Текст книги "Талантливый мистер Рипли"
Автор книги: Патриция Хайсмит
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)
Том стал звать на помощь, но лишь набрал полный рот воды. Он коснулся рукой днища лодки, но тут же отдернул ее, потому что лодка продолжала вращаться. Том в отчаянии потянулся к корме, не обращая внимания на винты. Его пальцы нащупали руль. Он нырнул, но сделал это не вовремя: киль ударил его по затылку и отбросил в сторону. Теперь рядом оказалась корма, он потянулся было к ней, но пальцы соскальзывали с руля. Другой рукой он ухватился за корму, стараясь держаться от нее на расстоянии вытянутой руки, чтобы винты его не задели. Неожиданно он ощутил прилив сил. Рванувшись к той части кормы, что была ближе, он зацепился за ее край, потом подтянулся и нащупал рычаг.
Лодка замедлила вращение.
Том ухватился за борт двумя руками. Смешанное чувство облегчения и неверия овладело им, и тут же он ощутил жжение в горле и боль в груди, появлявшуюся с каждым вдохом. Прежде чем забраться в лодку, он, ни о чем не думая, отдохнул минуты две, а то и больше, собираясь с силами. Наконец Том медленно подтянулся и резко перебросил тело через борт. Он упал лицом вниз, а ноги повисли за бортом. Какое-то время он не двигался, ощущая на кончиках пальцев липкую кровь Дикки; изо рта и из носа у него струилась какая-то жидкость, смешавшаяся с морской водой. Прежде чем пошевелиться, он подумал о своих дальнейших действиях; лодка была в крови, значит ее нельзя возвращать. А еще нужно запустить мотор и решить, в какую сторону следует плыть.
Потом он вспомнил о кольцах Дикки. Пошарив в кармане своей куртки, он убедился, что они по-прежнему там, да и куда они могли деться? Тома одолел приступ кашля, и, когда он стал оглядываться, нет ли поблизости другой лодки и не спешит ли кто к нему, его взор затуманили слезы. Он протер глаза. Лодок не было, не считая той небольшой моторки, что плыла где-то вдалеке. Вряд ли те, кто в ней сидит, обратили на него внимание. Том взглянул под ноги. Удастся ли отмыть кровь? Он где-то слышал, что кровь отмывается с большим трудом. Поначалу он хотел вернуть лодку, и, если бы лодочник спросил, где его приятель, он бы ответил, что высадил его на берегу. Теперь об этом не могло быть и речи.
Том осторожно потянул на себя рычаг. Мотор завелся. Он даже этого испугался, но мотор был отзывчивее и гуманнее моря, а потому не так страшен. Том взял курс к берегу, к северу от Сан-Ремо. Возможно, удастся найти там какое-нибудь место, заброшенную бухточку, где можно будет оставить лодку. А что, если лодку найдут? Проблема казалась неразрешимой. Он попробовал собраться с мыслями, но никак не мог понять, как избавиться от лодки.
Том увидел сосны, безлюдный берег и оливковую рощу в зеленоватой дымке. Он медленно подплыл сначала к правой части пляжа, потом к левой, чтобы убедиться, нет ли здесь людей. Никого не было. Тогда он направился к низкому берегу, тщательно следя за скоростью, поскольку не был уверен, что мотор не выкинет еще какую-нибудь штуку. Скоро нос лодки заскрипел о песок. Он повернул рычаг и выключил мотор. Потом осторожно ступил в воду, подтащил, насколько хватило сил, лодку к берегу и вынес из нее две куртки, свои сандалии и флакон духов Мардж. В этой маленькой бухточке – не больше пятнадцати футов шириной – он чувствовал себя спокойно и в безопасности. Людей нигде не было видно. Тому пришло вдруг в голову, что лодку можно затопить.
Он принялся собирать камни величиной с человеческую голову, потому что ничего тяжелее он поднять не мог. Том бросал их в лодку, но в конце концов пришлось собирать маленькие камни, потому что больших поблизости не было. Он работал без остановки, не давая себе передышки, потому что знал: стоит только расслабиться на секунду, и он тотчас рухнет от изнеможения и будет лежать на берегу до тех пор, пока кто-нибудь его не найдет. Набросав полную лодку камней, он оттолкнул ее и принялся раскачивать, пока вода не начала перехлестывать через борт. Лодка стала погружаться. Том подтолкнул ее и побрел за ней. Она затонула, когда он оказался по пояс в воде. Он с трудом побрел к берегу, а добравшись до суши, рухнул на песок лицом вниз и тотчас же стал думать о своем возвращении в гостиницу: что он скажет и что предпримет в дальнейшем. Из Сан-Ремо следовало уехать до наступления ночи и вернуться в Монджибелло. Но ведь и там придется что-то рассказывать.
13
Том вернулся в гостиницу под вечер, в тот час, когда итальянцы и все прочие ее обитатели, приняв душ и переодевшись, уже оккупировали столики возле кафе и занялись разглядыванием прохожих, не пропуская ничего из того, что могло показаться занимательным. На Томе были лишь плавки, сандалии и вельветовая куртка Дикки. Свои слегка испачканные кровью брюки и куртку он нес под мышкой. Он шел неторопливой походкой, потому что страшно устал, хотя голову держал прямо – ради того, чтобы на пути к гостинице его видели сотни людей. Едва выбравшись из Сан-Ремо, он подкрепился в придорожном баре: выпил пять чашек кофе, не пожалев сахару, и три рюмки бренди. Теперь он играл роль ведущего здоровый образ жизни молодого человека, который проводит день на суше и на море, потому что ему нравится проводить время и там, и там, ведь он хороший пловец, не боится холода и плавает по вечерам даже в прохладную погоду. Он добрался до гостиницы, взял ключ, поднялся в свой номер и повалился на постель. Надо отдохнуть часок, подумал он, но засыпать нельзя, иначе проспишь долго. Он полежал немного и, когда его потянуло ко сну, поднялся и ополоснул лицо под краном. Потом смочил полотенце и снова лег, помахивая полотенцем, чтобы не дать себе заснуть.
Наконец он поднялся и начал замывать пятно крови на брючине. Он тер его мылом и пилкой для ногтей, а когда устал, оставил это занятие и принялся собирать чемодан. Он сложил вещи Дикки так, как тот обыкновенно их складывал, положив зубную пасту и щетку в левый кармашек. Потом снова взялся за брючину. На его куртке было столько пятен крови, что ее вряд ли удастся когда-нибудь надеть, придется от нее избавиться, но можно надеть куртку Дикки – она такого же бежевого цвета и почти такого же размера. Том сшил себе похожий костюм и у того же портного в Монджибелло, что и Дикки. Он положил костюм в чемодан. Потом спустился вниз и потребовал счет.
Служащий за конторкой спросил, где его приятель, и Том ответил, что собирается с ним встретиться на вокзале. Служащий любезно улыбался и пожелал Тому buon’ viaggio.[30]
В двух кварталах от гостиницы Том зашел в ресторанчик и заставил себя съесть тарелку куриного бульона с овощами – в надежде, что еда придаст ему сил. Он то и дело озирался, боясь увидеть лодочника. Главное, думал он, это сегодня же покинуть Сан-Ремо, взять такси, если нет поезда или автобуса, и уехать в другой город.
На вокзале Том узнал, что есть ночной поезд на юг, отходящий в десять двадцать четыре. Назавтра просыпаешься в Риме и пересаживаешься на поезд в Неаполь. Все показалось ему вдруг так легко и просто, что он самоуверенно подумал, что неплохо бы заехать на несколько дней в Париж.
– Spetta un momento,[31] – сказал он служащему, который уже начал оформлять ему билет.
Том прошелся вокруг чемодана, размышляя о Париже. Всего одна ночь. Провести там, скажем, два-три дня. Мардж можно ничего и не говорить. Но он тотчас отверг Париж. Там ему будет неспокойно. Ему не терпелось добраться до Монджибелло и покопаться в вещах Дикки.
В поезде аккуратно выглаженные белые простыни показались ему вершиной блаженства. Прежде чем погасить свет, он погладил их руками. А чистое серо-голубое одеяло, маленькая черная сетка над головой, в которую можно положить все что угодно… У Тома захватило дух, когда он подумал, сколько удовольствий можно себе позволить на деньги Дикки – совсем другие постели, столы, моря, пароходы, чемоданы, рубашки, годы свободы, годы наслаждения. Он выключил свет, уронил голову на подушку и почти тотчас заснул – счастливый, довольный и абсолютно уверенный в себе. Так он себя никогда в жизни не чувствовал.
В Неаполе он зашел на вокзале в туалет, достал из чемодана зубную щетку и расческу Дикки и завернул их в его плащ вместе со своей вельветовой курткой и брюками с пятнами крови. Перейдя через улицу, он засунул все это в мешок для мусора, лежавший возле стены какого-то дома. Потом выпил на завтрак кофе с молоком и съел сладкую булочку в кафе на площади, где находилась автобусная остановка, и сел в уже знакомый ему одиннадцатичасовой автобус в Монджибелло.
Том вышел из автобуса и тут же увидел Мардж. Она была в купальнике и свободной белой кофточке – так она обычно ходила на пляж.
– Где Дикки? – спросила Мардж.
– В Риме. – Том был готов к этому вопросу и без труда улыбнулся. – Остался на несколько дней. Я приехал взять кое-что из его вещей.
– Он там с кем-то?
– Да нет, живет в гостинице. – Изобразив на лице улыбку, означавшую прощание, он направился вверх, но спустя несколько шагов остановился. – Что тут произошло без нас интересного? – спросил он.
– Скучно было. Как обычно. – Мардж улыбнулась.
Ей было с ним не по себе, но она пошла следом за ним в дом. Калитка была не заперта, и Том взял большой железный ключ от двери на террасу там, где его обычно прятали, – за полусгнившей деревянной кадкой с чахлым кустиком. Они вместе зашли на террасу. Стол был немного сдвинут в сторону, на нем лежала книга. Значит, Мардж сюда заходила, пока их не было, подумал Том. Он отсутствовал всего лишь трое суток, но ему казалось, что прошел целый месяц.
– Как поживает Скиппи? – весело спросил Том, открывая холодильник и доставая формочку для льда.
Скиппи была бродячей собакой, которую Мардж подобрала несколько дней назад, – беспородный черно-белый пес, которого Мардж баловала и кормила, как старая дева, обожающая животных.
– Убежал. Я и не думала, что он останется.
– Жаль.
– Судя по твоему виду, вы неплохо провели время, – заметила Мардж с оттенком грусти.
– В общем, да, – улыбнулся Том. – Хочешь что-нибудь выпить?
– Нет, спасибо. Как ты думаешь, когда Дикки вернется?
– Ну… – Том задумчиво нахмурился. – Трудно сказать. Говорил, что хочет сходить на несколько выставок. Думаю, он просто радуется перемене обстановки. – Том налил себе большую порцию джина, добавил содовой и положил в стакан дольку лимона. – Наверное, через неделю. Кстати! – Том достал из чемодана флакон духов. Обертку он выбросил, потому что на ней были пятна крови. – Твой «Страдивари». Мы купили его в Сан-Ремо.
– Спасибо… большое спасибо. – Мардж с улыбкой взяла духи и бережно и задумчиво открыла их.
Том прошелся по террасе со стаканом в руке. Он ждал, когда Мардж уйдет, и потому молчал.
– А ты… – произнесла наконец Мардж, – ты долго здесь будешь?
– Где?
– Здесь.
– Одну ночь. Завтра уезжаю в Рим. Днем, наверное, – прибавил он, вспомнив, что раньше двух почту не получит.
– Кажется, мы больше не увидимся, если только ты не придешь на пляж, – сказала Мардж, стараясь, чтобы в ее голосе прозвучали дружеские нотки. – Желаю приятно провести время. И скажи Дикки, чтобы прислал открытку. В какой гостинице он остановился?
– Э-э… как там ее? Около Пьяцца ди Спанья.
– «Ингильтерра»?
– Точно. Но он, кажется, говорил, что писать ему лучше на «Америкэн экспресс». – Звонить Дикки она не будет, подумал Том. А если напишет, завтра он заберет ее письмо. – Наверное, завтра утром схожу на пляж, – сказал Том.
– Хорошо. Спасибо за духи.
– Не за что!
Мардж спустилась вниз по тропинке и вышла через железную калитку.
Том тут же подхватил чемодан и бросился в спальню Дикки. Он выдвинул верхний ящик: письма, две записные книжки с адресами, браслет для часов, ключи и что-то вроде страховки. Он выдвинул один за другим все ящики и так их и оставил. Рубашки, трусы, аккуратно сложенные свитера, носки. В углу комнаты горой лежали папки и блокноты для рисования. Работы предстояло немало. Том скинул с себя всю одежду, голым сбежал вниз и быстро принял холодный душ, потом натянул старые белые парусиновые брюки Дикки, которые висели в шкафу.
С верхних ящиков он начал по двум причинам: важно было ознакомиться с последними письмами на тот случай, если ситуация изменится и потребуется его немедленное вмешательство, а еще потому, что если днем вернется Мардж, то у нее не должно возникнуть впечатления, будто он немедленно принялся растаскивать весь дом. Тем не менее уже сейчас можно начать складывать в самый большой чемодан лучшие вещи Дикки, подумал Том.
Том до полуночи рылся в доме. Чемоданы Дикки были упакованы, и теперь он обдумывал, чего стоила обстановка и домашние принадлежности, что можно оставить Мардж и как избавиться от всего остального. Пусть Мардж забирает этот чертов холодильник себе. Это доставит ей удовольствие. Тяжелый резной шкаф в фойе, в котором Дикки хранил белье, стоит, наверное, несколько сотен долларов, подумал Том. Когда однажды Том спросил насчет этого шкафа, Дикки сказал, что ему четыреста лет. Cinquencento.[32] Он решил переговорить с синьором Пуччи, заместителем управляющего «Мирамаре», чтобы тот взял на себя роль агента по продаже дома и обстановки. А заодно и яхты. Дикки как-то говорил ему, что синьор Пуччи оказывал подобные услуги жителям деревни.
Том собирался взять все вещи Дикки с собой в Рим, но, поскольку Мардж наверняка удивится, что он берет так много на такое короткое время, Том решил, что лучше представить дело таким образом, будто Дикки задумал перебраться в Рим.
На следующий день, часа в три, Том отправился на почту, где получил любопытное письмо Дикки от его знакомого в Америке. Больше писем не было. Возвращаясь домой, он вообразил, будто читает письмо от Дикки. Он даже слова видел, так что, если понадобится, мог процитировать их Мардж и даже немного удивиться тому, что Дикки переменил свои планы, удивиться вполне правдоподобно.
Добравшись до дома, он стал упаковывать лучшие картины Дикки в большую картонную коробку, которую взял в бакалейной лавке Альдо. Он действовал спокойно и методично, ожидая, что в любой момент может явиться Мардж, но она пришла только после четырех.
– Ты все еще здесь? – спросила она, войдя в комнату Дикки.
– Да. Только что получил от Дикки письмо. Он решил перебраться в Рим. – Том выпрямился и улыбнулся, словно эта новость и для него явилась сюрпризом. – Он хочет, чтобы я захватил с собой как можно больше его вещей.
– Перебраться в Рим? Надолго?
– Не знаю. Наверное, до конца зимы.
Том продолжал связывать холсты.
– Он этой зимой сюда уже не приедет? – спросила Мардж с потерянным видом.
– Нет. Говорит, что, возможно, даже продаст дом. Пока еще ничего не решил.
– Боже мой! Да что же такое случилось?
Том пожал плечами.
– Наверное, хочет провести зиму в Риме. Сказал, что напишет тебе. Ты сегодня не получала от него письма?
– Нет.
Наступило молчание. Том продолжал укладываться. Ему вдруг пришло в голову, что он еще не собрал свои вещи. Даже в свою комнату не заходил.
– А в Кортину он собирается? – спросила Мардж.
– Нет. Сказал, что напишет Фредди и откажется от поездки. А ты вполне можешь туда съездить. – Том посмотрел на нее. – Между прочим, Дикки просил тебя принять от него в подарок холодильник. Кто-нибудь поможет тебе его перетащить?
Подарок в виде холодильника не произвел перемены в выражении лица Мардж – она была ошеломлена. Том знал, что ее интересует только одно – будет он жить вместе с Дикки или нет, а поскольку у него такой беспечный вид, значит, заключила она, будет. Том догадывался, что она подбирает нужные слова, – он видел ее насквозь, как ребенка. Наконец она их произнесла:
– Вы будете жить в Риме вместе?
– Какое-то время. Помогу ему устроиться. В этом месяце я собираюсь в Париж, а где-то в середине декабря думаю вернуться в Штаты.
Мардж совсем упала духом. Том знал, что она уже вообразила себе, как ей будет одиноко все эти недели – даже если Дикки будет совершать периодические набеги на Монджибелло, чтобы проведать ее: утром в воскресенье одна, за обедом одна.
– А что он думает насчет Рождества? Где он собирается его провести – в Риме или здесь?
– Вряд ли здесь. Мне кажется, ему очень хочется побыть одному, – ответил Том с ноткой раздражения в голосе.
Эти слова ее буквально потрясли. Она умолкла. «Подожди, я тебе еще из Рима напишу», – подумал Том. Конечно, он будет добр с ней, добр, как Дикки, но из недвусмысленного письма она поймет, что Дикки не желает ее больше видеть.
Несколько минут спустя Мардж поднялась и рассеянно попрощалась с Томом. Он вдруг подумал, что она может сегодня же позвонить Дикки. Или даже поехать в Рим. Ну и что с того? Дикки вполне мог перебраться в другую гостиницу. А в Риме столько гостиниц, что ей на несколько дней работы хватит, чтобы их обойти, даже если она специально туда для этого поедет. А если она его не найдет – ни после звонка в Рим, ни после поездки, – ей ничего не останется, как предположить, что он уехал в Париж или в какой-нибудь другой город вместе с Томом Рипли.
Том просмотрел газеты из Неаполя, надеясь найти там сообщение о затопленной лодке, которую нашли близ Сан-Ремо. «Barca affondata vicino San Remo»[33] – примерно такой заголовок. Из-за пятен крови, если они там еще остались, поднимется, конечно, большой шум. Итальянские газеты любят описывать подобные вещи в мелодраматическом стиле: «Джорджо ди Стефани, молодой рыбак из Сан-Ремо, вчера, в три часа дня, сделал на глубине двух метров поистине ужасное открытие. Моторная лодка, внутри которой множество кровавых пятен…» Но в газетах Том ничего не нашел. И во вчерашних тоже. Не исключено, что лодку найдут только через несколько месяцев, подумал он. Или вообще никогда не найдут. А если и найдут, как узнать, что лодку брали напрокат Дикки Гринлиф и Том Рипли? Своих имен лодочнику в Сан-Ремо они не называли. Лодочник дал им маленький оранжевый билет, который какое-то время лежал у Тома в кармане, пока он его не выбросил.
Том уехал из Монджибелло на такси около шести часов вечера, после того как выпил кофе у Джорджо и попрощался с Джорджо, Фаусто и другими деревенскими жителями, с которыми они с Дикки были знакомы. Всем им он рассказал одну и ту же историю о том, что синьор Гринлиф остается на зиму в Риме и шлет им оттуда привет. Том сказал, что вскоре Дикки наверняка приедет ненадолго в Монджибелло.
Холсты Дикки ему упаковали днем в «Америкэн экспресс», и он отослал коробки в Рим на имя Дикки Гринлифа вместе с сундуком Дикки и двумя тяжелыми чемоданами. С собой в такси Том взял два своих чемодана и один чемодан Дикки. Он переговорил с синьором Пуччи в «Мирамаре», сообщив ему, что, возможно, синьор Гринлиф захочет продать дом вместе с мебелью. Не согласится ли синьор Пуччи взяться за это? Синьор Пуччи с радостью согласился. Том поговорил также с Пьетро, хозяином пристани, и попросил его подыскать покупателя для «Пипистрелло», потому что этой зимой синьор Гринлиф наверняка захочет избавиться от своей яхты. Том сказал, что синьор Гринлиф готов продать ее за пятьсот тысяч лир, почти за восемьсот долларов, а это совсем ничего за яхту с двумя спальными местами. Пьетро сказал, что сумеет продать ее в течение нескольких недель.
В поезде по пути в Рим Том, тщательно обдумывая каждое слово, сочинил письмо Мардж. Он даже выучил его наизусть, пока писал. Поселившись в гостинице «Хасслер», Том сел за машинку Дикки, которую вез в одном из его чемоданов, и тотчас напечатал письмо.
«Рим, 28 ноября 19…
Дорогая Мардж!
Я решил снять в Риме квартиру на зиму, чтобы переменить обстановку и пожить немного вдали от Монджи. Мне очень хочется побыть одному. Извини, что все вышло так неожиданно, я даже не успел с тобой попрощаться, но вообще-то, я нахожусь недалеко и надеюсь время от времени навещать тебя. Даже вещи самому собирать не хотелось, поэтому я взвалил все на Тома.
На какое-то время мы расстанемся, но я убежден, что никакого вреда от этого не будет, скорее наоборот. Последнее время мне казалось, будто я тебе надоел, хотя мне с тобой не было скучно. Пожалуйста, не думай, что я от чего-то сбежал. Думаю, что Рим опустит меня на землю, в Монджи это никак не получалось. Отчасти причиной моего беспокойного состояния была ты. Мой отъезд, конечно, ничего не решает, но он поможет мне узнать, какие чувства я испытываю к тебе. По этой причине, дорогая, я не хотел бы какое-то время с тобой видеться. Надеюсь, ты меня поймешь. Если нет – ничего не поделаешь, но я все-таки решил рискнуть. Возможно, я съезжу на пару недель в Париж с Томом – он туда просто рвется. Но это в том случае, если я не займусь немедленно живописью. Я познакомился с художником, которого зовут Ди Массимо. Его работы мне очень нравятся. Старик совсем обнищал и, похоже, рад взять меня в ученики за небольшую плату. Буду рисовать вместе с ним в его мастерской.
Город чудесный. Всю ночь бьют фонтаны и, в отличие от нашего Монджи, никто не спит. А насчет Тома ты была не права. Он скоро уезжает в Штаты, мне все равно когда, хотя, в общем, он неплохой парень, и я не могу сказать, что он мне не нравится. До нас ему нет никакого дела. Надеюсь, ты это понимаешь.
Пиши мне на „Америкэн экспресс“, Рим. Еще не решил, где буду жить. Обязательно дам тебе знать, как только найду квартиру. А пока поддерживай огонь в домашнем очаге и следи за тем, чтобы исправно работали и холодильник, и твоя пишущая машинка. Мне очень жаль, дорогая, что я испортил тебе Рождество, но вряд ли мы скоро встретимся, даже если ты возненавидишь меня за это.
С любовью,
Дикки».
С того момента как Том вошел в гостиницу, он не снимал кепку. Портье он оставил не свой паспорт, а паспорт Дикки, хотя в гостиницах, насколько он заметил, на фотографию в паспорте не смотрят, а лишь переписывают его номер. Он поставил в книге гостей торопливую и довольно вычурную подпись Дикки: заглавные буквы «Р» и «Г» с завитушками. Выйдя из гостиницы, чтобы отправить письмо, он отошел подальше от нее и заглянул в магазин, где купил кое-что из косметики на тот случай, если она ему понадобится. Он развеселил продавщицу-итальянку, рассказав ей, что покупает косметику для своей жены, которая потеряла свой косметический набор, а сейчас лежит в гостинице с расстройством желудка.
Весь вечер он учился расписываться как Дикки. Ежемесячный перевод Дикки должен был прийти из Америки дней через десять.
14
На следующий день он переехал в гостиницу «Европа», недорогой отель на Виа Венето, потому что «Хасслер» показался ему слишком шумным. В таких гостиницах любят останавливаться те, кто делает кино, а также люди вроде Фредди Майлза и других знакомых Дикки, приезжающих в Рим.
В своем гостиничном номере Том провел воображаемые беседы с Мардж, Фаусто и Фредди. Мардж, скорее всего, приедет в Рим, думал он. Если бы ей случилось позвонить ему по телефону, то он бы говорил с ней как Дикки, а если он столкнется с ней лицом к лицу, он станет Томом. Ведь она вполне может объявиться в Риме, отыскать его в гостинице и подняться к нему в номер, в каковом случае ему придется снять кольца Дикки и переодеться.
– Не знаю, что и сказать, – произнесет он голосом Тома. – Ты ведь его знаешь – любит быть сам по себе. Говорил, что я могу пожить несколько дней в его комнате, – моя плохо отапливается… Да он вернется через пару дней или открытку пришлет, что все в порядке. Они с Ди Массимо в какой-то городишко поехали посмотреть церковные фрески.
– (А ты не знаешь, на север они поехали или на юг?)
– Точно не знаю. Кажется, на юг. А что это тебе даст?
– (Как ужасно, что я не могу с ним встретиться! Почему он даже не сказал, куда едет?)
– Очень тебя понимаю. Я и сам его спрашивал. Весь номер облазил в поисках карты или записки какой-нибудь, хотел узнать, куда он отправился. Он звонил три дня назад, сказал, что я могу пожить в его номере, если хочу.
Ему понравилось играть самого себя, ведь может настать момент, когда ему придется перевоплотиться буквально за секунды. Удивительно, как быстро забывается тембр голоса Тома Рипли. Он беседовал с воображаемой Мардж до тех пор, пока не вспомнил, как звучит его собственный голос.
Но гораздо больше времени он провел в образе Дикки, низким голосом беседуя с Фредди и Мардж, а также по телефону с матерью Дикки, с Фаусто, с незнакомцем за обеденным столом. Он говорил по-английски и по-итальянски, и при этом включал транзисторный приемник Дикки, чтобы горничная, проходя по коридору, не приняла его за сумасшедшего, ведь синьор Гринлиф живет один. Если по радио звучала песня, которая нравилась Тому, он просто танцевал сам с собой, но делал это так, как если бы танцевал Дикки, – как-то он видел, как Дикки танцует с Мардж на террасе у Джорджо и в Джардино-дельи-Оранджи в Неаполе. Дикки делал большие шаги, но был неловок в движениях, и, в общем-то, можно сказать, что так не танцуют. Каждый миг доставлял Тому удовольствие – и когда он затворничал в гостиничном номере, и когда бродил по римским улицам, сочетая осмотр достопримечательностей с поисками квартиры. До тех пор пока он Дикки Гринлиф, думал он, ему не страшны ни скука, ни одиночество.
В «Америкэн экспресс», куда он пришел, чтобы забрать почту, к нему обращались как к синьору Гринлифу. В первом своем письме Мардж писала:
«Дикки!
Ты меня удивляешь. Что с тобой вдруг случилось в Риме, в Сан-Ремо или где там еще? Том вел себя очень таинственно. Сказал только, что вы будете жить вместе. Надеюсь, он уедет в Америку еще до того, как я тебя увижу. Ты, конечно, можешь сказать, что я сую нос не в свое дело, но позволь мне по старой дружбе признаться, что мне этот парень не нравится. Не одна я убеждена, что он использует тебя на всю катушку. Если желаешь себе добра, ради бога, отделайся от него. Хорошо, пусть он не гомосексуалист. Он вообще ничто, а это еще хуже. Он никому не нужен в качестве партнера, если ты понимаешь, что я имею в виду. Однако интересует меня, конечно, не Том, а ты. Да, я могу прожить несколько недель без тебя, дорогой, и даже Рождество проведу одна, хотя о Рождестве предпочитаю не думать. Я стараюсь о тебе не думать – как ты и просил, – и не важно, будут ли меня одолевать какие-либо чувства. Но здесь не думать о тебе невозможно, потому что я ощущаю твое присутствие повсюду, куда бы ни заглянула. Всюду напоминание о тебе: живая изгородь, которую мы посадили, забор, который начали чинить и так и не закончили, книги, которые я брала у тебя и так и не вернула. И самое тяжелое – твое кресло у стола.
Продолжу совать свой нос не в свои дела. Вероятно, Том не сделает тебе ничего дурного, но я уверена, что он дурно на тебя влияет, хотя это и не бросается в глаза. Ты и сам немного стыдишься того, что суетишься вокруг него, а ты ведь суетишься, тебе это известно? Попробуй проанализировать свое поведение. По-моему, в последние несколько недель ты начал все это понимать, но ты опять с ним, и, откровенно говоря, не знаю, дружище, что и думать. Если тебе действительно „все равно“, когда он уедет, возьми да и заставь его собрать вещи! Ни он, ни кто-либо другой тебе ни в чем не помогут. Это в его интересах – все тебе испортить и держать на привязи и тебя, и твоего отца.
Огромное спасибо за духи, дорогой. Я не буду ими пользоваться – или почти не буду – до тех пор, пока снова тебя не увижу. Холодильник в свой дом еще не перевезла. Когда вернешься, возьмешь его, разумеется, к себе.
Том, наверное, тебе рассказал, что Скиппи убежал. Может быть, поймать ящерицу и надеть на нее ошейник? Я должна срочно заняться стенкой, прежде чем она совсем не покроется плесенью и не рухнет на меня. Мне бы так хотелось, чтобы ты был здесь, дорогой.
С любовью,
Мардж. Пиши!»
«„Америкэн экспресс“
Рим. 12 декабря 19…
Дорогие мама и папа!
Я в Риме, ищу квартиру. Пока того, что мне нужно, не нашел. Квартиры здесь либо очень большие, либо очень маленькие, и если квартира очень большая, придется зимой запирать все комнаты, кроме одной, чтобы было тепло. Я пытаюсь найти среднего размера помещение по средней цене, чтобы его можно было обогреть за умеренные деньги.
Извините, что в последнее время я так мало писал. Как только начну вести здесь более спокойную жизнь, постараюсь исправиться. Я чувствовал, что мне нужно отдохнуть от Монджибелло – как вы мне и говорили в течение долгого времени, – поэтому перебрался сюда со всеми вещами и, возможно, даже продам дом и яхту. Я познакомился с замечательным художником, по имени Ди Массимо, который согласился давать мне уроки в своей мастерской. Буду несколько месяцев чертовски много работать, а там посмотрим. Что-то вроде испытательного срока. Я понимаю, что тебя, папа, это мало интересует, но поскольку ты всегда спрашиваешь, как я провожу свое время, я и рассказываю. До следующего лета собираюсь вести тихую академическую жизнь.
Кстати, не мог бы ты прислать мне последние отчеты компании „Бурк – Гринлиф“? Я бы хотел быть в курсе твоих дел, давно уже ничего не видел.
Надеюсь, мама, ты не ломаешь себе голову над тем, что бы мне подарить на Рождество. Мне совершенно ничего не нужно. Как ты себя чувствуешь? Бываешь ли где-нибудь? В театре, например, и т. д.? Как там дядя Эдвард? Передавайте ему привет и пишите мне.
С любовью,
Дикки».
Том прочитал письмо, решил, что в нем чересчур много запятых, потом терпеливо перепечатал его на машинке и подписал. Однажды он видел незаконченное письмо Дикки к родителям, и в целом манера его письма была ему известна. Он знал, что Дикки был не способен писать письмо больше десяти минут. Если это письмо и отличалось от других, думал Том, то разве что тем, что было чуть более откровенным и в нем было больше надежды. Прочитав его во второй раз, он остался весьма доволен. Дядя Эдвард был братом мистера Гринлифа и лежал с раком чего-то в больнице, в штате Иллинойс. Том узнал об этом из последнего письма матери Дикки.
Через несколько дней он улетел в Париж. Перед отлетом позвонил из Рима в гостиницу «Ингильтерра»: Ричарду Гринлифу никто не звонил, писем для него не было. Самолет приземлился в аэропорту Орли в пять часов дня. Чиновник паспортного контроля поставил штамп в его паспорте, почти не взглянув на него, хотя Том вымыл голову с перекисью, чтобы волосы стали светлее, и уложил их с помощью масла для волос волнами. Он сделал строгое, довольно хмурое выражение лица, как на фотографии в паспорте Дикки. Том снял номер в «Отель дю Кэ-Вольтер». Ему рекомендовали его какие-то американцы, с которыми он познакомился в одном римском кафе, как удобно расположенный и не кишащий американцами. Вечер был сырой и туманный, но он, высоко подняв голову и улыбаясь, вышел на прогулку. Ему нравилась атмосфера Парижа, о которой он уже слышал, его кривые улочки, серые фасады домов с мансардами, гул автомобильных гудков, общественные писсуары и тумбы с яркой рекламой театральных постановок. Он собирался впитывать в себя эту атмосферу медленно, возможно несколько дней, и только потом пойти в Лувр, подняться на Эйфелеву башню и т. д. Он купил «Фигаро», сел за столик во «Флоре» и заказал fine à l’eau,[34] потому что Дикки как-то сказал, что во Франции обычно пьет только это. Том почти не владел французским, но знал, что и Дикки с ним не в ладах. Кое-кто бросал на него с улицы сквозь стекло взгляд, но ни один человек не зашел в кафе и не заговорил с ним. Том только и ждал, что кто-нибудь поднимется сейчас из-за столика и направится к нему со словами: «Дикки Гринлиф! Неужели это ты?»
