Текст книги "Талантливый мистер Рипли"
Автор книги: Патриция Хайсмит
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
До этого дом вовсе не казался Тому дворцом, но, разумеется, он был тем, что итальянцы называют «палаццо»: двухэтажное строение строгой наружности, построенное больше двух столетий назад, в главный вход можно попасть только со стороны Большого канала, на гондоле, широкие каменные ступени спускаются в воду. Железные двери открывались с помощью ключа длиной в восемь дюймов, а за железными дверями были деревянные, которые тоже открывались огромным ключом. Том обычно пользовался черным ходом, со стороны Виале Сан-Спиридионе, за исключением тех случаев, когда хотел поразить своих гостей, подвозя их к дому на гондоле. Через задний вход – это была каменная стена четырнадцати футов высоты, ограждавшая дом от улицы, – можно было попасть в сад, несколько неухоженный, но все же зеленый, с двумя сучковатыми оливковыми деревьями и купальней для птиц в виде широкой неглубокой чаши, которую держал в руках обнаженный юноша, высеченный в камне, как можно было догадаться, в древности. Вполне подходящий сад для венецианского дворца, немного запущенного, нуждавшегося в реставрации, которую и не думали начинать, но, безусловно, прекрасного, потому что он был построен больше двухсот лет тому назад. Интерьеры казались Тому идеальными; именно таким и должен быть дом цивилизованного холостяка, по крайней мере в Венеции; на первом этаже, и в вестибюле, и во всех комнатах – черно-белый мраморный пол в виде шахматной доски, на втором этаже – бело-розовый мраморный пол, мебель, которая казалась вовсе не мебелью, а воплощенной музыкой шестнадцатого века, исполненной на гобоях, флейтах и виолах да гамба. Он заставил своих слуг, Анну и Уго, молодую итальянскую пару, которые уже работали в Венеции на американца и знали разницу между «Кровавой Мэри» и crème de menthe frappé,[86] до блеска надраить шкафы с резьбой, комоды и стулья – так, чтобы в них, когда проходишь мимо, отражался и переливался тусклый свет. Единственным более или менее современным помещением была ванная. В спальне Тома стояла кровать громадных размеров, ширина ее превосходила длину. Том украсил свою спальню серией панорам Неаполя с 1540 по 1880 год, которые он отыскал в антикварном магазине. Более недели он, ни на что больше не отвлекаясь, украшал свой дом. В его вкусе появилась определенность, которой не было в Риме, да его римская квартира и не давала повода для проявления вкуса. Теперь он чувствовал себя во всех отношениях увереннее.
Уверенность в себе даже побудила его написать тетушке Дотти письмо в спокойном, любящем и снисходительном тоне, к которому он никогда раньше не прибегал да и не имел возможности его обнаружить. Справившись о ее цветущем здоровье, об узком бостонском круге, он объяснил ей, почему ему нравится Европа, почему он собирается здесь какое-то время пожить, и растолковал все так красноречиво, что переписал эту часть письма и спрятал в письменный стол. Он написал это вдохновенное письмо как-то утром за завтраком, сидя в спальне в новом шелковом халате, сшитом по его заказу в Венеции, глядя в окно то на Большой канал, то на башню с часами Пьяцца Сан-Марко по ту сторону канала. Закончив письмо, он снова приготовил кофе и на машинке Дикки марки «Гермес» написал завещание Дикки, оставляя себе его доход и деньги в разных банках, после чего расписался как Герберт Ричард Гринлиф-младший. Том счел за лучшее не привлекать свидетелей, чтобы банки или мистер Гринлиф не потребовали от него разъяснений на тот счет, что за человек свидетель, хотя Том раньше уже задумывался, а не изобрести ли какую-нибудь итальянскую фамилию, возможно принадлежащую реальному лицу. Этого человека Дикки вполне мог пригласить в свою итальянскую квартиру в Риме с целью засвидетельствовать завещание. Надо рискнуть с незасвидетельствованным завещанием, подумал он, но машинка Дикки была такая изношенная, что напечатанные на ней буквы вполне воспринимались как почерк, а Том слышал, что собственноручно написанные завещания действительны и без свидетелей. Подпись была выполнена великолепно и в точности повторяла тонкую, витиеватую подпись в паспорте Дикки: прежде чем подписать завещание, Том с полчаса попрактиковался. Потом расслабил руки, расписался на клочке бумаги и тут же – на завещании. Пусть попробует кто-нибудь доказать, что это не Дикки подписал завещание. Том вставил в машинку конверт и напечатал на нем: «Любому заинтересованному лицу», с примечанием, что письмо нельзя вскрывать до июня этого года. Он засунул конверт в боковой карманчик чемодана, будто уже давно там его держал и не собирался вынимать после приезда. Потом вложил «Гермес» в футляр, спустился вниз и бросил машинку в небольшой приток канала, настолько узкий, что и лодка в нем не протиснулась бы. Приток тянулся от угла дома к стене сада. Он был рад, что избавился от машинки, хотя раньше расставаться с ней ему не хотелось. Подсознательно он, вероятно, предчувствовал, что собирается написать на ней завещание или что-то не менее важное, поэтому и возил ее с собой.
Том следил за итальянскими газетами и парижским изданием «Геральд трибюн», публиковавшими материалы по делу Гринлифа и Майлза, с серьезной озабоченностью, приличествующей другу Дикки и Фредди. К концу марта газеты стали склоняться к предположению, что Дикки, возможно, мертв, что он убит тем же человеком или теми же людьми, которые извлекали выгоду посредством подделки его подписей. В одной римской газете сообщалось, что кое-кто в Риме считает, будто подпись на письме из Палермо, в котором утверждалось, что никакой подделки не было, также была поддельной. Другие, однако, с этим не соглашались. Некий полицейский, не Роверини, считал, что преступник или преступники были с Гринлифом в близких отношениях, имели доступ к банковскому письму и нагло отвечали на него сами. «Интересно не то, – цитировала газета слова офицера, – кто подделывал подписи, а то, каким образом он получил доступ к письму, ведь служащий гостиницы утверждает, что передал заказное письмо в руки Гринлифа. Этот служащий говорит также, что Гринлиф в Палермо всегда был один…»
Опять разговоры вокруг да около, а ответа на вопрос так и нет. Однако, после того как Том прочитал это, ему было несколько минут не по себе. Им оставалось сделать всего один шаг, и не сделает ли его кто-нибудь сегодня, или завтра, или послезавтра? Или они уже знают ответ и просто хотят, чтобы он ослабил бдительность, – tenente Роверини каждые несколько дней направляет ему личные послания, в которых извещает о том, что происходит в деле поисков Дикки. И не собираются ли они в скором времени наброситься на него со всеми необходимыми доказательствами?
От всего этого у Тома возникло чувство, будто за ним следят. Оно обострялось, когда он шел по длинной, узкой улице к своему дому. Виале Сан-Спиридионе – проход между вертикальными стенами домов, без единого магазина, да и освещалась улица так, что он едва мог разглядеть дорогу. С обеих сторон – сплошные фасады и высокие, крепко запертые ворота, которые находятся вровень со стенами итальянских домов. Если нападут – бежать некуда, ни в одном доме не спрячешься. Том и сам не знал, кто собирается на него нападать, но не обязательно это будет полиция. Он боялся безымянных, бесформенных образов, которые фуриями проносились в его мозгу. Страх отпускал его разве что после нескольких коктейлей, и тогда он мог спокойно пройтись по Сан-Спиридионе. В таких случаях он шел покачиваясь и насвистывая.
У него был выбор, куда пойти на вечеринку, хотя в первые две недели, после того как он поселился в своем доме, он ходил в гости всего дважды. Знакомство он завел случайно, когда в первый день занимался поисками дома. Агент по сдаче недвижимости в аренду, вооружившись тремя огромными ключами, хотел показать ему какой-то дом в приходе Сан-Стефано, думая, что он свободен. Но дом не только был занят – там полным ходом шла вечеринка, и хозяйка настояла, чтобы и Том, и агент выпили по коктейлю в качестве компенсации за доставленное им неудобство. Она уже с месяц как выставила дом в аренду, но затем передумала съезжать и позабыла уведомить об этом агентство. Том откликнулся на приглашение выпить; вел он себя, как и обычно, сдержанно и любезно, познакомился со всеми гостями, которые, как ему показалось, составляли зимнюю колонию Венеции и изголодались по «свежей крови», – они буквально набросились на него, предлагая свою помощь в поисках жилища. Разумеется, они слышали его фамилию, и тот факт, что он знал Дикки Гринлифа, способствовал поднятию его социального статуса на такую высоту, которая даже Тома удивила. Они явно собирались его всюду приглашать, чтобы допрашивать и вытягивать все самые незначительные подробности, способные внести разнообразие в их скучную жизнь. Том вел себя сдержанно, но приветливо. Эта манера общения была вполне уместной в его положении – чувствительный молодой человек, непривычный к публичной показухе, и единственное чувство, которое он мог проявлять в отношении Дикки, – это тревога по поводу того, что с ним произошло.
В тот первый раз он ушел с вечеринки с тремя адресами, которые можно было посмотреть (по одному из адресов он и снял дом), и приглашениями на две вечеринки. Он отправился на вечеринку, где хозяйкой была женщина титулованная, condessa[87] Роберта (Тити) делла Латта-Качагерра. Вообще-то, он не собирался посещать вечеринки. Людей он видел сквозь какой-то туман, а общение с ними давалось трудно. Ему часто приходилось просить людей повторить сказанное, да и скучны они были ужасно, но он полагал, что и из этого можно извлечь практический интерес. Наивные вопросы, которые ему задавали («Дикки много пил?», «Но ведь он был влюблен в Мардж, разве не так?», «А вы-то как думаете – куда он отправился?»), он рассматривал как практику, своеобразную подготовку к более специфическим вопросам, которые задаст ему мистер Гринлиф, когда увидится с ним, если он вообще когда-нибудь с ним увидится. Дней через десять после письма Мардж Том начал испытывать беспокойство, потому что мистер Гринлиф не писал ему и не звонил из Рима. Иногда Тому становилось страшно, и в такие минуты он представлял себе, как полиция сообщила мистеру Гринлифу, что они ведут игру против Тома Рипли и просят мистера Гринлифа не общаться с ним.
Каждый день он с нетерпением заглядывал в почтовый ящик в надежде получить письмо от Мардж или мистера Гринлифа. Все в его доме было готово к их приезду. В голове теснились ответы на их вопросы. Ощущение было такое же, как перед началом представления, перед тем долгожданным моментом, когда наконец поднимется занавес. А может, мистер Гринлиф так рассердился на него (а то и подозревал его), что и сам не хотел иметь с ним никаких дел. Не подстрекала ли его к таким действиям Мардж? Как бы там ни было, Том никуда не поедет, пока что-то не произойдет. Том мечтал побыстрее уехать и совершить путешествие по Греции. Он купил путеводитель и составил маршрут поездки по островам.
Наконец, утром четвертого апреля, ему позвонила Мардж. Она была в Венеции, на железнодорожном вокзале.
– Я за тобой приеду! – бодрым голосом проговорил Том. – Мистер Гринлиф с тобой?
– Нет, он в Риме. Я одна. Не надо за мной заезжать. У меня только одна сумка.
– Чепуха! – сказал Том. Ему страшно хотелось что-то сделать. – Тебе ни за что не найти мой дом.
– Найду. Он ведь рядом с делла Салюте, не так ли? До Сан-Марко я доберусь на катере, а потом пересяду на гондолу.
Она знает, куда ехать. Это хорошо.
– Ну, если ты настаиваешь.
Ему как раз пришло в голову, что до ее приезда хорошо было бы еще раз осмотреться в доме.
– Ты обедала?
– Нет.
– Отлично! Вместе и пообедаем. Смотри, будь осторожна, когда заходишь на катер!
Они повесили трубки. Том, внимательно оглядываясь, медленно обошел дом, побывал в обеих больших комнатах наверху, спустился вниз и осмотрел гостиную. Нигде не было ничего, что принадлежало бы Дикки. «Надеюсь, в доме нет ничего вызывающего», – подумал он. Он взял со стола в гостиной серебряную сигаретницу, которую купил пару дней назад, проставив на ней свои инициалы, и положил в нижний ящик буфета.
Анна готовила на кухне.
– Анна, на обед будет еще один человек, – сказал Том. – Молодая дама.
При известии о том, что будет гость, лицо Анны расплылось в улыбке.
– Молодая американская дама?
– Да. Моя давняя приятельница. Когда обед будет готов, вы с Уго можете быть свободны до конца дня. Мы позаботимся о себе сами.
– Va bene, – сказала Анна.
Анна и Уго приходили в десять и оставались обычно до двух. Тому не хотелось, чтобы они были в доме, когда он будет разговаривать с Мардж. Они немного понимали по-английски, недостаточно для того, чтобы свободно следить за беседой, но оба, естественно, навострят уши, когда речь пойдет о Дикки, и это его будет раздражать.
Том приготовил мартини и на подносе в гостиной расставил бокалы и блюдо с канапе. Услышав, как стукнуло дверное кольцо, он пошел к двери и распахнул ее.
– Мардж! Как я рад тебя видеть! Входи же!
Он взял у нее дорожную сумку.
– Как ты поживаешь, Том? Боже мой… Неужели это все твое?
Она осмотрелась и даже окинула взглядом высокий потолок с кессонами.
– Удалось взять в аренду. За бесценок, – скромно сказал Том. – Заходи. Выпьем чего-нибудь. Рассказывай, что нового. Ты разговаривала в Риме с полицейскими?
Он положил ее пальто и прозрачный дождевик на стул.
– Да, и с мистером Гринлифом тоже. Он, естественно, очень расстроен.
Мардж села на диван.
Том устроился в кресле напротив.
– Есть новости? Один из тамошних полицейских держал меня в курсе, но путного так ничего и не сказал.
– Они узнали, что Дикки перед отъездом из Палермо поменял дорожные чеки на тысячу долларов, как раз перед самым отъездом. Значит, он куда-то отправился с этими деньгами, например в Грецию или Африку. Не мог же он покончить с собой после того, как у него появилась тысяча долларов наличными.
– Нет, – согласился Том. – Что ж, в этом что-то есть. Я этого не видел в газетах.
– А этого могли и не напечатать.
– Могли. Их больше интересует всякая чушь вроде того, что Дикки ел на завтрак в Монджибелло, – сказал Том, разливая мартини.
– Как это ужасно! Сейчас дела обстоят немного лучше, но, когда приехал мистер Гринлиф, читать газеты было просто невозможно. Спасибо!
Она взяла бокал.
– Как мистер Гринлиф?
Мардж покачала головой.
– Мне так его жаль. Он только и говорит, что американская полиция справилась бы гораздо лучше и все такое, итальянского языка не знает, и от этого ему вдвойне хуже.
– Что он делает в Риме?
– Ждет. А что нам остается делать? Я еще раз отложила отъезд. Мы с мистером Гринлифом ездили в Монджибелло, я всех там расспросила, ради мистера Гринлифа, разумеется, но никто ничего не сказал. Дикки не был там с ноября.
– Это так. – Том задумчиво потягивал мартини.
Мардж была настроена оптимистично, он это видел. Даже сейчас она была полна той жизнерадостной энергии, которая отличает девчонок из отрядов скаутов. Эта энергия переполняла ее всю; казалось, Мардж вот-вот что-нибудь опрокинет, она так и пышет здоровьем, а одета не слишком опрятно. Она вызвала у него внезапный приступ раздражения, но он продолжал играть роль. Подойдя к ней, он похлопал ее по плечу и дружески чмокнул в щеку.
– Может, сидит себе где-нибудь в Танжере, ведет там жизнь Райли[88] и ждет, когда все кончится.
– Если и так, то это очень легкомысленно с его стороны! – рассмеявшись, сказала Мардж.
– Я не хотел никого волновать, когда говорил то, что думал насчет его депрессии. Я считал своим долгом сказать об этом тебе и мистеру Гринлифу.
– Я понимаю и считаю, что ты правильно сделал, что сказал нам. Но по-моему, это не так.
Мардж улыбнулась своей широкой улыбкой. Ее глаза излучали оптимизм, который показался Тому совершенно безумным.
Он начал трезво и спокойно расспрашивать ее насчет того, какого мнения держится римская полиция, какие шаги намеревается предпринять (хотя о каких шагах можно было говорить?), и о том, что Мардж известно о деле Майлза. В деле Майлза тоже не было ничего нового, но Мардж знала, что в тот вечер Фредди и Дикки видели около восьми часов перед домом Дикки. Ей казалось, что эта история преувеличена.
Возможно, Фредди был пьян и Дикки просто его обнял. Разве в темноте что-нибудь толком разглядишь? Нет, Дикки не мог убить!
– У них есть что-нибудь конкретное, что заставляло бы их думать, что его убил Дикки?
– Конечно нет!
– Почему бы в таком случае им не заняться вплотную поисками настоящего убийцы? Да и поисками Дикки тоже.
– Вот именно! – горячо поддержала его Мардж. – Полиция уверена в том, что Дикки добрался из Палермо в Неаполь. Носильщик помнит, что нес его чемоданы из каюты до пристани.
– Вот как, – пробормотал Том.
Он тоже помнил этого носильщика, неуклюжего уродца, который выронил его парусиновый чемодан, пытаясь нести его под мышкой.
– Фредди был убит через несколько часов после того, как ушел от дома Дикки? – неожиданно спросил Том.
– Нет. Врачи не берутся утверждать точно. И кажется, у Дикки не было алиби. Разумеется – он же был совсем один. И тут Дикки не повезло.
– А они вообще-то верят, что убил Дикки?
– Прямо никто не говорит, но в воздухе так и витает. Естественно, насчет американского гражданина необдуманных заявлений направо и налево никто делать не станет, но поскольку других подозреваемых нет, а Дикки исчез… Хозяйка его римского дома рассказала, что Фредди спустился к ней вниз и спросил, кто живет в квартире Дикки или что-то в этом роде. По ее словам, Фредди был сердит, как будто только что с кем-то поссорился. Он спросил, один ли живет Дикки.
Том нахмурился.
– Интересно, это почему же?
– Сама не понимаю. Фредди плохо говорил по-итальянски; возможно, хозяйка не так его поняла. Как бы там ни было, но то, что Фредди на что-то рассердился, явно не в пользу Дикки.
Том поднял брови.
– Я бы сказал, что это не в пользу Фредди. Возможно, Дикки вовсе и не был сердит.
Он чувствовал себя совершенно спокойно, потому что понял, что Мардж ничего не было известно.
– Я бы не стал из-за этого волноваться, пока не обнаружится что-то конкретное. На мой взгляд, во всем этом ничего нет. – Он наполнил бокалы. – Кстати, насчет Африки. А в Танжере уже навели справки? Дикки говорил, что собирается в Танжер.
– По-моему, полицию везде предупредили. Думаю, надо бы пригласить сюда французских полицейских. Французы очень хороши в таких делах. Но, конечно, этого не будет. Это же Италия, – произнесла она с нервной дрожью в голосе.
– Может, пообедаем у меня? – спросил Том. – Прислуга кое-что приготовила, и нам осталось только воспользоваться ее трудами.
Едва он это сказал, как вошла Анна и объявила, что обед готов.
– Pronto la collazione, signor,[89] – с улыбкой произнесла Анна, разглядывая Мардж.
Том догадался, что Анна узнала ее по фотографиям в газете.
– Вы с Уго можете быть свободны, Анна. Спасибо.
Анна вернулась на кухню – там была дверь, которая выходила на маленькую улочку, этой дверью слуги и пользовались, – однако Том слышал, как она возится с кофеваркой. Наверное, решила задержаться, чтобы еще разок взглянуть на гостью.
– И Уго? – спросила Мардж. – Значит, у тебя двое слуг?
– Они здесь работают парами. Вряд ли ты поверишь, но мне этот дом достался за пятьдесят долларов в месяц, без отопления.
– Быть не может! В Монджибелло такие же цены!
– Вот именно. Отопление, конечно, очень дорогое, но я собираюсь отапливать только спальню.
– Здесь очень удобно.
– Ради тебя я затопил на полную мощность, – с улыбкой сказал Том.
– Что случилось? Наверное, умерла одна из твоих тетушек и оставила тебе наследство? – спросила Мардж, делая вид, что все еще ослеплена увиденным.
– Нет, я сам так решил. Хочу распорядиться тем, что у меня есть, в свое удовольствие, пока есть возможность. Я говорил тебе, что с работой в Риме не выгорело, а здесь, в Европе, у меня было около двух тысяч долларов, поэтому я решил прожить их, вернуться домой без гроша и начать все сначала.
Том уже писал ей, что хотел получить работу в американской компании по продаже слуховых аппаратов в Европе, но так и не смог, да и представитель компании, у которого он был на собеседовании, не счел его подходящим кандидатом. Том сказал, что тот человек появился через минуту после того, как она позвонила, и потому он не смог встретиться с ней тогда у Анджело.
– С такими расходами двух тысяч тебе надолго не хватит.
Том понимал, что она таким образом старается выведать, не дал ли ему что-нибудь Дикки.
– До лета хватит, – сухо произнес Том. – И к тому же мне кажется, что я это заслужил. Почти всю зиму ездил по Италии, как цыган, практически без денег, с меня хватит.
– А где ты зимой был?
– Во всяком случае, не с Томом, то есть не с Дикки, – сказал он и рассмеялся, досадуя на эту оговорку. – А ты, наверное, думала, что с ним. Я видел Дикки не больше, чем ты.
– Да ладно, – протянула Мардж.
Казалось, она немного опьянела.
Том приготовил еще мартини.
– Если не считать поездки в Канны и двух дней в Риме в феврале, я вообще Дикки не видел.
Это было не совсем так, потому что он писал ей, что «Том жил» с Дикки в Риме в течение нескольких дней после поездки в Канны, но теперь, оказавшись с Мардж лицом к лицу, ему стало неприятно оттого, что она знает – или предполагает, – что он провел с Дикки много времени и что они с Дикки, возможно, виновны в том, в чем она обвиняла Дикки в своем письме. Разливая напитки, Том прикусил язык, проклиная себя за свою трусость.
Во время обеда – Том пожалел, что главным блюдом был холодный ростбиф, фантастически дорогое блюдо в Италии, – Мардж лучше любого полицейского расспрашивала его о душевном состоянии, которое владело Дикки в Риме. Тому пришлось подробно рассказывать о десяти днях, проведенных в Риме с Дикки после поездки в Канны. Ее интересовало буквально все – от Ди Массимо, художника, с которым работал Дикки, до того, какой у него был аппетит и во сколько он вставал утром.
– А что он про меня думал? Только честно. Я ко всему готова.
– Он переживал за тебя, – честно признался Том. – Думаю… видишь ли, такое часто бывает – мужчина очень боится женитьбы…
– Но я никогда и не просила, чтобы он на мне женился! – воскликнула Мардж.
– Знаю, но… – Том сделал над собой усилие, чтобы продолжить разговор на тему, которая вызывала у него оскомину. – Ты очень хорошо к нему относилась, но он не мог взять на себя ответственность отвечать тебе взаимностью. По-моему, он хотел более простых отношений.
Он сказал ей все – и ничего не сказал.
С минуту Мардж смотрела на него с потерянным видом, потом решительно взяла себя в руки и сказала:
– Ладно, дело прошлое. Меня лишь интересует, что Дикки мог с собой сделать.
Ее недовольство тем, что он был с Дикки всю зиму, – тоже дело прошлое, подумал Том, потому что сначала она не хотела в это верить, а теперь ей и не нужно было этого делать.
– Он не писал тебе из Палермо? – осторожно спросил Том.
Мардж покачала головой.
– Нет. А что?
– Просто мне интересно знать, в каком он был тогда состоянии. А ты ему писала?
– Да… вообще-то, писала, – поколебавшись, ответила она.
– И о чем ты писала? Я спрашиваю лишь потому, что недружеский тон мог задеть его.
– Трудно сказать. Письмо было довольно дружеское. Я написала, что возвращаюсь в Штаты. – Она смотрела на Тома широко раскрытыми глазами.
Том с удовольствием смотрел ей в лицо. Ему вообще нравилось наблюдать, как меняются лица тех, кто лжет. Речь шла о том отвратительном письме, в котором она сообщала, что сказала полиции, что они с Дикки были всегда вместе.
– Ладно, это не важно, – мило улыбнувшись, сказал Том и откинулся в кресле.
Какое-то время они помолчали, потом Том спросил ее о книге, об издателе и много ли еще осталось работы. Мардж с готовностью ответила на все его вопросы. У Тома было такое чувство, что, если бы Дикки к ней вернулся, а ее книгу издали к следующей зиме, она была бы вне себя от счастья, да просто лопнула бы, и больше ей ничего не надо было.
– Как по-твоему, не переговорить ли и мне с мистером Гринлифом? – спросил Том. – Я был бы рад поехать в Рим… – Это было не так уже потому, что в Риме слишком много людей знали его как Дикки Гринлифа. – Или, по-твоему, он захочет приехать сюда? Он мог бы остановиться у меня. Где он живет в Риме?
– На квартире у своих американских друзей. У них большая квартира. Их зовут Нортапы, они живут на Виа Кватро-Новембре. Думаю, было бы неплохо ему позвонить. Я запишу тебе адрес.
– Отлично. Но вообще-то, я ему не нравлюсь?
Мардж едва заметно улыбнулась.
– Откровенно говоря, нет. Но по-моему, он несколько несправедлив к тебе. Наверное, полагает, что ты жил за счет Дикки.
– Да нет же. Жаль, что мне так и не удалось уговорить Дикки вернуться домой, но я все уже объяснил. Когда я услышал, что Дикки исчез, я написал мистеру Гринлифу все то хорошее, что знал о Дикки. Неужели и это не изменило его мнения?
– Может, и изменило, но… Прости, Том! Испортила такую замечательную скатерть!
Мардж пролива мартини и принялась затирать салфеткой пятно на вышитой скатерти.
Том сбегал на кухню за мокрой тряпкой.
– Все в порядке, – сказал он, глядя, как деревянная поверхность стола белеет в том месте, где он протирал тряпкой. Не скатерть ему было жалко, а красивый стол.
– Извини меня, – снова сказала Мардж.
Том ее возненавидел. Он вспомнил вдруг, как в ее окне в Монджибелло висел лифчик. Если он предложит ей остаться, она немедленно развесит свое белье по всем стульям. Ему стало тошно от всего этого. Он заставил себя улыбнуться.
– Надеюсь, ты окажешь мне честь, если проведешь ночь в моей спальне. Не в моей, конечно, – добавил он, рассмеявшись, – а в одной из двух, что наверху. Выбирай любую.
– Большое спасибо. Я, пожалуй, останусь.
Она смотрела на него с сияющей улыбкой.
Том разместил ее в своей спальне – тахта в другой комнате была не такой удобной, как его двуспальная кровать. Мардж прилегла вздремнуть после обеда и закрыла дверь. Том беспокойно бродил по дому и думал, не нужно ли ему еще что-нибудь убрать из своей комнаты. Он вспомнил, что паспорт Дикки лежал за подкладкой чемодана, который стоял в шкафу, но паспорт был единственной вещью в Венеции, принадлежавшей Дикки. Ему не приходило в голову, что в комнате могло бы его изобличить, и он попытался отогнать от себя дурные мысли.
Потом он провел Мардж по всему дому, показал полку с книгами в кожаных переплетах в комнате, примыкающей к спальне. Книги, как он сказал, достались ему вместе с домом, хотя на самом деле он купил их в Риме, Палермо и Венеции. Он вспомнил, что штук десять из них были у него в Риме, и молодой полицейский, явившийся с Роверини, склонился над ними, очевидно изучая их названия. Но тут совершенно нет повода для беспокойства, даже если этот полицейский сюда заглянет. Он показал Мардж главный вход в дом, с широкими каменными ступенями. Был отлив, и четыре ступени обнажились, две нижние были покрыты толстым влажным мхом. Мох был скользким, длинноволокнистым и свисал над краями ступеней, точно грязные темно-зеленые волосы. Эти ступени вызывали у Тома отвращение, но Мардж они показались романтичными. Она склонилась над ними, глядя в глубину канала. Тому захотелось столкнуть ее в воду.
– Мы можем взять гондолу и вернуться вечером к этому месту? – спросила она.
– Конечно.
Разумеется, вечером они отправятся куда-нибудь пообедать. Тома страшил предстоящий долгий итальянский вечер: ужинать раньше десяти они вряд ли начнут, а потом ей захочется посидеть на Сан-Марко за чашечкой кофе до двух ночи.
Том взглянул на покрытое дымкой темное венецианское небо и увидел, как чайка скользнула вниз и уселась на ступеньки какого-то дома у канала. Он размышлял над тем, кому бы из своих новых венецианских друзей позвонить и спросить, нельзя ли зайти вместе с Мардж в пять часов на коктейль. Конечно же, ей все будут рады. Он остановился на англичанине Питере Смит-Кингсли. У Питера была афганская борзая, пианино и отличный выбор напитков. Том подумал, что лучше Питера не найти, потому что тот очень не любил, когда гости от него уходят. У него можно было оставаться до самого ужина.
24
Часов в семь Том позвонил мистеру Гринлифу от Питера Смит-Кингсли. Мистер Гринлиф был настроен более дружески, чем Том ожидал, жадно ловил любую, даже самую незначительную информацию о Дикки. Питер, Мардж и Франкетти – двое симпатичных братьев из Триеста, с которыми Том недавно познакомился, – находились в соседней комнате и слышали почти каждое слово, которое он произносил, поэтому, как показалось Тому, он вел разговор даже лучше, чем если бы был один.
– Я рассказал Мардж все, что знаю, – говорил он, – поэтому, если что-то и забыл, она вам расскажет. Мне жаль только одного – я ничем не могу помочь полиции. Я не знаю ничего, что представляло бы для них интерес.
– Ох уж эта полиция! – резко возразил мистер Гринлиф. – Я начинаю думать, что Ричард мертв. А итальянцы почему-то не хотят признаваться в том, что такое возможно. Да они просто дилетанты. Пожилые дамы, играющие в сыщиков.
Тома изумило, с какой прямотой мистер Гринлиф высказался по поводу того, что Дикки может быть мертв.
– А вы не думаете, что Дикки мог покончить с собой, мистер Гринлиф? – осторожно спросил Том.
Мистер Гринлиф вздохнул.
– Не знаю. В принципе это возможно, вполне возможно. Я никогда не был высокого мнения об уравновешенности моего сына, Том.
– Боюсь, что должен с вами согласиться, – сказал Том. – Хотите поговорить с Мардж? Она в соседней комнате.
– Нет-нет, спасибо. Когда она возвращается?
– Она говорила, что собирается в Рим завтра. Если вы надумаете приехать в Венецию, мистер Гринлиф, мой дом в вашем распоряжении.
Мистер Гринлиф, однако, отклонил предложение. Том понял, что нет никакого смысла возобновлять их отношения. Напрашиваться на неприятности ему не хотелось, но иногда это выходило само собой. Мистер Гринлиф поблагодарил его за телефонный звонок и пожелал приятного вечера.
Том вернулся в соседнюю комнату.
– Из Рима никаких новостей, – удрученно известил он собравшихся.
– Вот как? – Питер был разочарован.
– Это за телефонный звонок, Питер, – сказал Том и положил тысячу двести лир на крышку пианино. – Большое спасибо.
– У меня есть идея, – заговорил Пьетро Франкетти, стараясь правильно говорить по-английски. – Дикки Гринлиф обменялся паспортами с каким-нибудь неаполитанским рыбаком или с римским продавцом сигарет, ради того чтобы вести спокойную жизнь, к чему он всегда стремился. Выясняется, что владелец паспорта Дикки Гринлифа не такой уж мастер подделывать подписи, каковым себя считал, и ему приходится внезапно исчезнуть. Полиции следует искать человека, который не может предъявить свою подлинную carta d’identità,[90] узнать, кто он, а после этого искать человека с его фамилией, который и окажется Дикки Гринлифом!
