишина, никто не пел песен, как накануне. Лежа на шинелях, одни молчаливо глядели в темное небо с блеклым лунным серпиком, другие рассеянно поглаживали траву, словно это была шерстка кошки или шелковистые волосы женщины, третьи дремали. Но все мечтали о мирной жизни.

Император был на своем биваке. Заложив руки за спину, он стоял перед картами, придавленными по углам камнями, чтоб не унесло ветром. Об этом своевременно позаботился Коленкур. Наполеон размышлял о предстоящем сражении, и его исход представлялся императору вполне благоприятным. Против тех же австрийцев, изрядно потрепанных за вчерашний день, он выставит свежие армейские части, и они ударят в самое слабое место противника – его центр, – как он объявил своему штабу за ужином. Когда Лежон с Перигором прибыли доложить, что мост наконец-то восстановлен, император воспринял это как должное. Все было предусмотрено. Отныне событиям предстояло развиваться по его плану и, в зависимости от обстоятельств, он сможет вносить в него изменения с присущей ему стремительностью. Наполеон чувствовал свою силу. Он распорядился, чтобы войска с правого берега перешли Дунай и соединились с частями на равнине. Коленкур и мамелюк Рустам помогли ему взобраться на лошадь: император хотел лично наблюдать за прибытием новых полков. В этот момент в отдалении раздался выстрел, и пуля, едва не задев Бонапарта, впилась в ствол вяза. Невидимый в своем укрытии, австрийский стрелок целился, скорее всего, в белый тюрбан мамелюка. Поднявшуюся было панику пресек спокойный голос императора:

– Из-за чего столько шума, господа? Если слышен свист пули, значит, она летит мимо!

Окруженный плотным кольцом всадников, он неторопливо поехал к большому мосту. Наполеон обожал эффектные мизансцены, и по его просьбе генералы в шитых золотом мундирах приветствовали подкрепление, сняв треуголки с пышными плюмажами. Первыми по мосту прошли три дивизии гренадеров во главе с генералом Удино[86]86
  Николя-Шарль Удино (1767-1847) – граф, 1-й герцог Реджо (1810), маршал Франции (1809), пэр Франции (1814). В 1809 г. во главе 2-го армейского корпуса участвовал в Асперн-Эсслингском сражении; за битву при Ваграме получил маршальский жезл, а вскоре после того титул герцога. Принимал участие в русской кампании. При отступлении помог Наполеону спастись во время переправы через Березину, но сам был тяжело ранен. В 1815 г. назначен командующим парижской национальной гвардии. С 1839 г. великий канцлер ордена Почетного легиона, с 1842 г. губернатор (директор) Дома инвалидов.


[Закрыть], за ними следовали дивизия графа Сент-Илера, три бригады кирасиров и карабинеров Нансути, вторая половина императорской Гвардии. Последней переправилась артиллерия – более ста орудий. Под весом пушек и зарядных ящиков настил наплавного моста опасно прогибался и скрывался под водой.

В три часа утра австрийцы возобновили бомбардировку, а в четыре сражение разгорелось с новой силой.