Текст книги "Заметки с выставки (ЛП)"

Автор книги: Патрик Гейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Но Рей внезапно оказалась среди них, вполне невредимая и явно не под успокоительными препаратами, как раз вовремя для дневной очереди за таблетками. Волнение утихло так же быстро, как и началось, и, когда Джоэни попытался спросить у нее, где она была, в ответ получила только невнятный лепет об узорах, которые создавали скворцы в парке неподалеку. Так что, возможно, Рей попросту сбежала прогуляться в заснеженном солнечном свете либо навестить публичную библиотеку или универмаг с вороватыми намерениями.

Когда появился первый полицейский, в этом не было ничего экстраординарного. Полицейские часто сопровождали вновь прибывших или их вызывали наведаться к пациентам, которых помещали в больницу против их воли. Но потом появился второй, а за ним следовала женщина. Они задавали вопросы медсестрам, затем, в сопровождении Бобби, внимательно наблюдавшей за происходящим, начали обходить отделение, пытаясь задавать вопросы пациентам. В тот день персонала не хватало – у Марси был грипп – и Бобби явно была задергана этими неожиданными дополнительными обязанностями и хотела, чтобы все закончилось как можно скорее.

– Вы были здесь все утро? – спросила она.

– Может, и была, – собиралась было ответить Джоэни, но затем передумала. – Да, – сказала она, и поняла, что до смерти перепуганная женщина в темном костюме изучала ее.

– Нет, это не она, – сказала женщина полицейским, и они двинулись дальше, но женщина, далеко не столь уверенная, какой казалась, оглянулась и посмотрела на нее.

Когда они подошли к Рей, та разрисовывала себе щеки синей плакатной краской и просто таращилась на них в ответ на вопросы Бобби, поэтому они потратили на нее немного времени.

Реальная история выплыла наружу, как это бывает, за ужином через обслугу. Недалеко от них по той же улице в банке случилось ограбление. Молодая женщина в белых перчатках и косынке, украшенной узором из маков, используя игрушечный револьвер, который она потом бросила на тротуаре, убедила кассира передать ей содержимое кассы. Она сломя голову выскочила из банка и вроде бы запрыгнула в такси по направлению в пригород. Однако косынку впоследствии нашли на перилах пандуса на въезде в Кларк. Расследование погрузилось в полный хаос, поскольку пациентка за пациенткой, взволнованные внезапной вспышкой внимания, начали признаваться в том, что грабитель именно она. Обыскали все шкафы и ящики, подняли все матрасы, обнаружили многочисленные стыдные секреты и глупые кубышки, но пачку денег так и не нашли. В конце концов, было решено, что воровка намеренно вела себя эксцентрично и, прежде чем исчезнуть, направила следствие в больницу по заведомо ложному следу. Трофей не был огромным – несколько сотен долларов – и не давал оснований для дорогостоящего расследования.

Единственными последствиями стало кратковременное ужесточение правил безопасности на отделении – теперь, как только любой пациент задерживался у лифта, тут же с поста персонала появлялась медсестра. Еще на более короткое время возросло число посещений семьями – будто родители и ближайшие родственники хотели получить свою долю весьма умеренной и преходящей скандальной известности больницы.

Рей разбудила Джоэни воскресным утром незадолго до рассвета. Приложив палец к губам, она прошептала: «Давай. Одевайся. Все готово».

– Ты чего? – спросила Джоэни.

Рей была одета как для улицы и держала в руках небольшой новенький клетчатый чемоданчик на молнии. Точно такой же она протянула Джоэни.

– Ты что, серьезно? – сказала Джоэни.

Рей кивнула.

– Но у меня нет денег.

– У меня есть, – прошептала Рей. – Думаю, хватит, чтобы добраться до Европы.

Она расстегнула свой чемоданчик и вытащила хозяйственную сумку из коричневой бумаги, набитую банкнотами.

– Может быть даже до Танжера, – добавила она.

– Где ты…?

– Я их распихала в пару полиэтиленовых пакетов и утопила в туалетном бачке. Давай. Поторопись. Нам нужно убраться отсюда до половины седьмого. Не забудь водительские права. Я уже упаковала всякие твои штуки для рисования. И да, глянь-ка. Я раздобыла нам зимние ботинки.

Джоэни оделась, дрожа от волнения. Голова у нее кружилась от утреннего голода. Она до упора набила чемодан одеждой, потом взяла из кармана халата водительские права и спрятала их под крышкой в аккуратный маленький карманчик на молнии. Затем она присоединилась к Рей в коридоре. Рей заставила ее снять новые ботинки, чтобы те не скрипели на линолеуме, потом они долгим путем, избегая лифтов и медсестринского поста, проскользнули к комнате отдыха. Один из поклонников Рей оставил незапертым окошко в раздаточной, так что они смогли осторожно поднять решетку, вздрагивая от того, что она могла загрохотать в любую минуту, а затем вылезли через него в раздаточную и заперли за собой. Они не пошли в служебный лифт, опасаясь, что он может быть на сигнализации. Как опытная крыса, Рей прекрасно ориентировалась в служебных лестницах, и они вышли через пожарную дверь среди мусорных баков на заднем дворе больницы.

Потом они побежали. В этом не было никакой реальной необходимости. Все-таки, это была больница, а не тюрьма, и они не были в отделении судебно-психиатрической экспертизы, но месяцы условно-рефлекторной терапии – а в случае Рей годы – заставили их реагировать как беглянок. После двух кварталов Джоэни начала смеяться и ей пришлось остановиться. Она все равно скользила по снегу, потому что Рей купила ей ботинки на три размера больше. Она никак не могла поверить, что это происходит на самом деле, и где-то предполагала, что их план вот-вот исчерпает себя, и они вернутся на отделение после горячего завтрака в каком-нибудь кафе. Но Рей не смеялась, она тащила Джоэни дальше, по-прежнему оглядываясь, не бегут ли за ними медсестры и санитары.

– Эй, Рей, смотри – скворцы! – сказала Джоэни, но не получила ответа. – Не могу поверить, что ты грабанула банк, Рей, – добавила она, потому что фразочка о скворцах была вредной.

– Ничего я не делала, – сказала Рей, глядя на нее как обычно искоса. – Не знаю, что ты имеешь в виду. Нью-Йорк, – добавила она вполголоса. – На Нью-Йорк идет ранний поезд.

И Джоэни поняла, что она была совершенно серьезной, что это не было какой-то сумасшедшей вылазкой.

– Я все проверила, – сказала Рей. – Я ходила в турагентство. Оттуда мы можем сесть на корабль в Англию. Или в Южную Америку. Ты как думаешь? В Южной Америке теплее.

– Я не говорю по-испански. Поехали в Англию. Потом можно с парохода сразу на поезд во Францию и дальше на юг.

Джоэни понятия не имела, как это на самом деле – с парохода на поезд, но в английских фильмах говорили об этом быстро и деловито, и слова звучали гламурно, по-иностранному и далеко-далеко от Этобико.

Они сели на автобус по Квинс-стрит, затем взяли такси до Юнион Стейшн. На станции было уже на удивление людно и, совершенно внезапно, решимость Рей начала улетучиваться. Она начала бормотать себе под нос, что никогда не было хорошим знаком. Джоэни поняла, что во внешнем мире Рей по-прежнему оставалась застенчивой четырнадцатилетней девочкой-подростком, которой нравились ее портновские ножницы. Джоэни задавалась вопросом, сколько еще времени пройдет до того, как закончится действие лекарств, при условии, что она их приняла, и не так, как Джоэни, которая жульничала, разбивая две дозы на три приема и сохраняя остаток на крайний случай.

– Мне нужно купить нам билеты, Рей, – мягко сказала она, остерегаясь смотреть ей прямо в лицо. – Два билета до Нью-Йорка в одну сторону. Ты точно этого хочешь?

Рей что-то бормотала, переговариваясь с невидимыми врагами, делая мелкие яростные жесты, будто смахивала крошки или муравьев с передней части своего пальто. Тем не менее, свободной рукой она протянула Джоэни свой чемоданчик.

– Ох, ты уверена? – переспросила Джоэни. – Спасибо. Присмотри за моим, ладно?

Она оставила Рей со своим чемоданом, ее бормотания было вполне достаточно, чтобы отпугнуть любого вора, и поискала окошечки билетных касс. Она расстегнула чемоданчик, чтобы вытащить банкноту из заначки в пакете, пока благополучно была еще в самом хвосте очереди. Потом выдернула еще одну и сунула в карман на всякий случай. И еще одну. Если бы кто-то поймал ее за руку со всеми этими бабками, они бы никогда не поверили ее рассказам, учитывая состояние, в котором пребывала сейчас Рей.

Пока двое пассажиров, стоявших в очереди впереди нее, один за другим покупали билеты, она задавала себе тот же вопрос, что спрашивала у Рей: ты точно этого хочешь?

– Мисс?

Она не хотела обратно к родителям. После того, как они с ней так обошлись, они для нее считай что умерли. Совершенно точно Джоэни не желала Этобико или нечто подобное.

– Мисс?

Если она и чувствовала какие-то угрызения совести, то, весьма неожиданно, это было по отношению к Винни, к которой, как оказалось, она все еще питала настороженную любовь старшей сестры. Винни никак не могла быть другой.

– Следующий, пожалуйста, мисс!

Какого черта! Она могла поступить как настоящая леди из Хейвергала и написать ей письмо.

Она шагнула вперед, сунула деньги в окошечко кассы и попросила два билета до Нью-Йорка. Возможно, дальше она и не уедет? Возможно, этого будет достаточно? Возможно, она поступит в Американскую художественную школу или просто будет ошиваться в Гринвич-Виллидж и найдет там себе натурный класс или, по крайней мере, косячок.

Слава богу, Рей перестала бормотать, и взяла себя в руки, но она была явно напугана шумом и толчеей, и Джоэни поняла, что ответственность придется брать на себя.

– Пошли, – скомандовала она. – Позавтракать можем и в поезде. Вон он, видишь? Туда подальше, на последних платформах.

Она пошла вперед, остановившись, чтобы купить журналы, ей нужен был какой-то камуфляж, и казалось, что смотреть журнал – самое что ни на есть нормальное занятие.

Она нашла им купе, которое все еще было пустым, и, скорее всего, таким и будет, потому что до отправления оставалось буквально несколько минут. Рей отказалась отдать чемоданчик и сидела с ним в обнимку, будто там внутри было нечто такое, что она боялась выпустить из рук.

Надеясь отвлечь ее, Джоэни протянула Рей журнал и сама попыталась читать свой, рассчитывая успокоить Рей своим примером. Однако, поглядывая на нее украдкой, она видела, что Рей, неуклюже сгорбившись над чемоданчиком, переворачивала страницы слишком быстро для нормального чтения. Ну и пусть, подумала она. По крайней мере, благодаря Рей, их угол купе будет пустым и только для них. Джоэни еще не приспособилась к жизни в реальном мире, и беспокоилась, не сочтут ли ее странной нормальные люди.

Она отвернулась, глядя из окна на мужчин и женщин в поезде через платформу от них. Когда он стал отходить, у нее возникло смутное ощущение, что она сидит в том поезде, который поехал, в то время как тот другой оставался на месте. Что заставило ее вспомнить все те разы, когда она садилась здесь в поезд со всей семьей. Чтобы навестить двоюродных братьев. Чтобы посетить Ниагару. На свадьбы и похороны людей, которых она едва знала.

Желудок у нее сжимался от нервов, да и от голода, и она забеспокоилась, что ее вот-вот вырвет. Было ошибкой не захватить что-либо съестное, когда они шли через центральный зал вокзала. Вагон-ресторан может оставаться закрытым еще несколько часов. Может вообще оказаться так, что по воскресеньям он не работает.

Чтобы успокоиться, она представила, как вся эта история в один прекрасный день превратится в безумный и в то же время горький рассказ о том, как знаменитая художница Джоэни Ренсом когда-то сбежала из канадского сумасшедшего дома с чокнутой грабительницей банка с мешком бабла, и вообще без нормальных шмоток, вскочив в поезд до Манхэттена. Она знала, что будущие слушатели представят себе нечто сумасбродное и грубое: угрюмая викторианская психушка, две оборванные девчонки бросаются в открытый товарный вагон грузового поезда, направляющегося на юг. А этот легкий, почти элегантный побег вообще побегом не казался. Но он им все-таки был. И когда поезд дал гудок, она обнаружила, что от страха впилась ногтями в ладони, что кто-нибудь, кого они знали, кто-нибудь из начальства, какой-нибудь полицейский распахнет настежь дверь купе и остановит их. Или еще хуже – появится ее мать.

Она заметила, что Рей снова бормочет и трясет головой, все крепче обнимая свой чемодан.

– Рэй? – сказала она, забыв о том, что смотреть на нее надо искоса. – Что происходит? Хочешь, чтобы я положила твой чемодан в багажную сетку? Успокойся, Рей, ради меня. Посиди спокойно, пока не пересечем границу.

– Я ох! Я просто! Я просто не могу, – выговорила Рей и на этот раз на самом деле посмотрела Джоэни прямо в глаза. – Я не могу, – совсем даже спокойно, почти оправдываясь, повторила она, а затем открыла дверь рядом с собой и выпрыгнула как раз, когда их поезд тронулся. Дверь после нее осталась качаться открытой.

– Рей! – вскрикнула Джоэни.

Она уронила журнал и поспешила высунуться наружу, но дверь, когда взревел гудок поезда, прибывающего с противоположного направления, захлопнулась ей в лицо.

Рей спрыгнула на рельсы под колеса локомотива.

Где-то дальше в поезде завизжала женщина. Впрочем, скрежета экстренного торможения не было слышно. Другой поезд уже тормозил в нескольких ярдах от своей платформы, но поезд Джоэни не остановился.

Она была слишком потрясена, чтобы что-то предпринимать. Она просто сидела, уставившись на рельсы. Потом, когда вбежал кондуктор и спросил: «Кто-то выскочил из поезда, когда мы отъезжали от станции. Не отсюда?», какой-то инстинкт заставил ее солгать.

– Я…мне кажется, она сидела где-то впереди, – ответила она ему, и ей не нужно было притворяться потрясенной.

Проходя обратно вдоль поезда, он попросил ее показать билет. После того, как он пробил билет и отдал ей обратно, она расстегнула свой чемоданчик, чтобы надежно упрятать билет в маленький карманчик вместе с водительскими правами. И тут вдруг обнаружила, что с изумлением смотрит не на свои знакомые, ненавистные одежки и банные принадлежности, а на несколько кистей, бутылочку терпентина, бесполезные восковые мелки и довольно неплохой ящик масляных красок, которые Рей, должно быть, купила или украла во время одной из своих вылазок. А еще там был большущий батончик Херши, самый большой, какой только можно купить за деньги, и Библия Гедеонов, большая часть текста которой была стерта безумными комментариями Рей. Рядом лежали коричневый пакет, битком набитый двадцатидолларовыми купюрами, и зубная щетка, такая плоская и выношенная, что едва ли ее можно было использовать даже для чистки серебра.

В лихорадочной спешке она обыскала чемоданные отделения под молнией и нашла книжку комиксов с Чарли Брауном, жвачку, два новых альбома для рисунков и, когда совсем уже была готова отказаться от надежды и представила, что поворачивает назад, увидела паспорт Рей.

Она схватила его, надежно закрыла чемодан на молнию и стала жадно изучать. Похоже, Рей было сокращенное Рейчел. Рейчел Келли. У них было всего восемь месяцев разницы в возрасте. На фотографии в паспорте, полученном для поездки в Ирландию, она была очень подходяще изображена анфас в раннем подростковом возрасте. Если повязать косынку, подкрасить губы, и приобрести очки для чтения, можно проделать весь путь в Англию, изображая молодую женщину, сгорающую от стыда за преследующий ее такой нелестный снимок, когда она пребывала еще в стадии личинки. Когда открылся вагон-ресторан, она купила завтрак и заставила себя съесть почти все, хотя аппетит исчез вместе с бедняжкой Рей. На первой же остановке ее вагон немного заполнился. Она прочитала оба журнала, потом заперлась в туалете и пересчитала все купюры в пакете. Потом ее вырвало, после этого она почувствовала себя гораздо лучше, хотя горько пожалела о припрятанных сэкономленных лекарствах, пропавших вместе с водительскими правами. В Нью-Йорке она забронирует билет на корабль – не третий класс, но и не самый крутой, на эти деньги ей придется жить довольно долго.

Она сможет купить одежду и при первой же возможности обратится к врачу, чтобы раздобыть валиум. Теперь Джоэни Ренсом была мертва для нее и для ее семьи. Это она могла пережить достаточно хладнокровно, но Рейчел Келли понадобится еще кое-что, чтобы удержать ее на плаву.

БЕЗ НАЗВАНИЯ

(1986)

Масло на судостроительной фанере

Вопреки ожиданиям, у Келли не случилось нервного срыва после смерти сына, но некоторые полагают, что вместо этого она создала это произведение. Если оставить без внимания уникальную серию «Камни» (2002), над которой она работала, когда скончалась, то можно считать это последним из ее абстрактных произведений. Работа монолитна и экстравагантно велика. Она рисовала на бывшей двери сарая. Чтобы разместить эту своеобразную доску для живописи, ей пришлось одолжить у Трескотика студию, которая была гораздо больше, и на время работы бросить семью и поселиться в этой студии. Изначально картина представляет зрителю черный цвет такой интенсивности, что, кажется, он поглощает весь свет в помещении. Однако, как и в часовне Ротко^[52] в Хьюстоне, время, проведенное перед картиной, раскрывает градации в темноте. Но можно ли назвать эту работу абстрактной? Искусствовед Мадлен Мерлуза недавно заявила, что картина – первый, впечатляющий шаг позднего фигуративного периода творчества Келли; что работа, попросту говоря, «представляет собой изображение корнуэльской ночи, вкупе с деревьями и звездами, прикрытыми облаками, и, глубоко во тьме, тропинка, бегущая от левого нижнего угла холста вверх к правому верхнему углу». Конечно, невозможно стоять перед картиной дольше минуты и не ощутить, что глаза начинают инстинктивно искать рисунки и формы. Трескотик придерживался теории, что Келли «необходимо воссоздать у зрителя ощущение того, что ее разум отчаянно ищет смысл перед лицом сокрушительной утраты».

(Предоставлено Фондом Дартингтон Холл)

Петрок вот-вот должен был кончить, в глазах у него засверкали звезды: маленькие, сине-белые искорки. Он закрыл глаза, чтобы не видеть слабый лучик света от фермы, и обнаружил, что звездочки стали еще ярче.

– Ох, – выдавил он. – Да чтоб меня… твою мать, Беттани, твою ж мать! Извини. Кажется, я…

Тут он кончил, и это было в миллион раз лучше, чем самому со старой футболкой, а в голове – грудастая деваха из закусочной. На самом деле он, как правило, ловил себя на мысли о блондинке, читавшей местные новости по телевизору, и она была просто милой, никаким там не секс-символом или кем-то в этом роде, не такой, которую можно было бы обсудить с приятелями. Но сейчас он не думал ни о ней, ни о ком-нибудь еще. Наверное, ему полагалось думать о Беттани, которая до сих пор раскачивалась над ним, а ее удивительно торчащие кверху груди колыхались в лунном свете и мясистые ляжки сжались вокруг него. Наверное, с его стороны, это было невежливо, но он думал только о том, как ему хорошо и как долго это все длится, и как ему будет невтерпеж попробовать снова.

Он затих и почувствовал запах мха и листьев под собой, сладковатый запах Беттани и совершенно новый запах ее и его вместе, который, предположительно, и был тем, чем пахнет секс. Она все еще раскачивалась, закрыв глаза, похоже, так же погруженная в себя, как и он за несколько мгновений до того. К счастью, внутри нее он все еще был тверд как камень. Вообще-то, если бы она немного продержалась, он мог бы даже кончить еще раз. Он поднял руки и очень нежно накрыл ладонями ее груди так, чтобы чувствовать, как соски трутся о них. Он никогда еще не трогал грудь, даже через рубашку. В разговорах с приятелями полагалось называть их сиськами, но ему никогда не казалось это правильным, потому что создавалось впечатление, что они типа маленькие, глупые и беспомощные, а ведь они самым очевидным образом были очень даже могущественными. И слово бы им подошло подлиннее, и чтобы слогов там было побольше, как, к примеру, молочные железы.

– Ух ты, – сказал он. – Беттани. Ну ни хрена себе.

«West End Girls» затихли в доме на пару секунд и звуки голосов вдруг стали громкими. Затем кто-то поставил «Spirit in the Sky». Наверное, Трой. Ведь он воображал себя ди-джеем и целыми часами делал компиляции. И Беттани кончила, будто именно эта музыка помогла отбросить всякий контроль.

Конечно же, он слышал об этом; о девушках, которые много шумели или которые кончали снова, и снова, и снова. Он слышал неприличные анекдоты о девицах, пользующихся электрическими зубными щетками или усаживающихся на стиралки, когда те отжимают; бывает, они притворяются, что кончают. Но Беттани оказалась очень сдержанной. Она просто стиснула его бедрами и внутри тоже, так крепко, что он подумал – будут синяки, ее раскачивание становилось все медленнее и медленнее, а затем она остановилась. Она открыла глаза. Они у нее были довольно маленькие, измазанные подводкой, но он видел, что они блестят. Она наклонилась и быстро его поцеловала. Поцелуй отдавал ромом и кока-колой. Еще раньше она потягивала кока-колу из банки, и он догадался, что она долила туда ром через дырку в крышке. Ее волосы пахли дурью. Они не очень-то целовались раньше, и для него это было облегчением, потому что он не был уверен, что у него все получится, как надо, и вообще поцелуи почему-то казались ему страшно интимными, может быть из-за того, что языки шли в дело. Все остальное тоже, конечно же, было интимным, но это были руки-ноги и тело, тогда как рты были все-таки чем-то таким, в чем проявлялась личность.

Она тяжело опустилась на него, а затем слезла и чуть не упала, пошатнувшись, что заставило ее захихикать. Она была довольно пьяна.

– Упс, – сказала она. – Блин. Есть чем вытереться?

По редкой случайности у него с собой оказался носовой платок, который Хедли привез ему из Италии. Он был большой и на нем были изображены все известные итальянские достопримечательности, такие как Колизей и Пизанская башня. Он протянул ей платок.

– Точно можно? – спросила она, а потом вытерла между ног. Потом кое-как сложила платок и протянула обратно.

– На память, – сказала она. – Где мои гребаные…? Ой.

Она хихикнула.

– Да вот же они.

Она нашла трусики, влезла в них, не снимая туфель, и подтянула их под платьем.

Озябший оттого, что там, где она сидела, у него вспотел живот, он подтянул трусы вместе с джинсами и тоже встал, приводя себя в порядок.

– Ты ужасно милый, Пет, – сказала она.

– Да?

– Это у тебя в первый раз?

Она провела пальцем вниз по его футболке.

– Нет, – соврал он, ненавидя звук своего голоса, такой молодой и бесхарактерный.

– Ага, – сказала она. – Тогда все в порядке. Просто, ну, на самом деле мы не можем… Я вроде как бы встречаюсь с кое-кем другим, вот.

– Ничего себе, – сказал он. – Круто.

– Без обид?

– Ну да.

– Уверен? – спросила она, еще немного похихикала и погладила ширинку на его джинсах, член снова набух и как бы согнулся в сторону, прижатый не лучшими его штанами, севшими в сушилке.

– А ну отвали! – засмеялся он, отталкивая ее в сторонку, и она типа взвизгнула и снова стала просто сестренкой приятеля.

– Пойду еще выпью, – сказала она. – Ты идешь?

Но музыка поменялась на «You Spin Me Round», а он эту песню терпеть не мог, и поэтому сказал: «Чуть погодя», и она ушла, пошатываясь, потому что в туфли на каблуках у нее набились веточки и всякий мусор. Сегодня она хоть как-то принарядилась; обычно она ходила в кроссовках.

Петрок затолкал влажный носовой платок в задний карман и, обходя дом и сараи на расстоянии, пошел в другую сторону, слушая музыку – снаружи она не казалась слишком громкой – и наблюдая за мельканием в окнах людей танцующих или пьющих, или просто стоящих в кружок и громко разговаривающих. Он видел Морвенну, танцующую, как она это делала обычно – поводя поднятыми руками, будто танцуя в трубе, и единственным способом двигать руками было поднимать их вверх. В одной руке она держала сигарету и была либо под амфетамином, либо под экстази, или же хотела, чтобы думали, будто она под кайфом. Это уже вошло у нее в привычку, хотя он был единственным в семье, кто знал; «Чарли»^[53], когда получалось его выклянчить. Он видел, как она выпрашивала у Троя экстази, и подслушал, как Спенсер говорил, что ему нравится, какой похотливой она от них становится.

Он брел дальше, по-прежнему вокруг дома. Заиграли Юритмикс, и он увидел, что все в комнате как бы ускорились, чтобы соответствовать музыке. Он спросил себя, где Хедли, и как скоро они могут уйти, не показавшись грубыми или неотесанными. Петрок не особо любил вечеринки, и не хотел идти, но только Морвенна и Хедли явно собирались, а он терпеть не мог оставаться один. Танцор из него был никудышный, спиртное ему не нравилось, а от громкой музыки у него болели уши. Но он никак не мог в этом признаться, точно так же, как в поисках лучшего слова, чем сиськи. Когда встал вопрос о вечеринке, было ясно, что есть проблема. Работая за своим столом над моделью лоцманского катера, он услышал, как Венн и Хед обсуждают это. Хед говорил, им мало не покажется, если Энтони и Рейчел узнают, что они оставили его одного, а она сказала, что в пятнадцать, почти шестнадцать он был достаточно взрослым, чтобы остаться без няньки, ну и что вообще может случиться.

Никто не знал о том, что он боится оставаться один дома, потому что этого страха как такового никогда не возникало. Кто-то там всегда был, а если никого не было, он просто уходил сам с друзьями. Ему не обязательно было быть в той же комнате, что и люди, но ему нужно было знать, что в доме кто-то есть, так всегда и было.

В одном из его самых длинных повторяющихся кошмаров начинался в их с Хедли комнате, и он слышал, как кто-то хлопает входной дверью, и уходя, закрывает дверь за собой. Он тоже пойдет, настаивал он. Пытаясь быть взрослой, Морвенна сказала, что он еще слишком молод, чтобы пить, и никого там не знает. Но он уверенно ухитрился их обмануть, имея несколько дружков уже в шестом классе, и сказал, что у него друзья идут, и что даже если бы их с Хедом не пригласили, он бы туда все равно прорвался. Он весело сказал, что если они его не возьмут, то, сначала накачавшись сидром, он просто проголосует на дороге, и какой-нибудь парень подвезет его. Так и получилось, они привезли его, и через несколько минут после приезда все занялись своими делами. Еды, конечно же, не было, даже чипсов, потому что еда было не круто, и братья Янгс жили совершенно как пещерные люди, вплоть до того, что их собственный отец-инвалид переехал и жил в трейлере, чтобы была хоть какая-то цивилизация. Петрок как раз дошел до мистера Янгса. Он сидел в нейлоновом шезлонге в открытых дверях каравана, наблюдая за тем, как окружающий мир протекает мимо, слушая «There Must be an Angel» и попивая пиво из стакана.

– Привет, – поприветствовал его Петрок. Он выглядел достаточно дружелюбно, и Петрок чуть было не поддался искушению попросить у него немного хлеба с маслом и сыра, потому что здорово проголодался. Но г-н Янгс толком не мог говорить и вроде промямлил что-то в ответ, что несколько усложнило продолжение разговора. «Славный вечерок», вместо этого сказал Петрок и просто постоял с ним по-дружески какое-то время, и на этом отправился дальше.

К нему вернулось беспокойство, которое никак не желало совсем покинуть его с того самого момента, когда Рейчел объявила, без малейшего следа волнения, что они с Энтони собираются поехать в Нью-Йорк на неделю. Он не был суеверным, даже близко ничего подобного, но известие оставило его с нарастающим страхом, что с ней там случится нечто плохое. Ее ограбят или у нее начнется приступ, и она прыгнет под поезд в метро, или их самолет сломается и загорится. Остальные были уже независимыми – взять хоть Венн, которая была на последнем курсе в своей Лондонской школе экономики, или Хеда, который целых два месяца провел в Италии сам по себе – да им и в голову не пришло бы беспокоиться, что родители уехали. Во всяком случае, они не беспокоились бы о Рейчел.

Иногда ему казалось, что мать, с которой вырос он, была не совсем такой, с которой росли они. Он знал, что у нее биполярное расстройство, как он мог этого не знать при ее регулярных поездках для сдачи анализов крови и таблетках, всю его жизнь захламлявших отсек для масла на дверце холодильника. Да и сами лекарства не были надежными, не в последнюю очередь потому, что их успех опирался на регулярный прием, а она отнюдь не была образцом регулярности. Так что, когда у нее наступала черная полоса или когда она немножечко сходила с ума и начинала врать или тратить деньги, которых у нее не было, или же впадала в раскаленную добела ярость, он страдал вместе со всеми. Они, вероятно, делали еще хуже, ходя вокруг нее на цыпочках и говоря тихими голосами, вместо того, чтобы попытаться решить проблему и заорать О Господи! что это за опасная зверюга там, где раньше была наша мать! Но на фоне всех этих стареющих хиппи и курильщиков марихуаны, скульпторов и дизайнеров ювелирки, так расплодившихся сейчас вокруг Пензанса, она, как ему казалось, выглядела довольно неплохо, ну, как особа необычайно и успешно эксцентричная.

Ну и конечно, она казалась ему другой, потому что за его жизнь у нее ни разу не было настоящего нервного срыва, она ни разу не попадала в больницу в таком состоянии. Тогда как детство Гарфилда, Морвенны и Хедли было омрачено регулярными кризисами, так что они выросли, думая о ней сначала как о сумасшедшей, и только потом как о своей матери. И в то время как они знали самое худшее, поскольку были тому свидетелями, Петрок все это мог только представлять себе, вырастая в ожидании того, что это случится. Поэтому он был склонен оберегать ее, тогда как остальные попросту относились к ней с опаской.

В последнее время он начал замечать ее как женщину, вместо просто как Рейчел, и начал задаваться вопросом о ее браке с Энтони. Для него этот брак был загадкой; он такой бесконечно спокойный и терпеливый, она такая требовательная и неугомонная. Если бы Энтони вдруг бы сдался и отпустил ее на свободу, и сказал: «Ну ладно. Езжай себе в Нью-Йорк. Живи в студии. Принимай наркотики! Бери любовников!», вот если бы он отказался и дальше нести за нее ответственность, она бросилась бы очертя голову в возможность прожигать жизнь или сломалась бы без мужа, который нянчился с ней? Какая часть ее характера была сформирована тем, что все вокруг всегда обращались с ней так, будто она может разбиться?

Петрок обошел дом сбоку, там, где музыка ревела из открытых окон, а самопальные дискотечные огни у мальчиков, мерцающие через грязное стекло, выглядели так, будто дом горел. В двух разбитых автомобилях, где днем всегда обитали уличные кошки, сплетались пары. Парнишка, которого он совсем не знал, блевал в тракторную лопату, уцепившись руками за вильчатый погрузчик, из заднего кармана у него свисала футболка. В дальнем углу двора Спенсер хвастался своей последней тачкой перед несколькими друзьями, столпившимися вокруг него. Он завел двигатель непонятно для чего и демонстрировал сумасшедшую энергию акустической системы, врубив The Cure, и звук, даже на таком расстоянии, легко зазвучал так же громко, как регги, что слышался сейчас из дома.