Текст книги "Талантливый мистер Рипли"
Автор книги: Патриция Хайсмит
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
Дикки повернулся, держась за дверную ручку.
– Не знаю, чем, он думает, я тут занимаюсь – спиваюсь или еще что-нибудь в этом духе. Возможно, я и слетаю этой зимой домой на несколько дней, но оставаться там не собираюсь. Здесь мне лучше. Если я вернусь, отец заставит меня работать на верфи и заниматься живописью я уже не смогу. А я люблю это дело и предпочитаю жить так, как хочу.
– Понимаю. Но он сказал, что, когда ты вернешься, он не будет заставлять тебя работать в его фирме, если ты сам не захочешь работать в проектном отделе, а это, как он говорил, как раз то, что тебе нравится.
– Ну… мы с отцом обо всем этом уже говорили. Спасибо, Том, за то, что привез известия и одежду. Очень любезно с твоей стороны. – Дикки протянул руку.
Том не смог пожать протянутую ему руку. Это означало бы неудачу – неудачу с поручением мистера Гринлифа и неудачу с Дикки.
– Я должен еще кое-что тебе сообщить, – с улыбкой проговорил он. – Твой отец специально послал меня сюда, чтобы уговорить тебя вернуться домой.
– Что ты хочешь этим сказать? – нахмурился Дикки. – Он что, оплатил тебе дорогу?
– Да. – Это был последний шанс либо заинтересовать Дикки, либо оттолкнуть его, либо заставить рассмеяться, либо вынудить его с отвращением хлопнуть дверью. Но на лице Дикки вдруг появилась улыбка, уголки рта стали подниматься – Том вспомнил, что раньше Дикки улыбался именно так.
– Оплатил дорогу? Ну и ну! С ума он там, что ли, сошел?
Дикки закрыл дверь.
– Мы познакомились в баре в Нью-Йорке, – сказал Том. – Я объяснил ему, что у нас с тобой шапочное знакомство, но он почему-то решил, что, приехав сюда, я смогу помочь. Я согласился.
– Как он нашел тебя?
– Через Шриверов. Я этих Шриверов почти не знаю, но какое это имеет значение? Тебя-то я знаю, а значит, могу тебе помочь.
Они рассмеялись.
– Не хочу, чтобы ты подумал, будто я использовал твоего отца, – сказал Том. – Надеюсь скоро найти где-нибудь в Европе работу и вернуть ему деньги. Он оплатил мне билет в оба конца.
– А, не бери в голову! За билет заплатит фирма «Бурк—Гринлиф». Интересно, как это папа подошел к тебе в баре? Где это было?
– «У Рауля». Вообще-то, он шел за мной от «Зеленой клетки».
Том думал, что Дикки знает о «Зеленой клетке», очень популярном баре, но выражение его лица оставалось равнодушным.
Они выпили в гостиничном баре за Герберта Ричарда Гринлифа.
– Мне только что пришло в голову, что сегодня воскресенье, – сказал Дикки. – Мардж сегодня в церкви. Приходи к нам, вместе пообедаем. По воскресеньям у нас всегда курица. Старый американский обычай – курица по воскресеньям.
По дороге Дикки решил заглянуть к Мардж, не дома ли она. Они свернули с главной улицы, поднялись по склону вдоль каменной стены, прошли чей-то сад и снова поднялись по ступенькам. Мардж жила в довольно неприглядном одноэтажном строении с неухоженным садом перед ним. Возле входа валялись пара ведер и шланг, а о том, что здесь живет женщина, напоминал красный купальник, сушившийся на подоконнике. Заглянув в открытое окно, Том увидел на заваленном бумагами столе пишущую машинку.
– Привет! – сказала Мардж, открывая дверь. – Здравствуй, Том! Где ты был все это время?
Она предложила им выпить, но в бутылке джина оказалось совсем на донышке.
– Ладно, все равно идем ко мне, – сказал Дикки.
Он прошелся по ее гостиной, служившей заодно и спальней, с видом завсегдатая, будто и сам здесь иногда жил. Наклонившись над горшком, в котором произрастало какое-то крошечное растение, он нежно дотронулся до него указательным пальцем.
– Том может рассказать тебе кое-что смешное, – сказал он. – Расскажи-ка, Том.
Том стал рассказывать. Рассказ получился очень смешным. Мардж смеялась так, будто ей уже давно не было так весело.
– Когда я увидел, что он идет за мной к «Раулю», я хотел смыться через заднюю дверь!
Казалось, его язык говорил независимо от сознания, а сознание в этот момент было занято тем, что оценивало, насколько его акции растут в глазах Дикки и Мардж. То, что акции росли, было очевидно по выражению их лиц.
Взбираться по склону к дому Дикки было на этот раз вдвое легче. На террасе вкусно пахло жареной курицей. Дикки приготовил мартини. Том принял душ, потом то же самое сделал Дикки, после чего налил себе, как и в первый раз, выпить, но сейчас атмосфера была совершенно другая.
Дикки сел в плетеное кресло и перекинул ногу через подлокотник.
– Скажи, Том, – улыбаясь, спросил он, – чем ты занимаешься? Ты говорил, что хотел бы устроиться на работу.
– Зачем тебе это? Можешь что-то мне предложить?
– Вроде бы нет.
– Ладно, скажу. Я много чего умею: могу быть швейцаром, присматривать за детьми, работать бухгалтером. К несчастью, у меня талант на цифры. Как бы я ни был пьян, официанту меня ни за что не обсчитать. Могу подделывать подписи, управлять вертолетом, играть в кости, изображать других людей – практически кого угодно, могу стряпать. Могу заменить в ночном клубе заболевшего артиста. Продолжать?
Подавшись вперед, Том загибал пальцы, перечисляя свои способности. Он и вправду мог бы продолжить перечисление.
– А что значит – заменить артиста? – спросил Дикки.
– Ну… – Том вскочил на ноги. – Да вот, например. – Он выставил вперед ногу, а руку положил на бедро. – Английская леди знакомится с американской подземкой. Она и в лондонской-то никогда не была, но хочет увезти из Америки хоть какие-то впечатления.
Том изобразил эту леди – как она ищет монету, пытается опустить ее в автомат, но монета не влезает в щель, тогда она покупает жетон, задумывается, по какой лестнице лучше спускаться, выражает недовольство тем, что в метро так шумно, долго едет в вагоне, а потом пытается выбраться наверх, – тут Мардж непонимающе взглянула на Дикки, и он сказал ей, что это англичанка в подземке, но Мардж по-прежнему ничего не понимала и лишь переспросила: «Что?» – затем леди ткнулась в дверь, за которой оказался мужской туалет, и едва она это, к своему ужасу, осознала, как упала в обморок.
– Замечательно! – аплодируя, воскликнул Дикки.
Мардж не смеялась. Она выглядела немного растерянной. Растолковывать ей, в чем дело, никому из них не хотелось. Но она не производит впечатления человека, у которого не все в порядке с чувством юмора, подумал Том.
Том залпом выпил свой мартини, ужасно довольный собой.
– Как-нибудь я покажу тебе другую сценку, – сказал он Мардж, и сделал это главным образом затем, чтобы Дикки знал, что в запасе у него есть еще кое-что.
– Обед готов? – спросил Дикки. – Умираю с голоду.
– Жду, когда будут готовы артишоки. Ты же знаешь эту плиту. Ждешь не дождешься, пока на ней что-то закипит. – Она с улыбкой посмотрела на Тома. – Дикки очень старомоден, Том, особенно в отношении того, с чем ему не приходится иметь дела. Плиту мы топим дровами, и он ни за что не хочет покупать холодильник.
– Это одна из причин, по которой я убежал из Америки, – сказал Дикки. – Все эти штуки – выброшенные деньги в стране, где прислуги пруд пруди. Чем бы Эрмелинда занималась, если бы готовила обед за полчаса? – Он поднялся. – Пойдем, Том, я покажу тебе мои картины.
Дикки повел его в большую комнату, в которую Том мельком заглядывал по дороге в душ. Возле окна в этой комнате стояла длинная кушетка, посередине – большой мольберт.
– Очередной портрет Мардж, над которым я сейчас работаю, – указал он на мольберт.
– Ага, – с интересом проговорил Том.
На его взгляд – да, наверно, и любому бы так показалось, – портрет не удался. Куда-то исчезла ее восторженная улыбка. Кожа красная, как у индианки. Если бы Мардж не была единственной в Монджибелло блондинкой, он вообще бы не увидел никакого сходства.
– А это пейзажи, у меня их много, – весело проговорил Дикки, но в его тоне угадывалась просьба о снисхождении. Ему явно хотелось, чтобы Том похвалил его работы, потому что сам он ими определенно гордился.
Пейзажи были на удивление похожи один на другой – мазки размашистые, торопливые. Почти на каждом полотне цвет электрик сочетался с терракотовым – терракотовые крыши и горы и яркие моря цвета электрик. Он и глаза Мардж сделал голубыми.
– Мои пробы в сюрреалистической манере, – сказал Дикки, ставя на колено еще одно полотно.
Том содрогнулся, точно ему сделалось неловко за себя. На картине снова была Мардж, на этот раз с длинными змеевидными волосами, и, что еще хуже, в одном ее глазу был изображен миниатюрный пейзаж Монджибелло с домиками и горами, в другом – пляж с множеством красных человечков и линией горизонта.
– Вот это мне нравится, – сказал Том.
Мистер Гринлиф был прав. И все же у Дикки было хоть какое-то занятие, удерживавшее его от праздного времяпрепровождения, думал Том, но какое-то занятие было и у тысяч бездарных художников-любителей по всей Америке. Жаль, что и Дикки попал в этот разряд художников, а ему хотелось, чтобы он был лучше.
– Как художник я, конечно, не прославлюсь на весь мир, – сказал Дикки, – но мне ужасно нравится рисовать.
– Да-да. – Тому хотелось забыть и о картинах, и о том, что Дикки рисует. – Можно посмотреть дом?
– Конечно! Ты ведь еще не видел гостиную?
Дикки открыл дверь, ведущую в очень большую комнату с камином, диванами, книжными полками и тремя видами – на террасу, другую сторону дома и сад. Дикки сказал, что летом он не пользуется этой комнатой, ему нравится держать ее про запас на зиму ради разнообразия. Это скорее книгохранилище, чем гостиная, подумал Том, что очень его удивило. До сих пор он принимал Дикки за не очень-то мозговитого молодого человека, бо́льшую часть времени проводившего в праздности. Кажется, он был не прав. Но в одном он не ошибался: Дикки сейчас не очень-то весело и нужно, чтобы кто-то его развлекал.
– А наверху что? – спросил Том.
Наверху его ждало разочарование: спальня Дикки в углу дома, над террасой, была почти пуста – кровать, комод и одинокое кресло-качалка, которое казалось здесь лишним. В трех других комнатах на втором этаже мебели и вовсе не было или, лучше сказать, почти не было. В одной лежали дрова для камина и обрывки холста. Признаков обитания Мардж нигде не наблюдалось, и меньше всего – в спальне Дикки.
– Не хочешь ли как-нибудь съездить со мной в Неаполь? – спросил Том. – По пути сюда я не успел как следует его осмотреть.
– Можно, – ответил Дикки. – Мы с Мардж как раз собираемся туда в субботу. Почти каждую субботу мы ужинаем в Неаполе, а на обратном пути позволяем себе прокатиться в такси или в carroza.[12] Поедем.
– Я-то имел в виду – днем или в будний день, чтобы я смог побольше увидеть, – сказал Том, никак не рассчитывавший, что к экскурсии присоединится и Мардж. – Или вы целыми днями рисуете?
– Нет. По понедельникам, средам и пятницам ходит двенадцатичасовой автобус. Хочешь, можем поехать завтра.
– Согласен, – сказал Том, хотя и не был уверен, что Мардж не поедет вместе с ними. – А Мардж католичка?
– Еще какая! Была обращена в католическую веру полгода назад одним итальянцем, в которого влюбилась по уши. Вот был мастер поболтать! Он катался на лыжах и повредил ногу, после чего провел тут несколько месяцев. Потеряв Эдуардо, Мардж утешает себя тем, что исповедует его религию.
– Мне казалось, она любит тебя.
– Меня? Что за глупости!
Когда они вышли на террасу, обед был готов. На столе были даже горячие хлебцы, которые Мардж намазала маслом.
– Ты знаешь Вика Симмонса из Нью-Йорка? – спросил Том у Дикки.
У Вика был салон, где собирались нью-йоркские художники, писатели и танцоры, но Дикки о нем не слышал. Том еще о ком-то спросил, но Дикки и их не знал.
Том думал, что Мардж выпьет кофе и уйдет, но она не уходила. Когда она на минуту покинула террасу, Том спросил:
– Могу я сегодня пригласить тебя на ужин в гостиницу?
– Спасибо. В котором часу?
– В половине восьмого устроит? Успеем выпить по коктейлю. В конце концов, это деньги твоего отца, – добавил Том с улыбкой.
Дикки рассмеялся:
– Отлично! Сначала коктейли, а потом разопьем бутылочку вина. Мардж!
Мардж как раз вернулась на террасу.
– Мы сегодня ужинаем в «Мирамаре» на деньги Гринлифа-отца.
Значит, и Мардж там будет, делать нечего. В конце концов, это деньги отца Дикки.
Ужин в тот вечер проходил в приятной обстановке, но присутствие Мардж не позволяло Тому говорить о тех предметах, о которых он собирался поговорить, лезть же из кожи вон и казаться остроумным только потому, что рядом была Мардж, ему не хотелось. Мардж знала кое-кого из тех, кто сидел в ресторане. После обеда, извинившись, она взяла чашку кофе и пересела за один из столиков.
– Сколько ты здесь пробудешь? – спросил Дикки.
– Не меньше недели, – отвечал Том.
– И все ради того, чтобы… – От выпитого кьянти лицо Дикки раскраснелось, вино привело его в хорошее настроение. – Если останешься дольше, почему бы тебе не перебраться ко мне? Какой смысл жить в гостинице, неужели тебе там нравится?
– Большое спасибо, – сказал Том.
– В комнате прислуги есть кровать, ты ее не видел. Эрмелинда на ней не спит. Если хочешь, можно принести еще кое-что из мебели – она разбросана по всему дому.
– Это было бы неплохо. Между прочим, твой отец дал мне шестьсот долларов на расходы, и у меня осталось около пятисот. Мы могли бы на них вместе повеселиться.
– Пятьсот долларов! – воскликнул Дикки, как будто ему никогда в жизни не приходилось иметь дело с такими деньгами. – Да мы можем купить машину!
Идея с машиной Тому не очень понравилась, и он не стал ее развивать. Он бы предпочел развлекаться по-другому, например слетать в Париж. Тут он увидел, что Мардж возвращается к их столику.
На следующее утро он перебрался к Дикки.
Вместе с Эрмелиндой Дикки перенес в одну из верхних комнат шкаф и пару стульев, а к стенам прикрепил несколько репродукций мозаичных портретов из собора Святого Марка. Том помог Дикки перенести из комнаты прислуги узкую железную кровать. К полудню они закончили, чувствуя легкое головокружение от фраскати, к которому то и дело прикладывались, когда носили мебель.
– Так мы едем в Неаполь? – спросил Том.
– Конечно.
Дикки посмотрел на часы.
– Еще без четверти. Успеем на двенадцатичасовой автобус.
Они захватили с собой только пиджаки и чековую книжку Тома. Автобус приближался к остановке, когда они подошли к почте. Они стояли у дверей, пропуская выходящих из автобуса пассажиров, как вдруг Дикки лицом к лицу столкнулся с молодым рыжеволосым американцем в яркой спортивной рубашке.
– Дикки!
– Фредди! – воскликнул Дикки. – Как ты здесь оказался?
– Приехал тебя проведать! А заодно и Чекки. Они согласились приютить меня на несколько дней.
– Ch’elegante![13] А я еду в Неаполь со знакомым. Том!
Дикки дал знак Тому подойти поближе и познакомил их.
Американца звали Фредди Майлз. Тому он страшно не понравился. Том терпеть не мог рыжих, особенно тех, у кого морковно-красные волосы, белая кожа и веснушки. У Фредди были большие карие глаза. Казалось, они болтаются у него в голове то ли потому, что он косой, то ли потому, что он не смотрел на того, с кем разговаривал. К тому же он был толстоват. Том отвернулся и стал ждать, когда Дикки закончит разговор. Том заметил, что они задерживают автобус. Разговор шел о лыжах, и они договаривались встретиться в декабре в городе, о котором Том никогда не слышал.
– Ко второму числу нас в Кортине соберется человек пятнадцать, – говорил Фредди. – Отличная компания, как в прошлом году. Останемся на три недели, если денег хватит!
– Если нас самих хватит! – сказал Дикки. – До вечера, Фредди.
Том вошел в автобус вслед за Дикки. Свободных мест не было, и они протиснулись между костлявым мужчиной, от которого пахло потом, и парой старых деревенских женщин, от которых пахло еще хуже. Когда они выезжали из деревни, Дикки вдруг вспомнил, что Мардж, по обыкновению, придет к обеду, потому что накануне они решили, что из-за переезда Тома посещение Неаполя придется отложить. Дикки крикнул водителю, чтобы тот остановился. Автобус заскрипел тормозами и замер. Пассажиры, потеряв равновесие, повалились друг на друга. Дикки высунулся в окно и закричал: «Джино! Джино!»
Маленький мальчик, стоявший на дороге, бросился к автобусу и выхватил из рук Дикки купюру в сто лир. Дикки что-то сказал ему на итальянском, мальчик ответил: «Subito, signor!»[14] – и побежал по дороге. Дикки поблагодарил водителя, и автобус тронулся дальше.
– Я попросил его сказать Мардж, что мы вернемся сегодня, но, наверное, поздно, – пояснил Дикки.
– Хорошо.
Они выбрались из автобуса на большой, оживленной площади Неаполя. Их тотчас окружили торговцы с ручными тележками, полными винограда, инжира, сластей, арбузов. Юноши наперебой предлагали авторучки и механические игрушки. Дикки решительно двинулся вперед.
– Я знаю одно приятное местечко, где можно пообедать, – сказал он. – Настоящая неаполитанская пиццерия. Ты любишь пиццу?
– Да.
Пиццерия находилась на улочке настолько узкой и крутой, что машины по ней не ездили. В проеме двери висела гирлянда бус, на каждом столе – всего их было шесть – стоял кувшин с вином. В подобных заведениях сидят часами и неторопливо потягивают вино. Они просидели до пяти часов, когда Дикки сказал, что пора идти в галерею. Он извинился, что не ведет Тома в музей, где хранятся подлинные картины да Винчи и Эль Греко, но сказал, что они увидят их в следующий раз. Почти весь день Дикки говорил о Фредди Майлзе, но Тому его рассказ показался таким же неинтересным, как и лицо Фредди. Отец Фредди владел сетью гостиниц, а сам он был драматургом – мнимым, решил Том, ибо Фредди написал всего две пьесы и ни одна из них так и не увидела Бродвея. У Фредди был дом в Кань-сюр-Мер. До приезда в Италию Дикки жил там несколько недель.
– Я очень люблю, – поделился Дикки с Томом, когда они ходили по галерее, – сидеть за столиком и смотреть на проходящих мимо людей. После этого и на жизнь смотришь как-то по-другому. Англосаксы совершают большую ошибку, когда сидят за столиком и не обращают внимания на прохожих.
Том кивнул. Такое ему уже приходилось слышать. Он ждал, что Дикки скажет что-то глубокое и оригинальное. Дикки был красивым молодым человеком с необычной внешностью. У него было длинное лицо с четко очерченными чертами, умные глаза, и держался он всегда уверенно, независимо от того, во что был одет. На этот раз на нем были поношенные сандалии и довольно замызганные белые брюки, но он сидел с таким видом, будто был владельцем галереи. Когда официант принес кофе, он поболтал с ним по-итальянски.
– Чао! – крикнул он проходившему мимо юноше.
– Чао, Дикки!
– По субботам он меняет дорожные чеки Мардж, – пояснил Дикки Тому.
Хорошо одетый итальянец приветствовал Дикки горячим рукопожатием и подсел к ним за столик. Том прислушался к их разговору на итальянском языке, но разобрал только отдельные слова. Наконец Том почувствовал, что его одолевает усталость.
– Хочешь поехать в Рим? – неожиданно спросил Дикки.
– Конечно, – ответил Том. – Сейчас?
Он поднялся, чтобы достать деньги и расплатиться по счету, который официант подсунул под чашку.
У итальянца был длинный серый «кадиллак» с жалюзи на окнах, гудком на четыре тона и включенным на всю громкость радио. Дикки и Том сделали вид, что перекрикивать его доставляет им удовольствие. До предместья Рима они доехали часа за два. Когда они оказались на Аппиевой дороге,[15] Том принялся смотреть по сторонам. Итальянец сказал, что выбрал этот путь ради него, потому что раньше Том здесь не бывал. Местами дорога была очень тряской. Итальянец объяснил, что кое-где специально оставили участки дороги, на которых видны булыжники, уложенные древними римлянами. Поля справа и слева казались Тому безлюдными и были похожи в сумерках на древние кладбища с несколькими могилами и обломками памятников. Итальянец высадил их посреди какой-то улицы в Риме и попрощался.
– Ему некогда, – сказал Дикки. – Должен встретиться с подружкой и успеть смыться до одиннадцати, пока муж не пришел. Вон мюзик-холл, он-то нам и нужен. Пошли.
Они купили билеты на вечернее представление. До начала оставался еще час, и они отправились на Виа Венето, сели за столик возле одного из кафе и заказали коктейли «американос». Том обратил внимание на то, что Дикки никого не знал в Риме или, во всяком случае, никого из тех, кто прошел мимо, а мимо их столика прошли сотни итальянцев и американцев. Тома представление не увлекло, хотя он изо всех сил старался сосредоточить на нем свое внимание. Дикки предложил уйти, пока оно не кончилось. Они наняли экипаж и поехали по городу, мимо фонтанов, через Форум, вокруг Колизея. Взошла луна. Тома клонило ко сну, но впечатления от пребывания в первый раз в Риме настраивали его на благодушный лад, и, несмотря на сонливое состояние, он старался ничего не выпустить из виду. Том положил ногу, обутую в сандалию, себе на колено и, взглянув на Дикки, увидел – точно отражение в зеркале, – что и Дикки устроился точно так же. Они были одного роста, примерно одного веса – Дикки, пожалуй, чуть потяжелее, – носили халаты, носки и рубашки одного размера.
– Благодарю вас, мистер Гринлиф, – почему-то сказал Дикки, когда Том расплатился за поездку в экипаже, и Тому стало немного не по себе.
К часу ночи, выпив на двоих полторы бутылки вина за ужином, они пришли в чудесное расположение духа. Обняв друг друга за плечи, они громко распевали песни и, повернув за угол какого-то дома, наткнулись в темноте на девушку и случайно сбили ее с ног. Они с извинениями помогли ей подняться, после чего предложили проводить ее домой. Она была против, они, обступив ее с двух сторон, настаивали. Девушка говорила, что ей нужно успеть на какой-то трамвай. Дикки и слушать об этом не хотел. Он остановил такси. Дикки с Томом устроились на откидных сиденьях, обхватив друг друга за плечи, как это делают лакеи, сопровождающие повозку. Дикки вовсю развлекал девушку. Том понимал почти все, что говорил Дикки. Они помогли ей выйти на улочке, которая была очень похожа на неаполитанскую, она сказала: «Grazie tante!»[16] – и попрощалась с каждым за руку, после чего исчезла в темном дверном проеме.
– Ты слышал? – спросил Дикки. – Она сказала, что мы самые замечательные американцы, которых она встречала в жизни!
– А знаешь, что бы с ней сделал в подобной ситуации какой-нибудь американский негодяй? Изнасиловал бы ее, – сказал Том.
– Интересно, куда мы попали? – осмотревшись, спросил Дикки.
Ни тот ни другой не имели ни малейшего представления о том, где они оказались. Они прошли несколько кварталов, но не увидели ни какой-либо достопримечательности, ни знакомой улицы. Помочившись возле темной стены, они побрели дальше.
– Рассветет – узнаем, где мы, – бодро проговорил Дикки. Он посмотрел на часы. – Часа два у нас еще есть.
– Вот и хорошо.
– Вообще-то, приятно провожать девчонку домой, а? – спросил Дикки, покачиваясь.
– Ну да. Мне девчонки нравятся, – сказал Том и прибавил: – А наверно, хорошо, что Мардж сегодня нет. Будь Мардж с нами, мы бы эту красотку проводить не смогли.
– Ну не знаю, – задумчиво проговорил Дикки. Он посмотрел на свои ноги, нетвердо стоявшие на земле. – Мардж не…
– Я только хотел сказать, что, если бы Мардж была здесь, нам пришлось бы искать на ночь гостиницу. Так бы и проторчали в гостинице, и ночной Рим не увидели бы!
– Ты прав! – Дикки положил ему руку на плечо.
* * *
Дикки грубо потряс его за плечо.
С криком «Дикки!» Том попытался высвободиться и схватить его за руку. Открыв глаза, Том увидел перед собой полицейского.
Том приподнялся. Он был в парке. Наступил рассвет. Дикки сидел рядом с ним на траве и преспокойно беседовал с полицейским на итальянском. Том нащупал прямоугольную пачку дорожных чеков. Они были при нем.
– Passporti! – набросился на них полицейский, и Дикки снова пустился в спокойные объяснения.
Том понял, что говорил Дикки. Он говорил, что они американцы и паспортов у них с собой нет, потому что они вышли на небольшую прогулку, чтобы полюбоваться на звезды. Тому стало смешно. Он встал и, покачиваясь, принялся отряхиваться. Дикки тоже встал, и они пошли прочь, хотя полицейский продолжал кричать на них. Дикки обернулся и что-то вежливо ему ответил. Полицейский за ними не пошел, и это уже было хорошо.
– А ведь мы и впрямь не внушаем доверия, – сказал Дикки.
Том кивнул. Его брюки были разорваны на колене, – наверное, он упал и порвал их. На них была мятая одежда, грязная от травы и пота, они дрожали от холода. Они зашли в первое попавшееся кафе, выпили caffe latte[17] со сладкими булочками и несколько рюмок итальянского бренди. Оно было отвратительно на вкус, но согрело их. Они пили бренди и смеялись, потому что опять опьянели.
В одиннадцать часов они уже были в Неаполе и успели на автобус, отправлявшийся в Монджибелло. Приятно было думать о том, что когда-то можно вернуться в Рим в более приличном виде и осмотреть все музеи, в которые им не удалось попасть, а еще приятно было думать о том, что днем можно поваляться на пляже в Монджибелло и позагорать. Но до пляжа они так и не добрались. Они приняли душ у Дикки в доме и, рухнув на кровати, проспали до тех пор, пока Мардж не разбудила их около четырех часов дня. Мардж была недовольна, потому что Дикки не прислал ей телеграмму, что останется на ночь в Риме.
– Я вовсе не против того, что ты остался там на ночь, но я думала, что ты в Неаполе, а в Неаполе всякое может случиться.
– Угу, – протянул Дикки, бросив взгляд в сторону Тома. Он подумал, что без «Кровавой Мэри» никому из них сейчас не обойтись, и принялся смешивать напитки.
Том молчал. Он решил сохранить в тайне то, что они делали накануне, и не собирался ничего рассказывать Мардж. Пусть думает что угодно. Дикки и так дал понять, что они отлично провели время. Том заметил, она недовольна, что у него похмелье, что он небрит и снова собирается выпить. Когда Мардж была серьезна, в ее глазах, несмотря на простую одежду, растрепанные волосы и внешний вид скаута, появлялось выражение умудренного опытом человека. Вот и сейчас она скорее напоминала мать или старшую сестру; женщины всегда недовольны тем, как ведут себя маленькие мальчики и взрослые мужчины, – они только тем и занимаются, что вредят себе. О-ля-ля! А может, она ревнует? Похоже, она понимала, что за последние сутки Дикки сблизился с Томом больше – просто потому, что тот тоже был мужчиной, – чем могла сблизиться с ним она, независимо от того, любил он ее или нет, а ведь он ее не любил. Спустя несколько минут она, впрочем, отошла и снова стала сама собой. Дикки оставил Тома с Мардж на террасе. Том спросил ее о книге, которую она писала. Мардж ответила, что это книга о Монджибелло, а снимки она делала сама. Мардж рассказала, что родилась в штате Огайо и показала ему фотографию семейного дома, которую всегда носила с собой в портмоне. Обыкновенный, обшитый досками дом, но все же свой, прибавила Мардж с улыбкой. Тому показалось забавным, что несколько минут назад она уже произнесла слово «доска», выговаривая Дикки: «Ты же пьян в доску!» У нее ужасная речь, подумал Том, что слова, что произношение. Он постарался быть с ней как можно более любезным, потому что мог себе это позволить. Он проводил ее до калитки, и они по-дружески распрощались, но о том, чтобы встретиться всем вместе сегодня или завтра, и слова не было сказано. Было ясно, что Мардж немного сердится на Дикки.
10
В следующие три-четыре дня они встречались с Мардж только на пляже, но и там она держалась с ними довольно прохладно. Она улыбалась и говорила, пожалуй, даже больше обычного, но ее холодность проявлялась в виде чрезмерной вежливости. Том заметил, что Дикки это беспокоит, хотя и не настолько, чтобы переговорить с ней наедине, а с тех пор, как Том переселился в его дом, он с ней наедине вообще не оставался. Дикки буквально не расставался с Томом.
Наконец, чтобы показать, что Мардж не совсем ему безразлична, Том сказал Дикки, что, как ему кажется, она ведет себя странно.
– У нее часто меняется настроение, – сказал Дикки. – Может, работа ладится. Она не любит общаться, когда у нее хорошо идет работа.
Том решил, что отношения между Мардж и Дикки именно такие, какие ему показались с первого раза. Мардж гораздо сильнее тянулась к Дикки, чем он к ней.
А Том между тем не давал Дикки соскучиться. Он постоянно рассказывал Дикки истории про своих нью-йоркских знакомых – то правдивые, то выдуманные. Они ежедневно катались на яхте Дикки. Об отъезде Тома речь не заходила. Дикки явно нравилось его общество. Том оставлял Дикки в покое, только когда тот рисовал, а сам был готов немедленно бросить свое занятие ради прогулки с Дикки пешком или под парусом или ради того, чтобы просто посидеть с ним и поговорить. Дикки, помимо всего прочего, нравилось и то, что Том всерьез взялся за изучение итальянского языка. Два часа в день Том проводил с учебником и разговорником.
Том написал письмо мистеру Гринлифу, в котором сообщал, что остается у Дикки на несколько дней, и дал знать, что Дикки собирается зимой слетать домой, а там, возможно, ему удастся уговорить Дикки остаться подольше. Это письмо, в котором он писал, что живет в доме Дикки, было гораздо лучше первого, в котором он упоминал, что остановился в гостинице в Монджибелло. Том сообщил, что, когда у него кончатся деньги, он попробует найти работу, например в деревенской гостинице; сказано это было как бы между прочим, чтобы, во-первых, напомнить мистеру Гринлифу, что шестьсот долларов могут кончиться, а во-вторых, что он готов и хочет самостоятельно зарабатывать себе на жизнь. Тому хотелось, чтобы и у Дикки сложилось о нем такое же хорошее впечатление, и потому, прежде чем запечатать письмо, он дал прочесть его Дикки.
Прошла еще неделя. Погода стояла идеальная, лениво тянулись дни, и самым большим физическим усилием, которое предпринимал Том, был подъем по каменным ступеням, когда они возвращались с пляжа, а самым большим умственным усилием – попытка поговорить по-итальянски с Фаусто, двадцатитрехлетним итальянским юношей, которого Дикки нашел в деревне и нанял давать Тому трижды в неделю уроки итальянского языка.
Однажды они сходили на яхте Дикки на Капри. Капри находился довольно далеко от Монджибелло и с берега не был виден. Том был полон предвкушений, однако Дикки, как с ним не раз случалось, ушел в себя и не желал выражать восторга по какому-либо поводу. Он вступил в перепалку с хозяином пристани по поводу того, где лучше привязать «Пипистрелло», и даже не захотел прогуляться по какой-нибудь из прелестных улочек, отходивших во все направления от площади. Они посидели в кафе на площади и выпили пару «Ферне-Бранка»,[18] после чего Дикки захотелось, пока не стемнело, домой, хотя Том готов был заплатить за гостиницу, лишь бы Дикки согласился остаться на ночь. Том решил, что на Капри они еще побывают, поэтому постарался вычеркнуть этот день и забыть о нем.
