Текст книги "Битва"

Автор книги: Патрик Рамбо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

– Если они пустили лодки, чтобы сломать наш мост, Александр, значит, они выступили против Дуная.

– По меньшей мере авангард...

– Нет! Идите сюда.

Наполеон увлек Бертье к столу, перевернул карту и на ее обратной стороне набросал карандашом схему:

Генерал-майор смотрел и слушал комментарий императора.

– Карл посылает войска на равнину, это стрела А...

– Их мы сейчас и наблюдаем.

– Именно! В это время из Бизамберга, – вот тут, слева вверху на моем плане, – где, как мы знаем, австрийцы стояли лагерем уже много дней, он отправляет вторую армию, несомненно, более многочисленную, с пушками. Она движется вдоль Дуная, это стрелка В. Австрийцы рассчитывают развернуться в боевые порядки под прикрытием Асперна и внезапно атаковать, зайти к нам в тыл и окружить, в то время как мы будем ждать их в другом месте...

Император продолжал чиркать карандашом, превращая схему в малопонятные каракули, но Бертье его понял.

Доскакав до края небольшой рощицы, Лежон увидел французских солдат и по желто-зеленым султанам на киверах узнал вольтижеров Молитора. Полковник не хотел задерживаться: во-первых, он спешил, а во-вторых, ему совсем не хотелось столкнуться нос к носу с солдатом Паради, который так надеялся остаться при штабе, вдали от передовой. Как объяснить ему, что Бертье в этом вопросе занимал очень жесткую позицию: «Никаких фаворитов, Лежон. Каждый должен находиться на своем месте. Отправьте вашего охотника на кроликов в его полк. Не стоит подавать дурной пример!» Лежон не нашел подходящего ответа. На кой черт нужен разведчик на нынешнем этапе развития событий? Сейчас требовались стрелки и артиллеристы. Однако подчинение приказу вовсе не избавляло от угрызений совести, впрочем, гром пушек скоро заставит забыть о них.

Лошадь осторожно ступила на сотрясаемый волнами малый мост. Дунай вздулся, под напором течения переправа скрипела и раскачивалась, местами мост заливало, и копыта лошади скрывались в воде. Оказавшись на острове, Лежон поскакал к дальнему берегу, и то, что он там увидел, ему очень не понравилось: посередине большого наплавного моста зияла широкая брешь, сквозь которую в кипении пены неслись бурные потоки мутной воды. Постоянные удары бешеных волн еще больше расшатывали поврежденную конструкцию, выворачивали балки, срывали доски настила. Натянутые, как струна, тросы лопались один за другим. Часть моста в любой момент могло сорвать с якорей, несмотря на отчаянные усилия понтонеров: баграми, шестами и даже ручками топоров и кирок они отталкивали от своего детища тяжелые лодки с булыжниками, пущенные австрийцами. Одну из лодок выбросило на берег острова, и Лежон внимательно осмотрел ее. Это было маленькое треугольное суденышко с высокими бортами, заполненное крупным галечником. Благодаря своей форме оно плыло, вращаясь, и на большой скорости врезалось углами в заякоренные лодки-понтоны большого моста. «Какое безумие – строить наплавной мост через Дунай в половодье! – подумал Лежон. – И противник этим воспользовался, тут все ясно». Полковник вполголоса выругался: по причине сжатых сроков, установленных императором, саперы сметали мост, что называется, на живую нитку, однако об этом он не осмелится сказать никому и никогда. На добрый лад, следовало бы подождать недельки две, а то и месяц, чтобы спала вода, и Дунай вернулся в свое русло, а уж тогда возводить основательный мост на сваях, забитых в речное дно. Но его мнения никто не спрашивал. Он должен возглавить восстановительные работы и найти способ защитить хрупкое сооружение от столкновения с лодками и стволами деревьев, сплавляемых австрийцами.

Скривившись, Лежон расстегнул перевязь со шпагой и бросил ее на траву, за ней последовали кивер и ташка. И тут он увидел, как капитан саперов с группой солдат пытается противостоять плавучему снаряду австрийцев: человек десять держали массивный деревянный брус, нацелив его в борт треугольной лодки, и напряженно ждали столкновения. Лодка с силой врезалась в импровизированный таран, и солдаты не удержали брус. Четверо из них с криками свалились в воду, но успели уцепиться за стойки моста и уцелевшие понтоны. Матерясь и отплевываясь, насквозь мокрые, они выбрались на берег. Однако их усилия дали желаемый результат: плавучий снаряд австрийцев изменил курс и уткнулся в заросший камышом берег.

– Капитан!

Вымокший до нитки, капитан саперов, с усов которого капала вода, ухватился за протянутую Лежоном руку и взобрался на мост. Он не задавал лишних вопросов, но по всему было видно, что прибытие штабного чина – об этом свидетельствовали красные панталоны незнакомого офицера, – капитан воспринял с видимым облегчением.

– Капитан, сколько понтонов уничтожено?

– С десяток, господин полковник, и никакой возможности найти новые.

– Знаю. Будем делать плоты.

– Но на это уйдет много времени!

– У вас есть другое решение?

– Нет.

– Тогда собирайте ваших людей.

– Всех?

– Всех. Пусть валят деревья, зачищают стволы, соединяют их – сбивают досками, связывают – это на ваше усмотрение, но плоты должны быть готовы в кратчайшие сроки.

– Ясно.

– Смотрите, не все доски настила унесло течением, частично их выбросило на берег острова. Отправьте за ними людей.

– Но их не хватит...

– Сколько есть! Мы должны любой ценой восстановить связь с правым берегом, и как можно скорее!

– Мы делаем, что можем, господин полковник...

– Капитан, – произнес Лежон, стараясь сохранять спокойствие, – с минуты на минуту австрийцы пойдут в атаку. Полагаю, на Эсслинг, вот он – на том берегу. Они все знают и не сидят, сложа руки.

Вольтижеры Молитора заняли позицию в длинной глубокой ложбине, тянувшейся от окраины Асперна до одного из многочисленных рукавов Дуная. Они зарядили ружья и ждали неприятеля, укрывшись в этой естественной траншее, окаймленной поверху густым кустарником. Солдаты считали, что находятся в резерве, поскольку австрийцы двигались по равнине в сторону деревень и, прежде всего, должны были столкнуться с кавалерией или пушками Массены. Несмотря на уверенность, что они останутся в стороне от главного удара, люди волновались. Чтобы отвлечься, кое-кто слушал рассказы унтер-офицера Руссильона, хотя его байки все уже знали чуть ли не наизусть. Руссильон принимал участие почти во всех кампаниях и гордился тем, что вышел живым из многочисленных кровопролитных сражений. Он в тысячный раз рассказывал о своих ранах, а также об ужасах, от которых кровь стыла в жилах, например, о том, как в Каире один палач за пять часов обезглавил две тысячи турецких мятежников, даже не вывихнув себе при этом запястье. Винсент Паради держался в стороне от группы слушателей. Его мучила мысль, что он доживает свой последний день, и солдат отрешенно тыкал тростинкой в большую черепаху, выловленную в тине. Черепаха лежала на спине и отчаянно пыталась перевернуться.

– Ей ни за что не перевернуться, – заметил сидевший рядом вольтижер. – У этой твари слишком короткие лапки, как у нас. Будь они у меня побольше да не дрожали, то только бы меня здесь и видели!

– И куда бы ты подался, Ронделе?

– Черт возьми, зарылся бы в какую-нибудь нору, пока все не закончится. Завидую кротам.

– Тс-с... – вдруг шепнул, насторожившись, Паради. – Ты слышишь, Ронделе?

– Слышу болтовню унтера, но меня она не интересует.

– Птицы...

– Что – птицы?

– Они больше не поют.

Вольтижер Ронделе плевать хотел на птиц. Он грыз галету, настолько сухую, что об нее можно было сломать зубы, и с полным ртом пел:

 
Да здравствует Наполеон!
Он кормит нас от пуза
Нежнейшим огузком,
Белым хлебом, вином.
Да здравствует Наполеон...
 

Паради вскарабкался на самый верх глубокой ложбины, в которой укрылась его рота, и с ужасом увидел, как над косогором замаячил желтый австрийский флаг, а за ним стальные каски и зловеще поблескивающие на солнце острия штыков. Колонна солдат в белых мундирах перевалила через склон, за ней вторая, потом третья... Они приближались без шума, без барабанного боя. Паради на заднице съехал вниз и с трудом выдавил из себя:

– Они тут!

– Ну вот, австрийцы уже на нашей стороне, – повторил вольтижер Ронделе соседу; тот передал его слова другому, и новость стремительно понеслась к Асперну, передаваемая из уст в уста молодыми солдатами.

Вольтижеры построились в десять шеренг и приготовились к броску на холмы, откуда исходила угроза. Не повышая голоса, офицеры уверенно скомандовали трем первым рядам изготовиться к стрельбе, чтобы остановить продвижение австрийцев. Около пятисот вольтижеров в полном молчании полезли вверх по каменистому склону. Под прикрытием кустарника, тянувшегося поверху вдоль всей ложбины, солдаты опустились на одно колено и взяли ружья наизготовку, направив их в сторону холмов. Задние ряды готовились сменить стрелков из передней линии сразу же после залпа, чтобы дать им время вновь зарядить ружья и обеспечить непрерывность стрельбы.

– Только не надо торопиться! – по-отечески ворчливо наставлял молодежь унтер-офицер Руссильон. – Дайте им подойти поближе...

Вольтижеры опустили ружья.

– Откроем огонь, когда они подойдут к тому небольшому корявому дереву,– видите его? Метрах в ста пятидесяти отсюда...

Справа от них, на полпути до деревни, над невысокими стенками и под крытым гумном большой каменной фермы виднелись кивера солдат другой роты. Размещая свои подразделения, генерал Молитор постарался использовать каждое строение, каждую складку местности, даже насыпи из высохшего речного ила, устроенные крестьянами для защиты от наводнений. Неожиданно Паради почувствовал себя совершено спокойным. Будто зачарованный, он наблюдал за приближением ровных белых колонн; они маршировали прямо на него, потом скрылись за пригорком и исчезли, словно земля поглотила их. Неровный рельеф местности искажал перспективу, и чертовы австрийцы умело пользовались этим обстоятельством.

Около часу пополудни, когда уже вовсю жарило солнце, со стороны фермы донеслись отдельные выстрелы. Опустив ружья, солдаты с напряженными лицами разглядывали волнистый горизонт и тот самый холм, из-за которого в любую секунду могли появиться стрелки эрцгерцога. Черт возьми, где они застряли? Австрийцы возникли, словно из ниоткуда. Они шли в высокой траве идеальным косым строем, все в чистых одинаковых мундирах и длинных серых гетрах. Паради не удержался и посмотрел на свои дырявые панталоны, изрядно поистрепавшиеся в зарослях колючего кустарника; Ронделе под белёной мелом перевязью и вовсе носил штатский сюртук; их ротный офицер где-то потерял свою треуголку, а его щеки заросли густой двухдневной щетиной. Австрийцы приближались, а Винсент все прикидывал: сколько же их?

– Их раз в десять больше чем нас, – пробормотал Ронделе.

– Не преувеличивай, – хорохорясь, ответил Паради.

Неприятель вот-вот должен был поравняться с корявым деревом, выбранным для ориентира. Солдаты снова вскинули ружья к плечу, самые нетерпеливые уже поглаживали пальцем спусковой крючок.

– Огонь! – скомандовал офицер и сделал отмашку саблей.

Паради выстрелил и почувствовал, будто его по плечу дубиной огрело – настолько сильна была отдача. Он опустился на колено, чтобы не мешать стрельбе товарищей со второй линии. Винсент палил на удачу, прямо перед собой на уровне груди, и не знал, попал в кого-либо или нет.

– Огонь!

Громыхнул следующий залп, но Паради ничего не видел, перезаряжая ружье под прикрытием кромки ложбины. Он надорвал зубами бумажный картуш, высыпал порох в горячий ствол, шомполом загнал пыж из оболочки картуша, следом закатил пулю. На все уходило около трех минут, и для Винсента это время было чем-то вроде передышки. Над его головой продолжали грохотать выстрелы. А что же австрийцы? Паради еще не видел раненых. Когда пришел его черед подняться для стрельбы, пороховой дым рассеялся, но австрийцев нигде не было видно, они снова скрылись за холмами.

На самом деле все происходило не так, как представлялось Винсенту Паради: австрийцы перегруппировывались согласно разработанному плану. То, чего не знал простой пехотинец, стреляя наугад в чистое поле, обнаружил маршал Массена. С вершины колокольни в Асперне ему открывалось все поле боя. Задевая бронзовый колокол, он переходил от одного окна к другому и через узкие стрельчатые проемы наблюдал за перемещениями войск противника: три огромных армейских крыла, строго сохраняя боевые порядки, охватывали деревню широкой дугой, один конец ее упирался в болота у излучины Дуная, а другой терялся посреди Мархфельдской равнины, может, даже за Эсслингом. То тут, то там тесный строй наступающих раскалывался, и вперед выдвигались десятки артиллерийских упряжек; оседлав свои пушки и зарядные ящики, канониры ехали на них, как на лошадях. Бледный и безмолвный, Массена стегал стены хлыстом, судорожно сжатым в правой руке, и проклинал себя за то, что не приказал устроить бойницы в стенах и вырыть широкие траншеи, чтобы хоть ненадолго задержать неуклонное продвижение войск эрцгерцога. Маршал понимал, что Карл рассчитывал окружить деревни, разрушить мосты, блокировать тридцать тысяч французских солдат, оказавшихся на левом берегу Дуная и, лишив их подкрепления, уничтожить за счет тройного превосходства в живой силе. К нему пришло осознание того, что отныне дальнейшее развитие событий будет зависеть от его собственных решений. Сбегая вниз по винтовой лестнице колокольни, Массена крикнул сопровождавшему его адъютанту:

– Они собираются взять нас в осаду и стереть в порошок!

– Кто бы в этом сомневался, – ответил Сент-Круа.

– Все ясно, как божий день! У вас два глаза, не так ли? Что бы вы сделали в этом случае?

– Прежде всего, я бы постарался защитить мосты, господин герцог.

– Этого недостаточно! Что еще?

– Ну...

– Вы видели в Баварии медведей?

– Медведей? Издалека.

– Что, по-вашему, делает раненый медведь? Облизывается и засыпает?

– Не знаю, господин герцог.

– Он нападает! И мы поступим так же! Наши оборванцы потреплют стройные ряды этих щеголей! Захватим их врасплох! Дезорганизуем! Порвем их в клочья, милейший Сент-Круа!

В ризнице Массена подобрал великолепную, шитую золотом епитрахиль и перебросил ее через плечо:

– Такие вещи стоят целое состояние, Сент-Круа, было бы глупо топтать ногами этот блестящий шарфик местного кюре! А вы верите в бога, с вашей-то подозрительной фамилией?^{4}

– Я верю в вас, господин герцог.

– Хорошо сказано, – расхохотался Массена; он собирался перехватить у противника инициативу, и был в приподнятом настроении.

Офицерам, собравшимся в ожидании его приказов на церковной площади, он объявил:

– Нам предстоит удерживать двухкилометровую линию фронта до подхода наших войск с правого берега. Противник втрое превосходит нас численностью и располагает, по меньшей мере, двумя сотнями пушек. Но мы атакуем его первыми!

– Большой мост еще не восстановлен...

– Тем более! Мы не можем ждать, – Массена вскочил на лошадь, которую подвел к нему берейтор, натянул белые перчатки и, стегнув лошадь хлыстом, поскакал к артиллеристам, занявшим позиции вокруг Асперна под прикрытием деревьев и строений.

Там все было готово. Орудийная прислуга стояла позади заряженных пушек. По команде маршала канониры зажгли фитили запальников. Хорошо видимые на ровной местности, впереди, в ожидании приказа атаковать, замерли батальоны шестого армейского корпуса под командованием барона Гиллера[67]67
  Иоганн фон Гиллер ( 1754-1819) – барон, генерал-фельдцейхмейстер австрийской службы, кавалер ордена Марии Терезии; пользовался огромной популярностью в армии. В сражении при Асперне 20-21 мая 1809 г. Гиллер, командуя правым крылом австрийцев, овладел Асперном, нанес французам большой урон и настоятельно, но тщетно, старался получить позволение эрцгерцога Карла преследовать разбитого неприятеля на остров Лобау. Вследствие скандала с эрцгерцогом Гиллер оставил армию, причем официальная причина отставки звучала как «в связи с внезапной и тяжелой болезнью».


[Закрыть], талантливого, но пожилого военачальника.

– Целиться вровень с посевами! – скомандовал Массена. Он повелительно протянул руку, и ближайший артиллерист передал ему свой запальник. Не слезая с лошади, маршал инструктировал канониров, обводя их жгучим взглядом: – Когда я подожгу заряд первой пушки, задержите дыхание на один вздох, потом открывайте огонь из орудий номер четыре, семь, десять, тринадцать, затем два, пять, девять и так далее. Мне нужна линия огня! Австрийские собаки на расстоянии вытянутой руки!

С этими словами он опустил руку с запальником к фитилю. Пушка громыхнула, окутываясь дымом. Следом рявкнуло четвертое орудие, а за ним, с равным промежутком загрохотали все остальные. Артиллеристы, окутанные пороховым дымом, торопливо перезаряжали пушки для повторного залпа.

Это сражение еще не имело названия. На протяжении целой недели каждый солдат представлял его в своем воображении, боялся его, думал о нем, но реально оно началось только сейчас.

В три часа пополудни жители Вены услышали канонаду. Самые любопытные толпами устремились к наиболее высоким точкам города, чтобы понаблюдать за сражением. Они забирались на крыши домов, колокольни, зубцы старых городских стен, бранились за лучшие места, словно в театре. Несмотря на колющую боль, Анри Бейль в сопровождении доктора Карино, поддавшегося на уговоры и разрешившего своему пациенту выйти на свежий воздух, устроился на одном из бастионов, откуда открывался вид на изгибы Дуная и обширную зеленую равнину. Его потащили туда сестры Краусс, и – какое счастье! – раздражавший Анри господин Стапс не пошел с ними. Батальоны, маршировавшие далеко на Мархфельдской равнине, с бастиона казались игрушечными и безобидными, а пушечный дым напоминал клочки ваты. У Анри возникло ощущение, будто он находится в театральной ложе, и оттого молодой человек испытывал чувство неловкости. Над крышами подвергшегося бомбардировке Асперна трепетали рыжие языки пламени, но это зрелище вовсе не радовало глаз. Поджав губы, Анна слегка дрожала, словно ей было холодно, и куталась в большую египетскую шаль. Несомненно, она опасалась за жизнь Луи-Франсуа, и Анри, позабыв о ревности, искренне восхищался ею: она являла собой образ безграничной скорби и бессилия перед обстоятельствами.

Продавец оптики из старого города выдавал желающим подзорные трубы напрокат и строго контролировал время пользования по своим карманным часам. Через доктора Карино Анри попросил один прибор для себя, но у предприимчивого дельца свободных зрительных труб уже не осталось, однако он сказал, что у полного господина, что стоит слева от него, время проката скоро заканчивается, а два флорина – сущая мелочь за такое редкостное зрелище. Наконец, Анри получил свою подзорную трубу и навел ее на Асперн, где уже вовсю полыхало крытое гумно. Рядом горел жилой дом, в небо поднимался столб черного дыма, крыша вот-вот должна была рухнуть, но на кого? Потом Бейль повернулся в сторону моста, где суетились люди-муравьи. Прошел слушок, будто бы император приказал разрушить переправу, чтобы отрезать путь к отступлению и заставить своих солдат драться до победного конца, но Анри этому не поверил. Анна с печальной улыбкой протянула руку, и Анри передал ей подзорную трубу. Девушка с волнением приникла к ней глазом, но на таком расстоянии даже с помощью оптического прибора можно было различить только движения, но никак не фигуры, и уж тем более лица знакомых людей. Торгаш запротестовал: клиенты не имели права передавать подзорные трубы третьим лицам, и потребовал заплатить ему еще два флорина. Когда доктор Карино перевел его требования, Анри в упор взглянул на делягу и рявкнул «нет!», отчего тот попятился. В этот момент женский голос позвал:

– Анри!

Бейль чертыхнулся сквозь зубы. Это была Валентина. Она объявилась на крепостных стенах в компании с актерами, готовившими к показу венский вариант мольеровского «Дона Жуана», с одной целью – покрасоваться перед будущей публикой. Все выглядели чрезвычайно элегантно: женщины в перкалевых туниках, мужчины в зауженных сюртуках и панталонах из панбархата, заправленных в сапоги с желтыми отворотами. Вся компания была при театральных лорнетах и по-своему комментировала сражение, происходившее, по их мнению, слишком далеко. В их представлении это был «Граф Вальтрон»[68]68
  «Граф Вальтрон, или субординация» – трагедия в пяти актах Хайнриха Фердинанда Мюллера (1870 г.) – пьеса с использованием крупных механизированных декораций, толпами костюмированных статистов и кавалеристами, скачущими чуть ли не по головам зрителей.


[Закрыть].

– Скажи своим друзьям, что они могут пойти поближе к ядрам, – сказал Анри Валентине.

– Ты все так же любезен! – с досадой ответила она.

– Внизу они увидят настоящие трупы, настоящую кровь и, кто знает, может быть, им повезет получить горящей балкой по голове.

– Это не смешно, Анри!

– Да, ты права, это не смешно, потому что у меня нет повода для веселья.

Он отвернулся и поискал глазами Анну, но на бастионе ее не было. Доктор Карино сказал, что она ушла со своими сестрами, и добавил: «Было бы неплохо и вам последовать их примеру, милейший. Видели бы вы себя... У вас сильный жар, я советую вам лечь в постель и принять лекарство...»

Анри ушел, даже не попрощавшись с Валентиной, а ее приятели продолжали разглагольствовать о качестве пожаров, разгоравшихся в Асперне. По их мнению, они выглядели менее реалистичными по сравнению с бурей из «Волшебной флейты» – оперы на либретто знаменитого Шиканедера[69]69
  Эмануэль Шиканедер (1751-1812) – немецкий импресарио, драматург, либреттист, певец (баритон), актер. Наиболее известен как либреттист оперы «Волшебная флейта» В. А. Моцарта.


[Закрыть], которую они смотрели в летнем театре.

Опустошительный огонь артиллеристов Массены вызвал смятение в передовых рядах австрийцев. После непродолжительной заминки они отошли для перегруппировки, и в дело вступила артиллерия эрцгерцога. Сначала загорелось деревянное гумно, потом под непрерывным огнем двух сотен орудий стали рушиться крыши домов. Пожары вспыхивали по всей деревне, но ни времени, ни средств на их тушение не было. Появились первые мертвые. Раненые горели, как факелы, и напрасно катались по земле, пытаясь сбить жадное пламя. Позиции вольтижеров, прикрывавших левый фланг боевых порядков французов, находились в отдалении от деревни, но солдаты чувствовали жаркое дыхание пожара. Легкий ветерок сносил в их сторону густой черный дым, от которого першило в горле, и разбирал кашель; на рукава и плечи садились жгучие искры, и солдаты торопливо стряхивали их с себя. Вольтижер Ронделе сплюнул под ноги и неудачно пошутил:

– Еще не стало горячо, а мы уже поджарились.

Паради поморщился и лишь крепче сжал в руках ружье. Батальоны генерала Молитора остались на своих позициях. После короткой перестрелки, обошедшейся без потерь, солдаты расслабились, и их ровные цепи рассыпались. Ротный вложил саблю в ножны, но из-за пояса вытащил пару пистолетов. Унтер Руссильон спокойно поднимал роту:

– Так, ребятки, идем зачищать территорию! Рассыпались веером! Переходим в атаку.

– А что или кого атакуем? – осмелился спросить Паради.

– На подступах к Асперну собирается австрийская пехота, – объяснил капитан. – Нужно ударить им в тыл.

Офицер с задумчивым видом взвел курки обоих пистолетов и широкими шагами двинулся вперед, оставляя за собой дорожку в высокой траве. Три тысячи человек, растянувшихся в длинные шеренги, двинулись вверх по пологому береговому склону. Они были начеку, но гул близкого пожара, гром орудий и грохот рушащихся стен заглушали все прочие звуки, поэтому фланговую атаку эскадрона австрийских гусар, скакавших крупной рысью, французы заметили не сразу. Гусары в зеленых мундирах мчались прямо на них, вытянув вперед сабли, повернутые изгибом вверх, чтобы лучше разить пехотинцев, буквально пришпиливая их к земле.

А она дрожала под копытами лошадей; в боевой клич гусар вплелся звонкий голос трубы. Паради и его товарищи, захваченные врасплох, развернулись в сторону атакующих и инстинктивно вскинули ружья. Капитан одновременно разрядил оба пистолета, отбросил их в сторону и выхватил из ножен саблю. В свою очередь, вольтижеры, не целясь, открыли беспорядочный огонь на уровне лошадиных шей. В накатывавшейся лавине Паради вдруг отчетливо увидел вздыбившуюся лошадь, ее всадник свалился под копыта соседнего животного, и оно едва удержалось на ногах; другой австриец получил пулю в лоб, но его скакун продолжал свой неудержимый бег, неся в седле откинувшееся назад бездыханное тело. Времени на перезарядку не было. Паради упер приклад в рыхлую землю и, низко опустив голову и плечи, обеими руками вцепился в ружье, словно в рогатину. Рядом он чувствовал плечи боевых товарищей; плотно сомкнутый строй ощетинился сверкающими штыками. Винсент закрыл глаза. И тут же последовал удар. Головные лошади напоролись на поднятые штыки, но при этом сбили людей с ног. Полуоглушенный, Паради лежал в траве, свернувшись в клубок и не чувствуя рук. С онемевших пальцев капала горячая липкая жидкость. «Я ранен», – с ужасом подумал он, потом поднялся на руках и огляделся – вокруг вперемежку лежали тела вольтижеров и гусар. Винсент потряс за плечо ближайшего солдата, перевернул его на спину и отшатнулся, увидев белки закаченных глаз. Рядом сучила ногами издыхавшая лошадь: кишки вывалились из ее распоротого брюха и парили под ярким солнцем. «Поди разберись тут, что к чему, – подумал Паради. – Неужто я умер? Кровь? Нет, не моя. Лошади? Или этого бедолаги, имени которого я даже не знаю?»

– Псссст!

Паради обернулся и увидел Ронделе. Тот лежал на животе и подмигивал ему.

– Ты как, не ранен? – спросил Винсент.

– Я в порядке, но повторения мне бы не хотелось. Прикидываюсь трупом для маскировки.

– Осторожно!

Прихрамывая, к ним приближался выбитый из седла австрийский гусар. Он услышал разговор двух лжепокойников и угрожающе поднял саблю. Вовремя получив предупреждение, Ронделе без лишних вопросов перекатился на бок, а Паради швырнул в глаза гусару горсть земли. Ослепленный, тот покачнулся и располосовал воздух перед собой серией смертоносных мулинетов. Но на помощь вовремя подоспел унтер Руссильон: он подобрал с земли штык и с размаху вонзил его австрийцу в спину.

– Раненые или нет, встать! – скомандовал унтер-офицер. – Австрияки вот-вот вернутся.

– Так они ушли? – вздохнул Ронделе, когда Руссильон взял его за предплечье и рывком поставил на ноги.

– Тебя даже копытом не задело! – сказал ветеран. – А с тобой что? – он глянул в сторону Паради.

– Это кровь, – ответил Винсент, – только я не знаю, чья.

– Собираемся за лощиной! Пошевеливайтесь, ребята!

Оглушенные, чудом избежавшие смерти, солдаты покачивались на негнущихся ногах.

– И не забудьте подобрать свои лядунки, – ворчливо напомнил Руссильон. – Нечего разбрасываться боеприпасами.

Вольтижеры направились к лощине, стараясь не смотреть на настоящие трупы. На другом конце поля гусары в зеленой форме перестраивались для новой атаки.

После четвертой опустошительной атаки австрийцев генерал Молитор принял решение отступить к деревне по дну лощины, тянувшейся до самого Асперна, чтобы там перегруппировать свои силы и занять оборону. Сдерживая испуганную лошадь, он отдавал необходимые распоряжения своим офицерам и взмахами шпаги указывал направление отхода. В этот момент австрийцы снова бросились в атаку. Посчитав, что перед ними небольшой пригорок, гусары направили туда своих коней, но когда поняли свою ошибку, было уже поздно: при падении многие просто свернули себе шеи, а тех, кто выжил, французы добивали ударами штыков или выстрелами в упор. Вольтижеры оставляли поле боя, но уносили с собой снаряжение и оружие, снятое с убитых: один нес ружье под мышкой, другой на ремне, кто-то подобрал черную кожаную перевязь и сунул в нее обнаженную саблю. На груди Паради перекрещивались ремни нескольких лядунок, на голове красовался красный австрийский кивер. Французы отходили к окраинам Асперна, лавируя между лежащими на земле большими вороными лошадьми. Раненые животные жалобно ржали и бились в агонии, но о том, чтобы добить их милосердным выстрелом, не могло быть и речи – оставшиеся заряды были на вес золота, их следовало сохранить для людей, при этом желательно целиться в живот или голову.

Из-за особенности восприятия вблизи пожар выглядел не таким зрелищным, как издалека. Большинство домов на главной улице стояли почти нетронутыми, и тому были две причины: во-первых, смолкли пушки барона Гиллера, а во-вторых, огонь уже успел сожрать все, что могло гореть. Солдаты тушили слабеющий огонь, забрасывая его землей. Обгорелые, почерневшие остовы зданий курились едким дымком и угрожающе потрескивали, то тут, то там они рушились, вздымая в небо облако пепла и вихрь оранжевых искр. Чтобы как-то защититься от запаха гари, вызывавшего приступы неудержимого кашля, вольтижеры рвали нижние рубашки и прикрывали лица самодельными масками. От нестерпимого жара начинали потрескивать волосы.

Вся площадь перед деревенской церковью была затянута густым черным дымом с пожарищ. К нему примешивалась и пороховая гарь, поскольку артиллеристы продолжали палить, даже не видя, куда летят их ядра. С закопченными лицами и пересохшими губами они носились по деревне, собирали ядра австрийцев и отправляли их обратно. Верхнюю часть квадратной колокольни разнесло точным попаданием; падая, бронзовый колокол размолол в щепы винтовую лестницу, и теперь доступа наверх не было. Из уцелевшего сарая выносили тяжелораненых и укладывали на двуколки. Их должны были отправить на остров Лобау, где доктор Перси уже разворачивал первый полевой госпиталь. Легкораненые, перевязанные чем попало, прихрамывая, брели следом. Те, кому повезло больше, несли менее удачливых приятелей на шинелях.

Массена стоял на паперти с епитрахилью на шее. Потрясая заряженным ружьем, он хриплым голосом выкрикивал приказания:

– Две пушки в ряд на вторую улицу!

Артиллеристы бросились запрягать. Воспользовавшись моментом, к маршалу подошел генерал Молитор, ведя на поводу свою лошадь.

– Какие потери, генерал?

– Сотни две, господин герцог, а может и больше.

– Раненые?

– Примерно столько же.

– Здесь та же картина, – сказал Массена. – Но меня больше волнует другое...

Маршал взял Молитора под локоть и увлек к началу второй центральной улицы: метрах в трехстах от того места, где они находились, в воздухе полоскались желтые полотнища с черным орлом.

– Вы пришли с одного конца деревни, Молитор, австрийцы с другого. Пока я сдерживаю их пушечным огнем, но скоро у нас возникнут проблемы с порохом. Соберите самых свежих из ваших людей и атакуйте!

– Даже самые свежие не очень-то свежи, господин герцог.

– Молитор! Вы уже били тирольцев, русских и даже эрцгерцога при Кальдиеро! Я не требую от вас ничего нового!

– Большинство моих вольтижеров – зеленая молодежь, им страшно, у них нет ни нашего опыта, ни презрения к смерти.

– Потому что они видели мало трупов! Или слишком много думают!

– С другой стороны, здесь не место читать им наставления.

– Вы правы, генерал! Дайте им водки! Напоите ваших салаг и покажите им знамя!

На площадь галопом влетел полковник Лежон и поднял лошадь на дыбы перед Массеной.

– Господин герцог, его величество просит вас продержаться до наступления темноты.

– Мне нужен порох.

– Невозможно. Движение по большому мосту восстановится только к вечеру.

– Что ж, будем драться палками!

Массена бесцеремонно повернулся к Лежону спиной и продолжил прерванный разговор с Молитором:

– Генерал, спиртным у нас забита вся церковь. Я велел разгрузить интендантские двуколки, чтобы эвакуировать на них наших раненых.

Лежон еще мчался в Эсслинг к императору, оставляя за спиной поля, обнесенные плетнями и зелеными изгородями, а в Асперне уже началась принудительно-добровольная пьянка. Из церкви выкатили под вязы около сотни больших бочек с вином, занимавших весь центральный неф. Вокруг них тут же образовалась толчея. Жажду усугубляли майская жара, раскаленный воздух с пожарищ и вонючий дым, сушивший глотки. Почти две тысячи вольтижеров, несмотря на усталость, толкались в очереди, чтобы получить наполненный до краев котелок. Люди пили так, как пьют, чтобы напиться – быстро и жадно, потом возвращались за новой порцией. Безусые юнцы, стремившиеся не столько убить, сколько избежать смерти, не превратились в бывалых вояк, но стали воспринимать обстановку иначе, чем прежде, более агрессивно. Захмелев, они расхрабрились и начали насмехаться над австрийцами, которых Массена продолжал сдерживать пушечным огнем. Каждый выстрел сопровождался непристойностями и угрозами в адрес неприятеля, когда же боевой дух вольтижеров поднялся до предела, Молитор кое-как построил их и взмахнул перед жалким подобием строя трехцветным знаменем с шитым золотом названием полка. Людская масса качнулась и, ощетинившись штыками, смело двинулась за ним на улицу, где вдали уже мелькали белые мундиры пехотинцев барона Гиллера. После первого залпа австрийцев солдат Паради осоловевшим взглядом посмотрел на сраженных пулями товарищей, обозвал их неудачниками, трижды выстрелил прямо перед собой, потом по приказу перехватил ружье наперевес и бросился в штыковую атаку на смутно маячившие впереди фигуры в белых мундирах.