Текст книги "Салют из тринадцати орудий (ЛП)"
Автор книги: Патрик О'Брайан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)
– А разве ваши дурианы они не едят?
– Господи, конечно нет. Сейчас найду один, если получится.
Ван Бюрен переступил через низкую изгородь, взял длинный, раздвоенный на конце шест и, подняв взгляд вверх, начал тыкать им среди листвы. Летучие мыши задергались и зло заворчали. Парочка описала круг и уселась повыше. Размах их крыльев достигал пяти футов.
– Некоторые люди их едят, – заметил ван Бюрен, а потом крикнул: – Берегись!
Дуриан упал с громким стуком – размером и формой как кокос, но плотно покрытый крепкими шипами.
– Кожура слишком толстая для питающихся фруктами летучих мышей, – рассказал ван Бюрен, открывая фрукт, – не говоря уж о шипах. Гадкие шипы. Было у меня несколько пациентов с опасными рваными ранами – им на головы упал дуриан. А вот орангутаны вскрывают их, не обращая внимания на шипы, плотную кожицу и все такое. Рад сказать, что этот вполне поспел. Пожалуйста, попробуйте кусочек.
Стивен понял, что запах разложения исходил не от вскрытого тапира, а от фрукта. Не без усилий он заставил себя преодолеть отвращение. Секундой спустя он воскликнул:
– Ох, как же невероятно вкусно. И какое невероятное противоречие между запахом и вкусом. Я предполагал, что они неразрывно связаны. Рукоплещу избирательности орангутанов.
– Очаровательные животные, насколько я слышал и исходя из того немногого, что видел. Мягкие, осмотрительные. Нет в них дурных качеств бабуинов, мандрилов или африканских человекообразных, не говоря уж о нахальном баловстве низших обезьян. Но, как я уже говорил, здесь их почти нет. Чтобы посмотреть на «мисса», так их вроде бы правильно называют малайцы, нужно отправиться в Кумай.
– Жажду этого. Я так понимаю, вы там были?
– Никогда, увы. С такой ногой я не могу карабкаться, а после доступной на лошади дороги вас ждут бесчисленные ступени, вырезанные в голых скалах на внешней стороне кратера. Дорогу называют «Тысяча ступеней», но я думаю, что их там гораздо больше.
– У меня имеются затруднения почти такого же масштаба. Я привязан к этому месту до того момента, как переговоры приведут к решению, надеюсь – в нашу пользу. Сегодня я узнал о некоей связи, которая может оказаться полезной.
В самом начале их знакомства, даже дружбы, Стивен обнаружил, что ван Бюрен находится в полной оппозиции к французскому предложению. С одной стороны, он ненавидел Бонапарта и то, что тот сделал с Голландией, с другой – считал, что он уничтожит любимый Пуло Прабанг. У них нашлось много общих друзей, особенно среди известных французских анатомов, оба знали и ценили труды друг друга. Единственный раз в своей карьере агента разведки Стивен отказался от притворства. Теперь он рассказывал ван Бюрену о беседе с Ли Ляном и своих надеждах. После этого, сидя на стоящей в тени скамейке у препараторской, ван Бюрен снова вернулся к своему базирующемуся на обширных знаниях рассказе о советниках султана, их добродетелях, недостатках, вкусах, доступности.
– Бесконечно признателен вам, дорогой коллега, – сказал Стивен на прощание. – Луна взошла, и я найду дорогу обратно в город. Там я прогуляюсь по публичным домам и местам, где есть танцовщицы.
– Могу ли я надеяться увидеть вас позже? Я обычно снова приступаю к работе во время ночной прохлады, часа в два. Если мы не закончим с некоторыми тонкими отростками до завтрашнего восхода, то едва ли их можно будет различить. Но прежде чем вы уйдете, дайте я поделюсь пришедшей мне мыслью. Единокровный брат нашего Латифа служит в доме, выделенном для французской миссии. Возможно, ему удастся собрать какие-то клочки сведений о вашем человеке из Пондичерри.
В эти дни Стивен редко видел Фокса или Джека Обри. Он оставался на берегу, ночевал обычно в любимом притоне маленькой яванской колонии, где имелись утонченные танцовщицы и знаменитый яванский оркестр-гамелан. Его ритмы, интервалы и каденции, пусть и совершенно чуждые, радовали слух, когда он лежал там ночами со своей надушенной партнершей, девушкой столь привычной к запросам клиентов (некоторые и впрямь крайне странные), что его пассивность ни удивляла, ни разочаровывала.
В главном зале, где выступали танцовщицы, он иногда встречал своих соплавателей, удивленных, смущенных, шокированных его присутствием. Казначей мистер Блай, добродушный человек старше Стивена, отвел его в сторону:
– Думаю, мой долг – предупредить вас, доктор, что это место лишь чуть лучше бардака. Здесь часто случается проституция.
Еще здесь часто случалась карточная игра, очень эмоциональная и с огромными ставками, иногда затягивающаяся до рассвета. Приходили сюда в основном люди с деньгами, но Стивен редко видел французов и ни разу Ледварда или Рэя – эти отправились присоединиться к султану на охоте (Ледвард был шапочно знаком с раджой Каванга). Однажды он все же сыграл с четырьмя испанскими корабельными мастерами на французской службе, принесшими месячное жалование с корабля, стоящего на якоре в устье отдаленной речушки, дабы оградить команду от возможных проблем. Деньги у плотников Стивен забрал (в картах ему всегда везло), а заодно и получил немало информации. Но узнав, что они французы поневоле, дал возможность отыграться. Также он дал им возможность считать себя испанцем на английской службе. Это, как они признались, вполне естественно, раз Испания и Англия теперь союзники. Их же загребли еще в 1807 году, когда ситуация выглядела совершенно по-другому, и с тех пор не было возможности убраться.
В остальное время он гулял по сельской местности в той манере, какую и стоит ожидать от естествоиспытателя и гостя капитана. Иногда с Ричардсоном, иногда с Макмилланом, изредка с Джеком, но гораздо чаще в одиночестве – его спутники возражали против лесных пиявок, десятками пирующих на них в более диких частях острова, и мучительных стай мух и москитов на орошаемых полях.
Но эти прогулки все же оказывались крайне плодотворными, невзирая на подобные недостатки и несмотря на ужасающе агрессивную разновидность пчел, строящих на открытой местности свешивающиеся с крепкой ветки соты и атакующих при появлении в их поле зрения, преследуя нарушителя где-то с четверть мили или до первых густых зарослей. А там иногда жили еще более свирепые красные муравьи или даже раздражительная самка питона, свернувшаяся вокруг кладки яиц.
Довольно быстро он наткнулся на широкую просеку, по которой буйволы дровосеков волокли лес. Эта свободная просека в густом лесу предоставляла великолепную возможность наблюдать древесных птиц, особенно птицу-носорога, иногда – азиатского оленька, а уж гиббоны вообще не переводились. Именно там Джек нашел Стивена вечером того дня, когда состоялся необычайно интересный разговор с клерком Ву Ханя из Пондичерри.
– Вот ты где, Стивен, – воскликнул Джек. – Мне сказали, что ты можешь быть тут. Но если бы я знал, что ты так далеко заберешься в сторону склона, я бы взял лошадь. Господи, ну не жара ли? Не могу представить, откуда ты берешь силы после своих ночных занятий.
Как и остальная команда, Джек слышал о необычайно распутной жизни доктора – пьянство, курение и карты до рассвета. Но лишь он один знал, что Стивену можно причащаться без исповеди.
– Если быть точным, – ответил Стивен, вспоминая о работе над тапиром, от которого остался один скелет, – я был очень занят прошлой ночью. Но ты бы тоже мог подняться далеко по склону не задыхаясь, если бы не ел так много. Бедным и сломленным физически ты был в гораздо лучшей форме. Сколько ты сейчас весишь?
– Не стоит беспокоиться.
– Как минимум лишний стоун с половиной, а то и два, Господи храни. Такие как ты, тучные и полнокровные типы, всегда балансируют на грани апоплексии, особенно в этом климате. Может, ты хотя бы от ужинов откажешься? Ужины убили больше народу, чем Авиценна вылечил.
– Причина, по которой я весь в поту карабкался по этому чертову холму, – не поддался Джек, – это то, что вечером Фокс нас обоих вызывает на совещание. Султан возвращается завтра вечером, всего лишь через неделю после назначенного срока, а на следующий день он даст нам аудиенцию.
По пути вниз он сообщил Стивену, как поживает корабль и как принятые на борт в Анжере припасы, особенно огромное количество манильского троса, теперь пущены в дело, а также дал детальный, наверное, даже слишком детальный отчет о штивке, чтобы получить небольшой дифферент на корму.
– На полпояса или около того. Ничего яркого, выдающегося или показушного. Меня это очень порадовало. Но, – Джек покачал головой и погрустнел, – есть кое-что еще, и это меня вовсе так не радует. Посоветовавшись с Фоксом, я собрал всех матросов на корме и объяснил им, что мы прибыли на остров, дабы заключить договор между королем и султаном. Сказал, что французы здесь с той же целью, что французские матросы толпами сходили на берег и тяжко оскорбили местных, напиваясь, устраивая драки, пытаясь целовать честных молодых женщин и щупая их за открытую грудь. За это их и французский корабль загнали на Малярийный ручей. Так что, сказал я, «диановцам» увольнение даваться будет лишь под обещание хорошего поведения, маленьким группам и с минимальным авансом. Это для блага их страны, объяснил им я, только для блага страны. Думал завершить с «Боже храни короля» или «Троекратное ура королю», но как-то, когда я закончил, это оказалось не слишком уместным. Клянусь, ну и угрюмый и мрачный видок у них! Одни лишь кислые взгляды и недовольные гримасы. Даже от Киллика и Бондена слышно лишь «да, сэр» или «нет, сэр». Ни улыбки. Но опять-таки, я не оратор. «Сюрпризовцы», может, проглотили бы это и без красноречия, они-то меня знают, но не эти олухи. Они хотят на берег, кувыркаться с девками, и к черту благо страны.
– В конце концов, это очень могучий инстинкт, наверное, самый сильный... Я знаю твои возражения насчет женщин на борту. Но в нашем конкретном случае, если юных Рида и Харпера, а может, и Флеминга отправить на берег, не думаю, что случится какой-то исключительный урон морали.
– Ты за ними присмотришь?
– Нет. Но насчет Фокса не сомневаюсь. Он душу продаст ради этого соглашения. Или за сиротским приютом согласится присматривать.
– Спрошу его.
– Добрый вечер, джентльмены, – поприветствовал их Фокс. – Как любезно с вашей стороны прийти. Могу я предложить вам индийского эля? Его спустили в корзине в колодец, и он почти холодный.
Он разлил пиво и продолжил:
– Как вам известно, султан даст нам аудиенцию послезавтра. Имеется вероятность, что меня могут призвать выступить перед его советом сразу после формальных процедур. Я буду благодарен за любые наблюдения, которые могут упрочить нашу позицию. Ситуацию вы знаете. Французы предлагают субсидию, орудия, боеприпасы и квалифицированных кораблестроителей. Мы предлагаем субсидию, надеюсь, больше французской, последующую протекцию и кое-какие торговые льготы, признаюсь – не слишком существенные. К тому же всегда подразумевается угроза того, что мы сможем сделать после войны. Проблема в том, что даже один захваченный «индиец» невероятно нам навредит и окажется в краткосрочной перспективе выгоднее любой субсидии, которую я имею полномочия предложить. В этих краях исход войны не представляется столь очевидным, как мне бы хотелось.
– Что ж, сэр, – ответил Джек, – что касается кораблей, а это единственная сфера, в которой у меня достаточно знаний, то вы можете обратить внимание на то, что хотя малайцы строят первоклассные проа и шлюпки, я даже заказал новый пинас, но они не имеют ни малейшего понятия о настоящем военном корабле, способном выдержать вес орудийной палубы и нагрузку от стрельбы. Хотя французские корабелы вполне могут знать свое дело, они, должно быть, привыкли к дубу и вязу. У них нет ни малейшего представления о работе с ост-индийской древесиной. Потом можете отметить, что, пусть проа можно сделать за неделю или около того, корабль с прямым парусным вооружением – совсем другое дело. В первую очередь нужна оснащенная верфь, док, стапель. Затем, возьмем для примера семидесятичетырехпушечник, только один корпус требует выдержанной древесины, обращаю внимание – выдержанной, где-то двух тысяч деревьев, каждое весом тонны две. Сорока семи корабельным мастерам работы на год. Даже фрегат вроде нашего требует двадцать семь квалифицированных работников и год трудов. И потом, когда корабль наконец-то построен, нужно научить людей управляться с незнакомым парусным вооружением и орудиями так, чтобы они были опаснее для врага чем для себя. А это нелегко. Все вместе выглядит в моих глазах как план, состряпанный в кабинете кучкой сухопутных крыс, если кто-то рассчитывает получить от него быструю отдачу.
– Это очень ценные сведения, – поблагодарил Фокс, записывая. – Искренне благодарен. Но в Париже вполне могли иметь в виду потенциальную угрозу, которая заставит нас ослабить свои силы где-нибудь еще. Потенциальная угроза обычно дает эффект далеко за... хотя не мне учить вас стратегии или тактике. Доктор, не внесете ли свою лепту?
– Пока что я могу сообщить мало определенного и не предлагаю тревожить вас догадками. Но отмечу, что некоторые корабельные мастера – насильно завербованные испанцы, склонные сбежать на Филиппины, как только представится возможность. Говорят, что по крайней мере некоторые из предлагаемых французами пушек отлиты с дефектами. А как минимум часть пороха жестоко пострадала от сырости в ходе плавания и от того, что главный канонир пренебрег необходимостью переворачивать бочки в нужной последовательности. Вот и все, что я могу доложить. Но если мне дозволят сделать предложение, то чтобы устранить несомненное преимущество Ледварда от встречи с султаном – он уже охотился с ним и, возможно, склонил на свою сторону, может быть полезным пригласить его высочество посетить корабль на следующий же день и продемонстрировать орудийный огонь. Громовые раскаты полных бортовых залпов и очевидное разрушение плавучих целей одновременно и отвлечет его, и даст некоторое представление о наших возможностях.
– Да, действительно. Я обязательно предложу это визирю. Прекрасная идея во всех отношениях. – Он налил еще эля, уже выдохшегося и тепловатого, и продолжил: – Теперь, если кому-нибудь из вас ничего еще не вспомнится, позвольте сказать несколько слов о нашей одежде для аудиенции. Великолепие в таком случае решает все, и я уже посадил половину китайских портных в Прабанге шить костюмы для нашей свиты. Офицерам вполне уместно будет явиться в парадной форме, моя свита и я снабжены всем необходимым, а морская пехота, разумеется, и так в лучшем виде. Но мне вот что интересно, капитан, могут ли гребцы вашей шлюпки, тщательно одетые, сопровождать вас, конечно же, вместе с офицерами и мичманами? А потом, уважаемый Мэтьюрин, что насчет вас? Черный сюртук, даже очень хороший черный сюртук, едва ли будет уместным.
– Если требуется великолепие, и, если найдутся ткань и мастера, я пойду в одежде доктора медицины, в пурпурной мантии и колпаке.
В пурпурной, или по крайней мере в оранжево-красной мантии и колпаке он и шагал через восточные ворота дворца сбоку от Джека. Шли они довольно быстро – им угрожал дождь, свирепый тропический ливень, а у посланника имелась лишь одна шляпа с перьями. Миссия и все ее сопровождавшие так быстро, как только позволяло их достоинство, пересекли открытое пространство перед рвом и внутренней стеной высотой в сорок футов и толщиной в двенадцать, построенной яванскими предками султана.
Они устроили великолепное представление. Возглавлял их посланник верхом на великолепной лошади в отделанной серебром темно-красной сбруе. Вели ее грумы в саронгах и тюрбанах из золотой парчи. Особенно выделялся экипаж катера «Дианы» в новых широкополых соломенных шляпах с лентами, синих куртках с медными пуговицами, белоснежных широких штанах, черных ботинках с аккуратными носами и с вполне пригодными к бою абордажными саблями на боках. Они пересекли еще один двор под трубы и барабаны людей султана, и, как только упали первые теплые тяжелые капли, зашли во дворец.
Атташе Фокса мог быть неинтересным собеседником, но в роли начальника протокола оказался превосходен. Он с предельной точностью обговорил с секретарем визиря размещение миссии с предельным вниманием к старшинству. Каждый встал на назначенное место вдоль восточной стены большого зала приемов. Фокс и его ближайшие коллеги заняли место в нескольких ярдах слева от пустующего трона. Некоторое время они ждали, не без удовлетворения слушая шум дождя. Потом зазвучали трубы и барабаны, приветствующие французов. Первым плавно забежал Дюплесси, потом его свита – четыре человека в официальных костюмах, а также Ледвард и Рэй в ярко-синих сюртуках с звездами и лентами какого-то ордена, затем французские морские офицеры и сопровождающие, все более-менее мокрые.
В первые мгновения французы занялись выравниванием своей линии, сильно нарушенной последним забегом, а также мокрой одеждой, перьями и бумагами. Но как только они встали должным образом, Дюплесси, по другую сторону трона, бросил взгляд через зал и отвесил Фоксу то, что можно было с натяжкой счесть поклоном. Его вернули с той же строго отмеренной дозой сердечности. В тот же самый момент Рэю бросилась в глаза пурпурная мантия Стивена. Вначале он узнал его лицо, а потом, с очевидным ужасом, Джека Обри.
Он издал резкий утробный всхлип и схватил Ледварда за руку. Последний посмотрел в указанном направлении, застыл, но не выказал никаких эмоций. Появление султана в дальнем конце зала отвлекло всех, но не раньше, чем Стивен заметил на побелевшем, замкнутом лице Фокса выражение холодной ненависти такой силы, какую ему редко приходилось встречать.
Султан приближался в тени слуг с опахалами, с обеих сторон его поддерживали важнейшие вассалы, а позади следовали визирь и члены совета. Он оказался приятно выглядящим мужчиной лет сорока пяти, высоким для малайца. В его тюрбане сверкал знаменитый рубин. Шел он медленно, посматривая то в одну сторону, то в другую с вежливым выражением. Французы зааплодировали, как на театральном представлении, но он не выразил удивления или недовольства. Повернувшись, чтобы занять место на троне, он кивнул обеим сторонам с равной любезностью.
Его свита собралась в пространстве за троном, но визирь (низкий сухощавый человек) вышел вперед и огласил в очень уважительных словах, что прибыли два посланника, первый от императора Франции, второй от короля Англии, и они осмеливаются просить представить послания их господ. Султан ответил: «Во имя Аллаха милостивого, милосердного, пусть первый прибывший и говорит первым».
Дюплесси с Ледвардом позади занял место перед троном и, поклонившись, начал читать по сырой бумаге. Неудачное представление – чернила расплылись, очки запотели, а жара и мокрая одежда сильно подавляли. Ледвард переводил каждый абзац. Очень живой перевод, но также чрезмерно вольный. Делался он резким тоном, странно не совпадавшим с комплиментами, выражением доброй воли и искреннего желания еще более тесного альянса между властителями-кузенами Пуло Прабангом и Французской империей.
Визирь договорился с каждым посланником по отдельности, что раз султан после аудиенции собирается устраивать пир, а не созывать заседание совета, выступления не должны длиться дольше четверти часа. К изумлению, Дюплесси и Ледвард не проговорили даже столько. Фокс начал речь неудачно, запнувшись на титулах султана «Цветок любезности, Мускат утешения, Роза восторга», и пришлось повторять дважды, и он едва ли проговорил десять минут, несмотря на блестяще исправленные ошибки и восторженное напоминание о прославленных предках султана.
Когда он закончил, раскланялся и вернулся на место, советники втайне изумленно переглянулись. Они привыкли к речам, которые тянулись и тянулись, к самодостаточному многословию. Однако султан осознал свое везение после секундной паузы, улыбнулся и произнес:
– Во имя Аллаха милостивого, милосердного, добро пожаловать, господа. Прошу вернуть нашу благодарность вашим правителям, да хранят их небеса, за их благородные подарки, которые мы будем беречь в сокровищнице и в сердце. И да начнется пир.
Вот теперь-то стала очевидной польза от неподдельной нечувствительности. Фокс все еще находился под таким сильным впечатлением от события, пусть и давно ожидаемого, что его светские навыки едва ли работали. Зато Джонсон, Крэбб и Лодер болтали ровно, громко и с периодическими взрывами смеха, так что верхняя часть английского стола поддерживала должное оживление. Стол протянулся во всю длину пиршественного зала. Чтобы компенсировать их место во время аудиенции, англичан теперь посадили по правую руку от султана (его стол пересекал зал). Стивен оказался довольно далеко, и поскольку он один из немногих мог поддерживать беседу на малайском, его посадили между пожилым, мрачным и неразговорчивым человеком, чей род занятий он так и не узнал, и первым встретившим его Ван Да.
Вполне приемлемый сосед. Как заядлый охотник, он очень много знал о лесах, джунглях и высокогорьях.
– Как-то раз видел я вас над Кетангом, – весело смеялся он. – Вы удирали от пчел как олень – какие прыжки! Опасный там уголок, рядом с красной скалой. Пять минут спустя мне самому пришлось удирать оттуда, и я потерял след бабируссы. Крупной бабируссы.
– Жестокий удар, уверен, но надеюсь, его немного смягчили размышления о том, что свинина у магометан под запретом.
– Как и вино, – улыбнулся Ван Да. – Но бывают дни, когда Аллах еще более милостив и милосерден, чем обычно. На самом деле мы их убиваем, потому что они ночами разрывают поля. А еще в дело идут их бивни.
Вино все же оказалось настоящим. Крепкое, пригодное для питья красное, чье происхождение Стивен определить не мог. Макао, по всей видимости? И хотя его подавали не в стекле, а в серебре, он был вполне уверен, что помимо Ван Да некоторые малайцы его пили. Султан – точно. Его виночерпий Абдул, похожий на газель юноша, даже не делал попыток скрыть разливаемую им темно-красную жидкость.
Также и французы. Пока Ван Да подробно рассказывал о преследовании малайского медведя, Стивен рассматривал лица напротив. Морские офицеры, кажется, неплохо соответствовали английским. Их капитан чем-то был похож на Линуа – способный, эффективный, целеустремленный и жизнерадостный. Дюплесси – из числа тех, кого не стоит посылать в жаркий климат или вообще за границу, а его официальные советники походили на тех, что сопровождали Фокса.
Рэй превратился в развалину с тех пор, когда Стивен его последний раз видел – вялый, едва узнаваемый. Над ним все еще довлел шок от встречи. Вряд ли он высидит до перемены блюд – с каждым глотком его охватывала зеленоватая бледность. Ледвард, с другой стороны, восстановив уверенность в себе, выглядел и звучал как серьезный противник, человек необычных способностей. Стивен наблюдал, как он опустошил кубок и протянул его через правое плечо, чтобы его снова наполнили. Во время этого жеста он бросил взгляд в сторону трона. Выражение его лица очень слабо, но значимо изменилось – это был тайный взгляд. Стивен посмотрел влево и краем глаза заметил ответную улыбку Абдула.
Какое-то время Стивен не мог поверить, что его первое впечатление оказалось верным. Но хотя Ледвард с этого мгновения оставался совершенно сдержанным, Абдул за спиной султана – нет. Впечатление переросло во внутреннее убеждение. Возможные последствия так заполонили его разум, что он потерял нить рассказа Ван Да до его завершения:
– Так что Тиа Удин убил медведя, а медведь убил Тиа Удина, ха-ха!
– Джек – поинтересовался Стивен, когда они шли по краю кратера к тому месту, с которого можно окликнуть корабль, – ты когда-нибудь размышлял о Ганимеде?
– Да. Я провел с ним прошлую ночь и должен был бы провести сегодняшнюю, если бы не завтрашний визит султана. Такой хорошенький, маленький, золотистый, а как подмигивает – просто обожаю. Как закончим с султаном, буду снова им заниматься почти всю ночь.
– Ты действительно собираешься? – уточнил Стивен, всматриваясь в довольное, раскормленное лицо друга, от султанского вина еще живее обычного. – Дружище, мы об одном и том же говорим?
– Надеюсь на это, – улыбнулся Джек. – Юпитер в противостоянии, ты же знаешь. Его великолепия нельзя не заметить.
– И в самом деле, чудесное зрелище. А Ганимед с ним же связан, как я понимаю?
– Конечно же – самый прекрасный из спутников. Ну что ты за тип, Стивен!
– Удачное название. Но я-то имею в виду другого Ганимеда, виночерпия султана. Ты его заметил?
– Что ж, заметил. Я еще подумал: «Будь прокляты мои глаза, это же девушка». Но потом вспомнил, что на таком пиру девушек не будет, и вернулся к превосходному филе оленя – не больше заячьего, но невероятно вкусное. А почему ты его называешь Ганимедом?
– Ганимед был виночерпием Юпитера. Я думаю, что сейчас их связь, отношения, дружба вызвали бы неодобрение. Но имя это я использую в широком смысле, как это обычно и делается. Я не порицаю султана.
