Текст книги "Игра на выживание"

Автор книги: Патриция Хайсмит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

– Да, – подтвердил Теодор. – Но вскоре мы стали дружить все вместе.

– Как мило. И несмотря на то, что вы оба были её любовниками, между вами не возникало никаких разногласий? – уточнил Саусас.

– Нет, – ответил Теодор.

– Рамон, это правда?

– Рамон, скажи ему. Ведь так оно и было на самом деле, – сказал Теодор, когда Рамон снова промолчал.

– Сеньор Шибельхут, не мешайте. Пусть он сам отвечает за себя.

Рамон же, казалось, вдруг стал совершенно спокоен. Полицейские ослабили хватку и отпустили его.

– Рамон, где вы с ней познакомились?

– Я встретил её в соборе, – сказал Рамон.

Полицейские и детективы внезапно рассмеялись.

– Так, в соборе, значит. И вы заговорили с ней? Почему?

Рамон опустился в кресло и закрыл лицо руками.

– Я с ней заговорил, – глухо пробормотал он.

– И что, вы тут же стали её любовником?

– Да, – ответил Рамон, хотя Теодор знал, что это было не так. Они были знакомы уже несколько месяцев, прежде, чем Рамон стал её любовником.

– Рамон, вы давали ей деньги? Ну, за то, что спали с ней?

– Нет, – сердито буркнул Рамон, не убирая ладоней от лица.

– Тогда, сеньор Шибельхут, вопрос к вам. А вы давали ей деньги? спросил Саусас.

– Я дарил ей подарки. Много подарков. Но денег никогда не давал.

– А каким образом вы с ней познакомились?

– Я познгакомился с ней... совершенно случайно. В один из воскресных дней, в парке Чапультепек. – Он хорошо помнил, как это было. Вот Лелия сидит на каменной скамье в тени раскидистых деревьев. Она делает зарисовки, то и дело сосредоточенно поглядывая перед собой, и на губах её играет улыбка, которая могла быть с равным успехом обращена и к лихому всаднику на горячем коне, и крестьянину в сандалиях, и бродячей собаке. Теодор тогда ещё сказал: "Сегодня замечательная погода. Как раз для набросков." Самая банальная фраза, обыкновенный повод для знакомства, и тем не менее он бережно сохранил в памяти каждую фразу.

– А потом? – допытывался Саусас.

– А потом я познакомился с ней поближе, – ответил Теодоре.

И снова дурацкие ухмылки и смешки.

Раздался стук в дверь.

– Сеньор Шибельхут, а вы не предлагали ей выйти за вас замуж?

– Нет.

– Он не верит в брак, – вставил свое слово Рамон.

– Рамон, а вы когда-либо просили её выйти замуж за вас? – спросил у него Саусас.

– Нет, – отрезал Рамон.

А вот это была уже откровенная ложь, и Теодор знал об этом. Рамон просил её об этом много раз. Но, возможно, ложь, в конце концов, и приведет их к истине.

– Отчего же нет? – не унимался Саусас.

– Потому что у меня нет денег, чтобы содержать её. – Сказав это, Рамон гордо вскинул голову и с достоинством улыбнулся.

В дверь снова постучали, и вежливый женский голос попросил: "Откройте, пожалуйста." Но никто даже не посмотрел в ту сторону. Теодор вспомнил, что Рамон просил Лелию стать его женой уже в скором времени после того, как он, Теодор, познакомился с ней. И, возможно, это было уже далеко не первое предложение с его стороны. Неужели и этим вечером, перед самым его приездом Рамон снова просил её о том же, а Лелия ему отказала. Хотя вряд ли Рамон стал бы намеренно планировать все заранее с тем рассчетом, чтобы он, Теодор, оказался бы застигнут врасплох на месте преступления. Нет, Рамон действовал импульсивно. Но этим вечером он мог разозлиться оттого, что она ответила ему отказом.

– Сеньор Шибельхут, как по-вашему, Рамон хотел жениться на ней? спросил Саусас.

– Все дело было в Лелии. Она не хотела замуж.

Саусас подошел к двери и осторожно приоткрыл её. Послышались визгливые, перебивающие друг друга женские голоса. Он поспешно захлопнул дверь и привалился к ней спиной.

– Сеньор Шибельхут, а кроме вас у неё ещё много было друзей-мужчин?

В голове у Теодора мелькнула мысль, что Саусас просто хочет представить её обыкновенной шлюхой. Видимо, эта тема была ему близка и понятна.

– У неё было много друзей. По большей части среди людей искусства... они были художниками, как и она сама.

– А с кем из них она спала?

– Ни с кем. Этого не было.

– Кто из них мог часто бывать здесь? А возможно, был и влюблен в нее?

Теодор вспомнил было об одном молодом и настырном художнике из Пуэбла. Но тот давно уже потерял надежду и оставил все попытки. Нет, Эдуардо на такое был не способен.

– Других мужчин у неё не было, – медленно проговорил Рамон. – Мы были её друзьями, Теодор и я. А все прочие были просто...

– Знакомыми, – подсказал один из детективов, и все, кроме Саусаса и Теодора, опять покатились со смеху.

– Тогда как насчет бывших любовников? Ведь вы двое, наверное, были у неё не первыми, не так ли? – Саусас испытующе глядел на Рамона.

Тягостное молчание затягивалось, и тогда Теодор сказал:

– Лично я никогда не был знаком ни с кем из её бывших любовников.

– Но, может быть, вам известны имена кого-либо из них?

– Лишь одного. Его звали Кристобаль Вагнер. Она говорила, что теперь он живет в Калифорнии.

Рамон закрыл лицо руками. Вероятно, Кристобаль был первым любовником Лелии, и вне всякого сомнения, он сыграл важную роль в её жизни. Она даже как-то раз поведала Теодору – и, наверное, Рамону тоже – о том, что это был единственный мужчина в её жизни, за которого ей хотелось выйти замуж. Лелия редко упоминала его имя в разговоре, но всякий раз Теодор ловил себя на мысли, что ревнует её к этому неведомому сопернику. Вне всякого сомнения, то же самое творилось и с Рамоном. Лелии было двадцать лет, когда судьба свела её с Кристобалем. Когда они расстались, ей было двадцать три. Теодор отвечал на вопросы Саусаса о нем, стараясь не упустить из виду ничего из того, что ему было известно. Теперь ему, наверное, уже сорок; он был архитектором; семь лет тому назад уехал в Северную Америку и обосновался в Калифорнии. Насколько Теодору было известно, в Мексику за все это время он так ни разу и не возвращался, а писемь Лелия ему не писала. По той простой причине, что он теперь женат, и у него уже есть дети. О других её бывших любовниках в Мексике Теодору ничего известно не было, но Саусас не унимался, в очередной раз призывая его "напрясь память".

– Она же была художником! – вдруг выкрикнул Рамон. – Вот её работа! Глядите! – Он взмахнул рукой, широким жестом обводя комнату.

Не переставая ухмыляться, мужчины начали озираться по сторонам, придирчиво поглядывая на развешанные по стенам рисунки.

– Она была ничем не хуже вот его! – Рамон агрессивно кивнул на Теодора. – А может быть, даже лучще!

В дверь громко постучали. Саусас медленно подошел к двери и открыл её.

– Я тетя сеньориты Бальестерос, – сказал женский голос.

Теодор тут же бросился ей навстречу.

– Тетушка Хосефина, – пробормотал он, обнимая её и целуя в щеку.

Тетушка Хосефина, женщина лет пятидесяти с блестящим пучком черных волос, заколотых на затылке при помощи серебряного гребня, и легким налетом фиолетовых теней на веках, позволила себе на мгновение коснуться щекой плеча Теодора. Затем она подняла голову и обратилась к Саусасу:

– Скажите, где она?

– В спальне, – ответил Саусас.

Теодор пошел вместе с ней, поддерживая её под руку. Он мог бы взять под руку и Игнасию, её дочь, которой совсем недавно исполнилось двадцать три года, но коридор был слишком узок для того, чтобы они могли все вместе пройти по нему. Игнасия шла следом, а вместе с ней и те трое или четверо мужчин, что проскользнули в квартиру вместе с Хосефиной. Теодор узнал лишь одного из них – хозяина местного магазинчика, с которым Лелия иногда здоровалась, проходя мимо дверей его заведения.

Хосефина испуганно охнула и затем из её груди вырвались странные звуки, отдаленно напоминающие голубиное воркование – она с трудом удерживалась от того, чтобы не разрыдаться.

– Лучше вам на это не смотреть, тетушка Хосефина, – проговорил Теодор, поглаживая её руку. Он попытался уговорить Игнасию отойти и не глядеть, но девушка осталась стоять на пороге, вцепившись в руку матери. Теодор вернулся обратно в гостиную. – Почему бы вам хотя бы лицо ей платком не закрыть? – спросил он, обращаясь к Саусасу и толстому офицеру полиции. Или что, так не положено?

Дверь снова содрогнулась от стука. Похоже, на этот раз в неё колотили ногами.

– Это пресса! Ну так что, откроете сами, или нам высадить дверь?

– Мы снимаем отпечатки пальцев! – зычно гаркнул Саусас. – Вам тут делать нечего! Заткнитесь и не мешайте работать! А вы кто такие? – строго спросил он у зевак, вошедших вместе с Хосефиной.

– Хосе Гарвес, к вашим услугам, – представился высокий, дородный сеньор, державший в руках снятую с головы шляпу. – Я поставлял вино к столу сеньориты.

– Гм, – хмыкнул Саусас, почесывая свои черные усы. – А вы?

Тот, к кому был обращен этот вопрос лишь потупился и развел руками. У него в глазах стояли слезы, он не мог говорить. Теодор же узнал в этом человеке местного булочника.

– Что ж, присаживайтесь, – распорядился Саусас. – У нас имеется к вам несколько вопросов.

Глава 3

И к семи часов утра они не закончились. Лишь Карлос Идальго и ещё трое человек были отпущены домой. Хосе Гарвеса, хозяина винного магазинчика, попросили задержаться. Пресса в конце концов была допущена на место происшествия, и толпа из шести или восьми репортереров прошествовала по квартире вместе со своими камерами и вспышками. Оказавшись в спальне, они принялись снимать Лелию со всех возможных ракурсов, не обращая никакого внимания на протесты Теодора, умолявшего Саусаса прекратить это действо. После этого Теодор в душе начал ненавидеть Саусаса.

Ничего особенного на крыше обнаружено не было, и отпечатков пальцев на водосточной трубе тоже не оказалось.

Один из полицейских вышел купить кофе и булочек, и они устроили импровизированный завтрак, расположившись вокруг стола Лелии, на котором в беспорядке были разбросаны бланки с образцами опечатков пальцев, газеты, папки с бумагами, пепельницы и даже пистолет, рукоятка которого покоилась всего в каких-нибудь нескольких дюймах от безвольной правой руки Рамона. Рамон положил голову на стол, но спит он или нет, сказать было трудно, да никому до этого не было ровным счетом никакого дела.

Полицейские распрашивали Хосефину о недоброжелателях, которые могли быть у Лелии. Нет; ладно, тогда, может быть, у неё были долги? Хосефине было известно лишь об одном возможном долге – совсем незначительном – за консультацию врача, к которому она обратилась с каким-то пустяком, когда в прошлом году отдыхала на озере Патскуаро. Но это даже долгом назвать было нельзя, потому что она так понравилась тому доктору, что тот сказал ей, что не возьмет с неё денег.

Это сообщение стало причиной нового взрыва веселья со стороны полицейских и детективов, и Хосефина обвела присутствующих презрительным взглядом.

– Я знаю, что вы подумали! Если женщина хочет рисовать, то чего в этом такого необычного? Что плохого в том, если у женщины богатое воображение? Вы думаете, она была ветренной? Вы только посмотрите на её работы, окружающие вас, но если вам этого мало, то, может быть, вам будет интересно узнать, что её картины входят в постоянную экспозицию Национальго института изящных искусств! Ее работы были на выставке в Нью-Йорке! Если она не хотела выходить замуж, то разве это не её личное дело? И если у неё было двое замечательных друзей-мужчин, – продолжала она, прикасаясь к покоившейся на столе руке Теодора, – то разве и это тоже не её сугубо личное дело? И если они приходили к ней посреди ночи, то почему это обязательно должно вызывать у вас дурацкие ухмылки? Лишь потому, что сами вы судите по себе и считаете, что ходить по ночам в гости к женщине можно лишь с одной конкретной целью?

– Мама, – тихо одернула её Игнасия.

Портрет маленького мальчика по имени Хосе, выполненный Лелией в светящихся, меланхоличных зелено-голубых тонах, с детским достоинством взирал на происходящее.

– Когда Лелии было девятнадцать, она вместе со мной и моим мужем совершила грандиозное путешествие по Сверной Америке. Она училась в Нью-Йорке. Это вам не какая-нибудь дурочка из провинции. Я, между прочим, в прошлом сама была концертирующей пианисткой, – добавила Хосефина, приосаниваясь и гордо вскидывая голову. – Но я отказалась от своей карьеры ради замужества. А Лелия не захотела ставить на себе крест. Что же до всего остального, – продолжала она, взглянув сначала на толстого полицейского, а затем на Саусаса, – то, к вашему сведению, мой муж на протяжении четырнадцати лет платил ей стипендию. Четыреста песо в месяц. Так что, уверяю вас, ей не было нужды побираться. Или заниматься проституцией!

Саусас лишь выразительно кивнул, предпочитая не вступать в дискуссию. Напустив на себя беспристрастный вид, он обратился к Рамону.

– Рамон Отеро, у вас когда-либо возникали проблемы с полицей?

Рамон медленно поднял голову.

Саусас повторил вопрос.

– Да, – сказал Рамон. – В свое время я был ошибочно задержан и избит почти до смерти доблестной полицей Чиуауа. Я спал в грузовике, припаркованном у обочины, а они налетели и загребли меня в участок за убийство и грабеж, который я якобы совершил. – Он злобно взглянул на толстого офицера полиции и достал из кармана пачку "карменситок" миниатюрных дешевых сигарет.

– Когда это было? – спросил Саусас.

– Пять лет назад. Нет, уже шесть.

– Сколько вам лет?

– Тридцать.

– И что, впоследствии вас признали невиновным?

– Настоящий приступник был арестован несколько дней спустя. Мне, можно считать, крупно повезло. Иначе меня, наверное, просто забили бы до смерти. Вот так... – Он попытался улыбнуться, но улыбка получилась похожей на страдальческую гримасу.

– Они били его железным прутом, – сказал Теодор Саусасу, – и он получил сотрясение мозга. А после такого... – Теодор развел руками. Короче, он сильно изменился.

– Ясно, – задумчиво пробормотал Саусас. – А в психиатрической лечебнице он, случайно, не бывал?

– Нет, – ответил Теодор, – но иногда его донимают сильные головные боли.

– Сеньор Шибельхут, а теперь вы его пытаетесь выгородить?

– Нет, и вовсе я него не выгороживаю! – хмурясь, возразил Теодор.

– А внезапные приступы ярости у него тоже бывают?

– Да, – твердо сказал Теодор.

– И вы думаете, что вчера вечером он почему-то вспылил и убил эту женщину?

– Я не убивал ее! – выкрикнул Рамон. – Вы можете избить меня до смерти! Давайте, начинайте! Но я её не убивал! – Она даже привстал в своем кресле.

– Ладно, Рамон, успокойтесь! Мы собрались здесь, чтобы установить факты. У вас есть нож? Вы храните его дома?

– У меня дома есть несколько ножей. На кухне, – ответил Рамон.

– А с собой вы нож не носите?

– По-вашему, я похож на уличного хулигана?

В комнате поднялся невообразимый шум. Внезапно все разом заговорили.

– Вы последним приходили сюда! – кричал Саусас. – Так почему, скажите на милость, мы не должны вас подозревать? Я, по-вашему что, похож на идиота?

– Давайте! Ну что же вы? Начинайте! – дико орал Рамон.

Саусас лишь махнул рукой и обернулся к Теодору.

– Сеньор Шибельхут, почему вы приехали в Мексику?

– Потому что мне очень нравится эта страна.

– Как долго вы прожили в Соединенных Штатах? Вы получили гражданство?

Теодор уже рассказал Саусасу, что он родился недалеко от ГАмбурга, что когда ему было одиннадцадцать, то они всей семьей переехали в Швейцарию, где он и окончил школу, а потом ещё учился в Париже, и приехал в Соединенные Штаты в возрасте двадцати двух лет.

– Я уехал ещё до того, как был решен с моим гражданством в Америке, устало сказал Теодор.

– И чем вы занимались потом?

– Три-четыре года я путешествовал – главным образом по Южной Америке. Много где побывал, многое повидал. Разве это имеет значение?

– Имеет. Почему вы решили приехать в Мексику?

– Потому что здесь мне понравилось больше всего. А так как стеснения в средствах я не испытываю, то могу себе позволить жить там, где пожелаю.

Еще минут пятнадцать ушло на обсуждение источника доходов Теодора, хотя все было предело просто: он получал свою часть доходов с недвижимости, принадлежавшей его семье и проценты с акций, которые значительно возросли в цене, когда началось послевоенное восстановление Германии. Все это приносило ему примерно двадцать пять тысяч песо в месяц. Разумеется, с этой суммы он исправно уплачивал подоходный налог и в случае необходимости мог доказать это, предъявив соответствующие документы. Этот разговор утомлял его, и он едва удерживался от того, чтобы не заснуть. Ему начало казаться, что полицейские намеренно не отпускают их с Рамоном спать, разыгрывая упрощенную версию американского допроса с пристрастием. Не было ни направленной в лицо лампы, ни резиновых дубинок; но по сути метод был тот же самый: вырвать признание, воспользовавшись усталостью подозреваемого, его неспособностью контролировать собственный рассудок. Усталость действовала ему на нервы, и особенно его раздражало то тупое любопытство, с которой полицейские и детективы стали глядеть на него, когда узнали о сумме его ежемесячного дохода. Как можно потратить за месяц такие деньжищи? И куда тратит их он? И чем больше неопределенных и уклончивых ответов он давал, тем со все большей настойчивостью они на него наседали. Когда же Теодор сказал, что у него есть два дома, один в Куэрнаваке, а другой в Мехико, то они смотрели на него с таким восторгом и мечтательным изумлением, с каким люди смотрят фильмы о красивой жизни американских миллионеров.

– Я же со своей стороны могу вас заверить, что потратить двавдцать пять тысяч песо в Мексике можно запросто, если у человека есть свой дом, прислуга, автомобиль... потом ещё расходы на ремонт... на покупку книг, пластинок... – У Теодора появилось ощущение, что он разговаривает во сне, доказывая свою точку зрения несуществующим персонажам приснившегося ему кошмара.

– И на любовницу? – пихнув его локтем в бок, подхватил сидевший рядом с Теодором детектив, перекатывавший во рту жевательную резинку.

Теодор отодвинулся от него, но мятно-тошнотворный запах его дыхания, заставил Теодора содрогнуться от омерзения. Он поспешно отхлебнул глоток отвратительного кофе – пойла мышино-серого цвета, больше напоминавшего молоко, разведеное сырой водой. Край бумажного стаканчика размок и уже начал расползаться.

– Извините, – сдержанно обронил Теодор. И прошел в ванную, находившуюся в конце коридора. Но вызвать рвоту ему так и не удалось. У него в желудке ничего не было. Но все равно в течение ещё нескольких минут он стоял, наклонившись над унитазом, чувствуя приступы тошноты и придерживая галстук, который его большая, ухоженная ладонь судорожно прижимала к груди. Он вымыл руки и ополоснул лицо прохладной водой. Его кожа словно онемела. Затем выдавил немного пасты "Колгейт", которой обычно пользовалась Лелия, и прополоскал рот. Еще какое-то время он стоял неподвижно, глядя на батарею пузырьков с духами и туалетной водой, расставленных на небольшой полочке на стене. Потом взглянул себе под ноги, на неровный пол, выложенный белым кафелем и лежащий на нем овальный резиновый коврик синего цвета. Даже сейчас, закрыв глаза, он мысленно видел на нем свои босые ноги. Сколько счастливых дней и ночей... Возможно, все это неправда, ничего не было. А Лелия не лежит мертвая в спальне, изнасилованная и с отрезанным носом. В ушах у него зазвенело, а белые плитки кафеля на полу почему-то начали сливаться воедино. Теодор наклонился так низко, как только мог, пока его голова, не оказалась, наконец, ниже уровня коленей. Забавная поза. Он проклинал свое тело.

– Сеньор Шибельхут!

Он ждал, не открывая глаз, чувствуя, как кровь приливает к голове.

– Сеньор Шибельхут! – Шаги приближались.

– Уже иду! – отозвался Теодор, выпрямляясь во весь рост. Он провел рукой по волосам и открыл дверь.

Они распрашивали Рамона о его работе и доходах. Рамон отвечал неохотно, давая на все вопросы односложные ответы. Рамон работал в мастерской по ремонту мебели, что находилась близ собора, всего в пяти или шести улицах от дома Лелии. Он был совладельцем этой мастерской, и его компаньоном был человек по имени Артуро Балдин. А ещё у них трудились двое наемных работника. Доходы Рамона варьировались в зависимости от успешности бизнеса. Он сказал, что получает от трехсот до шестисот песо в неделю, но Теодор знал, что зачастую заработок Рамона не превышал сотни песо, а то был и того меньше, всего шестьдесят песо в неделю, столько, сколько получает в Мексике низкоквалифицированный рабочий. Теодор, узнав о Лелии о столь бедственном положении Рамона, часто тайком подсовывал ему в карман пиджака купюру в сотню песо, а иногда и открыто настаивал на том, чтобы Рамон принял бы от него несколько сотен в подарок. Рамон обладал обостренным чувством экономической справедливости, а потому не имел ничего против того, чтобы брать деньги у Теодора. Ведь у Теодора их было так много, да и доставались они ему, можно считать, даром. Так что деньги от Теодора он принимал без тени смущения и стыда, но в то же время не выражая и радости по этому поводу, словно это было в порядке вещей. И за это ему Теодор был очень благодарен. Однако теперь Теодор подметил, что Рамон так ни разу и не обмолвился ни словом о том, что он часто давал ему деньги. Что ж, и это, пожалуй, к лучшему, решил Теодор, потому что в противном случае это лишь ещё больше запутало бы дело. Они продолжали распрашивать Рамона о том, как ему удается жить на такие небольшие деньги, и не пытался ли он найти себе дополнительные источники дохода. Рамон, само собой разумеется, побочных заработков не искал и даже не мечтал о том, чтобы разбогатеть с помощью гипотетического выигрыша в денежной лотерее. Он жил скромно и никогда не жаловался. Когда же полицейский офицер – это был не официальный допрос, и вопросы мог задавать любой из присутствующих – предположил, что Рамон мог состоять при Лелии, выполняя обязанности сводника, Рамон лишь ответил все тем же бесцветным тоном: "Нет". Как часто он приходил к Лелии? Ну, может быть два-три раза в неделю, а иногда бывало, что и каждый вечер.

А иногда – и Теодору это было точно известно – он не появлялся у неё и по две-три недели. Но он всегда возвращался, забыв о гордости, или, точнее сказать, скрывая за уморительными шутками-прибаутками свою в очередной раз уязвленную гордость.

Со двора через распахнутое окно доносилось пение канарейки. Были слышны крики мальчишки-газетчика – "Эксельсиор! Новедадес!" И рев мотора проехавшего по улице грузовика. Начинался новый прекрасный, солнечный день.

– Сеньор Шибельхут, вы думаете, это он её убил? – неожиданно спросил Саусас.

– Я не знаю, – растерялся Теодор.

– Но всего несколько часов назад вы были в этом убеждены, – напомнил толстый полицейский.

Да, это так. Теодор понятия не имел, что произошло за это время такого, что заставило его усомниться. Возможно, ничего.

– Рамон, а кто, по-вашему, убил Лелию? – спросил у него Саусас.

– Наверное, он, – равнодуно проговорил Рамон, не сводя глаз с Теодора. – Ведь это его застали здесь с ней. И к тому же он не может толком объяснить, каким образом попал в квартиру. Это потому что она сама впустила его.

– Рамон! – одернула его Хосефина, укоризненно качая головой.

Теодор не слишком-то испугался, но его сердце забилось часто и тревожно. Он вспомнил, как однажды Рамон выкинул из окна кухни во двор блюдо с запеченой уткой лишь потому, что он, Теодор, немного опоздал к обеду, а Рамон не любил ждать. Но с таким характером... если Рамон на самом деле решил, что это он убил Лелию, то он просто наверняка постарается убить его. Просто вцепится в горло и задушит этими своими сильными ручищами прежде, чем его кто-либо успеет остановить.

– Вы не правы, Рамон. Сеньор Шибельхут подробно объяснил нам, как он сюда вошел. Рамон! – Саусас повернул голову, бросая через плечо: – Энрике, принеси ещё одно мокрое полотенце. Рамон, у вас есть ключ от квартиры. И он у вас с собой. Автоматически этот замок не захлопывается, значит, дверь была закрыта на ключ снаружи – вероятнее всего, вами. Водосточная труба попросту не выдержала бы вашего веса. Мы её проверяли. А пыль на фрамуге и на раме явно свидетельствует о том, что сквозь неё кто-то пролезал. А теперь сами подумайте и скажите, есть или нет у нас основания подозревать вас?

Рамон пожал плечами, и это небрежное движение, похоже, оскорбило Саусаса до глубины души.

Нуступила напряженная пауза, в то время, как подошедший с мокрым полотенцем в руках детектив накрыл им лицо Рамона и вытер его тем движением, какбудто вытирал нос маленькому ребенку. В следующий момент Рамон вскочил со своего места, нанося обидчику окрушительный удар кулаком. Полицейские мгновенно выскочили из-за стола. Даже будучи повергнут на колени, Рамон продолжал отчаянно отбиваться и размахивать кулаками. Попавший ему при этом под руку высокий полицейский был одним ударом отправлен в нокаут. Затем раздался глухой треск; Рамон растянулся на полу, а над ним склонился довольный полицейский с пистолетом в руке.

– Великолепно! – саркастически воскликнул Теодор, мысленно укоряя себя за то, что вовремя не вмешался в драку. – Вот вы ему удружили-то! Вас тут целых шестеро, а вы не придумали ничего лучшего, чем огреть его пистолетной рукояткой!

Хосефина стояла на коленях, склонившись над Рамоном и протярая ему лицо все тем же злополучным мокрым полотенцем. Рамон делал слабые движения, словно дрался во сне, но глаз не открывал. Он выглядел умиротворенным и по-детски беззащитным.

Когда Рамон немного пришел в себя, Саусас снова принялся задавать ему вопросы, которые Рамон презрительно игнорировал, и за все это время даже не взглянул в его сторону.

Затем дверь открылась дверь, и Теодор вздрогнул от неожиданности. Полицейский, которого он прежде никогда не видел, вошел в гостиную и отдал Саусасу честь.

– Цветы были куплены на лотке, находящемся через четыре улицы отсюда, – с трудом переводя дыхание, доложил полицейский. – Они куплены в промежутке между десятью тридцатью и одиннадцатью тридцатью. Точнее торговец сказать не может.

– Кто их купил? – спросил Саусас.

– Маленький мальчик. Примерно... да, вот такого роста. Так утверждает торговец. Это были единственное место в этом районе, где вчера вечером были куплены белые гвоздики в количестве двух дюжин, сеньор капитан, озадаченно сообщил полицейский.

– Значит, маленький мальчик, – повторил кто-то из сидевших за столом и тихонько засмеялся.

Глава 4

Около одиннадцати утра Теодор вышел из такси и отнес свой чемодан, папку с рисунками и свернутые рулон холсты к воротам своего дома. Его сопровождали толстый полицейский офицер и один из детективов. Рамона увезли в тюрьму, где Саусас должен был продолжить свой допрос.

Теодора раздражало присутствие этих двоих чужаков. Они бесцеремонно вмешивались в разговор, когда он обсуждал с Хосефиной организационные вопросы предстоящих похорон Лелии, и не оказали ни малейшего содействия, в то время, как он искал на улице телефон-автомат, чтобы позвонить в похоронное бюро. Вопрос с похоронами до сих пор оставался открытым, потому что полиция ещё не закончила исследование трупа. Им нужно было определить глубину и щирину ножевых ран и помимо всего прочего произвести вскрытие.

Теодор открыл свой почтовый ящик, достал оттуда несколько писем, которые тут же не глядя засунул в карман. Всю важную корреспонденцию сеньора Веласкес, жившая по соседству, любезно пересылала ему в Оахаку.

Он заметил, что увивавший ажурную решетку ворот плющ нуждался в поливе, особенно удручающе выглядели ближайшие к дому побеги. Костансия, служанка семейства Веласкес, могла бы полить их из окна первого этажа его дома, но он не оставил ей ключа. Теодор и его двое провожатых вошли во двор, вымощенный розоватыми плитами, в дальнем конце конце которого находился гараж, над которым располагалась часть помещений второго этажа. Затем Теодор направился к боковой двери и отпер её. В гостиной царил полумрак, но Теодору бло достаточно одного беглого взгляда, чтобы убедиться, что все в порядке. Первым делом он взглянул на цветы – большая бегония, похоже, совсем засохла, обидно – и на мебель, которую Иносенса, как он и просил, накрыла полотняными чехлами. Затем потянул за шнур, и комнату наполнил ослепительно-желтый солнечный свет. Затем, не обращая внимания на сопровождавших его полицейских, понес бегонию на кухню, находившуюся в дальнем конце дома.

Перед отъездом он тщательно полил цветок и поставил горшок в таз с водой, но это было большое растение с мясистыми листьями, "выпивавшее" по пол-литра воды в день. И теперь, поливая пересохшую землю, Теодор мысленно укорял себя за то, что он, словно старая дева, суетится над каким-то дурацким цветком, в то время, как Лелия умерла. А ведь ещё каких-нибудь двенадцать часов назад она была жива.

Оглянувшись, он обнаружил, что полицейские наблюдают за ним с порога кухни.

– Вот, это и есть мой дом. Теперь вы видите, что он у меня есть.

– Так зачем вы все-таки поехали в Оахаку, сеньор? – лукаво поинтересовался толстый полицейский.

– Я ездил туда рисовать, сеньор.

– Вероятно, вы уезжали в большой спешке, не успев даже позаботиться о своих растениях.

– Это мое дело.

– Вы производите впечатление очень пунктуального человека, – продолжал офицер, качая головой. – Вы не стали бы уезжать из дома без должной подготовки. Очевидно, вы очень торопились.

– Рамон Отеро теперь в тюрьме. Почему бы вам не поехать туда и не допросить его? – Взяв горшок с бегонией, он направился к двери, и полицейские расступились, давая ему дорогу. Вслед за ним они прошли через столовую, снова возвращаясь в гостиную, где уже во второй раз изумленно уставились на лестницу, изящно изгибавшуюся полукругом и уводившую куда-то наверх. И это при том, что конструкция была напрочь лишена каких бы то ни было видимых опор.

– Желаете осмотреть второй этаж? – неучтиво поинтересовался Теодор.

Детектив, наклонившийся вперед, чтобы получше разглядеть небольшой рисунок, на котором Теодор изобрази обнаженную Лелию, не ответил. Толстый полицейский широко зевнул, представляя на всеобщее обозрение несколько золотых зубов. Они затопали наверх по устланной ковром лестнице, осмотрели спальню Теодора, его ванную комнату, комнату для гостей с отдельной ванной, небольшую угловую комнату, приспособленную им под студию, и под конец даже комнатку Иносенсы и её ванную комнату. Больше комнат на втором этаже не было.

– Слишком много ванн, – заметил полицейский офицер.

Красный огонек электрической лампадки неугасимо горел перед изображением Пресвятой Девы, выложенным из морских раковин и розовых и белых кораллов. Это был подарок, присланный Иносенсе из Акапулько одним из её знакомых. Тут же висела репродукция с бездарно написанной картины на евангельский сюжет о Тайной Вечере, призванной служить одновременно и рекламой асприна фирмы "Байер", под которой был помещен "именинный" календарь и праздничное пожелание всеобщего "Prosperidad y Bienestar para el Ano 1957", т.е. "Процветания и благополучия в Новом, 1957 году". Они спустились вниз.