Текст книги "Битва"

Автор книги: Патрик Рамбо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

ГЛАВА ПЯТАЯ
Второй день

Какой покой несет с собою смерть!

Как Ифигения, я буду сожалеть о свете дня,

Но не о том, что освещает он.

«Сумерки», Жак Шардон

Равнина утопала в густом тумане. Багровый краешек солнца показался над горизонтом и залил поля кровавым светом. Асперн догорал. Ветер по-прежнему тянул с пожарищ густые клубы едкого черного дыма. Вокруг бивачных костров, как муравьи, зашевелились люди. Полковник Сент-Круа осторожно потряс за плечо Массену, заснувшего между поваленных деревьев за пару часов до рассвета. Маршал отбросил серую шинель и вскочил на ноги. Он зевнул, потянулся и сверху вниз посмотрел на своего адъютанта: тот был примерно такого же роста, как император, только гораздо стройнее. Глядя на него, никто не мог и подумать, что этот светловолосый, безусый молодой офицер с нежным, как у девушки, лицом обладал невероятной энергией и волей.

– Господин герцог, нам только что подвезли боеприпасы и порох, – доложил адъютант.

– Прикажите раздать, Сент-Круа.

– Уже сделано.

– Ну, что? Возвращаемся в Асперн?

– 4-й линейный пехотный полк и 24-й полк легкой пехоты перешли малый мост и движутся на соединение с нами.

– Тогда вперед. Воспользуемся туманом, чтобы отбить церковь. Пусть Молитор соберет остатки своей дивизии.

Барабанная дробь возвестила общий сбор. Батальоны начали строиться. Хорошо обученные лошади приходили к месту построения даже без всадников. Массена остановил гнедую лошадь одного из гусар, погибших во время вчерашнего сражения, потрепал ее по холке и без посторонней помощи вскочил в седло. Подогнав поводья себе по руке, он неторопливо направился в сторону Асперна. Плохо выспавшиеся солдаты вставали, зябко кутались в шинели – под утро заметно похолодало – и неспешно разбирали ружья, составленные на ночь в козлы. Под гнетом усталости и чувства неизбежности они двигались почти бесшумно, как тени. Обычного гомона утреннего солдатского бивака не было и в помине. Батальоны на ходу вливались в колонну, что следовала за Массеной, а тот уже приближался к главной улице Асперна. Туман сильно ограничивал видимость: дальше десяти метров все затянула белесая пелена. Церковь, захваченная накануне солдатами из бригады барона Гиллера, тонула в дыму и тумане. Он, как пуховая перина, гасил все звуки. Кроме приглушенного стука копыт и шагов сотен ног ничего не было слышно. Массена вытащил шпагу из ножен и острием молча показал поредевшим колоннам вольтижеров Молитора направление движения. Пригибаясь, солдаты двумя цепями двинулись вдоль обугленных руин, оставшихся от некогда аккуратных сельских домов, в сторону церковной площади.

– Сент-Круа, вы видите то же, что и я?

– Да, господин герцог.

– Эти канальи разрушили ограду кладбища и стену вокруг церкви! Теперь нам придется атаковать их без прикрытия! Что скажете?

– Думаю, нам следует дождаться подхода войск Леграна и Карра-Сен-Сира, чтобы, по меньшей мере, иметь численное превосходство.

– К тому времени туман рассеется! Нет! Этот туман послужит нам защитой. Пусть дают сигнал к атаке!

Около тысячи невыспавшихся вольтижеров бросились к церкви, за ночь превращенной австрийцами в крепость. Они бежали в густом тумане с примкнутыми штыками, спотыкались о трупы и оступались, попадая в воронки от ядер. Австрийцы ждали эту атаку и встретили французов плотным огнем. Стреляли со всех сторон, даже с полусгоревшей колокольни. Солдаты один за другим падали на землю. В этот момент между могилами и обрушенной стеной появился австрийский майор верхом на лошади. В руке он держал флаг, обшитый золотой бахромой. Вокруг офицера тут же образовалась плотная группа. Прозвучал боевой клич, и австрийцы с ружьями наперевес помчались навстречу вольтижерам. В рукопашной схватке все средства хороши: одни орудовали ружьями, как дубиной; в руках других они превратились в косы или шпиговальные иглы. Люди с хриплым ревом выпускали друг другу кишки. Стоило кому-то упасть – и его тут же пригвождали к земле. Никто больше не обращал внимания на стоны раненых и предсмертные крики умирающих. Противники топтались по выпущенным кишкам, сталкивались, рвали друг друга ногтями, зубами и убивали, чтобы не быть убитыми.

Массена посмотрел на часы. От волнения Сент-Круа не находил себе места:

– Наши отступают, господин герцог!

Он махнул рукой в сторону откатывавшегося назад потрепанного отряда. Вольтижеры тащили на себе окровавленных раненых, и поддерживали тех, кто мог идти самостоятельно.

– Позвольте мне возглавить атаку, господин герцог! – настаивал Сент-Круа.

– Господин герцог, господин герцог! Отстаньте от меня с вашим «господин герцог»! Герцог чего, а? Итальянской деревушки? – оборвал адъютанта Массена, затем ехидно добавил: – Я же не называю вас без конца господином маркизом, милейший Сент-Круа!

Пальцы адъютанта сжали эфес шпаги с такой силой, что побелели. Его отец, действительно, был маркизом и при Людовике XVI возглавлял посольство в Константинополе, но юноша с обеспеченной дипломатической карьерой чувствовал склонность к военной жизни. Он очень рано оказался под началом у Талейрана и лишь позже, благодаря протекции, смог поступить на службу в один из полков, сформированных по распоряжению императора из выходцев старых аристократических семей и эмигрантов. Массена очень скоро заметил способного молодого офицера и забрал его к себе.

– Берегите нервы, если хотите командовать, Сент-Круа. Вы увидели сотню отступающих солдат? Я тоже.

– Я мог бы вернуть их в бой, если бы вы мне позволили!

– Я и сам мог бы сделать это, Сент-Круа.

Массена объяснил молодому полковнику, что в ожидании подкрепления стремится еще больше измотать австрийцев, и без того изнуренных почти сутками непрерывных боев. Пылкость и импульсивность двадцатисемилетнего офицера преобладали над его боевым опытом, однако он быстро учился. Сент-Круа испытывал настоящую тягу к славе. С раннего детства он был без ума от «Иллиады». Ему всегда хотелось быть таким, как Гектор, Приам, Ахилл, участвовать в их битвах у красновато-желтых стен Трои, когда сами боги приходили на помощь этим легендарным воинам – яростным, великолепным и стремительным, несмотря на тяжелые доспехи. Утром ему привиделся Ахилл в плаще из волчьей шкуры и шлеме, украшенном клыками дикого кабана, – величайший из героев, небылицы о котором так любила слушать Афина Паллада.

Сент-Круа услышал рокот барабанов и, обернувшись на звук, увидел, как из тумана появляются красные плюмажи киверов. Прибыли фузилеры генерала Карра-Сен-Сира.

Туман окутал Лежона плотным серым облаком, и это вызывало у полковника неприятное ощущение полной изоляции. Он больше не узнавал хорошо знакомой дороги от Лобау до Эсслинга: перед мордой лошади неожиданно возникали то деревья, то какие-то изгороди. И очень скоро Лежон понял, что заблудился. Он пустил лошадь шагом, внимательно прислушиваясь к каждому звуку. Непонятные шорохи, доносившиеся слева, со стороны невидимой в тумане равнины, насторожили его. Полковник осторожно вытащил из ножен шпагу и замер: неподалеку от него шевелилась какая-то темная расплывчатая масса. Ни на французскую, ни на немецкую речь она не отозвалась, и Лежон, отчаянно размахивая перед собой клинком, бросился в атаку. Но на поверку «неприятель» оказался большим кустом, и его ветки покачивались под порывами утреннего ветра.

Обсыпанный листьями и срубленными веточками, Лежон облегченно вздохнул, а заодно поблагодарил бога, что все произошло без свидетелей, и он не стал посмешищем в глазах посторонних. Полковник тронул лошадь и с обнаженной шпагой в руке поехал дальше. Неожиданно прямо перед ним в тумане тускло блеснул и тут же погас красный огонек. Сквозь прорехи в белесой пелене Лежон разглядел группу кирасир, затаптывавших бивачный костер.

– Солдаты, – сказал он, – я должен попасть в Эсслинг, это приказ императора! Покажите мне кратчайший путь до деревни.

– Вы заехали слишком далеко на равнину, – отозвался капитан кирасир с черными от густой щетины щеками. – Я дам вам пару человек, они проведут вас. Мои люди найдут дорогу до Эсслинга даже с закрытыми глазами.

Неподалеку – не далее, чем в сотне метров, – несмотря на строгий приказ, все еще горели бивачные костры. Капитан Сен-Дидье застегнул ремень и крикнул:

– Брюней! Файоль! И ты, и вы двое! Сходите к тем дурням и передайте, чтоб погасили костры!

– Я поеду с ними, – сказал Лежон.

– Как вам будет угодно, господин полковник. Потом они проведут вас до Эсслинга... Файоль! Оденьте кирасу!

– Он считает себя неуязвимым, господин капитан, – сказал Брюней, вскакивая в седло.

– Хватит нести вздор! – буркнул Сен-Дидье и уже тише добавил, обращаясь к Лежону: – Я не могу на них сердиться, смерть нашего генерала потрясла всех...

Файоль застегнул кирасу, и теперь Лежон узнал его. С этим типом ему уже приходилось иметь дело, когда тот грабил дом Анны. Заученным движением кирасир подобрал свой карабин и вскочил в седло. Полковника он, похоже, так и не признал.

Шесть всадников зарысили в сторону ближайших бивачных костров. Но когда до них оставались считанные метры, и силуэты людей стали видны более отчетливо, французы остановились, как вкопанные, узнав коричневую форму австрийского ландвера. Несколько солдат ели из одного котелка тушеную фасоль, другие чистили ружья тряпками и смятыми в комок листьями. Завидев французских кавалеристов, австрийцы вскочили на ноги и подняли руки, уверенные в том, что их окружили превосходящие силы противника. Но прежде чем Лежон успел произнести хоть слово, Файоль с воплем бешенства пришпорил свою лошадь, и та одним прыжком оказалась среди австрийцев. Выстрелом из карабина кирасир вышиб мозги одному из них, а другому молниеносным ударом сабли отрубил поднятую руку.

– Остановите этого сумасшедшего! – скомандовал Лежон.

– Он мстит за нашего генерала, – с ангельской улыбкой ответил Брюней.

Полковник дал своей лошади шенкеля и в ту же секунду оказался позади Файоля, который уже взметнул вверх саблю, готовясь обрушить блеснувший клинок на лежащего на земле австрийца. В ожидании неминуемой гибели тот сжался в комок и закрыл голову руками, но в последний момент Лежон поймал запястье Файоля и ловким движением вывернул его. Они снова оказались лицом к лицу, как и прошлый раз. Файоль ощерился:

– Мы не на балу, полковник!

– Успокойся или я пристрелю тебя! —Лежон приставил ствол пистолета к горлу кирасира.

– Ты снова хочешь выбить мне зубы?

– Горю желанием.

– Не стесняйся, ты старший по званию!

– Идиот!

– Сейчас или потом, какая разница.

– Идиот!

Файоль рывком высвободил руку, и его лошадь отскочила в сторону. Тем временем кирасиры согнали своих беззащитных пленников в кучку. В сумятице троим австрийцам удалось сбежать, но остальные не сопротивлялись, похоже, их вполне устраивала перспектива избежать предстоящего сражения и отсидеться в плену.

– Что будем делать с этими красавцами, господин полковник? – спросил Брюней, уплетая фасоль из чужого котелка.

– Отведите их в штаб.

– А разве вас не надо провожать до деревни?

– Мне не нужен целый отряд, а он знает дорогу, – Лежон кивнул на Файоля, понуро сидевшего в седле.

Проводив взглядом кирасиров и их пленников, полковник поехал вслед за Файолем сквозь колышущиеся ленты тумана. У подножия холмов им встретились батальоны тиральеров Молодой гвардии[87]87
  Молодая гвардия (фр. Jeune Garde) – часть императорской гвардии Наполеона Бонапарта, укомплектованная молодыми солдатами, не имевшими боевого опыта ветеранов Старой гвардии.


[Закрыть]. С ружьями на ремне, в белых гетрах и киверах с высоким красно-белым плюмажем они выглядели безупречно. В полном молчании в сторону Мархфельдской равнины маршировала дивизия Германской армии^{8}. Под щелканье кнутов катились артиллерийские упряжки с зарядными ящиками, артиллеристы в светло-синих мундирах с красными эполетами тащили на руках десятки пушек. Мимо них шли бесконечные колонны пехоты под командованием генералов Тарро и Клапареда. Файоль натянул поводья и остановился, чтобы пропустить конных егерей, шедших на соединение с кавалерией Бессьера. Туман постепенно рассеивался, и вдали уже можно было различить обугленные руины Эсслинга.

– Дальше я не поеду, господин офицер, – сказал Файоль, не глядя на Лежона.

– Спасибо. Вечером мы отпразднуем победу, я тебе обещаю.

– А мне-то что с того, я всего лишь пушечное мясо...

– Да будет тебе!

– Когда я вижу эту разрушенную деревню, мне становится не по себе.

– Боишься?

– Мой страх какой-то не такой, господин офицер. Это не то, чтобы страх, скорее, скверное предчувствие.

– Ты чем занимался раньше?

– Да ничем... Или почти ничем. Был старьевщиком, но что палка с крюком, что сабля – никакой разницы, все та же грязная дешевая работа. Смотрите-ка, а вот и маршал Ланн...

Файоль смолк и повернул назад. А из Эсслинга, действительно, выезжал Ланн в сопровождении генералов Клапареда, Сент-Илера, Тарро и Куриаля.

Широко расставив ноги в запыленных ботфортах, император со скрещенными на груди руками стоял перед строениями черепичного заводика, где расположился его штаб. Он смотрел, как тает туман, и на его губах играла довольная улыбка. Иногда ему казалось, будто он повелевает стихиями, ведь плохая погода была его союзником. Наполеон и раньше умело использовал зимнее ненастье, реки, горы и долины, чтобы нанести противнику неожиданные сокрушительные удары. Сегодня, благодаря мутной пелене, затянувшей равнину, его армия преподнесет австрийцам сюрприз, внезапно появившись перед ними на пологом участке Мархфельда, что разделял две деревни. Лежон передал его приказы маршалу Ланну, и теперь можно было видеть, как массы пехотинцев, построенных в каре, выполняют предписанные маневры. В лучах восходящего солнца яркими бликами искрились клинки поднятых сабель, острия штыков, золотое шитье генеральских мундиров, орлы на полковых знаменах. Мерный рокот барабанов катился от одного полка к другому, ширился, нарастал, как раскаты грома, предвещавшего неизбежную бурю, менял свой ритм. Кавалерийские эскадроны шли во второй линии: варшавские уланы в синих мундирах, гусары, саксонская и неаполитанская легкая конница, вестфальские конные егеря. При виде этого зрелища Наполеону пришла мысль, что нет больше баденцев, гасконцев, итальянцев, немцев и лотарингцев, а есть одна упорядоченная сила, способная одним ударом смести ослабленные войска эрцгерцога Карла.

Незадолго до этого патруль кирасир привел пленных солдат ландвера в странных головных уборах, утыканных зелеными ветками. С помощью генерала Раппа – эльзасца, говорившего по-немецки, император лично допросил австрийцев, и те сообщили ему названия своих полков, отметив при этом как усталость солдат, так и их невысокий боевой дух. Наполеон тут же прикинул, что двадцати тысяч пехотинцев Ланна будет достаточно, чтобы вбить клин между гвардией Гогенцоллерна и резервным кавалерийским корпусом Лихтенштейна. Этого князя император предпочел бы видеть послом в Париже, чем противником на поле боя. Бертье доложил последние новости, только что доставленные нарочными. Церковь в Асперне удалось, наконец, отбить, и теперь Массена укреплял свои позиции. Перигор, примчавшийся с Лобау, подтверждал прибытие тридцатитысячной армии Даву и сообщал, что в настоящий момент она направляется к Эберсдорфу по правому берегу Дуная и не позднее, чем через час, начнет переправу через большой мост. Пока все шло по плану наступления, разработанному ночью. Шесть тысяч кавалеристов Бессьера ворвутся в брешь, пробитую солдатами Ланна, чтобы обойти противника с тыла; в это же время войска Массены, Буде и Даву ударят по крыльям австрийской армии. По оценке императора выходило, что к полудню французы будут праздновать победу.

Наполеон знал о своем авторитете в войсках и умело им пользовался, потому его решение проехаться вдоль колонн было отнюдь не случайным: при виде своего императора солдаты всегда воодушевлялись и преисполнялись храбрости. Он приказал подать его серую лошадь – она была самой спокойной, и, воспользовавшись маленькой раскладной лесенкой, забрался в седло.

– Сир, – сказал Бертье, – наши войска уже на марше, быть может, вы все же останетесь здесь, отсюда хорошо видно все поле боя...

– Я должен их вдохновить, это мое дело! Я обязан быть повсюду. Своих солдат я держу за сердце.

– Сир, я вас умоляю, не лезьте под огонь пушек!

– Вы уже слышите канонаду? Лично я – нет. Пушки разбудили нас на рассвете, но с тех пор они молчат. Видите эту звезду?

– Нет, сир, я не вижу никакой звезды.

– Выше, рядом с Большой Медведицей.

– Нет, я вас уверяю...

– Отлично, раз я один ее вижу, Бертье, то поступлю так, как хочу, и не потерплю никаких возражений! Вперед! Это моя звезда, я видел ее, когда мы с вами отправлялись в Италию. Я видел ее в Египте, при Маренго, Аустерлице, Фридланде!

– Сир...

– Вы мне надоели, Бертье, с вашими бабскими мерами предосторожности! Если бы мне было суждено умереть сегодня, я бы знал об этом!

Наполеон тронул лошадь и медленно поехал с отпущенным поводом, за ним на небольшом отдалении следовали офицеры свиты. В кулаке император сжимал каменного скарабея. С этим счастливым амулетом, найденным в гробнице какого-то фараона, он не расставался со времен своего египетского похода. Наполеон чувствовал, что фортуна на его стороне. Он считал, что сражение имеет много общего с мессой. Оно тоже требует соблюдения определенного ритуала: приветственные возгласы солдат, идущих на смерть, заменяли псалмы, а порох – ладан. Бонапарт дважды торопливо перекрестился, как это делают корсиканцы, когда им приходится принимать важные решения. Гренадеры Старой гвардии, выстроившиеся по обе стороны от штаба, встретили своего кумира приветственными возгласами, пробежавшими по рядам, подобно электрическому разряду. Генерал Дорсенн сорвал с головы треуголку и крикнул: «На караул!» Но старые ворчуны уже водрузили свои медвежьи шапки и кивера на штыки и, как один, во весь голос скандировали имя императора.

Расхаживая вдоль войск, выстроившихся побатальонно на краю равнины, маршал Ланн заканчивал инструктировать своих генералов:

– Погода проясняется, господа, возвращайтесь к своим полкам. Еще раз напоминаю диспозицию: Удино и его гренадеры располагаются на левом фланге, Клапаред и Тарро занимают центр, а вы, Сент-Илер, правый фланг перед Эсслингом.

– Разве мы не будем ждать Рейнскую армию?

– Она уже здесь. Даву должен подойти с минуты на минуту, чтобы поддержать нас.

Граф Сент-Илер пришпорил норовистую лошадь и твердой рукой направил ее к строю своих егерей в разномастной униформе, их объединяли лишь эполеты с зеленой гарусной бахромой. Строгим чеканным профилем генерал походил на портреты императоров с древнеримских монет: завитки коротких волос опускались ему на лоб, высокий воротник с золотым шитьем подпирал четко очерченный подбородок. Сент-Илер остановился перед шеренгой барабанщиков и, заметив среди них совсем юного паренька, почти ребенка, подозвал к себе их командира – настоящего великана в мундире, украшенном блестящим шитьем от воротника до сапог. За счет кивера с высоким султаном тамбурмажор казался еще больше.

– Сколько лет этому мальчику?

– Двенадцать, господин генерал.

– Ну и что с того? – пробурчал подросток.

– Что с того? А то, что тебе еще рано на тот свет. Или ты очень торопишься?

– Я был под Эйлау, играл к атаке при Ратисбоне и не получил ни малейшей царапины.

– Я тоже, – засмеялся Сент-Илер, но он слукавил, забыв упомянуть о ранении, полученном на высотах Пратцена под Аустерлицем.

Сидя в седле, генерал с минуту разглядывал мальчишку и его барабан – тот был не намного меньше своего хозяина.

– Твое имя?

– Луизон.

– Меня интересует имя, а не фамилия.

– Для всех я просто Луизон, господин генерал.

– Тогда доставай свои палочки, Луизон, и играй, как играл под Ратисбоном!

Паренек поднял палочки, выдержал паузу и резко опустил их на барабан. Тамбурмажор взметнул над головой трость с серебряным набалдашником, и все барабанщики заиграли в унисон со своим юным товарищем.

– Вперед! – приказал Сент-Илер.

– Вперед! – послышался в отдалении голос генерала Тарро.

– Вперед! – подхватил команду генерал Клапаред.

Войска шли по зеленому полю, втаптывая в землю сочные стебли пшеницы. Туман редел: в сплошной молочной пелене начали появляться прорехи, и австрийцы увидели пехоту Ланна, когда до нее было уже рукой подать. Сам маршал рысил в передних рядах наступающих рядом с Сент-Илером. Он поднял над головой шпагу, и дивизия ускорила шаг. Впереди всех шел Луизон с барабаном на перевязи, из-под его палочек раскатисто рассыпалась будоражащая кровь дробь, при этом паренек чувствовал себя если не маршалом, то уж наверняка генералом.

Солдаты Гогенцоллерна, захваченные врасплох неожиданностью и размахом атаки, встретили французов ружейным огнем, но егеря переступили через тела убитых товарищей и бросились в штыковую. Передовые линии австрийцев не выдержали мощного напора, дрогнули, а потом покатились назад. Из-за спин атакующей пехоты хищно выглядывали жерла десятков артиллерийских орудий, переваливших через гребень берегового склона.

В разгар боя Ланн забыл обо всем на свете. Маршал превратился в простого рубаку: орал, надсаживая глотку, знаками приказывал своим людям идти дальше, сам бросался вперед и увлекал их за собой. Удары сыпались на него со всех сторон – один даже сорвал с груди орден, – но Ланн мастерски отражал их, тут же рубил и колол в ответ. Его разгоряченная лошадь ни миг не оставалась на месте: то вертелась, как волчок, повинуясь властной руке всадника, то мчалась на вражеских артиллеристов или пехотинцев, построившихся в каре. И тогда раздавался его боевой клич, а шпага в руке превращалась в разящую без промаха молнию. Рассерженными шмелями гудели вокруг пули, однако Ланна это нисколько не заботило. Он выхватил у кого-то из рук древко знамени с изображением черного орла на желтом фоне и заостренным навершием, как копьем, пробил грудь оказавшегося рядом австрийского лейтенанта. На взмыленном коне на помощь примчался Сент-Илер и вонзил шпагу в спину гренадера в белом мундире. Прикрывая друг друга, генерал и маршал на пару продолжали разить врага. Вдохновленные таким примером, их солдаты усиливали натиск, и противник, который сначала отходил, сохраняя боевые порядки, запаниковал и кое-где обратился в беспорядочное бегство. Плотный строй австрийцев заметно поредел; то тут, то там в нем стали появляться обширные бреши.

– Мы побеждаем, Сент-Илер, – тяжело дыша, крикнул Ланн и указал шпагой в тыл австрийской армии: там, в сотне метров от передовой, офицеры палками гнали беглецов обратно в бой.

– Император был прав, ваше превосходительство, – отозвался Сент-Илер, не теряя бдительности.

– Да, император был прав, – повторил Ланн и окинул взглядом боле боя.

Оба с удвоенной яростью ринулись в гущу сражения, их шпаги снова разили без промаха и не знали пощады. Маршал и его генерал, казалось, были заговорены – их не брала ни пуля, ни клинок. Неожиданно на правом фланге появилась кавалерия князя Лихтенштейна, чтобы обеспечить отход австрийской пехоты и не дать ему окончательно превратиться в беспорядочное бегство, но французские егеря встретили ее плотным ружейным огнем, а кирасиры Бессьера заставили отступить. Издалека еще долго слышался металлический лязг от ударов сабель по кирасам. «Все как под Экмюлем! – мелькнуло в голове у Ланна. – Они используют кавалерию лишь для прикрытия отступающей пехоты. Мой друг Пузе, мой брат и учитель, сказал бы, что противник трусоват или не уверен в своих силах! Вечером мы отпразднуем в Вене победу!» Маршал подумал о красавице Розали, свежей постели, обильном ужине и сне без кошмаров. А еще он думал об оставшейся во Франции герцогине Монтебелло, видел перед собой ее лицо, ее улыбку. «Ах, Луиза-Антуанетта...» – шепнули его губы. И Ланн снова окунулся в битву.

Генерал-майор Бертье отправил Лежона навстречу Даву, чтобы поторопить его. Направляясь к коновязи, полковник подозвал своего ординарца:

– Ты едешь со мной на правый берег. Отправишься в Вену и передашь мадемуазель Краусс вот это письмо, – Лежон протянул ему конверт.

– Слушаюсь, господин полковник, – вытянулся в струнку ординарец, довольный тем, что не придется лезть под пули. Он расстегнул пуговицу доломана и сунул письмо за пазуху.

Они вскочили в седла. Не дожидаясь команды, ординарец пришпорил свою лошадь. Та захрапела, вскинулась на дыбы, а потом галопом понеслась к большому наплавному мосту.

– Не так быстро, ухарь!

Плеск волн заглушал голос Лежона, поэтому вырвавшийся вперед ординарец не слышал его. Несколько раз полковнику казалось, что этот дурень вот-вот свалится в воду вместе с лошадью и его письмом – Дунай нещадно трепал и раскачивал переправу. Однако все обошлось, ординарец уже выезжал на правый берег. Он повернулся в седле, отсалютовал полковнику и пустил лошадь вскачь навстречу войскам Рейнской армии. Сквозь поредевший туман Лежон разглядел на горизонте высокий шпиль колокольни собора Святого Стефана, и у него отлегло с души: наконец-то Анна получит его письмо. Полковник перевел взгляд на правый берег Дуная, где маршировали бесконечные колонны солдат Даву, катились артиллерийские упряжки, повозки с боеприпасами и обоз с провизией. Несколько конных егерей в темно-зеленой униформе и черных меховых шапках, надвинутых на лоб, первыми ступили на шаткий настил моста, испытывая его на прочность. Лежон дал своей лошади шенкеля и, пустив ее шагом, поехал навстречу разведчикам. Копыта животного твердо ступали по мокрым, кое-где расходящимся доскам.

Со вчерашнего вечера понтонеры и саперы несли круглосуточную вахту, чтобы защитить мост от стволов деревьев, бревен и брандеров, что сплавляли австрийцы по течению реки. Дежурная команда немедленно устраняла полученные при столкновении повреждения, и Лежон уже не обращал внимания на их работу, быстро ставшую рутинной. Он был уже почти на середине переправы, когда раздались громкие тревожные крики, заставившие его вздрогнуть. Егеря, ехавшие ему навстречу с правого берега, остановились и смотрели на реку вверх по течению.

Кричали плотники, спустившиеся в один из опорных понтонов для закрепления якорных тросов и цепей. Лежон соскочил с лошади и нагнулся к ним:

– Что случилось?

– Они собираются спускать на нас дома, чтобы сломать мост!

– Дома?!

– Ну да, господин полковник!

– Смотрите сами, – сказал усатый саперный офицер в распахнутом на груди мундире.

Он протянул Лежону подзорную трубу и указал куда-то в сторону Асперна с его почерневшей колокольней. Полковник приник глазом у окуляру, внимательно осматривая Дунай выше по течению. На лесистом островке он заметил людей в белой униформе, которые суетились вокруг большой водяной мельницы. Колеса с нее уже были сняты. Еще одна команда выстроилась цепочкой и передавала из рук в руки крупные булыжники.

Усатый офицер взобрался на мост рядом с Лежоном и пояснил:

– Их замысел предельно прост, господин полковник. И мне стало не по себе, когда я разобрался, что к чему.

– Объясните...

– Недавно они облили мельницу смолой, теперь собираются привязать ее к лодкам, груженным камнями. Видите?

– Продолжайте...

– Они пустят плавучую мельницу по течению и подожгут ее. Что тогда прикажете нам делать?

– Вы уверены в этом?

– Увы!

– Вы сами видели, как австрийцы обливали мельницу смолой?

– Еще бы! Она была из светлого дерева, а стала черная! Кроме того, вот уже несколько часов – с тех пор, как мы раскусили их замысел, – они бомбардируют нас зажигательными плотами, которые чертовски сложно перевернуть, чтобы потушить. А мельница слишком большая, с ней так не получится.

– Надеюсь, вы все-таки ошибаетесь, – сказал Лежон.

– За надежду денег не берут, господин полковник. Как бы я хотел ошибаться!

Но саперный офицер не ошибался. Лежон, озабоченный новой угрозой в виде мельницы высотой с трехэтажный дом, с растущей тревогой наблюдал за действиями австрийцев. Те добились своего, и вскоре деревянное сооружение уже покачивалось на волнах. Гренадеры в лодках вывели мельницу на середину реки, чтобы ее раньше времени не прибило к берегу, с помощью огнива зажгли заготовленные факелы и швырнули их к основанию облитого смолой сруба. Мельница вспыхнула в мгновение ока, а бурная река понесла ее вниз по течению.

Среди французов зародилась паника, вызванная ощущением бессилия: как остановить этот дьявольский плавучий костер? Тем временем, набирая скорость, мельница приближалась к большому наплавному мосту. Все, что раньше придумали саперы для остановки и отклонения брандеров с курса, в том числе цепи, натянутые поперек реки, не могли помешать движению объятого пламенем гигантского тарана. Тем не менее, солдаты с баграми и шестами в руках заняли свои места в лодках, связанных между собой пеньковыми тросами; все со страхом ждали неизбежного столкновения и не знали, выживут ли после него.

Лежон шлепнул ладонью по крупу лошади, направляя ее к острову. Бессильные чем-либо помочь, егеря столпились на правом берегу. Солдаты Даву, завороженные жутким зрелищем, молча стояли, опустив ружья к ноге. Расстояние между охваченной пламенем мельницей и мостом сокращалось, она раскачивалась на беспокойных волнах, но не опрокидывалась. Когда брандер оказался у самых лодок и натянутых цепей, несколько венцов сруба рассыпались, и горящие бревна с шипением упали в воду. Всю картину затянуло облаками пара. Тем не менее, мельница устояла и поплыла еще быстрее. Цепи не удержали ее ни на секунду, при этом лодки с людьми оказались притянутыми к пылающим стенам, мгновенно загорелись и скрылись в бурной воде. Солдаты, попавшие в смолу, горели заживо, пока безжалостная бездна разбушевавшегося Дуная не забирала их себе. Теперь уже ничто не стояло на пути брандера. Саперы прыгали в воду, потому что не успевали взобраться на мост и бежать к берегу, спасаясь от столкновения. Взбесившиеся волны швыряли их на понтоны, и люди шли ко дну с разбитыми головами, переломанными руками и ногами. Лежон почувствовал, как кто-то схватил его за рукав. Он оглянулся: все тот же усатый офицер тянул полковника назад, и они оба побежали в сторону острова Лобау. За спиной Лежона раздался оглушительный грохот, мост встряхнуло. Полковника и офицера-сапера швырнуло на мокрые доски настила. Сверху дождем сыпались обжигающие искры, но их тут же гасили волны, поднятые столкновением. Несколько понтонеров в горящих мундирах упали в реку. На поверхности воды они больше не появились. Приподнявшись на локтях, Лежон посмотрел назад: мост был разорван надвое, и его обломки уносило течением. Это была катастрофа. Полуразрушенный сруб мельницы ярко горел, огонь жадно пожирал тросы, балки, доски настила...

Двое молодых людей в темных суконных рединготах и шляпах с высокими тульями шагали по Йордангассе. Старший – ему можно было дать лет двадцать, не больше, – небрежно поигрывал тростью, стараясь выглядеть как можно более непринужденно. Его спутник, Фридрих Стапс, не ночевал в своей каморке в доме семейства Краусс и потому не знал, что в ней успел побывать глава венской полиции Шульмейстер, и что Анри Бейля – француза, квартировавшего этажом ниже, серьезно беспокоили его поведение, высказывания и странные обряды со статуэткой Жанны д’Арк.