Текст книги "Битва"

Автор книги: Патрик Рамбо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

– Наши лошади тоже больше не выдерживают.

– Если понадобится, мы будем гонять их до тех пор, пока они не свалятся! – отрезал капитан.

– Ах, господин капитан, умей лошади стрелять, они бы тут же застрелились! – Брюней с укоризной посмотрел на товарища: – Зря ты это сделал.

– Да ладно тебе...

Файоль не нашел, что сказать, да и не успел бы – горны снова заиграли построение, кирасиры в очередной раз обнажили сабли и рысью поскакали в направлении австрийских батарей.

Оставив позади пологий склон, кавалеристы выехали на равнину, где австрийские пушки продолжали перепахивать поля, но, когда прозвучал сигнал к атаке, кирасиры не смогли заставить измученных лошадей перейти на галоп. Недокормленные и ослабевшие животные продолжали идти крупной рысью. Для кирасир этот аллюр был самым тяжелым. От постоянной тряски стальная кираса натирала плечи, шею и бедра, кроме того, кавалеристам приходилось больше времени проводить под неослабевающим огнем вражеской артиллерии, по плотности напоминавшем ружейный. Тем не менее, несмотря на стальной дождь, кавалеристы Сен-Дидье продолжали атаку. Файоль думал, что несется навстречу неизбежной смерти, но на пути в ад его опередил скакавший рядом Брюней: ядро оторвало ему голову, и фонтан крови хлестанул из ворота кирасы. Сидя в седле, всадник без головы приближался к позициям австрийских артиллеристов; рука его по-прежнему была вытянута вперед, но сабля выпала из нее и болталась на темляке. Спустя мгновение другое ядро перебило ногу лошади Файоля. Несчастное животное развернуло на месте, и оно с жалобным ржанием рухнуло наземь. Файоль поднялся на ноги и, не обращая внимания на свистящую вокруг него картечь, с жалостью посмотрел на искалеченную лошадь, а та тянула к нему шею и пыталась лизнуть в лицо, словно прощалась навсегда. В глазах у кирасира потемнело, он раскинул руки и ничком упал в затоптанные хлеба. Грохот сражения и смерть растворились в тяжелом беспамятстве.

Наполеон остановился на краю равнины, которую без устали перепахивали ядрами двести австрийских орудий. Офицерам свиты удалось убедить его не ехать в Асперн, куда император направлялся, чтобы поднять боевой дух воинов Массены:

– Ваше величество, не стоит рисковать понапрасну!

– Если вас убьют, сражение будет проиграно!

– Вы дрожите от страха, как моя лошадь, – проворчал император, натягивая поводья, однако отправил в деревню гонца, чтобы узнать, каково там положение.

– Сир, Лавилль возвращается...

Молодой офицер в роскошном мундире гнал лошадь галопом. Чтобы скорее доставить известие, он перемахнул через изгородь на краю поля и, едва дыша, выпалил:

– Господин герцог де Риволи, сир...

– Убит?

– Он отбил Асперн, сир.

– Значит, ему пришлось отдать эту чертову деревню?

– Он ее отдал, но потом захватил снова, сир. Особенно отличились гессенцы из Рейнской конфедерации.

– И что теперь?

– Его положение выглядит достаточно надежным.

– Я спрашиваю вас не о том, как выглядит его положение, а о том, что он сам о нем думает!

– Господин герцог сидел на поваленном дереве и выглядел совершенно спокойным. Он заверил, что продержится еще сутки, если потребуется.

Император промолчал, молодой адъютант раздражал его. Резким движением Наполеон повернул лошадь и во главе свиты вернулся к штабу, где его ждал Бертье, моливший бога, чтоб шальное ядро не задело императора. Начальник штаба подал Бонапарту руку и помог слезть с норовистой лошади, на которую тот уже не раз жаловался.

– Бертье, отправьте генерала Раппа на помощь герцогу де Риволи, он нуждается в поддержке, – немедленно распорядился император.

– Но он генерал вашего штаба, сир.

– Я знаю!

– С какими войсками?

– Дайте ему два батальона фузилеров моей Гвардии.

По знаку императора два адъютанта развернули большую оперативную карту, и Наполеон углубился в ее изучение. Со вчерашнего дня ничего не изменилось: фронт изгибался дугой от одной деревни до другой, упираясь концами в разлившуюся реку. Нужно было сохранить эту диспозицию до наступления ночи, чтобы под покровом темноты всеми силами отойти на остров Лобау. Наполеон понимал: время раздумий прошло, пора было бросать в бой Гвардию, до сих пор находившуюся в резерве, и спасать положение. Бертье, закончивший инструктировать Раппа, доложил последние сведения:

– Буде забаррикадировался в Эсслинге, сир. Его люди заняли позиции для стрельбы, но пока ему ничто не угрожает. Эрцгерцог бросает основные силы против нашего центра. Он сам руководит наступлением двенадцати батальонов гренадеров Гогенцоллерна...

– Что со снабжением?

– Даву переправляет нам боеприпасы на лодках, но гребцы с трудом справляются с течением ниже острова.

– Как дела у Ланна?

– С докладом прибыл его адъютант, ваше величество, – Бертье указал на капитана Марбо.

Сидя на ящике, адъютант Ланна щипал корпию, чтобы перевязать рану на бедре. Рана кровоточила и окрашивала лосины в красный цвет. Император воскликнул:

– Марбо! Только адъютанты генерал-майора имеют право носить панталоны красного цвета!

– Сир, я претендую лишь на одну штанину!

– Что-то частенько вы на нее претендуете!

– Ничего серьезного, сир. Так, царапина...

– Что слышно у Ланна?

– Силами батальонов Сент-Илера он пробивается к Эсслингу.

– В лоб?

– Сначала венгерские гренадеры напугали наших новобранцев: им еще не доводилось видеть таких рослых и усатых молодцев, но его превосходительство успокоил молодежь: «Мы не хуже, чем при Маренго, а противник не лучше!»

Император недовольно поморщился, и его голубые глаза на несколько секунд стали серыми – у него, как у котов, цвет глаз менялся в зависимости настроения. Маренго? Ланн привел неудачный пример. Конечно, пехота Дезе[91]91
  Луи Шарль Антуан Дезе (1768-1800) – генерал, участник Египетского похода Бонапарта, герой сражения при Маренго. Из всех своих генералов того времени самыми даровитыми Наполеон считал Дезе и Клебера. Имя генерала Дезе увековечено на Триумфальной арке в Париже.


[Закрыть] одержала верх над гренадерами генерала Зака, теми самыми, которых вел сегодня в бой эрцгерцог Карл, но это отнюдь не решило исход сражения. Окончательную точку в битве поставила атака кавалерии Келлермана[92]92
  Франсуа Этьен Келлерман (1770-1835) – французский полководец, дивизионный генерал (1800). Сын маршала Франции Франсуа Кристофа Келлермана. Был пожалован графом, позже унаследовал титул герцога де Вальми. Был адъютантом своего отца, в 1796 году – генерала Бонапарта. Командуя кавалерией, отличился при переходе через реку Тальяменто (16 марта 1797 г.), а также при Маренго. Тяжело ранен при Аустерлице; участвовал в кампании 1813 года. С 1820 г. член палаты пэров.


[Закрыть], но что было бы, подоспей вовремя армейский корпус австрийского генерала Отта? Наполеон подумал об опоздавшем Даву. От чего зависит победа? От опоздания, порыва ветра, капризов реки.

– Убедитесь сами, полковник.

Генерал Буде впустил Лежона в дощатый наблюдательный пункт, сколоченный из стенок шкафов и крестьянских ларей. Отсюда открывалась широкая панорама поля сражения; наблюдатель мог следить за всеми перемещениями вражеских войск, не подвергая себя излишнему риску. Лежон воспользовался предложением генерала и посмотрел через амбразуру на подступы к деревне.

Буде устало сообщил:

– Скоро на нас навалятся еще несколько полков. Эрцгерцогу не удалось прорваться через батальоны Ланна и эскадроны Бессьера, поэтому он решил ударить по Эсслингу, вполне обоснованно предположив, что его оборона слабее. Нас замучили бесконечные артиллерийские бомбардировки и ружейный огонь. Солдаты не выспались, голодны и начинают нервничать.

Лежон смотрел, как венгерские полки в атакующем порядке приближаются к деревне. Скоро они обрушатся на хилые баррикады и мощной волной сметут их вместе с немногочисленными защитниками. Сильно потрепанная дивизия генерала Буде не сможет оказать должное сопротивление превосходящим силам противника. В гуще пехоты, в окружении гусарских меховых шапок со знаменем в руке ехал сам эрцгерцог, лично возглавивший штурм Эсслинга. Молчаливые часовые из вольтижеров с подавленным видом наблюдали за развертыванием вражеских войск.

– Доложите об этом его величеству, – попросил генерал. – Вы все видели и поняли. Если в ближайшее время я не получу помощи, нам конец. Захватив Эсслинг, австрийцы обеспечат себе выход к Дунаю. За тем лесом в ожидании своего часа роет копытами землю кавалерия Розенберга, через эту брешь она сможет прорваться к нам в тыл и отрезать от основных сил. В окружении окажется целая армия.

– Я уеду, генерал, но что будете делать вы?

– Оставлю деревню. В конце аллеи стоит большой хлебный амбар с толстыми каменными стенами, узкими окнами и дверями, обитыми листовым железом. Я уже приказал снести туда остатки боеприпасов и пороха. Попробуем продержаться там, сколько сможем. Это настоящая крепость.

В нескольких метрах от них упало пушечное ядро и с шипением завертелось, как волчок. За ним последовало второе, потом третье. Стенка дрогнула и обрушилась. По крыше побежали рыжие язычки пламени. Генерал Буде провел рукой по осунувшемуся лицу.

– Поторопитесь, Лежон, начинается...

Полковник вскочил в седло, но Буде положил руку на стремя:

– Скажите его величеству...

– Да?

– Что видели все своими глазами.

Лежон пустил лошадь галопом и вихрем помчался по главной улице Эсслинга. Глядя ему вслед, Буде пробормотал:

– Скажите его величеству, что он мне осточертел...

Генерал собрал офицеров и приказал барабанщикам играть немедленное отступление. При первых же звуках барабанной дроби вольтижеры оставили свои посты на баррикадах, в церкви, в домах и беспорядочной толпой собрались на площади. Канонада усиливалась.

Полторы тысячи человек укрылись в огромном амбаре и готовились к осаде. Стволы ружей торчали из оконных проемов, наполовину прикрытых ставнями, и чердачных слуховых окон; в распахнутых дверях зияли жерла пушек, еще утром втащенных в помещения первого этажа. Несколько пехотных отделений заняли позиции вокруг амбара в заросших травой канавах, за невысокими каменными стеночками, толстыми вязами. Деревня горела, от баррикад мало что осталось – пушечные ядра уже все разнесли в щепы. Ждать пришлось не долго. Спустя полчаса в конце аллеи и на соседних полях показались солдаты в белых мундирах с ранцами за спиной. Буде узнал штандарт гренадеров барона д’Аспре. Не дожидаясь, когда австрийцы подойдут ближе, он отдал команду открыть огонь. Первую волну атакующих артиллерия обратила в беспорядочное бегство, но густые шеренги неприятеля продолжали наступать со всех сторон. Артиллеристам не хватало времени, чтобы откатить дымящиеся пушки и перезарядить их. Свинцовый град косил вражеских солдат, но место павших в строю занимали другие, и атаки продолжались, захлебываясь у каменных стен амбара, превращенного в неприступную крепость. Буде плотнее прижал к плечу приклад ружья и выстрелил в офицера в серой шинели, зычным голосом отдававшего команды своим гренадерам. Офицер выронил изогнутую саблю и упал, но ничто, казалось, не могло остановить солдат в белых мундирах. Некоторые из них несли топоры и, оказавшись у стен амбара, принимались крошить закрытые ставни и двери. А внутри осажденные французы задыхались от едкой пороховой гари. Несколько человек стали жертвами рикошета: влетавшие в окна пули отскакивали от стен и ранили людей, находившихся в местах, закрытых, казалось бы, от обстрела. Присев на корточки, вольтижеры перезаряжали ружья, потом подбегали к окну и, не целясь, палили в напиравшую толпу, словно в стаю скворцов. Промахнуться было невозможно. И так продолжалось раз за разом. Люди действовали, как механизмы.

Постепенно напор австрийцев стал ослабевать. С третьего этажа через приоткрытое окно Буде видел, что их ряды заметно редеют. Генерал скомандовал прекратить огонь, и когда пальба смолкла, все услышали знакомую барабанную дробь. Буде улыбнулся, потряс за плечи бледного, как полотно, молоденького солдата и закричал во все горло, не скрывая свой бордосский говор:

– Эй, ребята! Похоже, мы снова выкрутимся!

Вольтижеры распахнули ставни и сгрудились у открытых окон, с облегчением вдыхая свежий воздух. Из-за деревьев показались зелено-красные султаны фузилеров Молодой гвардии. Уланы бросали свои пики и выхватывали из ножен сабли, больше подходившие для ближнего боя. Сражение на глазах перемещалось в сторону деревни. С ружьем в руке Буде спустился вниз и вышел из амбара, чтобы встретить въезжавший во двор отряд кавалеристов. Офицер с пышным султаном на кивере спешился и доложил:

– Ваше превосходительство, генерал Мутон с четырьмя батальонами императорской Гвардии зачищает Эсслинг от неприятеля.

– Спасибо.

Переступая через лужи крови и трупы, Буде зашагал в сторону полуразрушенной церкви. Из-за кладбищенской ограды донеслись душераздирающие крики. Генерал вопросительно посмотрел на сопровождавшего его лейтенанта Гвардии, и тот ответил, что там режут глотки захваченным в плен венграм:

– Мы больше не можем обременять себя пленными.

– Но сколько их там?

– Семь сотен, господин генерал.

Боеприпасы подходили к концу у обеих сторон. Огонь ослабевал, отчего создавалось ложное впечатление затишья. На самом деле стычки по-прежнему продолжались по всему фронту. Противники сходились в убийственных рукопашных схватках, исход которых зависел от мастерства владения саблей, штыком или пикой. Однако в них уже не было прежнего размаха; противоборствующие стороны обменивались беспокоящим огнем, не давая окончательно угаснуть сражению, атаки потеряли остроту и, скорее, служили целям обороны или выравнивания линии фронта. Гренадерам Ланна стрелять тоже было нечем. Маршалу казалось, что вышедшая из берегов река предала его. В компании со своим другом генералом Пузе он прохаживался по небольшой ложбинке, защищенной от внезапных наскоков австрийской кавалерии плетнями, окружавшими соседние поля: на них лошади запросто могли переломать себе ноги.

Ланн расстегнул мундир. Солнце клонилось к горизонту, но жара по-прежнему стояла невыносимая. Маршал вытер мокрый лоб рукавом:

– Через сколько начнет темнеть?

– Часа через два или три, – ответил Пузе, щелкнув крышкой карманных часов.

– Мы не можем исправить положение.

– Эрцгерцог тоже.

– Значит, продолжаем умирать? Но зачем? Мы сражаемся уже тридцать часов кряду, Пузе, и я сыт этим по горло! Меня уже тошнит от войны.

– Тебя? Ты не получил ни царапины, и ты стонешь? Почти все твои офицеры ранены: Марбо с дыркой в бедре хромает, как утка, Вири получил пулю в плечо, Лабедуайеру картечина угодила в ногу, Ватвиль сломал руку, свалившись с лошади...

– Мы одурманиваем людей водкой, чтобы потом гнать на убой. Этот чертов Бонапарт нас всех тут угробит!

– Ты это уже говорил. Кажется, при Арколе?

– На этот раз точно...

– Ночью мы переправимся через Дунай на лодках и, если не опрокинемся, завтра утром будем в Вене.

– Пузе!

Вопль маршала перекрыл все другие звуки. Пузе с дыркой во лбу мешком рухнул на землю. Подбежавшие гренадеры лишь развели руками: у генерала не было никаких шансов, он умер мгновенно.

– Шальная пуля, – коротко констатировал один из них.

– Шальная пуля, – машинально повторил Ланн и, закрыв лицо руками, отошел от тела друга.

Бессмысленность этого сражения выводила его из себя. Маршала трясло от едва сдерживаемого гнева, когда он шагал в сторону штаба, расположенного в помещении черепичного заводика. Завидев канаву, заросшую густой травой, Ланн устало присел, потом вытянулся на спине и долго смотрел в высокое небо. Мимо прошли четверо солдат; на импровизированных носилках они несли накрытое шинелью тело убитого офицера. В нескольких шагах от Ланна они остановились и опустили носилки на землю, чтобы передохнуть. Порыв ветра откинул полу шинели с лица убитого, и маршал, узнав Пузе, как ужаленный, вскочил на ноги:

– Неужели это зрелище будет преследовать меня повсюду?

Один из солдат вернул шинель на место. Маршал в ярости отстегнул шпагу и швырнул ее на землю.

– Ааааааа! – хрипло завопил он, срывая голос, захлебнулся собственным криком и, сделав несколько шагов на подкашивающихся ногах, обессилено опустился на обочину дороги. Обхватив голову руками, Ланн отсутствующим взглядом уставился в пыльную траву. Солдаты унесли труп Пузе, и маршал остался один. Время от времени громыхали одиночные пушечные выстрелы.

Неподалеку в мощеную камнем дорогу врезалось небольшое трехфунтовое ядро и рикошетом угодило Ланну в колено. От шока тот сначала ничего не понял, попытался встать, но потерял равновесие и с проклятиями рухнул в траву. Все это произошло на глазах у находившегося рядом Марбо, и адъютант, прихрамывая, заторопился на помощь своему командиру.

– Марбо! Помогите мне встать!

Адъютант приподнял маршала, но тот снова упал: разбитое колено его не держало. Марбо закричал, и на его зов со всех сторон стали сбегаться солдаты. Совместными усилиями маршала подняли и понесли. Идти своими ногами он не мог. Раненый не жаловался, но его лицо стало белее мела. Шальное ядро раздробило ему левый коленный сустав и повредило правую ногу. Однако через несколько метров носильщикам пришлось остановиться: малейшее движение вызывало у маршала невыносимую боль. Марбо помчался на поиски какой-нибудь повозки или носилок – всего, что можно было бы использовать для транспортировки раненого. На глаза ему попались гренадеры, которые несли труп генерала Пузе.

– Отдайте мне шинель, быстро! Она ему больше не нужна!

Но когда он вернулся к Ланну с окровавленной шинелью, маршал узнал ее и твердо заявил:

– Это шинель моего друга! Верните ему! А меня тащите, как сможете.

Марбо обернулся к сбежавшимся гренадерам и кирасирам:

– Найдите пару жердей, нарубите веток и сделайте носилки! Быстро!

Солдаты с обнаженными саблями бросились к ближайшим деревьям, и вскоре импровизированные носилки были готовы. Со всеми предосторожностями Ланна доставили в полевой госпиталь Гвардии, где священнодействовали доктор Ларрей[93]93
  Доминик Жан Ларрей (1766-1842) – главный полевой хирург французской армии, участвовавший во всех военных кампаниях Наполеона I; один из основоположников полевой хирургии, доктор медицины (1803), член Национальной академии медицины (1820) и Парижской академии наук (1829), барон Империи. Ларрей сделал для военной медицины больше, чем кто-либо другой: он провел полную реорганизацию эвакуации раненых с поля боя и системы их лечения. За эту деятельность его заслуженно стали называть отцом «скорой помощи».


[Закрыть] и его двое именитых коллег Иванн и Берте. Пока врачи перевязывали маршалу правое бедро, тот требовал:

– Ларрей, осмотрите также рану Марбо...

– Непременно, ваше превосходительство.

– Этому офицеру уделили мало внимания, и его состояние меня беспокоит.

– Я лично займусь им, ваше превосходительство.

После осмотра ран маршала Ланна, врачи отошли в сторонку, чтобы обсудить дальнейшие действия и план лечения:

– Пульс очень слабый...

– Коленный сустав правой ноги не задет, господа.

– Зато левый раздроблен почти полностью...

– И артерия перебита.

– Господа, – вздохнул Ларрей, – я считаю, что левую ногу надо ампутировать.

– При такой жаре? – с сомнением произнес Иванн. – Это было бы неразумно!

– Увы! – покачал головой Берте. – Уважаемый коллега прав. Что касается меня, то я настаиваю на ампутации обеих ног.

– Вы сошли с ума!

– Режем!

– Повторяю, господа, вы сошли с ума! Я хорошо знаю маршала, у него достаточно сил, чтобы поправиться без ампутации!

– Мы тоже знаем маршала, дорогой коллега. Вы видели его глаза?

– А что с ними?

– Они полны печали. Человек теряет силы.

– Господа, – подвел итог доктор Ларрей, – обращаю ваше внимание на то, что начальником этого полевого госпиталя являюсь я, и окончательное решение остается за мной. Мы ампутируем левую ногу.

Когда Эдмон де Перигор прибыл на бивак Старой гвардии, разбитый между малым мостом и черепичным заводиком, занятым под штаб, генерал Дорсенн проводил очередной смотр своим гренадерам. Он добивался от них безукоризненной выправки и чистоты. Его опытный глаз замечал пылинки на рукаве, недостаточно белую перевязь, плохо закрученный ус или слабо зашнурованные гамаши. В казарме генерал задирал на солдатах жилеты, чтобы проверить чистоту рубах. Он считал, что на войну надо идти, как на бал. Но следует признать очевидное: к собственному внешнему виду генерал относился с не меньшей требовательностью; он следил за собой так, словно вся его жизнь проходила перед зеркалами. По мнению женщин, Дорсенн был красив. Им нравились его черные вьющиеся волосы, бледный цвет кожи, тонкие черты лица. При дворе о нем ходили самые разные слухи, ни для кого не были секретом его шуры-муры с восхитительной мадам д’Орсе, супругой известного денди, о которой министр Фуше[94]94
  Жозеф Фуше, герцог Отрантский (1759-1820) – французский политический и государственный деятель, при Наполеоне занимал пост министра полиции.


[Закрыть] так любил рассказывать непристойные анекдоты. Перигор, несмотря на свою молодость, вел светский образ жизни и часто встречался с Дорсенном в театре или на концертах во дворце Тюильри. В отличие от большинства военных, оба с непринужденностью носили шелковые чулки и туфли с пряжками или же щеголяли в экстравагантной униформе, чтобы привлечь внимание придворных дам. И тот, и другой отличались неподдельным мужеством и любили выставлять его напоказ. По этой причине их поведение считали вызывающим, у многих они вызывали с трудом скрываемое раздражение.

– Господин генерал Гвардии, – учтиво поклонился Перигор, – его величество просит вас выйти на передовую.

– Чудесно! – ответил Дорсенн, натягивая белоснежные перчатки.

– Вам назначены позиции справа от кирасиров маршала Бессьера.

– Отлично! Считайте, что мы уже там!

Дорсенн стремительно взлетел в седло, отдал короткий приказ, и императорская Гвардия, всколыхнувшись, тронулась с места с музыкой и развернутыми знаменами, словно отправлялась не на войну, а на парад. Перигор полюбовался прохождением гвардейцев и, нигде не задерживаясь, поскакал докладывать Бертье о выполнении приказа.

С появлением на поле боя меховых шапок Гвардии австрийские пушки ненадолго замолчали, потом стрельба возобновилась с новой силой. Генерал Дорсенн лично контролировал построение своих гренадеров, выстроившихся в три ряда на краю равнины, которая за их спинами начинала полого спускаться к Дунаю. Сидя на лошади спиной к неприятелю, генерал следил за плотностью строя и его, казалось, совершенно не беспокоили пушки и пехота эрцгерцога. Когда ядро вырывало из строя одного из солдат, он командовал, сложив руки на луке седла:

– Сомкнуть строй!

Гренадеры оттаскивали убитого товарища назад и смыкали строй. Когда одному из знаменосцев ядром оторвало голову, на землю полетел дождь золотых монет – бедолага носил свои сбережения на шее. Но никто не осмелился нагнуться и подобрать их, опасаясь выговора начальства, хотя те, кто стоял рядом, все же косились на землю, где заманчиво поблескивали монеты. Ядра продолжали падать среди гвардейцев, и раз за разом звучала команда:

– Сомкнуть ряды!

Раздраженный неудавшейся попыткой окружить французов, эрцгерцог приказал усилить огонь. Рядом с гренадерами, застывшими в положении «на караул», под обстрелом стояли барабанщики; их барабаны мерно и грозно рокотали, заглушая свист ядер и картечи. Очень скоро живая стена гвардейцев заметно поредела. Чтобы закрыть выделенный участок фронта, Дорсенну пришлось построить своих людей в одну линию. Этот героический маневр, призванный произвести впечатление на австрийцев, едва не сорвали удиравшие от кавалерии Розенберга егеря и фузилеры из частей, приданных Ланну. Они бежали, поддерживая раненых, многие побросали оружие и ранцы, чтобы драпать быстрее. Неожиданно для себя часть беглецов оказалась между гренадерами и австрийскими батареями, продолжавшими засыпать их ядрами. И тогда старые ворчуны стали хватать запаниковавших солдат и отбрасывать их себе за спину. Оказавшись в относительной безопасности, некоторые падали на колени, другие, спятив от страха, катались по земле и бились в конвульсиях с пеной на губах, как эпилептики во время припадка. Узнав о беспорядочном бегстве нескольких батальонов, Бессьер с двумя капитанами из своей свиты поспешил собрать тех, кто сохранил при себе оружие.

– Где ваши офицеры?

– На равнине, все убиты!

– Тогда мы вместе идем за их телами! Заряжай! Стройся!

В сотне метров от них Дорсенн зычным голосом повторял снова и снова:

– Сомкнуть ряды!

Один из гренадеров получил осколок в икру. Упав, он изловчился и сгреб монеты погибшего знаменосца, своего бывшего соседа по строю, который прятал их в узелках белого шейного платка. Стараясь не привлекать к себе внимание, гренадер разжал ладонь, рассмотрел свое сокровище и сплюнул – оно больше ничего не стоило. Действительно, на собранных монетах красовался девиз «ЕДИНСТВО И НЕРАЗДЕЛЬНОСТЬ РЕСПУБЛИКИ», тогда как еще 1 января 1809 года император повелел убрать его с денег.

Сумерки рано сгустились над полем боя и остановили сражение, до сих пор не выявившее победителя. Наполеон в окружении свиты штабных офицеров отправился в свою палатку, разбитую накануне на зеленой лужайке в центре острова Лобау. Кортеж неспешно двигался по грунтовой дороге, усеянной пустыми ящиками и снятыми с лафетов пушками. На обочинах щипали травку пугливые лошади, оставшиеся без хозяев. В сопровождении санитаров медленно брели в сторону полевого госпиталя колонны ходячих раненых. У въезда на малый мост император побледнел. Сначала он увидел майора кирасиров, плечи которого сотрясались от беззвучных рыданий, потом узнал докторов Иванна и Ларрея, хлопотавших над пациентом на ложе из дубовых веток и шинелей. Это был Ланн, а Марбо приподнимал ему голову. Бледное лицо маршала искажала гримаса боли, со лба стекали крупные капли пота. Правое бедро стягивала окровавленная повязка. Император потребовал, чтобы ему помогли слезть с лошади, бросился к маршалу и присел у его изголовья:

– Ланн, друг мой, ты меня узнаешь?

Маршал открыл глаза, но ничего не ответил.

– Он очень слаб, сир, – шепнул Ларрей.

– Но он узнает меня?

– Да, я тебя узнаю, – чуть слышно произнес Ланн, – но через час ты лишишься своей лучшей опоры...

– Stupidità! Ты останешься с нами. Не так ли, господа?

– Да, сир, – вкрадчиво поддакнул Ларрей.

– Как будет угодно вашему величеству, – добавил Иванн.

– Ты слышишь их?

– Слышу...

– В Вене, – сказал Наполеон, – какой-то врач изготовил искусственную ногу для одного австрийского генерала...

– Меслер, – подсказал Иванн.

– Да, Беслер. Он сделает тебе ногу, и на следующей неделе мы отправимся на охоту!

Император обнял Ланна. И маршал зашептал ему на ухо так, чтобы никто другой не услышал:

– Прекрати войну, и как можно скорее, этого хотят все. Не слушай свое окружение. Эти льстивые псы гнут перед тобой спину, но ненавидят тебя. Рано или поздно они тебя предадут. Впрочем, они уже предают тебя, скрывая правду...

Вмешался доктор Иванн:

– Сир, его превосходительство господин герцог де Монтебелло очень слаб. Он должен беречь силы, ему нельзя много говорить.

Император встал и, нахмурив брови, некоторое время смотрел на простертое перед ним тело маршала Ланна. Не замечая пятен крови на своем жилете, он обернулся к Коленкуру:

– Едем на остров.

– Но, сир, малый мост еще не починили.

– Su presto, sbrigatevi! Быстро! Поторопитесь! Придумайте что-нибудь!

Наполеон, действительно, не мог воспользоваться малым мостом: работы по его восстановлению шли полным ходом, но саперам и плотникам мешал непрекращающийся поток раненых. Пытаясь перебраться на остров, эти несчастные толкались и устраивали потасовки за право ступить на настил переправы, они ругались, проклинали и затаптывали друг друга. Веревочные ограждения и оттяжки не выдерживали рывков сотен рук и рвались. Самые невезучие падали в воду и исчезали в темной глубине. Наиболее отчаянные, сохранившие своих лошадей, без колебаний направляли их в воду, рассчитывая добраться до острова вплавь. Коленкур приказал отвязать один из понтонов и, убедившись в его цельности и прочности, выбрал десять гребцов из числа самых крепких саперов, которым и было доверено перевезти императора на Лобау. Уже совсем стемнело, когда понтон с Наполеоном, так и не присевшим за время переправы, уткнулся в берег острова в двухстах метрах ниже по течению.

Бонапарт молча пересек прибрежный кустарник и песчаные прогалины, где скопились тысячи умирающих и тяжелораненых. Они тянули к нему руки, словно он мог излечить их одним прикосновением, но император смотрел прямо перед собой, а офицеры из свиты образовали вокруг него защитное кольцо. Впереди показался большой шатер из бело-голубого полосатого тика. Констан уже ожидал своего хозяина и привычно помог ему снять редингот и зеленый сюртук. Сбрасывая с плеч казимировый жилет со следами крови Ланна, император угрюмо бросил:

– Пишите!

Секретарь, сидевший в передней на диванной подушке, окунул перо в чернильницу.

– Маршал Ланн. Его последние слова. Он сказал мне: «Я хочу жить, если еще могу быть вам полезным...»

– Вам полезным, – пробубнил секретарь, скрипя пером по переносному пюпитру.

– Добавьте: «Как вся наша Франция»...

– Добавил.

– «Но я думаю, что не пройдет и часа, как вы потеряете того, кто был вашим лучшим другом...»

Наполеон шмыгнул носом и замолчал. Перо секретаря зависло в воздухе.

– Бертье!

– Его еще нет на острове, – отрапортовал адъютант, стоявший у входа в шатер.

– А Массена? Погиб?

– Мне об этом ничего не известно, сир.

– Нет, это на него не похоже. Немедленно послать за ним!