Текст книги "Битва"

Автор книги: Патрик Рамбо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

ГЛАВА ВТОРАЯ
О чем мечтают солдаты

Было тепло, солнечно, и в воздухе витал сладковатый аромат акаций. В эту субботу, в канун троицына дня, вольтижер Паради отдыхал на берегу острова Лобау. Мундир он аккуратно разложил на земле, рядом поставил кивер с желто-зеленым султаном и ранец, а остальную амуницию свалил в кучу; шинель, свернутая в скатку, служила ему подушкой. Этот рослый рыжеволосый парень крестьянской наружности был еще совсем молод – под носом едва пробивался темный пушок; в его больших ладонях ручки плуга выглядели бы куда уместнее, чем ружье. Раньше он пользовался им только для того, чтобы отпугивать волков. Сейчас у солдата на уме была лишь одна мысль: как дезертировать до начала жатвы и вернуться домой, где от него было бы куда больше пользы. Вот только как это устроить накануне предстоящих сражений? Через месяц надо будет косить овес, а в августе поспеет пшеница; отец в одиночку ни за что не справится, а старший брат не вернулся с войны. Паради жевал травинку и думал, что не успел даже потратить флорины, которые заработал вчера вечером в Вене, присматривая за лошадями Эдмона Перигора. Вдруг, как по команде, стих щебет птиц. Юноша приподнялся на локтях и глянул поверх высокой травы: 4-й армейский корпус маршала Массены переходил через Дунай по большому мосту – саперы закончили свою работу ровно в полдень. Теперь был слышен только топот тысяч ног, гулко шагавших по деревянному настилу. Саперы в легких неустойчивых лодках, для страховки привязанные к ним веревками, баграми и веслами расталкивали плывущие в воде бревна, чтобы они ненароком не пообрывали пеньковые якорные тросы, державшие мост на месте. Дунай ярился. Позавчера ночью батальон вольтижера Паради форсировал бурную реку на длинных лодках и плотах. Высадка на остров произошла внезапно и имела целью выбить с него сотню австрийцев, оставленных там в качестве дозора. После непродолжительной перестрелки и короткой рукопашной, завязавшейся в прибрежных зарослях, остров перешел в руки французов. Пленных было мало: попались лишь те немногие, кто заблудился в темноте, большинству удалось сбежать...

Паради с малых лет умел ставить силки и ловко управлялся с пращой, а на острове Лобау, издавна числившемся среди охотничьих угодий австрийской короны, мелкой дичи было хоть отбавляй. Утром он подбил какую-то птицу, сидевшую на ветке ивы, возможно, это была желтоголовая иволга. Теперь она жарилась на штыке, и Паради поднялся, чтобы перевернуть ее над горячими углями. На другой стороне острова в одной из проток Дуная он приметил щук и плотву и пообещал одному из товарищей по роте – тот был образованней, но не в ладах с природой – научить его удить рыбу. Винсент пожал плечами – он знал, что будущее, даже близкое, ему больше не принадлежало. И голос унтер-офицера Руссильона лишний раз подтвердил этот печальный факт:

– Эй, лодырь! Нам нужны твои руки!

По большому мосту двигались повозки с понтонами и яликами, необходимыми для наведения второй переправы. Малый мост должен был перекрыть пятьдесят метров стремительного течения, отделявшего остров Лобау от левого берега. Впереди в окружении своих офицеров ехали маршалы Ланн и Массена. Паради издали узнал их по сверкающему на солнце золотому шитью мундиров.

– Пошевеливаемся! – надрывался Руссильон. Унтер-офицер гордился новеньким крестом Почетного легиона, время от времени поглаживал его и довольно вздыхал.

Обжигая пальцы, Паради снял со штыка подгоревшую птичью тушку и затоптал задымивший костерок, потом собрал свои вещи и зашагал к опушке лиственного леса, где собрались человек тридцать вольтижеров во главе с Руссильоном – все с топорами в руках. Одни были раздеты до пояса, другие просто закатали рукава нижних рубах. Им предстояло валить лес для постройки малого моста – не хватало свай, балок и брусьев под настил.

– Вперед, ребята! – покрикивал унтер. – Через два часа все должно быть готово!

Поплевав на ладони, солдаты принялись за работу. Во все стороны полетели щепки толстых вязов.

– Смирно! – вдруг заорал Руссильон и сам вытянулся в струнку, застыв, как верстовой столб.

– Вольно! – одновременно скомандовали два верховых офицера, подъехавшие к лесорубам.

Полковника Лежона, уже несколько дней надзиравшего за ходом работ, сопровождал де Сент-Круа, адъютант маршала Массены. Он и обратился к унтер-офицеру:

– Это люди Молитора?

– Так точно, господин полковник!

– Чем они тут занимаются?

– Строительством второго моста, господин полковник, дело срочное.

– Но ведь это работа саперов.

– Мне сказали, что они с ног валятся от усталости.

– Плевать! Потом отдохнут. Эти люди должны быть на левом берегу. Приказ маршала Массены!

– Вы слышали, банда бездельников? – закричал унтер, поворачиваясь к вольтижерам. – Отставить валить лес! Всем экипироваться!

Паради со вздохом отложил топор. Он уже прилично подрубил свое дерево и испытывал удовольствие от работы, но приказ надо было выполнять. На военной службе все делается по команде и через задницу: положить ружье, взять ружье, застегнуть портупею, маршировать, снова маршировать, спать два часа невесть где, сесть в засаду, ждать, маршировать, словно безмозглая кукла, и не дай бог споткнуться, пожаловаться на боль в ногах, тяжело дышать, есть что-либо другое помимо отвратительных жирных бобов, котелок которых выдавали на двоих. Паради заглянул в лядунку – все тридцать пять зарядов и кремни для ружья лежали на месте, подтянул гамаши и пошел за ружьем, стоявшим в козлах. В строй он стал уже одетым по форме и готовым отправиться на позицию в подлеске на левом берегу Дуная.

– Черт возьми! – сказал Сент-Круа. – Посмотрите, Лежон, вода поднимается, и течение становится более быстрым...

– Вы правы, меня это тоже беспокоит.

– Нельзя терять времени. Я должен переправить этих парней на другой берег на лодках. Вы уже присмотрели подходящее место для моста?

– Если начинать отсюда, деревья скроют мост от глаз возможных австрийских шпионов.

В этот момент Лежон услышал, как один из вольтижеров – это был Винсент Паради – говорил соседу, что метрах в десяти выше по течению раньше была паромная переправа. Лежон подозвал солдата к себе.

– А ну-ка, повтори, что ты сказал.

– Когда-то там был паром, господин офицер, рядом с тем местом, где берег зарос камышом.

– Откуда ты знаешь?

– Так это же просто, господин офицер. Смотрите, на пологом берегу заметны колеи, ведущие прямо к воде.

– Я ничего не вижу.

– И я тоже, – заметил Сент-Круа, складывая маленькую подзорную трубу.

– Присмотритесь! – настаивал солдат. – Трава там ниже и прибита к земле. По ней много ходили и ездили, поэтому она растет не так, как по соседству. Клянусь, там была дорога.

Лежон с признательностью посмотрел на солдата.

– А ты совсем не прост, как я вижу!

– Что вы, господин офицер, я всего лишь крестьянин.

Лежон обратился к ординарцу Массены:

– Сент-Круа, можете забирать ваших вольтижеров и отправляться с ними на левый берег, но вот этого, – он указал на Паради, – я оставляю при себе. У него хороший глаз, и я рассчитываю использовать парня в качестве разведчика.

– Договорились. Мне нужно не более двух сотен человек, чтобы прикрыть понтонеров.

Паради плохо понимал смысл происходившего с ним.

– Тебя как звать, солдат? – спросил у него Лежон.

– Вольтижер Паради, 2-й линейный полк, 3-я дивизия генерала Молитора!

– Полагаю, у тебя также есть имя?

– Винсент.

– Тогда следуй за мной, Винсент Паради.

Лежон в сопровождении своей «находки» направился вглубь острова, а оставшиеся вольтижеры под командованием Сент-Круа принялись снимать с повозок лодки и спускать их на быструю воду. Стоя чуть ли не по пояс в воде, солдаты держали лодки, чтобы рота погрузилась, не замочив ни пороха, ни оружия.

На поляне, охраняемой часовыми, саперы ставили большой штабной шатер – настоящие парусиновые апартаменты, куда будут приходить приказы от императора, чтобы Бертье, в свою очередь, доводил их до сведения офицеров. Привезенная мебель еще стояла под открытым небом, но Бертье приступил к работе, не дожидаясь, когда ее внесут в шатер. Он сидел в кресле, а адъютанты разворачивали карты прямо на земле, придавливая их камнями, чтобы не унесло ветром. Пред очи начальника штаба привели австрийцев, взятых в плен во время ночного боя за остров. Бертье изъявил желание лично допросить их.

Лежон появился вовремя, чтобы помочь своему начальнику с переводом. А вольтижер Паради, неожиданно для себя оказавшийся в обществе важных офицеров, никак не мог сообразить, как себя вести: красный от волнения, он неловко топтался на месте, не зная, куда деть руки. Однако он приободрился и проникся собственной значимостью, когда Лежон предупредил часового, преградившего ему путь:

– Этот солдат со мной. Он разведчик.

– Но он одет не по форме, господин полковник.

– Переоденется.

«Интересно, как выглядит форма разведчика?» – подумал Винсент Паради.

Заросшие трехдневной щетиной, грязные, в продранных светлых мундирах, шестнадцать австрийцев стояли без охраны посреди поляны и неловко жались друг к другу, словно цыплята, удивленные тем, что еще живы. Они покорно отвечали на вопросы Лежона, который превосходно чувствовал себя в роли переводчика и по ходу допроса передавал Бертье полученные сведения.

– Они из 6-го армейского корпуса барона Гиллера.

– Имеются ли другие аванпосты? – спросил генерал-майор.

– Они не знают. Говорят, что большая часть войск стоит лагерем под Бизамбергом.

– Нам это известно. Сколько человек?

– По их словам, как минимум двести тысяч.

– Преувеличение. Делим на два.

– Они говорят про пятьсот орудий.

– Будем считать триста.

– А это уже интересно: они утверждают, что армия эрцгерцога Карла недавно была усилена частями, прибывшими из Богемии, и двумя полками венгерских гусар.

– Откуда им это известно?

– Здесь были разведчики венгров. Австрийцы узнали их по форме и даже разговаривали с ними.

– Хорошо, – подвел итог Бертье. – Отправьте пленных в Вену, пусть поработают в наших госпиталях.

Спустя некоторое время – Лежон даже не успел разузнать, как и где Винсент Паради может получить новую форму, если это вообще возможно, – ему доложили, что малый мост готов. Теперь кавалеристам Ласалля и кирасирам д’Эспаня ничто не мешало захватить деревушки на левом берегу Дуная; следом за авангардом последует основная часть дивизии Молитора. Лежон отправился к командирам частей, чтобы передать им соответствующие распоряжения.

Он остановился у въезда на наспех сколоченный мост, заметно раскачивавшийся под напором течения. Саперы положили двойной настил, от большинства опорных понтонов к берегу протянулись толстые канаты, но вода продолжала прибывать, и потому все импровизации саперов вызывали у Лежона некоторое беспокойство. Впрочем, мост выглядел достаточно надежным и должен был выдержать. Конные егеря Ласалля следовали за своим генералом, а тот невозмутимо покачивался в седле, попыхивая неизменной трубкой под лихо закрученными усами. На другом берегу кавалеристы пришпорили лошадей и, поднявшись по пологому склону, скрылись среди деревьев. К переправе подъехал генерал д’Эспань – высокий, с бледным угловатым лицом, щек почти не видно под густыми черными бакенбардами. Он с беспокойством следил, как его кирасиры рысили по шаткому мосту, однако переправа проходила без происшествий. Один из всадников – высокий тип в каске с султаном и коричневой шинели – намеренно встретился взглядом с Лежоном. Это был Файоль, тот самый кирасир, который получил от полковника по зубам, когда грабил дом Анны Краусс. Находясь в строю, он мог лишь хмурить брови, но мост остался позади, и Файоль вместе с эскадроном скрылся в густом подлеске на левом берегу реки. Наконец, согласно плану императора, по мосту в полном составе пошли колонны дивизии Молитора, правда, без вольтижера Паради, что, в общем-то, совсем его не огорчало. Проводив взглядом вчерашних товарищей, руками кативших орудия, солдат рискнул обратиться к Лежону, от которого не отставал ни на шаг, боясь, как бы тот о нем не забыл:

– Что мне делать, господин полковник?

– Тебе? – переспросил Лежон, но продолжить не успел: с левого берега донеслись выстрелы.

– Ну вот, началось... – сказал кирасир Файоль своей лошади, успокаивающе похлопывая ее по шее. Но нет, не совсем. На опушке леса какие-то уланы попали под пули французских пехотинцев и теперь галопом уносились в зеленеющие поля. Чтобы не нарваться на засаду, генерал д’Эспань отправил двух кирасир во главе с Файолем на разведку. Но обе деревни словно вымерли. Сельчане покинули Асперн и Эсслинг, загрузив повозки домашним скарбом и ревущими детьми, весь скот тоже увели с собой – за их исходом французы наблюдали в подзорные трубы, – но, вполне возможно, где-то прятались партизаны, способные вести беспокоящие действия в тылу. Под прикрытием деревьев и зарослей кустарника разведчики осторожно продвигались вперед, стараясь объезжать открытые пространства. Первым на их пути был Асперн, спускавшийся к берегу реки двумя широкими улицами, которые сходились на небольшой площади перед квадратной колокольней местной церкви. Серьезное беспокойство разведчиков вызывали поперечные улочки, образованные однотипными кирпичными домами. Спереди располагались открытые дворики, а сзади были разбиты сады, обнесенные живыми изгородями. Церковь окружала каменная стена – за ней вполне можно было спрятать стрелков, но не пушку; к кладбищу примыкало массивное здание с садом, и разведчики пришли к заключению, что это дом священника. При приближении лошадей в небо поднялись, громко захлопав крыльями, несколько птиц. Никакой другой шум не нарушал абсолютной тишины, царившей в обезлюдевшей деревне. Некоторое время кирасиры крутились по Асперну, наблюдая за окнами домов, потом встретили патруль егерей Ласалля и оставили их продолжать осмотр, а сами направились к соседнему Эсслингу – его колокольня виднелась приблизительно в полутора километрах восточнее Асперна. Туда они добрались полями, избегая заболоченных участков и оврагов.

Файоль первым вошел в пустынный Эсслинг.

Деревня ничем не отличалась от предыдущей, разве что была поменьше – только с одной главной улицей – да еще дома стояли не так скученно, но выглядели точно так же. В любом случае, следовало смотреть в оба и ловить малейший подозрительный звук. Несомненно, опасаться тут было нечего, но вымершие деревни все равно вызывали состояние беспокойства. Файоль попытался представить их такими, какими они были в мирное время: с людьми, отдыхающими в тени деревьев на главной улице, или работающими в огородах на грядках с овощами. Тут, скорее всего, был рынок, там – конюшни, еще дальше – хлебный амбар. «Кстати, а не заглянуть ли в амбар? – подумал он. – Деревенские не могли забрать все подчистую». В этот момент по его каске скользнул яркий солнечный зайчик и перепрыгнул на лицо, заставив прищуриться. Кирасир инстинктивно поднял голову и посмотрел на второй этаж дома, выкрашенного белой краской. Что это: блик от оконного стекла или кто-то, притаившийся там, случайно задел ставень? Никакого движения. Файоль спрыгнул с лошади, передал поводья одному их солдат, а со вторым попытался открыть массивную деревянную дверь. Она оказалась запертой на замок. Мощный удар ноги ни к чему не привел – дверь устояла, тогда Файоль вернулся к лошади и вытащил из седельной кобуры пистолет.

– А как насчет скрытности? – спросил Пакотт, разведчик, помогавший ломать дверь.

– Если тут есть люди, то они нас уже видели. Если же это кошка или сова, то мы ничем не рискуем!

– Ну да, пойдет на жаркое.

С саблей в одной руке и взведенным пистолетом в другой они осторожно вошли в дом. Файоль плечом распахнул ставни, и в помещении стало светлее. Они находились в скудно обставленной комнате: вся обстановка состояла из стола с толстой столешницей, двух плетеных стульев и пустого деревянного сундука с откинутой крышкой. В камине лежала кучка холодной золы. Крутая лестница вела на второй этаж.

– Идем наверх? – спросил у Пакотта Файоль.

– Ну, если тебе так хочется.

– Ты слышишь? – Файоль вдруг насторожился.

– Нет.

Файоль замер. Он услышал, как наверху скрипнула то ли дверь, то ли половица.

– Это ветер, – сказал Пакотт, но в его тихом голосе не было уверенности. – Не думаю, что кто-то остался в этой крысиной западне.

– Может и в самом деле крыса, – ответил Файоль. – Сейчас проверим...

Он поставил ногу на первую ступеньку и прислушался, не торопясь идти дальше. Пакотт подтолкнул его в спину, и лестница заскрипела под их шагами. Наверху было темно, можно было разглядеть только смутные очертания кровати. Файоль вслепую двинулся вдоль стены пока, наконец, не нащупал окно. Не выпуская саблю из руки, он вышиб стекло ударом локтя, распахнул ставни и обернулся. Напарник уже стоял на верхней ступеньке лестницы. Они были одни. Пакотт толкнул низкую дверь, и Файоль, пригнув голову, шагнул в соседнюю комнату. Но едва он переступил порог, как к нему стремительно метнулась какая-то тень. Разведчик инстинктивно отшатнулся, в полумраке раздался скрежет ножа по металлу – клинок нападавшего пробил шинель и угодил в брюшную пластину кирасы. Файоль с силой оттолкнул от себя неприятеля, и тот отлетел к стене. Приученный к рукопашному бою, кирасир немедленно ответил ударом сабли в живот. В темноте он плохо видел, куда попал, но почувствовал, как на вооруженную руку плеснула горячая кровь; тело, пригвожденное к стене, сотрясали предсмертные судороги. Резким движением Файоль выдернул саблю, и его враг рухнул на пол. Пакотт влетел в комнату и распахнул окно. Солнечный свет осветил страшную картину: в луже крови на полу лежал крупный лысоватый мужчина в кожаных штанах и куртке. При каждом вздохе у него на губах пузырилась кровь, глаза закатились, и пустые белки походили на сваренные вкрутую, очищенные от скорлупы яйца.

– А неплохие у него сапожки, что скажешь, Файоль?

– Куртка тоже. Коротковата, правда, к тому же эта свинья запачкала ее!

– Я хочу себе подтяжки. Смотри-ка, велюр...

Пакотт наклонился, чтобы снять с умирающего подтяжки, и тут же оба француза подскочили от неожиданности: за их спинами раздался сдавленный крик. Обернувшись, они увидели за кроватью забившуюся в угол молоденькую крестьянку в короткой плиссированной юбочке. Она закрывала рот обеими руками, ее большие черные глаза были широко раскрыты и полны ужаса. Пакотт прицелился, но Файоль остановил его.

– Стой, идиот! Не убивай ее, во всяком случае, не сейчас.

С окровавленной саблей в руке он подошел к девушке. Австрийка съежилась. Файоль приподнял ее подбородок кончиком клинка и приказал встать. Сотрясаемая крупной дрожью, она не шевельнулась.

– Она не понимает ничего, кроме своего наречия, Файоль. Ей нужно помочь.

Пакотт взял ее за руку и потянул вверх. Девушка встала и, покачиваясь на ватных ногах, прижалась к стене. Солдаты оценивающе посмотрели на нее. Пакотт восхищенно присвистнул – она была в теле, как раз в его вкусе. Файоль повернул саблю плашмя и вытер ее о голубой корсет молодой крестьянки. Лезвием он срезал серебряные пуговицы, распорол кружевную шемизетку, а затем быстрым движением сорвал с ее головы суконный чепец. Густые каштановые волосы тяжело упали на плечи девушки. Гладкие и блестящие, они искрились и отливали золотом.

– Отведем ее офицерам?

– Ты рехнулся!

– Как бы нас тут не подкарауливали другие ненормальные с косами и тесаками.

– Надо подумать, – сказал Файоль, обрывая юбку с распоротой шемизетки. – Ты уже имел дело с австрийками?

– Еще нет. Только с немками.

– Немки не умеют говорить нет.

– Ты прав.

– А что ты скажешь об австрийках?

– Судя по лицу вот этой, то она говорит нам не только нет, но кое-что и похуже.

– Ты думаешь?

Обернувшись к девушке, Файоль ухмыльнулся:

– Мы для тебя недостаточно красивы?

– Мы тебя пугаем?

– Кстати, – загоготал Файоль, – будь я на ее месте, то уж точно испугался бы твоей рожи!

С улицы их позвал третий кирасир. Файоль высунулся из окна:

– Чего разорался! Тут партизаны... – он осекся на полуслове. Их компаньон был не один. Снизу доносилось бряцание оружия и дробный стук копыт, на дороге столбом стояла пыль. В Эсслинг пожаловала кавалерия генерала д’Эспаня, а сам он гарцевал на лошади перед домом и смотрел наверх.

– Это вы их обнаружили? – спросил генерал.

– Да, господин генерал, – ответил Файоль. – Один здоровяк чуть было не искромсал меня ножом.

Кирасир Пакотт подтащил к окну тело крестьянина, взгромоздил его на подоконник и столкнул вниз. Труп упал на землю с мокрым, хлюпающим звуком, и лошадь д’Эспаня прянула в сторону.

– Другие есть?

– Мы прикончили только этого, господин генерал... – отрапортовал Файоль и, обернувшись к своему компаньону, вполголоса процедил: – Ты хоть немного соображаешь, что делаешь? Надо было снять с него сапоги, они выглядят гораздо крепче моих...

– Эй, вы! – снова крикнул генерал. – Спускайтесь! Нужно осмотреть все эти хибары и очистить деревню!

– Слушаюсь, господин генерал!

– А что будем делать с девкой? – спросил Пакотт.

– Сохраним в тепле и холе, – ухмыльнулся Файоль.

Прежде, чем присоединиться к эскадрону, они разорвали на полосы голубую юбку несчастной крестьянки и связали ими свою жертву, рот ей заткнули чепцом, а поверху – чтоб не выплюнула кляп – обмотали велюровыми подтяжками, снятыми с убитого. Австрийку, как мешок, бросили на кровать. Файоль удовлетворенно оглядел девушку потом наклонился и чмокнул ее в лоб.

– Будь умницей, цыпонька, и ни о чем не беспокойся. Такую пышечку, как ты, забыть невозможно. Э-э! У нашего трофея лобик прямо-таки пылает...

– Должно быть, у нее поднялась температура.

И, расхохотавшись, приятели вышли из комнаты.

Винсент Паради разгреб подернутые пеплом угли.

– Достаточно подуть на них, и огонь снова займется, господин полковник.

– Они нас увидели и удрали...

– Не думаю. Нас всего двое. Их было больше. Посмотрите на подлесок, он весь истоптан их лошадьми.

Обзаведясь новым разведчиком, Лежон проводил рекогносцировку далеко за пределами деревень – ему мерещились шпионы чуть ли не в каждой рощице.

– Должно быть, это те самые уланы, что ускакали из-под огня.

– Либо другие, и они где-то поблизости. Тут легко спрятаться.

Обоих насторожил шелест листвы. Лежон взвел курок пистолета.

– Не бойтесь, господин полковник, – сказал Паради. – Это кошка полезла на бук. Она напугана больше нас.

– Тебе страшно?

– Еще нет.

– Тем не менее, глядя на тебя, не скажешь, что ты спокоен.

– Не могу видеть, как под копытами лошадей гибнет урожай.

Для своего протеже в мундире вольтижера Лежон позаимствовал у артиллеристов смирную лошадь. Он посмотрел на солдата и сказал:

– Завтра на этой зеленой равнине люди будут рвать друг друга на части пушечными ядрами. Будет много красного, но не цветов. Когда закончится война...

– Начнется другая, господин полковник. С нашим императором война никогда не закончится.

– Ты прав.

Они повернули лошадей и неторопливо, но не теряя бдительности, поехали к Эсслингу, хотя Лежон охотно задержался бы, чтобы сделать наброски безлюдного и умиротворенного пейзажа. Альбом для эскизов он всегда возил с собой.

В деревню продолжали прибывать войска. На площади перед церковью Лежон увидел Сент-Круа и офицеров Массены. Значит, где-то неподалеку находился и сам маршал. Как оказалось, он осматривал хлебный амбар, расположенный в конце аллеи, с обеих сторон окаймленной дубами. Амбар представлял собой трехэтажное здание из кирпича и тесаного камня; от соседней фермы его отделял обнесенный стеной фруктовый сад. На крыше имелись слуховые окна, а в торцах – забранные решетками круглые отверстия, за которыми могли прятаться стрелки.

– Я насчитал сорок восемь окон, – сказал Массена Лежону. – Толщина стен больше метра, двери и ставни обшиты листовым железом – крепкий орешек. В случае необходимости здесь можно будет укрыться и держать оборону. Держите, Лежон, я приказал все точно измерить. Передайте уточненные данные генерал-майору...

Массена сунул лист бумаги в руку Лежона, и тот пробежал по нему глазами: длина здания тридцать шесть метров при ширине десять метров, окна первого этажа находятся на высоте один метр шестьдесят пять сантиметров...

– Вы остаетесь в Эсслинге, господин герцог?

– Пока не знаю, – ответил Массена, – но на этом берегу я буду точно. Вы осмотрели местность?

– До той буковой рощицы. Вон там, видите?

– И что? Что-нибудь нашли?

– Только следы и ни одного человека.

– Ласалль доложил то же самое. Д’Эспань тоже. Его кирасиры прикончили одного типа, но почему тот идиот остался? Я чую австрийца за версту, нюх у меня еще тот!

Массена приблизился к Лежону вплотную и прошептал ему на ухо:

– Вы разузнали то, о чем я вас просил?

– О чем, господин герцог?

– Дуралей! О генуэзских миллионах, черт возьми!

– Дарю утверждает, что это миф, и никаких миллионов не существует.

– Дарю! Конечно! Этот мошенник тянет себе все, что блестит! Как сорока! Не надо было спрашивать у Дарю! Вы свободны.

Ворча что-то себе под нос, Массена скрылся в дверях хлебного амбара-крепости.

В это время граф Дарю свирепствовал на главном дворе Шенбрунна. Обойдя только что прибывший обоз с фуражом, он взобрался на ось передней повозки, наугад развязал один из мешков и в ярости заорал:

– Ячмень!

– Овса больше нет, ваша светлость господин граф, – оробело ответил один из его помощников.

– Ячмень! Это невозможно! Кавалерии нужен овес!

– Новый урожай еще не поспел, удалось найти только ячмень...

– Где шляется господин Бейль? Это дело было поручено ему, черт побери!

– Я заменяю его, господин граф.

– А где этот бездельник?

– Вероятно, в постели, господин граф.

– С кем же, если не секрет?

– Со своей обычной лихорадкой, господин граф. Относительно него у меня для вас есть письмо...

Дарю вырвал из рук помощника бумагу – это был оформленный по всей форме отпуск по болезни, подписанный доктором Карино и заверенный главным военным врачом Гвардии. Возразить было нечего. Дарю заскрежетал зубами, запустил руку в мешок и швырнул горсть ячменя в лицо помощника:

– Отлично! Наши лошади будут жрать ячмень! Проваливайте!

Граф раздраженно махнул рукой, и обоз тронулся в сторону острова Лобау.

У Анри опять начались ужасные приступы мигрени, которую он лечил белладонной, но, скорее всего, он страдал сифилисом, просто в приличном обществе подобные деликатные болезни – не очень опасные, но неприятные – было принято именовать именно таким образом: мужчины понимающе улыбались, но в общении с женщинами возникали затруднения. Он уже свыкся с этой временной трудностью, и она не мешала ему вести сражения на личном фронте. Вот и сейчас, несмотря на сильную слабость и неприятную потливость, Анри не соблюдал постельный режим: он торчал в Пратере, в полуразрушенном охотничьем павильоне, расположенном неподалеку от странных сооружений в псевдоготическом стиле. Несколькими месяцами раньше, еще в Париже, он увлекся одной сговорчивой актриской, называвшейся Валентиной. В повседневной жизни ее звали просто Луиза. По примеру многих своих товарок, она последовала за войсками и добралась до Вены. Анри назначил это свидание, чтобы порвать с ней раз и навсегда, ибо отныне все его помыслы были обращены только к Анне Краусс, а лихорадка распаляла его новую любовь до белого каления. Как избавиться от Валентины? Она становилась серьезной помехой, а Анри жаждал полной свободы. Как объявить о разрыве? Сразу же, не миндальничая? Но это было не в его стиле. С притворной усталостью? Холодно? Анри улыбнулся сам себе. Как он раньше ревновал Валентину! Он до сих пор не мог поверить, что осмелился вызвать на дуэль ее любовника, упрямого капитана-артиллериста. От смерти его спасла тогда мигрень, в лучшем случае, не дала превратиться в посмешище. Валентина опаздывала. Уж не забыла ли она о свидании? Этой зимой он видел ее в Париже, в театре Фейдо. Она пела в новой непритязательной комической опере «Постоялый двор в Баньере» господ Жалабера и Кателя:

 
Премиленькую шляпку я надела,
К ней платье из малинового крепа,
Поверх него шаль алая зардела,
Прелестен мой наряд, слов, право, нету...
 

Валентина примчалась на коляске, одетая, как в своей песенке, то есть так же легко, только шелковое платье с богато вышитым корсетом было цвета гортензии, на ногах поблескивали атласные ботиночки, два длинных пера украшали черную бархатную шляпку. Черные локоны на висках были завиты спиралью. Бледная, как того требовала мода, но пухленькая, она морщила носик, соблазнительно покачивала бедрами и безостановочно хохотала, демонстрируя безупречные белоснежные зубки.

– Amore mio! – прощебетала она на итальянском, приправленном акцентом парижских пригородов.

– Валентина...

– Наконец! Вот-вот откроется театр у Коринфских ворот и Венская опера тоже!

– Валентина...

– Я буду там играть, Анри! Невероятно! Я выйду на сцену здесь, в театральной столице! Ты это понимаешь, цыпленочек?

Да, цыпленочек все понимал, но ему никак не удавалось вставить ни слова, кроме того, ему не хватало мужества умерить восторженность прелестной комедиантки.

– Там четыре ряда лож! И декорации меняют прямо на глазах! На сцене будет даже извержение Везувия!

– Какая-то опера про Помпеи?

– Да нет же, это «Дон Жуан».

– Моцарта?

– Мольера!

– Но, Валентина, ты же, прежде всего, певица.

– Там все поется с начала и до конца.

– «Дон Жуан»? Мольера?

– Ну да, мой большой дурачок!

Анри насупился. Он не чувствовал себя дурачком и ненавидел намеки на свой вес. Он ничего не сказал, посчитав, что иногда лучше промолчать, по меньшей мере, в тех случаях, когда дело касается любви. Он стучал зубами; несмотря на теплый майский вечер его бил озноб, и Анри решил воспользоваться этим обстоятельством. Он промокнул лоб платком:

– Валентина, я болен.

– Я тебя вылечу!

– Нет, нет, ты должна репетировать песни Мольера.

– Как-нибудь выкрутимся. Кстати, ты поможешь мне выучить их!

– Я не хочу быть для тебя обузой.

– Не беспокойся, цыпленочек, я женщина стойкая и могу все делать одновременно: заниматься своей карьерой и тобой, я хотела сказать – тобой и вдобавок своей карьерой!

– Я убежден, Валентина...

– Ты согласен?

– Нет.

– Ты должен уехать из Вены?

– Возможно.

– Тогда я поеду с тобой!

– Будь благоразумной...

«Какая же я бестолочь, – тоскливо думал Анри, произнося эти слова, – как можно взывать к благоразумию Валентины? К тому, чего у нее никогда не было, и не будет». Он влип по уши. Чем более жалким он выглядел, тем более внимательной и любящей становилась она. Над городом поплыл мелодичный колокольный звон.

– Уже пять часов! – воскликнула Валентина.

– Шесть, – соврал Анри, – я считал...

– О! Я страшно опаздываю!