Текст книги "Талантливый мистер Рипли"
Автор книги: Патриция Хайсмит
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
На пристани полицейских не было. Том поискал их глазами. Купив несколько газет, он взял такси и вместе с багажом отправился в гостиницу «Пальма». И в гостиничном вестибюле полицейских не было. Вестибюль был богато украшен мраморными колоннами и большими кадками с пальмами. Портье сказал, какой для него приготовлен номер, и вручил ключ коридорному. Том почувствовал такое облегчение, что решился подойти к стойке, где оставляют почту, и, набравшись духу, спросил, нет ли сообщений для синьора Ричарда Гринлифа. Ему ответили, что нет.
После этого он совсем расслабился. Это означало, что и от Мардж ничего нет. Мардж наверняка успела побывать в полиции и поинтересовалась, где Дикки. На пароходе Тому приходили в голову самые ужасные вещи: Мардж раньше его прилетает в Палермо на самолете, Мардж оставляет ему записку в гостинице «Пальма», в которой говорится, что она приедет следующим пароходом. На пароходе, отплыв из Неаполя, он все время высматривал Мардж.
Теперь он стал думать, что после случившегося Мардж, возможно, махнула на Дикки рукой. Вероятно, она пришла к выводу, что Дикки избегает ее и хочет быть только с Томом. Ах, если бы это пришло в ее тупую голову! Лежа вечером в теплой ванне и глядя, как роскошная мыльная пена сползает по его рукам, Том раздумывал, а не написать ли ей обо всем этом письмо. Ведь должен Том Рипли написать ей письмо, думал он. Уже пора. В нем он сообщит, что все это время старался вести себя тактично, но не хотел обо всем говорить ей по телефону в Риме, а теперь чувствует, что она и сама все поняла. Им с Дикки было хорошо вместе, но этому пришел конец. Том весело захихикал и, не в силах остановиться, зажал нос и ушел под воду.
«Дорогая Мардж, – скажет он, – пишу тебе, потому что не уверен, что Дикки когда-нибудь тебе напишет, хотя я и просил его об этом не раз. Ты слишком хороший человек, чтобы кто-то так долго морочил тебе голову…»
Он снова захихикал, но взял себя в руки, сосредоточившись на одной небольшой закавыке, которую еще не разрешил: Мардж, наверное, сказала итальянским полицейским, что разговаривала с Томом Рипли в «Ингильтерре». У полицейских возникнет естественный вопрос: куда, черт побери, он после этого делся? Возможно, сейчас полиция разыскивает его в Риме. Его наверняка будут искать там, где может быть Дикки Гринлиф. Но тут его подстерегала еще одна опасность. Если полицейские, допустим, сочтут, что он, согласно описанию Мардж, и есть Том Рипли, то, обыскав его, найдут не только его паспорт, но и паспорт Дикки. Впрочем, что он там говорил насчет риска? Риск – это просто здорово, ради этого стоит жить. Он запел:
Papa non vuole, Mama ne meno,
Come faremo far’ l’amor’?
[65]
Том вытирался и пел. Пел глубоким баритоном Дикки, которого никогда не слышал, но был уверен, что Дикки остался бы его пением доволен.
Он надел один из своих новых немнущихся костюмов и вышел из гостиницы. Палермо погрузился в сумерки. Напротив гостиницы, на другой стороне площади, стоял огромный собор в норманнском стиле, о котором он читал в путеводителе. Там сообщалось, что собор построил английский архиепископ Уолтер Милльский. На южной стороне острова находился город Сиракузы, где когда-то произошло грандиозное морское сражение между римлянами и греками. И «Ухо Дионисия».[66] И Таормина.[67] И Этна! Остров большой, и для него совершенно новый. Сицилия! Оплот Джулиано![68] Была колонизирована древними греками, потом захвачена норманнами и сарацинами! Завтра он начнет прилежно знакомиться с местными достопримечательностями, а пока просто отдаст дань восхищения нескольким памятникам, думал он, останавливаясь перед высоким, с башнями, собором. Как чудесно смотрятся эти покрытые пылью веков арки на фасаде, и как приятно думать о том, что завтра он зайдет внутрь, какое это будет удовольствие – вдыхать заплесневелый, сладковатый запах, настоявшийся на бесчисленном количестве свечей и ладана, воскуренного за последние столетия. Предвкушение! Ему пришло в голову, что предвкушение доставляет ему больше удовольствия, чем ощущение. Неужели так будет всегда? Когда он в одиночестве проводил вечера, перебирая вещи Дикки, просто рассматривая его кольца на своих пальцах, шерстяные галстуки, черный бумажник из крокодиловой кожи, что это было – предвкушение или ощущение?
За Сицилией следовала Греция. Том определенно хотел посмотреть Грецию. Он хотел посмотреть Грецию как Дикки Гринлиф – с деньгами Дикки, в одежде Дикки, с манерой Дикки общаться с незнакомыми людьми. А что, если он не увидит Грецию как Дикки Гринлиф? Ведь ему может что-то помешать – убийство, подозрение, люди? Он не хотел убивать, его вынудили обстоятельства. Идея отправиться в Грецию и таскаться по Акрополю в качестве американского туриста Тома Рипли совершенно его не воодушевляла. Лучше тогда вообще не ехать. Он смотрел на колокольню, и в этот момент на глазах у него выступили слезы. Он повернулся и побрел по какой-то улице.
* * *
На следующее утро Том получил письмо, толстое письмо от Мардж. Он стиснул его и улыбнулся. Именно этого он и ждал, именно этого, иначе бы оно не было таким толстым. Том прочитал его за завтраком. Каждую строчку он смаковал вместе с теплыми булочками и кофе, пахнувшим корицей. Это было даже больше, чем он ожидал.
«…Если тебе и в самом деле неизвестно, что я была в твоей гостинице, то это всего лишь означает, что Том тебе ничего не сказал, а отсюда можно сделать прежние выводы. Теперь совершенно очевидно, что ты на пределе и не можешь встретиться со мною. Почему ты честно не признаешься, что жить без своего дружка не можешь? Единственное, о чем я жалею, так это о том, что у тебя не хватало смелости сказать мне об этом раньше и прямо. Ты думаешь, будто я провинциалка и никогда ни о чем таком не слышала? Это ты сам ведешь себя как провинциал! Как бы там ни было, надеюсь, что то, что я тебе сказала про недостаток смелости, несколько облегчает мою совесть и дает тебе какую-то надежду на будущее. Что может быть лучше, чем гордиться человеком, которого любишь! Разве мы когда-то не говорили об этом?
Мои римские каникулы завершились еще и тем, что я сообщила полиции, что Том Рипли с тобой. Им, кажется, очень хочется найти его. (Интересно – зачем? Он-то что сделал?) Я призвала на помощь все свое знание итальянского языка и рассказала полиции, что вы с Томом неразлучны, и мне непонятно, как они могли найти тебя и упустить Тома.
Я поменяла билеты и отплываю в Штаты в конце марта, но перед этим побываю у Кейт в Мюнхене, после чего, надеюсь, наши дороги уже никогда не пересекутся. Дикки, не держи на меня зла. Я полагала, что ты сильнее.
Благодарю тебя за самые лучшие мои воспоминания. Для меня они словно вкрапления в янтаре или какие-то музейные экспонаты – что-то нереальное, каким всегда и было твое отношение ко мне.
С наилучшими пожеланиями на будущее,
Мардж».
Ишь ты! Еще и подковырнула в конце! Какова! Том сложил письмо и сунул его в карман пиджака. Он глянул на обе двери, ведущие в ресторан, автоматически выискивая полицейских. Если в полиции думают, что Дикки Гринлиф и Том Рипли путешествуют вместе, то они, должно быть, проверили все гостиницы Палермо, думал он. Но он не заметил, чтобы за ним следила полиция. Или они замяли всю эту историю с моторной лодкой, потому что уверились, что Том Рипли жив? Да и какой им смысл заниматься этим делом дальше? Возможно, с Дикки сняты все подозрения и насчет Сан-Ремо, и по делу об убийстве Фредди. Все может быть.
Он поднялся в номер и, взяв портативную машинку Дикки, сел за письмо мистеру Гринлифу. Начал он с того, что вполне здраво и логично разъяснил суть дела Майлза, поскольку мистер Гринлиф уже, наверное, весьма тревожится. Он писал, что полицейские закончили их допрашивать и теперь Том понадобится им только затем, чтобы устанавливать личности подозреваемых, а подозреваемые могут быть общими знакомыми его и Фредди.
В то время как он печатал на машинке, зазвонил телефон. Мужской голос сказал, что это tenente[69] такой-то, из палермской полиции.
– Мы разыскиваем Томаса Фелпса Рипли. Он, случайно, не с вами в гостинице? – любезно спросил он.
– Нет, его здесь нет, – ответил Том.
– А вы не знаете, где он?
– Думаю, в Риме. Дня три-четыре назад я видел его в Риме.
– В Риме его не нашли. Вы не знаете, куда он мог поехать из Рима?
– Извините, но не имею ни малейшего представления, – сказал Том.
– Peccato,[70] – разочарованно вздохнул мужчина. – Grazie tante, signor.[71]
– Di niente.[72] – Том повесил трубку и вернулся к письму.
Скучная проза Дикки лилась так плавно, как никогда не получалось у Тома в собственных письмах. Большая часть письма была адресована матери Дикки. Он сообщил ей о состоянии своего гардероба, каковой был в порядке, о своем здоровье, которое также было в порядке, и спросил, получила ли она триптих на эмали, который он купил две недели назад в антикварном магазине в Риме и отослал ей. Он писал и одновременно думал, как ему быть с Томасом Рипли. Его искали, очевидно, не очень-то ревностно и энергично, но рисковать все же не стоит. Не следует держать паспорт Тома в кармашке чемодана, пусть он и завернут в кучу старых налоговых документов Дикки. А сделано это затем, чтобы он не попался на глаза таможенному инспектору. И под подкладкой нового чемодана из кожи антилопы, где его невозможно заметить, даже если вынуть все из чемодана, но откуда в случае необходимости можно быстро его достать, его тоже не следует прятать. А ведь когда-нибудь ему придется его доставать. Возможно, придет время, когда опаснее окажется быть Дикки Гринлифом, чем Томом Рипли.
Почти все утро Том писал письмо Гринлифам. У него было такое чувство, что мистер Гринлиф тревожится сейчас насчет Дикки еще больше, чем тогда, когда встречался с Томом в Нью-Йорке. Мистер Гринлиф считал – и Том знал его мнение на этот счет, – что переезд Дикки из Монджибелло в Рим не просто причуда, но ошибка. Попытка Тома представить свои занятия живописью в Риме как нечто конструктивное провалилась. Мистер Гринлиф сделал по этому поводу уничтожающее замечание вроде того, что ему жаль, что Дикки вообще продолжает истязать себя живописью, ибо должен был бы уже знать, что художником становится вовсе не тот, кто способен увидеть прекрасный пейзаж или разглядеть перемену в освещении. На мистера Гринлифа почти не произвел впечатления и тот интерес, который Том проявил к бумагам компании «Бурк – Гринлиф» (мистер Гринлиф выслал их ему). Все это было далеко от того, чего Том желал добиться: что он приручит мистера Гринлифа, компенсирует необязательность Дикки и равнодушное отношение к родителям, которое тот проявлял в прошлом, снова попросит у мистера Гринлифа денег и получит их. Теперь у мистера Гринлифа денег вряд ли попросишь.
«Береги себя, мама. Смотри не простудись. – (Она писала, что зимой простужалась четыре раза и провела Рождество в постели в розовой шерстяной шали, которую он прислал ей среди рождественских подарков.) – Если бы ты носила такие же прекрасные шерстяные носки, какие прислала мне, то ни за что бы не простудилась. Я этой зимой не простужался, а в Европе этим вполне можно похвастаться… Мама, что тебе прислать отсюда? Мне нравится делать тебе подарки…»
20
Прошло пять дней. Том провел их спокойно, в одиночестве, но вполне приятно: он бродил по Палермо, иногда заходил на часок в кафе или ресторан и читал путеводители и газеты. Как-то выдался мрачный день, он нанял экипаж и отправился в Монте-Пеллигрино, чтобы посетить знаменитую гробницу святой Розалии, покровительницы Палермо, изображенной в виде знаменитой статуи, которую Том видел на иллюстрациях в Риме. Она застыла в исступленном восторге, – впрочем, психиатры определяют это состояние иначе. Гробница показалась Тому ужасно забавной. Увидев статую, он с трудом удержался, чтобы не захихикать: женщина с пышными формами стоит, откинувшись назад и протянув вперед руки, взор ее затуманен, губы полураскрыты. Не хватало только, чтобы она еще и тяжело дышала. Глядя на статую, он подумал о Мардж.
Том посетил какой-то византийский дворец, библиотеку Палермо с ее картинами и древними потрескавшимися манускриптами под стеклом, исследовал гавань, подробный план которой имелся в путеводителе. Без всякой цели сделал набросок с картины Гвидо Рени и запомнил наизусть длинную цитату из Тассо, высеченную на одном из общественных зданий. Потом написал письма Бобу Деланси и Клио в Нью-Йорк. В длинном письме Клио он рассказал о своих путешествиях, развлечениях и разнообразных знакомствах с тем же пылким энтузиазмом, с каким Марко Поло описывал Китай.
Но Том был одинок. В Париже было по-другому: там он был один, но не чувствовал себя одиноким. Тогда он надеялся, что приобретет блестящий круг новых друзей, начнет новую жизнь с новыми отношениями, уровнем жизни и привычками и все будет гораздо лучше и чище всего того, что было в его предыдущей жизни. Теперь же он понимал, что такого не будет. Ему всегда придется держаться подальше от людей. Возможно, он приобретет другие манеры и привычки, но круга друзей у него никогда не будет – если только он не уедет в Стамбул или на Цейлон, а что проку приобретать друзей в тех краях? Он был одинок и вел игру, свойственную одиночкам. Разумеется, от друзей и исходит наибольшая опасность. Если ему придется путешествовать по миру в полном одиночестве, тем лучше: гораздо меньше шансов, что его разоблачат. Уже одно это радует, и Том почувствовал себя лучше оттого, что вовремя об этом подумал.
Чтобы лучше войти в роль беспристрастного созерцателя жизни, он немного изменил свое поведение. Он по-прежнему был со всеми любезен; если кто-то просил у него в ресторане газету, с улыбкой протягивал ее, улыбался служащим, с которыми общался в гостинице, но голову держал чуть выше и чуть меньше говорил. Какой-то печалью веяло от него. Том радовался этой перемене. Он вообразил себе, что похож на молодого человека, который переживает несчастную любовь или перенес душевную драму и пытается прийти в себя цивилизованным способом, посещая самые красивые места на земле.
Тут он вспомнил о Капри. Погода была по-прежнему скверная, но ведь Капри в Италии. Когда он вместе с Дикки краешком глаза увидел Капри, у него лишь обострился аппетит. Ну и занудой же был Дикки в тот день! Может, подождать до конца лета? – подумал Том. Полиция к тому времени от него отстанет. Но еще больше, чем побывать в Греции и на Акрополе, он хотел провести несколько счастливых дней на Капри, и к черту древнюю культуру – на время! Он читал, что Капри зимой – это ветер, дождь и одиночество. Но это же Капри! Там есть скала Тиберия, и Голубой грот, и безлюдная рыночная площадь, но тем не менее это рыночная площадь, и на ней не заменили ни одного булыжника. Можно отправиться прямо сегодня. Он поспешил в гостиницу. Ведь оттого, что туристов сейчас меньше, Лазурный Берег хуже не стал. Может, на Капри лучше полететь самолетом? Ему приходилось слышать, что из Неаполя на Капри летают гидросамолеты. Если в феврале регулярных рейсов нет, он может лично заказать гидросамолет. А для чего еще существуют деньги?
– Buon’ giorno! Come sta? – с улыбкой обратился он к служащему за стойкой.
– Вам письмо, синьор. Urgentissimo,[73] – ответил служащий и в свою очередь улыбнулся.
Письмо было из банка Дикки в Неаполе. В конверт было вложено еще одно письмо от трастовой компании Дикки в Нью-Йорке. Сначала Том прочитал письмо из неаполитанского банка.
«10 февр. 19…
Глубокоуважаемый синьор!
Трастовая компания Уэнделла в Нью-Йорке обратила наше внимание на то, что возникло некоторое сомнение касательно подлинности Вашей подписи по получении Вами перевода в пятьсот долларов в январе месяце. Спешим уведомить Вас, что, возможно, в связи с этим мы предпримем соответствующие шаги.
Мы уже сочли необходимым известить на этот счет полицию, но ожидаем, что Вы подтвердите мнение нашего специалиста по подписям и специалиста по подписям трастовой компании Уэнделла в Нью-Йорке. Будем весьма признательны за любую информацию, которую Вы сможете сообщить, и настоятельно просим откликнуться на это обращение, как только Вы сочтете это возможным.
С искренним уважением,
Эмилио ди Браганци,
управляющий „Банка ди Наполи“.
P. S. В том случае, если выяснится, что подпись действительно Ваша, убедительно просим Вас, несмотря на это, как можно скорее посетить наш банк в Неаполе, чтобы мы смогли иметь на будущее образец Вашей подписи. Прилагаем письмо, посланное через нас на Ваше имя трастовой компанией Уэнделла».
Том распечатал письмо от трастовой компании.
«5 февр. 19…
Уважаемый мистер Гринлиф!
Нам сообщили из отдела по достоверности подписей, что, по их мнению, Ваша подпись на ежемесячно высылаемом Вам переводе под № 8747 не подлинная. Исходя из того, что по какой-то причине Вы не обратили на это внимания, спешим сообщить Вам об этом, чтобы Вы могли подтвердить подписание упомянутого чека или же подтвердить наше мнение, заключающееся в том, что упомянутый чек был подделан. Мы также обратили на это внимание „Банка ди Наполи“.
Прилагаем бланк, на котором просим поставить образец Вашей подписи и вернуть нам.
Надеемся получить от Вас ответ в самом ближайшем будущем.
Искренне Ваш,
Эдвард Т. Каванач, секретарь».
Том облизал пересохшие губы. Он напишет в оба банка и сообщит, что деньги у него не пропадали. Но надолго ли они отстанут? Начиная с декабря он подписал три перевода. Неужели они станут проверять все его прежние подписи? Найдется ли эксперт, который сможет сказать, что все три подписи подделаны?
Том поднялся к себе и немедленно сел за машинку. Вставив лист бумаги с логотипом гостиницы, он с минуту рассматривал его. Пожалуй, они на этом не успокоятся, думал он. Вот если бы целая группа экспертов с лупами рассматривали эти подписи, то, вероятно, они смогли бы сказать, что все три подписи подделаны. Но Том знал, что подделаны они чертовски ловко. Он помнил, что декабрьский чек подписал несколько торопливо, но не настолько плохо, чтобы его нельзя было отсылать. Он мог бы сообщить в банк, что потерял чек, и тогда ему прислали бы другой. Чтобы обнаружить поддельную подпись, уходят месяцы, думал он. Почему же они вычислили эту за месяц? Не потому ли, что после убийства Фредди Майлза и истории с моторной лодкой в Сан-Ремо занялись проверкой всех обстоятельств его личной жизни? Они хотят, чтобы он лично явился в банк в Неаполе. А что, если кто-то знает Дикки в лицо? По его телу прошла дрожь. На какое-то время Том почувствовал себя слабым и беззащитным, настолько слабым, что не находил в себе сил сделать хоть какое-то движение. Он представил себе, что перед ним стоит дюжина полицейских, итальянских и американских, и они спрашивают у него, где Дикки Гринлиф, а он не может ни предъявить им Дикки Гринлифа, ни сообщить им, где он, ни доказать, что он вообще существовал. Том представил себе, что пытается расписаться как Г. Ричард Гринлиф на глазах у дюжины специалистов по почеркам, чувствует, что не в состоянии вообще ничего написать, и приходит в отчаяние. Он заставил себя сесть за машинку и начать письмо в трастовую компанию Уэнделла в Нью-Йорке.
«12 февр. 19…
Уважаемые господа!
Касательно вашего письма о моем январском чеке. Я подписал этот чек сам и полностью получил деньги. Если бы чек до меня не дошел, я, разумеется, тотчас известил бы вас об этом.
Высылаю вам образец моей подписи, как вы просили.
Искренне ваш,
Г. Ричард Гринлиф».
Прежде чем подписать это письмо и бланк, Том несколько раз расписался на обратной стороне конверта трастовой компании. Потом написал такое же письмо в неаполитанский банк и пообещал зайти к ним через несколько дней и еще раз расписаться, чтобы у них был образец его подписи. На обоих конвертах он написал: «Urgentissimo», потом спустился вниз, купил марки и отправил письма.
Затем он вышел прогуляться. Желание поехать на Капри исчезло. Было пятнадцать минут пятого. Он бесцельно брел по улице. Наконец остановился перед антикварным магазином и несколько минут рассматривал мрачную картину маслом, на которой были изображены двое бородатых святых, спускавшихся по темному холму при свете луны. Он вошел в магазин и, не торгуясь, купил ее за ту цену, которую назвал продавец. Картина даже не была вставлена в рамку, и он, свернув полотно в рулон, понес его в гостиницу.
21
«83-й полицейский участок.
Рим.
14 февр. 19…
Глубокоуважаемый синьор Гринлиф!
Срочно просим Вас приехать в Рим, чтобы ответить на несколько важных вопросов, касающихся Томаса Рипли. Ваше присутствие крайне желательно и окажет нам большую помощь в расследовании.
Ваша неявка в течение недели вынудит нас принять меры, которые будут неприятны как для нас, так и для Вас.
С искренним уважением,
капитан Энрико Фаррара».
Значит, они все еще ищут Тома. Но может, что-то сдвинулось в деле Майлза, подумал Том. Итальянцы не стали бы обращаться к американцу в таком тоне. В последней фразе звучит явная угроза. И о поддельном чеке они, конечно же, знают.
Не выпуская письма из рук, Том беспомощно осмотрелся. Он увидел себя в зеркале: уголки рта опущены, в глазах застыли беспокойство и страх. Всем своим видом он выражал тревогу и испуг, а поскольку выражение тревоги на его лице появилось помимо его воли, ему сделалось вдруг страшно вдвойне. Он сложил письмо и спрятал его в карман, потом вынул из кармана и разорвал на мелкие кусочки.
Он начал быстро собираться, схватил висевшие в ванной халат и пижаму, бросил туалетные принадлежности в кожаный несессер с инициалами Дикки, который Мардж подарила ему на Рождество. Но вдруг остановился. Прежде всего необходимо избавиться от вещей Дикки, от всех до единой. Здесь? Сейчас? Или лучше выбросить за борт по дороге в Неаполь?
Ответить на эти вопросы было непросто, но Том вдруг понял, что ему нужно делать, что он сделает, когда вернется в Италию. Он поедет в Милан, или Турин, или куда-нибудь в окрестности Венеции, купит подержанную машину с большим пробегом и скажет, что последние месяца два-три разъезжал по Италии, и ничего не слышал о поисках Томаса Рипли.
Том продолжил сборы. С Дикки Гринлифом покончено, это наверняка. Ему страшно не хотелось снова становиться Томасом Рипли, не хотелось быть никем, вообще не хотелось возвращаться к своим привычкам и чувствовать, что на тебя смотрят свысока, что людям скучно в твоем обществе, если ты не разыгрываешь из себя клоуна. Ему не хотелось снова кого-то развлекать, зная, что на большее он не способен. Возвращаться к себе он не хотел, как не хотел носить свой старый потрепанный костюм, весь в пятнах, неглаженый, – он и новый-то был не очень хорош. Слезы Тома упали на рубашку Дикки в бело-голубую полоску, которая лежала в чемодане сверху; она была выстирана, накрахмалена и выглядела как новая, как и в тот раз, когда он достал ее из шкафа Дикки в Монджибелло. Но на кармашке красными буквами были вышиты инициалы Дикки. Упаковывая вещи, Том с явным пренебрежением принялся отбирать вещи Дикки, которые можно было оставить у себя либо потому, что на них не было его инициалов, либо потому, что никто уже не помнит, чьи это вещи – Дикки или его собственные. Мардж, правда, может узнать некоторые из них, например голубую кожаную записную книжку, в которую Дикки записал всего пару адресов. То́му эту книжку Мардж точно не дарила. Но он и не собирался больше встречаться с Мардж.
Том расплатился за гостиницу «Пальма», но ему пришлось дожидаться следующего парохода на материк. Он заказал билет на фамилию Гринлиф, размышляя о том, что делает это в последний раз, хотя не исключено, что и не в последний. Он еще не отказался от мысли, что гроза его минует. Возможно. И горевать поэтому бессмысленно. Горевать бессмысленно даже в качестве Тома Рипли. Том Рипли никогда особенно не горевал, хотя частенько искал поводы для этого. Разве последние месяцы ничему его не научили? Хочешь быть веселым, мрачным, тоскливым, задумчивым – так и веди себя соответственно, вот и все.
Когда на следующее утро он проснулся в Палермо, ему в голову пришла обнадеживающая мысль: всю одежду Дикки можно сдать в «Америкэн экспресс» в Венеции, оформив квитанцию на другую фамилию, а потом, когда-нибудь, если захочется или будет нужно, снова ее забрать, а то и вообще не брать. Он почувствовал себя гораздо лучше оттого, что красивые рубашки Дикки, коробочка с запонками, браслет с инициалами и наручные часы будут храниться не на дне Тирренского моря или в какой-нибудь урне на Сицилии, а в надежном месте.
Соскоблив монограммы Дикки с двух чемоданов, он запер их и отослал в Венецию, в компанию «Америкэн экспресс», вместе с двумя холстами, которые начал писать в Палермо. Чемоданы он зарегистрировал на имя Роберта С. Фэншо и попросил хранить их до тех пор, пока он их не востребует. Единственное, что он оставил у себя и что его изобличало, были кольца Дикки, которые он положил на дно неказистой коробочки из коричневой кожи, принадлежавшей Томасу Рипли. Том несколько лет всюду возил ее с собой и хранил в ней занятную коллекцию запонок, заколок для воротничка, разрозненных пуговиц, пару перьев для ручек и катушку белых ниток с иголкой.
Том поехал железной дорогой из Неаполя через Рим, Флоренцию, Болонью и Верону, где сошел с поезда и отправился на автобусе в город Тренто, находившийся километрах в сорока от Вероны. Он не хотел покупать машину в таком большом городе, как Верона, потому что, как ему показалось, полиция может обратить внимание на его имя, когда он станет оформлять номера. В Тренто он купил подержанную «ланчу» кремового цвета, которая обошлась ему примерно в восемьсот долларов. Он купил ее на имя Томаса Рипли, предъявив свой паспорт, и снял комнату в гостинице на то же имя, чтобы дождаться следующего дня, когда будут готовы номера на машину. В последующие шесть часов ничего не произошло. Том опасался, что даже в этой маленькой гостинице узнают его имя, что в конторе по выдаче номеров также обратят на него внимание, однако к полудню следующего дня на его машине были установлены номера и ровно ничего не случилось. И в газетах ничего не было о том, что разыскивается Томас Рипли, как не было ничего ни о Майлзе, ни о происшествии с моторной лодкой в Сан-Ремо. От этого Том почувствовал себя как-то странно и вместе с тем спокойно и счастливо, будто всего, что случилось раньше, вовсе и не случалось. Даже в печальном образе Томаса Рипли он почувствовал себя счастливее. Он получал удовольствие оттого, что почти переиграл прежнего Тома Рипли в его сдержанных отношениях с незнакомыми людьми, перещеголял его наклоном головы, задумчивым взглядом искоса, как бы подчеркивающим собственную неполноценность. Да разве кому-нибудь, ну хоть кому-нибудь, придет в голову, что такой человек мог пойти на убийство? Его могли подозревать разве что в убийстве Дикки в Сан-Ремо, но, похоже, в расследовании этого дела полиция не слишком далеко продвинулась. В его превращении в Тома Рипли было одно утешение: он снимал с себя вину за нелепое и необязательное убийство Фредди Майлза.
Он хотел было отправиться прямо в Венецию, но подумал о том, что лучше хотя бы одну ночь провести в машине на загородной дороге, а потом можно будет говорить полиции, что последние несколько месяцев он спал в машине. Остановившись где-то в окрестностях Брешии, Том кое-как устроился на заднем сиденье «ланчи» и, скорчившись, проспал так всю ночь. На рассвете он переполз на переднее сиденье и, когда повел машину, чувствовал такую боль в шее, что едва мог поворачивать голову, но зато все было натурально, думал он, и теперь ему будет что рассказать полицейским. Он купил путеводитель по Северной Италии, проставил всюду числа, загнул уголки нескольких страниц, наступил ногой на обложку и порвал переплет, так что путеводитель раскрылся на странице, где рассказывалось о Пизе.
Следующую ночь он провел в Венеции. Том, как ребенок, избегал Венеции только потому, что боялся разочароваться в ней. Он полагал, что лишь сентиментальные души и американские туристы сходят с ума от Венеции, а в лучшем случае окажется, что это город для новобрачных, которые находят удовольствие в том, что передвигаться здесь можно только в гондоле со скоростью две мили в час. Венеция оказалась гораздо больше, чем он ожидал. Там было полно итальянцев, точно таких же, каких увидишь повсюду в Италии. Оказалось, что город можно обойти по узким улочкам и мостам и не садясь в гондолу, что на главных каналах действует транспортная система, что передвижение на моторных лодках столь же эффективно и быстро, как и поездка в метро, и что каналы вовсе не источают зловоние. Выбор гостиниц был такой огромный – от «Гритти» и «Даниэли», о которых он слышал, до дешевых небольших гостиниц и пансионов на улочках, столь далеких от изъезженных дорог, мира полиции и американских туристов, – что Том вообразил себе, что живет в одном из таких заведений несколько месяцев и никто об этом не знает. Он выбрал гостиницу под названием «Констанца», близ моста Риальто, нечто среднее между знаменитыми роскошными отелями и незаметными гостиницами на боковых улочках. Она была чистой, недорогой и находилась недалеко от достопримечательностей – в самый раз для Тома Рипли.
Том несколько часов провел в номере, неторопливо доставая из чемодана свои старые знакомые вещи и ожидая, когда над Большим каналом опустится ночная мгла. Он представил себе, какой у него вскоре может быть разговор с полицией… «Да нет, мне ничего не известно. Я видел его в Риме. Если вы этому не верите, можете справиться у мисс Марджори Шервуд… Конечно, я и есть Том Рипли! (Тут он усмехнется.) Ума не приложу, из-за чего весь сыр-бор!.. Сан-Ремо? Да, помню. Мы вернули лодку через час… Да, после Монджибелло я вернулся в Рим, но оставался там всего две ночи, не больше. Я ездил по северу Италии… Боюсь, и представления не имею, где он, но я видел его недели три назад…» Улыбаясь, Том встал с подоконника, надел другую рубашку и галстук и отправился на поиски хорошего ресторана, где можно было бы поужинать. Ресторан должен быть обязательно хороший, думал он. Том Рипли может хоть раз побаловать себя чем-нибудь дорогим. Его бумажник был так забит длинными банкнотами в десять и двадцать тысяч лир, что его было не согнуть. Прежде чем покинуть Палермо, он обналичил дорожные чеки на имя Дикки на сумму в тысячу долларов.
Купив две вечерние газеты, он сунул их под мышку и пошел через небольшой арочный мост, по длинной, шириной не более шести футов, улице, полной магазинов, где продавались вещи из кожи и мужские рубашки, мимо сверкающих витрин, в которых были выставлены футляры с колье и кольцами. Тому всегда казалось, что такие сокровища бывают только в сказках. Ему нравилось, что в Венеции нет автомобилей. Город был предназначен прежде всего для человека. Улицы точно вены, а люди – циркулирующая по ним кровь. Том вернулся по другой улице и во второй раз пересек огромный четырехугольник Сан-Марко. Голуби были везде – в воздухе, в свете витрин, и даже ночью они расхаживали под ногами у прохожих, словно и сами были туристами в родном городе! Стулья и столики занимали часть площади, так что людям и голубям приходилось отыскивать проходы между ними. Со всех сторон площади неслась музыка. Том попытался представить себе это место летом, в солнечный день, когда люди швыряют в воздух пригоршни зерен, а голуби на лету подхватывают их. Он свернул на другую освещенную узкую улочку. На ней было полно ресторанов, и он выбрал солидное, приличное на вид заведение с белыми скатертями и коричневыми деревянными стенами. Опыт подсказал ему, что в такого рода ресторанах стараются получше накормить, а не дожидаются случайного туриста. Он сел за столик и развернул газету.
