Текст книги "Салют из тринадцати орудий (ЛП)"

Автор книги: Патрик О'Брайан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

На борт попадало приличное количество воды в виде брызг и случайных волн, но явно недостаточно, чтобы загасить огонь на камбузе или аппетит офицера и мичмана утренней вахты, Эллиота и Грина, завтракавших с капитаном. Не самые любимые офицеры Джека, но им тяжко пришлось с четырех утра, когда они приняли корабль, и, в любом случае, фаворитизма быть не должно. Может, он не столь радушно встретил этих двоих, как Ричардсона и Рида, но все же потчевал их кашей, яйцами от своих двенадцати достойных кур, слегка залежавшимся беконом, тостами из ирландского содового хлеба (великолепное нововведение Стивена) и мармеладом из Эшгроу. А кофейники так и вообще следовали один за другим.

Стивен наблюдал за ними, изможденными вахтой, и снова ему подумалось, что не столько чудовищно несправедливый рост подходного налога виновен в угасании подобного развлечения, но, скорее, скука и тягость его для хозяина. По флотской традиции Эллиот не мог выбирать тему разговора. Как хорошо воспитанный человек, он прилагал немалые усилия, дабы отвечать капитану, но в беседе он был не более талантлив, чем в морском деле. Грин, с другой стороны, прерывал равномерное поглощение пищи лишь краткими «Да, сэр» или «Нет, сэр».

– А теперь ты непременно приляжешь отдохнуть, друг мой, – сказал Стивен, когда они удалились. – Ты выглядишь разбитым.

– Конечно, совсем скоро, – ответил Джек. – Но сначала нужно считать кое-какие показания для Гумбольдта. Я пока не пропустил ни дня, и начинать не хотелось бы. Может, я хотя бы спущусь вниз и сообщу тебе показатели температур. А проверить солёность мы можем и позже. Эй, Киллик. Позови моего писаря.

Элайджа Бутчер уже ждал вызова и явился наготове – укутанный до ушей, с чернильницей в петлице, журналом для записей под мышкой, гигрометром, цианографом и с полным карманом разных термометров в чехлах. Сверкающие чёрные глазки и сияющий красный нос выражали готовность к бою.

– Доброго вам утра, мистер Бутчер, – поднялся навстречу Джек. – Ну, давайте приступим к делу.

Спускаться вниз Джек не стал. Он отправил Бутчера к доктору Мэтьюрину – показать значения температуры на поверхности, в десяти и пятидесяти саженях, наряду с гидрометрическими результатами замеров, а также с сообщением о том, что капитан Обри был вынужден остаться на палубе.

Стивен этого и ожидал – он очень хорошо знал, что именно такое плавание Джек любил больше всего. Но не представлял, насколько сильно капитана «Дианы» поглотит эта задача.

Джек до того ни разу не выжимал из нее все возможное. Пассаты оказались мягкими, точными, приятными и устойчивыми, но, скорее, слабыми. Они едва позволяли превысить скорость в десять узлов даже с бом-брам-лиселями и ветре на три румба в бакштаг («Диане» такой больше всего нравился). Теперь Джек искренне хотел мчаться на ост настолько быстро, насколько можно заставить лететь корабль. С дорогим сердцу «Сюрпризом» он точно знал, какой набор парусов позволит набрать на этих широтах пятнадцать узлов без напряжения, но слабо представлял, что подойдет «Диане». При ветре такой силы разные корабли вели себя совершенно неодинаково на большой скорости. Некоторые зарываются носом в зеленые волны, черпая воду. Другие оседают в корму даже при попутном ветре, и это еще хуже. Какие-то оказываются неуклюжими, некоторые рыскают, плохо слушаются руля и даже теряют управление под той же комбинацией парусов, под которой другие летят вперед.

По мере того, как «Диана» сквозь исполинские волны продвигалась все южнее и южнее под все более сильными ветрами, достигнув сорока пяти градусов и потом идя строго на восток, Джек принялся изучать ее истинную натуру и то, что она может показать на пределе возможностей. Это требовало частой смены парусов, точнейшей брасопки, крайне точных астрономических наблюдений и пристального внимания к парусам и такелажу. Но когда наилучшее сочетание все-таки определилось (оно, разумеется, отличалось в зависимости от силы отклонения веста к норду или зюйду, но все же это вариации на одну тему), началась череда великолепных дней, когда корабль проходил три сотни миль и более от полудня до полудня. Джек редко уходил с палубы, спускаясь в каюту только лишь поесть или вздремнуть в кресле.

Великолепное продвижение – градусы долготы пролетали один за другим, но для всех, кроме убежденных моряков, удовольствие было исключительно интеллектуальным. Стояла южная зима с низким, серым небом, короткими днями, кусаче-холодным воздухом, наполненным дождем или крупой пополам с морской пеной или брызгами. Палуба постоянно залита водой. Больше не вызывали уборщиков – нет грязи. Не надо было дергать снасти, так что замерзшие ютовые могли спокойно сбиваться в кучку под рострами.

Стивен время от времени поднимался на палубу, когда ни дождь, ни брызги не слишком мешали наблюдать за сопровождавшими корабль альбатросами, иногда держащимися рядом по несколько дней. Большинство из них – линнеевские Diomedea exulans, самые любимые Стивеном морские птицы, огромные странствующие альбатросы – грандиозные создания с размахом крыльев в двенадцать футов и даже больше, старые белоснежные самцы с черными кромками крыльев. Но кружили и другие птицы, которых он не мог точно опознать. Моряки прозвали их «дурными чайками» [20]20
  Морские птицы из рода Thalassarche (русского названия нет) семейства альбатросовых. Род включает в себя, по разным классификациям, около четверти всех различных альбатросов.


[Закрыть].

– Совершенно недостаточно внимания уделяется альбатросам, – рассказал он Фоксу, пришедшему получить консультацию по поводу болей, а точнее общего дискомфорта в нижней части живота, запора, беспокойных ночей.

– Пищеварительной системе тоже, – ответил Фокс. – Если человек – это мыслящий тростник, то он также и тростник, который поглощает и испражняется. Если эти функции нарушены, то и первая тоже. Гуманность исчезает, остается одно варварство.

– Эти пилюли, с благословления Господня, призовут ваш кишечник к порядку, вместе с прописанной мной диетой. Но признайте, что весьма эксцентрично проводить различия между пеночкой-теньковкой и ее родичами, считать перья на крыльях, замерять клювы, и при этом пренебрегать альбатросами, этими величайшими в мире парящими птицами.

– Это не те же пилюли, что раньше? – поинтересовался Фокс.

– Нет, – с чистой совестью заверил его Стивен. В этот раз толченый уголь он покрасил в розовый безвредной кошенилью.

Фокс в последнее время прибегал к его консультациям довольно часто, и по целом ряду болезней. Стивену скоро стало ясно, что его беда в одиночестве. Посланник, вне сомнения, способный человек – его рассказы о малайских раджах и султанах, их запутанных линиях наследования, их связях, междоусобицах, альянсах, былой истории и нынешней политике полностью доказывали это, даже без учета основательных знаний раннего буддизма или нынешних магометанских законов. Но характер у него был сильный, доминирующий. Он так подавил своего сдержанного, застенчивого секретаря во всем, кроме виста, что молодой человек больше не мог быть ему компаньоном.

Может, Фокс и хотел бы завести знакомства и даже сблизиться с окружающими, но при этом не желал, чтобы его понимали, и был необычайно замкнут. Опять-таки в его манерах проскакивали намеки на снисходительность, некое убеждение в высшем знании, статусе или природных чертах, которое не позволяло Джеку и Стивену с большим удовольствием пребывать в его обществе.

У Стивена сложилось впечатление, что Фокс считает свою миссию чрезвычайно важной (в чем он, возможно, прав), и что успешное ее завершение, возвращение домой с договором удовлетворит его амбиции и чувство собственного достоинства до предела возможного. Но Стивен также чувствовал, что гораздо больше, чем стоило бы ожидать от человека его способностей, Фоксу польстила должность посланника, ее внешняя сторона. Он никогда не приглашал на обед офицеров, хотя их ему и представили. А если на квартердеке он задавал вопрос касательно корабля или орудийной стрельбы, то объяснения выслушивал с улыбкой и кивком головы, будто бы сообщающим: хотя он и не знал этих вещей, незнание ничуть не уменьшает его достоинства, это всего лишь технические детали, honnête homme [21]21
  порядочный человек (фр.)


[Закрыть] знать необязательно.

Все равно в этих обстоятельствах ни у Джека, ни у Стивена не было лишнего времени для общения. Джека полностью поглотило управление кораблем. Стивен, помимо консервации, классификации и описания образцов с Тристан-да-Кунья (богатый урожай чрезвычайно активной деятельности при жестокой нехватке времени в нижних частях этого неизученного наукой острова, на котором обитает ряд неописанных тайнобрачных, может быть, и несколько цветущих растений, хотя для них не сезон, приличное количество жуков и других насекомых, пауки и как минимум две примечательных птицы, вьюрок и дрозд) и помимо уроков малайского, должен был еще и присматривать за лазаретом.

Лазарет был полон. Плавание на восток в сороковых – всегда опасное занятие, а особенно зимой, когда окоченелым рукам приходится хвататься за обледенелые снасти высоко над палубой. А внизу, несмотря на штормовые леера от носа до кормы, бурное море может ударить моряка об орудие, битенг, якорный шпиль и даже о колокольню с судовым колоколом. Вывихи и растяжения связок, разрывы мышц, трещины в ребрах и еще одна сломанная нога следовали друг за другом вместе с ожогами от веревок, обычными ожогами (кока и его помощников швырнуло на плиту камбуза). И конечно же, обморожения десятками. Большинство матросов каждой вахты хромало.

Иногда погода все же улучшалась. Однажды утром, после дня и ночи такого напора ветра, что фрегат шел лишь под зарифленными грот-марселем и фока-стакселем, Стивен (практически не спавший до смены вахты в четыре утра), с запозданием принялся обходить своих пациентов после одинокого завтрака в кают-компании. Он как раз демонстрировал молодому Макмиллану эффективный метод наложения бандажа при грыже, и тут Сеймур передал наилучшие пожелания от капитана и приглашение доктору Мэтьюрину, когда у него появится свободное время, подняться на палубу. «Вам понадобится теплый плащ с капюшоном, сэр, – добавил он. – Наверху прям-таки зябко».

Так оно и было, но изумление от яркой синевы, сияния солнца и наполненных светом парусов заглушили чувство холода.

– Вот и вы, доктор, – воскликнул Джек, одетый в старую монмутскую шерстяную шапку и плащ с капюшоном. – Доброго утра, и, клянусь, оно очень приятное. Хардинг, бегом в кормовую каюту и попроси у Ахмеда шерстяной шарф, чтобы доктор им голову закутал, а то останется без ушей.

– Господи, какое великолепие! – восхитился Стивен, озираясь вокруг.

– Не правда ли? Ветер в утреннюю вахту стал попутным, так что удалось поднять больше парусов. Как видишь, мы подняли грот-марсель, фок и блинд. Надеюсь, если ветер слегка стихнет, поставить еще фор-брамсель...

Объяснения продолжились, включая некоторые ценные замечания о приспущенном фор-марса-рее, но Стивена поглотила попытка объединить в единое целое отдельные части этой восхитительной картины. В первую очередь – небо, высокое, чистое и такое темно-голубое, какого он раньше никогда не видел. Затем – море, не такое темное, наполненное светом, отражающее синеву неба, тени и паруса; море, простирающееся в неизмеримые дали, когда огромные волны поднимали фрегат ввысь, демонстрируя упорядоченный ряд огромных гребней, каждый в трех фарлонгах от предыдущего, бегущие на восток величественной ровной вереницей.

Когда волны приближались к корме «Дианы», высокие мраморно-белые гребни достигали высоты бегин-рея, грозя катастрофой. Потом корма начинала постепенно подниматься, палуба наклонялась вперед, сила ветра возрастала, и гребень плавно проходил по бортам корабля. Через несколько секунд фрегат опускался в ложбину между волнами, в которой ничего не было видно, и паруса обвисали. Ко всему этому добавлялось солнце. Его долго не видели, да и сейчас его скрывал грот-марсель, но оно все же наполняло мир практически осязаемым светом, сверкающим на крыльях альбатроса, спланировавшего по ветру так близко к поручням квартердека, что его почти можно было коснуться рукой.

– Это наш старый друг, – заметил Стивен, когда птица повернулась, накренившись градусов на девяносто и продемонстрировав прогал в маховых перьях правого крыла.

– Да, он присоединился к нам на заре. Боже, Стивен, какой восход!

– Соглашусь, и какое прекрасное место солнцу, чтобы всходить! Вокруг нас не меньше шести альбатросов и один гигантский буревестник. Не позвать ли нам мистера Фокса и его секретаря?

– Я их уже приглашал, и они ненадолго поднялись на палубу. Но к сожалению, должен сообщить, что порыв ветра забросил волну на палубу. Их насквозь промочило, и они спустились вниз переодеться. Сомневаюсь, что снова их увидим.

Стивен заметил, что по квартердеку пробежала сдержанная улыбка. Не сдержался лишь один из юнг с ведром пакли и опилок (чтобы у рулевых руки не скользили на штурвале) – он заржал и улизнул. Мэтьюрин в очередной раз подумал, что посланник, несмотря на признанные добродетели, не снискал расположения экипажа «Дианы». Он ни разу не жаловался на приготовления корабля к бою во время стрельб – Джек Обри входил в число немногих капитанов, требовавших убирать все переборки от носа до кормы, в результате чего и его, и Фокса каюты исчезали, а их содержимое спускали вниз. Посланник проявлял живой интерес к орудийной практике, радуясь удачным выстрелам с неподдельным энтузиазмом. Но традиционное моряцкое пренебрежение сухопутной крысой, презрение и даже неуважение все равно сохранились, а может, даже и усилились.

Было холодно, но к югу от мыса Горн бывало и холоднее. Солнце поднялось над грот-марселем, делясь ощутимым теплом и сиянием, превратившим синеву неба и океана в постоянно обновляющееся чудо. Стивен наблюдал, как альбатросы без усилий планируют вдоль борта корабля, пересекают кильватерный след, иногда что-то подбирают с поверхности воды, проносятся по диагонали перед наступающей волной и несутся вперед на огромной скорости, останавливаясь в четверти мили впереди и поворачивая, чтобы начать сначала. Он оставался на квартердеке, зачарованный, иногда постукивая руками, иногда обмениваясь парой слов со штурманом, склянку за склянкой, пока деловитые перемещения и сбор всех юных джентльменов не возвестили, что солнце собирается пересечь зенит, и собравшиеся с квадрантами или секстантами собираются замерить его высоту над горизонтом.

Церемония следовала неизменным путем. Штурман Уоррен доложил о наступлении полудня и 46°39' ю.ш. вахтенному офицеру Ричардсону, тот сделал шаг в сторону кормы от фальшборта, снял шляпу и произнес:

– Полдень и сорок шесть градусов тридцать девять минут южной широты, если вам угодно, сэр.

Его волосы струились по ветру.

– Отметьте полдень, мистер Ричардсон, – скомандовал Джек.

– Отметьте полдень, мистер Сеймур, – передал Ричардсон команду вахтенному помощнику.

– Пробить восемь склянок, – велел Сеймур рулевому старшине.

А тот повернулся к часовому у дверей кормовой каюты и приказал голосом, рассчитанным на штормовой ветер:

– Переворачивай часы и бей склянки.

Морской пехотинец перевернул получасовые песочные часы, которые втихомолку время от времени подталкивал локтем, чтобы заставить песчинки сыпаться быстрее и сократить время дежурства, после чего помчался вперед к колоколу, подгоняемый ветром. Он отбил четыре двойных удара, и Ричардсон наконец-то приказал боцману Крауну: «Свистать всех к обеду».

Вслед за этим из тишины, столь полной, какую только позволял вой ветра в такелаже, всеобщий вездесущий грохот волн и издаваемые корпусом корабля звуки, вырвался вой, какой издают разве что львы в Тауэре в предвкушении кормежки – громкие непристойные веселые вопли, топот ног в сторону жилой палубы, стук тарелок, бачков и кожаных кружек о подвесные столы и рев бачковых на камбузе в ожидании своей очереди.

Подобный бедлам был столь привычен Джеку Обри, что служил аперитивом, тем более что в самые ранние и голодные годы морской жизни он, как юный джентльмен, также обедал в это время. Желудок слегка напомнил о себе, а рот наполнился слюной, но этим знакам был скомандован отбой криком дозорного, гуманно посаженного в набитую соломой бочку на марсе: «Эй, на палубе...». Остальные слова потерялись, пока корабль не заслонило поднимающейся волной, и их тогда можно было отчетливо разобрать: «Ледяная гора на правом крамболе».

Джек позаимствовал подзорную трубу у Ричардсона. Пока корабль поднялся на волне, он осматривал море на зюйд-осте, и когда «Диана» почти забралась на гребень, заметил айсберг, и довольно близко. Гораздо ближе, чем ожидал, и намного более крупный – очень высокая масса льда с двумя блестящими на солнце зелеными пиками, возвышающимися над прибоем, бившимся на поразительной высоте с западной стороны.

Он некоторое время его изучал, изменил курс, не желая сближаться с айсбергом ближе чем на милю, а потом передал подзорную трубу Стивену. Последний, пристально разглядывая ледяную гору три подъема на огромных волнах, скрепя сердце вернул подзорную трубу.

– Мне надо идти. Я обещал мистеру Макмиллану присоединиться к нему в полдень. Уже опоздал, а нам предстоит небольшое деликатное предприятие.

– Уверен, что ты преуспеешь. Но даже если и задержишься, надеюсь, что встретимся за обедом.

Единственным гостем в кормовой каюте оказался Ричардсон, и в его присутствии Джек не стеснялся говорить о корабле и его делах:

– Думаю, нам стоит убираться отсюда, как только мы хорошенько рассмотрим ледяную гору. Может, я и ошибаюсь, но кажется, это вовсе не старый лед. Он мог приплыть откуда-то из-за Кергелена, до которого не так далеко, и за ним может последовать множество других айсбергов. Мы уже далеко внутри их северного предела. Стивен, я уверен, что ты слышал дрейфующий лед.

– Не этот ли звук «тук-тук-тук»?

– Ага. Вот, снова.

– Заметил его в полдень и предположил, что это бондарь или плотник, или оба разом. Но потом мне пришло в голову, что они вряд ли будут работать в обед, если только корабль не тонет, Господи упаси.

– Нет, это дрейфующий лед. К счастью, нам удалось установить ледовый кранец, да и льдины не слишком толстые. Но даже так обшивке придется несладко.

– Кергелен – это не тот же остров, который некоторые называют островом Отчаяния, сэр? – поинтересовался Ричардсон.

– Да, его так называют. Но это не наш остров Отчаяния – он меньше, дальше к зюйду и осту. А еще один есть где-то на пятидесяти восьми градусах южной широты, по левому борту, как выходишь из Магелланова пролива. Кажется, немало мест в то или иное время назвали в честь отчаяния. Хорошо же это характеризует моряцкую жизнь. Не то чтобы наш остров Отчаяния оказался таким плохим. Жаль, что ты не был с нами на «Леопарде», Дик. Мы славно развлеклись, устанавливая новый руль. И там удалось провести несколько первоклассных астрономических наблюдений – наилучшее тройное измерение долготы по спутникам Юпитера, какое ты только можешь вообразить, каждое измерение совпадает с предыдущим, и с очень точным угловым расстоянием Луны от Ахернара.

– И ты был бы в восторге от морских слонов, морских леопардов, пингвинов, белых ржанок, синеглазых бакланов, буревестников, а более всего – от гнездовьев великолепных альбатросов. Они такие... – начал Стивен, однако его прервала смена блюд, подали пудинг, и он потерял нить.

– Боюсь, это последний пудинг на сале до самой Батавии, – мрачно сказал Джек. – Киллик говорит, в такую холодную погоду крысы становятся возмутительно наглыми. Так что давайте наслаждаться пудингом, пока можем – с чертовски затхлым столетним салом. – После первого куска он помолчал, а потом добавил: – Но вот что мне не нравится в этих ледяных айсбергах – кроме того, что они норовят потопить наш корабль – похоже, они становятся причиной или, по крайней мере, предвещают штиль. Когда пострадал бедный старый «Леопард», стоял туман, а ветер едва шевелил брамсели.

После обеда они снова вернулись на квартердек. Айсберг теперь стал гораздо ближе. Солнце ушло к западу, лучи отражались от множества ледяных граней, проявляя не только идеальный зелёный цвет, но и широкую прозрачную полосу светящегося аквамарина, которую Стивен помнил ещё по несчастному «Леопарду». Выглядел айсберг прекрасно, и наблюдать его теперь стало гораздо удобнее, однако требовалось держаться на расстоянии – эта огромная масса нестабильна. Когда корабль и айсберг находились в подошве одной волны и лёд всего в миле на траверзе фрегата, наблюдающие увидели, как одна из вершин, размером с собор со шпилем, скользит, наклоняется, падает, огромные куски срываются со склонов, чтобы соединиться с другими обломками поблизости, взметая мощные фонтаны воды.

Удобное положение для подзорной трубы Стивен нашёл только на шкафуте. А поскольку он стоял не на священном квартердеке, все его пациенты решили, что на этой нейтральной территории имеют право с ним поговорить, и Стивен нисколько не удивился, когда низкий голос с западным акцентом произнёс у самого уха:

– А, вот вы где, сэр. Он как раз на раковине, смотрите, мы зовём его «квакером».

Стивен взглянул – там, на ветру, старательно балансировал маленький и неприметный потрёпанный альбатрос Diomedea fuliginosa.

– Назвали «квакером», потому как одет он скромно.

– Вполне хорошее имя, Гримбл, – сказал Стивен. – А как вы зовёте вон того? – Он кивнул в сторону в сторону огромного буревестника.

– Некоторые зовут костолом, некоторые – приятель альбатроса, а чаще называют гусем матушки Кэри. Гусь, сэр, не цыплёнок. Цыплят можно десяток в карман засунуть. – Собеседник помолчал и заговорил потише. – Осмелюсь спросить, сэр, как там наш Артур?

Артура Гримбла, одного из больных с сифилитической гуммой, Стивен и Макмиллан оперировали, чтобы облегчить давление на мозг.

– Ближайшие несколько дней покажут, – ответил Стивен. – Сейчас он не страдает от боли и может поправиться. Но пусть его друзья не слишком надеются – это было последнее средство. И если он нас покинет, то без мучений.

– Нет, – говорил капитан Обри штурману в нескольких шагах от них. – Боюсь, это невозможно.

Он жадно смотрел на куски льда, эту чистую свежую воду, плавающую неподалёку, местами в полумиле от острова.

– Не в этих волнах, сэр, – ответил Уоррен. – Но если ненадолго лечь в дрейф, волнение, пожалуй, будет умеренным. Прибой возле острова после обеда стал меньше на добрую треть.

Джек кивнул. Он смотрел на бегущие волны – высокие гребни больше не срывались, вода не летела в лицо.

– Мистер Беннет, – сказал он, – поднимитесь с подзорной трубой на топ мачты и скажите, что увидите. Не торопитесь, и доложите мне внизу. Доктор, не желаете присоединиться ко мне на кофе?

Они допивали уже по второй чашке, когда в дверь постучал Беннет.

– Прошу прощения за растрёпанный вид, сэр, – сказал он. – Я закрепил свою шляпу куском марлиня, но её сразу же сорвало – белый марлинь, кстати. Сначала я осмотрелся за кормой, и внимательно, но ничего не увидел до одного румба по правому крамболу – там гора льда, почти такого же размера, как эта, примерно в четырёх лигах от нас. Я подумал, дальше есть какие-то маленькие островки – судя по белой воде, но не мог быть ни в чём уверен, пока не обернулся почти на четверть к югу. Там, от траверза до раковины, их четыре, примерно на одном расстоянии, в трёх лигах.

– Спасибо, Беннет, – поблагодарил Джек. – Выпейте чашку кофе, чтобы согреться.

Когда он ушел, Джек посетовал:

– Увы, но так не пойдет. Надеялся еще на несколько дней прекрасного хода. Но так не пойдет. Хотя мы все еще слишком далеко к весту, придется убираться отсюда. Зачем я только заговорил о штиле – ветер устойчиво слабеет с тех пор, как я произнес эти слова.

– Возможно, твой противящийся разум уже воспринял приметы штиля, но отказывался их признавать. Как часто я уверял себя «Ха, уже полгода не простывал», только чтобы проснуться на следующий день с насморком и неспособным связно говорить.

– Клянусь, Стивен, ты – неиссякаемый источник радости и воодушевления. Истинный Иовов душитель, если такой вообще был [22]22
  Обри имеет в виду утешителей Иова – друзей ветхозаветного праведника, которые тщетно пытались утешить его во время насланных на него испытаний, не понимая их природы (Иов 16:2).


[Закрыть]. Поскольку кофейник ты осушил, я поднимусь на палубу и сменю курс. По крайней мере, можно будет убрать риф-другой.

Через несколько минут Стивен услышал дудки и топот ног, крики «Укладывай, укладывай». Фрегат накренился, ветер дул с одного румба по раковине, неся корабль на норд-ост.

Немногие подвижные объекты в каюте накренились вправо. Стивен, вцепившись в подлокотники кресла, проворчал: «Он может говорить что угодно, но я убежден: корабль движется быстрее, чем когда-либо, вода прямо-таки ревет вдоль бортов».

На следующий день крен все же стал меньше, несмотря на славный набор парусов – даже установили брам-стеньги в надежде поднять еще больше. Крен уменьшался постепенно, на один пояс обшивки за другим. Ко тому дню, когда похоронили молодого Гримбла, крен едва ли был заметен вообще.

И все равно, ради своих находок с Тристана, Стивен продолжал спать внизу. В первый четверг после встречи со льдом он зашел в кают-компанию позавтракать.

– Доброе утро, джентльмены, – поздоровался он, занимая свое место. – Мистер Эллиот, не передадите ли мне кофейник? – Бросив взгляд на стол, он добавил: – Вижу, мы снова собираемся предстать во всем великолепии.

Его взгляд зацепился (и не мог не зацепиться) за бизань-мачту. На «Диане», как и почти на любом фрегате, она установлена на нижней палубе, по центру кают-компании. Стол соорудили вокруг нее. Но на «Диане» (уникальный случай на памяти Стивена) какая-то любящая французская рука обшила мачту бронзой от сверкающей поверхности стола до бимсов, а потом украсила бронзу первоклассным сусальным золотом. Обычно все это великолепие укрывали специальным чехлом, чтобы защитить от стюарда – очень глупого, упрямого и совершенно глухого старика, полировавшего все металлическое проволочной щеткой. Сияла она только по воскресеньям или на особенно важных пирах.

– Да, – ответил казначей. – Позавчера зарезали последнюю свинью и пригласили капитана на обед.

Стивен собирался было напомнить, что утром капитан провел похоронную службу. Но потом, поразмыслив о флотском отношении к смерти (в бою смертельно раненых обычно сбрасывали за борт), не стал. Вместо этого он заметил, что ход корабля стал чарующе плавным:

– Почти нет этих диких рывков, которые сопровождали нас много-много дней. И, если не ошибаюсь, почти никакого крена. Чашку можно поставить без особого беспокойства.

– Не больше пары поясов обшивки, – согласился Филдинг. – Но, доктор, мы же вышли из сороковых, знаете ли.

Кают-компания оказалась, конечно же, права. Слишком часто Джек Обри присутствовал на подобных церемониях, чтобы его глубоко тронули похороны едва знакомого матроса. Но слова погребальной службы его все же как всегда растрогали: «Душа моя ожидает Господа более, нежели стражи – утра, более, нежели стражи – утра» [23]23
  Псалом 129 «De profundis» («Из глубины воззвах»).


[Закрыть], как и искреннее внимание, с которым команда им следовала, и скорбь друзей покойного. «Возлюбленный брат наш покидает нас, и мы предаем тело его пучине морской», – декламировал он низким мрачным голосом, а товарищи Артура Гримбла плавно спустили его за борт, зашитого в гамак и с четырьмя пушечными ядрами в ногах.

Обри не слишком расстроился и наслаждался жареной свининой вместе с кают-компанией, но все же похороны достаточно приглушили его настроение, чтобы сдержанное веселье подобных обедов потребовало определенных усилий. Позже, произнеся положенные тосты и как положено поблагодарив, он прошел свои обычные для мягкой погоды три мили по наветренной стороне квартердека – двести сорок поворотов от носа до кормы. А погода действительно установилась мягкая – внезапно они оказались в совершенно ином мире, мире спокойного моря и ненадежных ветров. Плавание выходило неудачным. «Диана» едва достигла тридцать девятой параллели, прежде чем последние остатки ветра с веста сменились норд-остом, а тут еще столь несчастливое предзнаменование.

Более того, серьезные опасения вызывал остров Амстердам. Все карты соглашались, что он лежит на 37°47' южной широты, но по поводу долготы расходились больше чем на градус. Как назло, именно этот момент выбрали оба его хронометра, чтобы перестать показывать одно и то же время. Пасмурное небо не позволяло наблюдать луну со дня встречи с айсбергом, и прокладывать курс приходилось исходя из вычисленной долготы, с помощью среднего времени двух хронометров.

Не слишком-то удовлетворительное занятие, и уж точно не рассчитанное на то, чтобы смягчить тревогу. Еще и ветер ухудшал ситуацию, заставляя «Диану» идти в крутой бейдевинд. Если идти курсами между галфвиндом и бакштагом, то она – хороший, честный мореходный корабль. Но в крутой бейдевинд она шла тяжело, медленно, имела склонность к рысканию и не желала даже в лучших условиях идти круче, чем на шесть с половиной румбов к ветру.

– Возможно, я не могу позволить себе пренебрегать долготой, – поделился Джек со Стивеном вечером, – но меня до некоторой степени успокаивает то, что вершину острова видно за двадцать пять лиг. Впрочем, он не очень важен.

– Мне жаль, что ты его считаешь неважным, – огорчился Стивен.

– Имею в виду с точки зрения запасов воды. У нас их вполне достаточно, и даже если на тропике Козерога не будет обычных ливней, на сокращенном пайке нам придется сидеть не больше пары недель, считая, что юго-восточный пассат будет дуть хотя бы в половину обычной силы. Но если мы все же сможем пристать к острову, что ж – я буду очень рад отпустить тебя на берег на час-другой, пока шлюпки сделают несколько рейсов. Ты рассказывал, что там полно воды, не так ли?

– Совершенно точно. Перон, оставленный на этом острове, утопал в ней. По его признанию, добираться до пресной воды не очень удобно, но не думаю, что флотская изобретательность не справится с неудобствами. Мне не хватит слов, Джек, чтобы описать тебе ценность исключительно удаленного острова для натуралиста. Необитаемого плодородного вулканического острова, покрытого буйной растительностью. Без этих мерзких крыс, собак, кошек, коз, свиней, которых глупцы завозят, чтобы разрушить Эдем. Острова, не тронутого рукой человека – хотя Перон провел там некоторое время, он почти не покидал побережье.

– Ну, я мог бы пожелать более ясной погоды, но отправлю дозорными самых глазастых, а на ночь убавлю паруса. Почти не сомневаюсь, что увидим его во вторник или в среду.

Увидели они остров в среду. При первом свете дня фрегат оказался в пяти милях от этого безошибочно узнаваемого пика – поразительно удачный подход к берегу после пяти тысяч миль в открытом море, даже не учитывая неточности карт и хронометра. Но, к несчастью, подошли они точно с подветренной стороны и пронеслись мимо в темноте под умеренным западным ветром и мощным движущимся на восток течением, невзирая на наглухо зарифленные марсели и самых бдительных дозорных.