Текст книги "Талантливый мистер Рипли"
Автор книги: Патриция Хайсмит
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)
На второй странице он увидел заметку:
ПОЛИЦИЯ РАЗЫСКИВАЕТ ПРОПАВШЕГО АМЕРИКАНЦА
Дикки Гринлиф, приятель убитого Фредди Майлза, исчез после того, как побывал на Сицилии.
Том склонился над газетой, впившись глазами в это сообщение. По мере того как он перечитывал его, ему казалось, что он испытывает некоторое раздражение, поскольку, как это ни странно, оно было нелепым. Нелепо со стороны полиции проявлять такую глупость и беспомощность, да и какой смысл занимать место в газете этой глупой заметкой. В ней говорилось, что Г. Ричард (Дикки) Гринлиф, близкий друг покойного американца Фредерика Майлза, убитого три недели назад в Риме, исчез после того, как, предположительно, отправился пароходом из Палермо в Неаполь. И сицилийская полиция, и римская были приведены в готовность и искали его vigilantissimo.[74] В последнем абзаце говорилось, что Гринлифа недавно вызывали в полицию в Риме, чтобы он ответил на вопросы относительно исчезновения Томаса Рипли, еще одного близкого знакомого Гринлифа. По сообщению газеты, Рипли исчез три месяца назад.
Том положил газету, невольно изобразив удивление, в которое пришел бы всякий, прочитав сообщение, что исчез именно он. Он даже не заметил, что официант пытается подать ему меню, пока меню наконец не коснулось его руки. Самое время, думал он, идти прямо в полицию. Если против него ничего нет – а что может быть против Томаса Рипли? – то они, скорее всего, не станут проверять, когда он купил машину. Газетная заметка доставила ему облегчение, поскольку означала, что полицейские не напали на след автомобильного агентства в Тренто, где он зарегистрировал номера на свое имя.
Том ел медленно, с удовольствием, после ужина заказал кофе и, перелистывая путеводитель по Северной Италии, выкурил пару сигарет. Но потом в голову ему полезли разные мысли. Например, почему эта заметка в газете такая небольшая? И всего-навсего в одной газете. Нет, в полицию он не пойдет до тех пор, пока не увидит два-три подобных сообщения или одно большое, не заметить которое невозможно. Наверняка скоро напечатают большую статью; пройдет несколько дней, и, если Дикки Гринлиф так и не объявится, у полиции возникнет подозрение, что он скрывается, потому что убил Фредди Майлза, а возможно, и Тома Рипли. Мардж, должно быть, сообщила полиции, что разговаривала с Томом Рипли две недели назад в Риме, но полиция его так еще и не видела. Он продолжал перелистывать путеводитель, пробегая глазами сухую прозу и статистические данные, а заодно предаваясь своим мыслям.
Том думал о Мардж, которая теперь, наверное, сдает свой дом в Монджибелло и собирается в Америку. Она узнает из газет об исчезновении Дикки и всю вину возложит на него, в этом Том не сомневался. Потом напишет письмо отцу Дикки и скажет, что Том Рипли оказывал на него самое дурное влияние. Возможно, приедет и мистер Гринлиф.
Как жаль, что он не может предстать перед ними как Том Рипли, чтобы успокоить их на этот счет, а потом явиться как Дикки Гринлиф, в полном здравии, и раскрыть и эту тайну!
Можно еще немного побыть в роли Тома, подумал он. Надо чуть-чуть ссутулиться, вести себя поскромнее; быть может, даже нацепить очки в роговой оправе и изобразить на лице больше печали и уныния, чтобы отличаться от Дикки, в уголках рта которого таилось напряжение. И все это нужно на тот случай, если кто-то из полицейских, с кем ему придется разговаривать, видел его как Дикки Гринлифа. Как звали того полицейского в Риме? Ровассини? Том решил вымыть волосы в более крепком растворе хны, чтобы они сделались еще темнее.
Он в третий раз просмотрел газеты в поисках какого-нибудь сообщения о деле Майлза. Ничего.
22
На следующее утро в центральной газете появился длинный отчет, в котором лишь вкратце упоминалось об исчезновении Томаса Рипли, зато прямо говорилось о том, что Ричард Гринлиф «навлекает на себя подозрение как участник» убийства Майлза, и до тех пор, пока он не явится, чтобы снять с себя подозрение, можно будет считать, что он уклоняется от помощи следствию. В газете говорилось также о двух поддельных чеках. В последний раз Ричард Гринлиф напомнил о себе, когда отослал письмо в неаполитанский банк, в котором утверждал, что подделки не было. Однако два эксперта из трех в Неаполе заявили, что, по их мнению, чеки синьора Гринлифа за январь и февраль были подделаны, и это мнение совпало с позицией американского банка синьора Гринлифа, приславшего фотокопии его подписей в Неаполь. Заметка заканчивалась в несколько шутливом тоне: «Интересно, а можно ли подделать свою собственную подпись? Или богатый американец покрывает таким образом кого-то из своих друзей?»
Ну и черт с ними, подумал Том. Дикки нередко менял свой почерк: Том видел его подписи на страховом полисе среди бумаг Дикки, он видел их в Монджибелло, когда Дикки расписывался прямо у него на глазах. Вытащили бы на свет божий все, что он подписал в последние три месяца, тогда бы все стало ясно! Вероятно, они не заметили, что подпись на письмах из Палермо тоже была подделана.
Единственное, что его по-настоящему интересовало, было следующее: нашла ли полиция что-нибудь такое, что действительно изобличает Дикки в убийстве Фредди Майлза? Впрочем, он не был уверен в том, что это интересует его лично. В газетном киоске на углу Сан-Марко он купил «Оджи» и «Эпоку». Эти обильно иллюстрированные бульварные еженедельники были полны всякой всячины – от убийств до сообщений о том, что кто-то взобрался на флагшток; писали обо всем интересном, что происходило во всех уголках страны. Об исчезновении Дикки Гринлифа пока ничего не было. Вероятно, что-то появится на следующей неделе, подумал Том. Мардж фотографировала в Монджибелло Дикки, но его она не снимала ни разу.
Во время утренней прогулки по городу он купил очки в магазине, в котором продавались игрушки и всякие забавные вещи. Стекла были простые, без диоптрий. Он побывал в соборе Сан-Марко, поглазел по сторонам, но ничего не увидел, однако причиной тому были вовсе не очки. Он думал о том, что ему следует немедленно определиться с тем, кто он такой. Ему же хуже, если он станет откладывать, ведь неизвестно, что будет дальше. Выйдя из собора, он спросил у полицейского, где ближайший полицейский участок. Вопрос он задал с грустью в голосе, потому что ему было грустно. Страха он не испытывал, но чувствовал, что перевоплощение в Томаса Фелпса Рипли – одно из самых печальных событий в его жизни.
* * *
– Вы Томас Рипли? – спросил у него капитан полиции. В вопросе прозвучало не больше заинтересованности, чем если бы Том был собакой, которая потерялась, а потом нашлась. – Разрешите взглянуть на ваш паспорт?
Том протянул ему паспорт.
– Не знаю, в чем дело, но когда я прочитал в газетах, что исчез…
Все это было скучно, страшно скучно – как он и ожидал. Полицейский безучастно смотрел на него.
– Что теперь будет? – спросил Том.
– Я позвоню в Рим, – спокойно ответил офицер и снял трубку.
Прошло несколько минут, прежде чем его соединили, после чего офицер равнодушно сообщил кому-то в Риме, что американец Томас Рипли находится в Венеции. Он обменялся со своим собеседником еще какими-то малозначащими фразами, после чего сказал Тому:
– Они хотели бы встретиться с вами в Риме. Вы можете поехать туда сегодня?
Том нахмурился.
– Я не собирался в Рим.
– Так и скажу им, – спокойно произнес офицер и снова заговорил в трубку.
Пусть сами приезжают. Быть американским гражданином – значит иметь определенные привилегии, решил Том.
– В какой гостинице вы остановились? – спросил офицер.
– В «Констанце».
Офицер передал эту информацию в Рим. Потом повесил трубку и вежливо сообщил Тому, что представитель полиции прибудет в Венецию вечером, после восьми часов.
– Спасибо, – сказал Том и отвернулся от мрачной фигуры полицейского, писавшего что-то в журнале. Вся сценка показалась ему очень скучной.
Остаток дня Том провел в своем номере, спокойно размышляя, читая и внося дополнительные изменения в свою внешность. Он полагал, что, скорее всего, пришлют того же полицейского, который беседовал с ним в Риме, tenente Ровассини, или как там его? С помощью карандаша для бровей он сделал их чуточку темнее. Весь день пролежал в своем коричневом твидовом костюме и даже оторвал на пиджаке пуговицу. Дикки отличался аккуратностью, поэтому Том Рипли хотел показаться явно неряшливым. Он не обедал, и не потому, что не хотел есть, а просто вознамерившись сбросить несколько фунтов, которые набрал для роли Дикки Гринлифа. Он станет худее прежнего Тома Рипли. В паспорте указано, что он весит сто пятьдесят пять. Дикки весил сто шестьдесят восемь, хотя они и были одного роста – шести с половиной футов.
В восемь тридцать вечера зазвонил телефон, и дежурный сообщил ему, что внизу находится tenente Роверини.
– Попросите его, пожалуйста, подняться, – сказал Том.
Том подошел к креслу, в котором собирался сидеть во время разговора, и отодвинул его подальше от торшера. Он сделал так, чтобы казалось, будто в последние несколько часов он читал, чтобы убить время, – торшер и настольная лампа были включены, покрывало смято, пара раскрытых книг валялись обложками вверх, а на письменном столе лежало письмо, которое он начал писать тетушке Дотти.
В дверь постучали.
Том со скучающим видом открыл дверь.
– Buona sera.
– Buona sera. Tenente Roverini della Polizia Romana.[75]
Невзрачное улыбающееся лицо tenente не выражало ни удивления, ни подозрения. Вслед за ним вошел еще один, высокий молчаливый офицер полиции – не еще один, сообразил вдруг Том, а тот самый, который был вместе с tenente, когда Том впервые встречался с Роверини в Риме. Офицер сел в кресло, на которое ему указал Том, около торшера.
– Вы приятель синьора Ричарда Гринлифа? – спросил он.
– Да.
Том сел в другое кресло, в котором можно было сидеть ссутулившись.
– Когда вы видели его в последний раз и где?
– Я видел его в Риме недолго, как раз накануне его отъезда на Сицилию.
– А когда он был на Сицилии, вы имели от него известия?
Tenente записывал вопросы и ответы в записную книжку, которую он достал из коричневого портфеля.
– Нет, известий от него я не имел.
– Ага, – произнес tenente.
Он больше смотрел на свои записи, чем на Тома. Наконец поднял глаза и дружески-заинтересованно взглянул на него.
– Когда вы были в Риме, не было ли вам известно, что полиция хотела встретиться с вами?
– Нет. Этого я не знал. Не могу понять, почему говорят, будто я исчез.
Том поправил очки и внимательно посмотрел на полицейского.
– Я потом объясню. Синьор Гринлиф не говорил вам в Риме, что полиция хочет поговорить с вами?
– Нет.
– Странно, – тихо обронил tenente, делая еще одну запись. – Синьор Гринлиф знал, что мы хотели поговорить с вами. Синьор Гринлиф не очень-то хочет нам помогать.
Он улыбнулся, глядя на Тома.
Том продолжал смотреть на него серьезно и внимательно.
– Синьор Рипли, где вы были с конца ноября?
– Путешествовал. В основном по северу Италии.
Том старался плохо говорить по-итальянски, делая ошибки то тут, то там, и произносил слова совсем не так, как Дикки.
– Где? – Tenente снова взялся за ручку.
– Милан, Турин, Фаэнца… Пиза…
– Мы справлялись в гостиницах, например, Милана и Фаэнцы. Вы все это время жили у друзей?
– Нет, я… обычно спал в машине.
Можно было бы догадаться, что у него не очень-то много денег, думал Том, к тому же он из тех молодых людей, которые способны обходиться без привычных удобств, предпочитая иметь дело с путеводителем и томиком Силоне[76] или Данте, а не жить в модной гостинице.
– Прошу прощения, что я не продлил свое permisso di soggiorno,[77] – с раскаянием произнес Том. – Я не знал, что это так серьезно.
Он прекрасно знал, что туристы в Италии редко беспокоятся о том, чтобы продлить свои permisso di soggiorno, и после въезда живут в Италии несколько месяцев, хотя собирались провести в ней всего лишь несколько недель.
– Permesso di soggiorno, – поправил его tenente мягко, почти по-отечески.
– Grazie.
– Можно посмотреть ваш паспорт?
Том достал паспорт из внутреннего кармана пиджака. Tenente внимательно рассматривал фотографию, а Том между тем напустил на себя выражение легкой тревоги, плотно сжав губы, – именно таким он был запечатлен на фотографии. На фотографии он был без очков, но пробор был такой же, и галстук был повязан так же свободно, треугольником. Tenente заметил, что на первых двух страницах паспорта было сделано несколько отметок о въезде.
– Вы были в Италии после второго октября, если не считать короткой поездки во Францию с синьором Гринлифом?
– Да.
Tenente улыбнулся – на сей раз улыбка вышла по-итальянски приятной – и подался вперед.
– Ebbene, это кое-что проясняет, а именно тайну с моторной лодкой в Сан-Ремо.
Том нахмурился.
– То есть?
– Лодка была найдена затопленной, и на ней были следы, похожие на кровь. Естественно, когда мы узнали, что сразу же после Сан-Ремо вы исчезли… – Он всплеснул руками и хохотнул. – Мы думали, что неплохо было бы поинтересоваться у синьора Гринлифа, что с вами случилось. Что мы и сделали. Лодка пропала в тот самый день, когда вы были в Сан-Ремо! – Он еще раз хохотнул.
Том сделал вид, что не видит в этом ничего смешного.
– Но разве синьор Гринлиф не говорил вам, что после Сан-Ремо я отправился в Монджибелло? Я оказывал ему, – он замялся, подыскивая нужное слово, – кое-какие услуги.
– Benone! – воскликнул tenente Роверини с улыбкой. Он расстегнул медные пуговицы на плаще, устроился поудобнее и провел пальцем по своим ухоженным кустистым усам. – А вы и Фредерика Милеса знали? – спросил он.
Том невольно вздохнул: судя по всему, разговор о лодке был закончен.
– Нет. Я видел его всего один раз, когда он выходил из автобуса в Монджибелло. Больше мы не встречались.
– Ага, – произнес tenente, обдумывая услышанное. Он молчал с минуту, будто у него больше не было вопросов, а потом улыбнулся. – Монджибелло! Прекрасное местечко, а? Моя жена родом из Монджибелло.
– Вот как? – любезно проговорил Том.
– Si. Мы провели там с ней медовый месяц.
– Замечательная деревня, – сказал Том. – Grazie.
Том взял предложенную tenente итальянскую сигарету. Он подумал, что это, наверное, и есть антракт по-итальянски, перерыв между действиями. Они наверняка полезут в частную жизнь Дикки, будут интересоваться его подделанными чеками и всем прочим. С трудом подбирая итальянские слова, Том произнес серьезным тоном:
– Я читал в одной газете, что полицейские думают, будто синьор Гринлиф, если он не явится, будет обвинен в убийстве Фредди Майлза. Это на самом деле так?
– Нет, нет, нет! – протестующе заговорил tenente. – Но явиться он должен обязательно! Почему он прячется от нас?
– Не знаю. Да вы и сами сказали, что он не стремится помогать вам, – мрачно отозвался Том. – Он мне и в Риме не очень-то помог, не сообщил, что полиция хочет переговорить со мной. Но в то же время… я не могу поверить в то, что он убил Фредди Майлза.
– Но… видите ли, один человек в Риме сказал, что видел двух мужчин, стоявших возле машины синьора Милеса, на противоположной от дома синьора Гринлифа стороне улицы, и что оба они были пьяны или… – Он сделал паузу ради дополнительного эффекта и заглянул Тому в глаза. – Возможно, один из них был мертв, потому что второй прислонил его к машине! Разумеется, мы не можем наверняка утверждать, что тот, кого поддерживали, был синьором Милесом или синьором Гринлифом, – прибавил он, – но если бы нам удалось найти синьора Гринлифа, мы могли бы, по крайней мере, поинтересоваться у него, был ли он настолько пьян, что синьору Милесу пришлось его поддерживать. – Он рассмеялся. – Вопрос-то серьезный.
– Понимаю.
– У вас нет никаких соображений, где в настоящий момент может быть синьор Гринлиф?
– Нет. Абсолютно никаких.
Tenente задумался.
– Вы не знаете, синьор Гринлиф и синьор Милес ссорились когда-нибудь?
– Нет, но…
– Да-да?
Том медленно продолжал говорить то, что, как ему казалось, и нужно было сказать.
– Мне известно, что Дикки не поехал кататься на лыжах, когда его пригласил Фредди Майлз. Я еще, помню, удивился, что он не поехал. Почему – он так мне и не сказал.
– Я знаю об этой лыжной прогулке. В Кортина-д’Ампеццо. Вы уверены, что тут не замешана женщина?
У Тома проснулось было чувство юмора, но он сделал вид, что тщательно размышляет над вопросом.
– Не думаю.
– А как насчет этой девушки, Марджори Шервуд?
– Возможно, – ответил Том, – но я так не думаю. Наверное, я не тот человек, который может отвечать на вопросы о личной жизни синьора Гринлифа.
– Разве синьор Гринлиф никогда не говорил с вами о своих сердечных делах? – с чисто романским изумлением спросил tenente.
Это можно продолжать без конца, подумал Том. И с Мардж им будет не легче. Она будет отвечать на вопросы о Дикки, повинуясь своим чувствам, и итальянская полиция так никогда и не разгадает тайну душевных переживаний синьора Гринлифа. Да он и сам их не разгадал!
– Нет, – ответил Том. – Не могу сказать, чтобы Дикки когда-нибудь разговаривал со мной о своей личной жизни. Я знаю, что ему очень нравится Мардж, – прибавил он. – Она тоже знала Фредди Майлза.
– Насколько хорошо она его знала?
– Видите ли… – Том сделал паузу, будто ему было что сказать.
Tenente подался вперед.
– Поскольку вы какое-то время жили с синьором Гринлифом в Монджибелло, вы, наверное, могли бы рассказать нам о привязанностях синьора Гринлифа вообще. Это очень важно.
– А почему бы вам не поговорить с синьориной Шервуд? – предложил Том.
– Мы разговаривали с ней в Риме – еще до исчезновения синьора Гринлифа. Я договорился о повторной встрече с ней, когда она приедет в Геную, чтобы сесть на пароход, отплывающий в Америку. Сейчас она в Мюнхене.
Том молчал. Tenente ждал, что он еще что-нибудь добавит. Теперь Том чувствовал себя довольно уверенно. Все шло так, как он и думал в самых оптимистических своих замыслах: у полиции против него ничего нет, его ни в чем не подозревают. Неожиданно он почувствовал себя невиновным, что придало ему силы. Он освободился от вины, как от старого чемодана, с которого тщательно соскреб бирку «Deponimento», наклеенную в камере хранения Палермо.
Он сказал прямо, тщательно подбирая слова, совсем в духе Рипли:
– Помню, Марджори говорила как-то в Монджибелло, что не поедет в Кортину, а потом передумала. Но почему – я не знаю. Если это может иметь какое-то значение…
– Но она ведь так и не ездила в Кортину.
– Нет, но, как мне кажется, только потому, что и синьор Гринлиф туда не ездил. Одно можно сказать – он так нравится синьорине Шервуд, что одна она не поедет отдыхать туда, куда собиралась ехать с ним.
– А как вы считаете – не могли ли они поссориться, синьоры Милес и Гринлиф, из-за синьорины Шервуд?
– Ничего об этом сказать не могу. Возможно. Насколько мне известно, синьору Милесу она тоже очень нравилась.
– Ага.
Tenente нахмурился, обдумывая то, что услышал. Он взглянул на молодого полицейского, который, очевидно, слушал их, хотя, судя по его неподвижному лицу, сказать ему было нечего.
Из того, что он сообщил, подумал Том, Дикки предстает как обиженный влюбленный, который не хочет, чтобы Мардж ехала развлекаться в Кортину, поскольку ей нравится Фредди Майлз. Мысль о том, что кто-нибудь – и особенно Мардж! – может предпочесть этого косоглазого быка Дикки, вызвала у Тома улыбку. Но вместо улыбки он изобразил на лице недоумение.
– Вы и правда думаете, что Дикки от чего-то бежит, или же полагаете, что не можете поймать его чисто случайно?
– О нет. Это уж слишком. Во-первых, чеки. Вы, наверно, знаете о них из газет.
– Насчет чеков я не все понимаю.
Офицер объяснил. Ему были известны числа, когда были подписаны чеки, и он знал, сколько людей считает, что они подделаны. Он добавил, что сам синьор Гринлиф факт подделки отрицает.
– Но стоило только банку захотеть встретиться с ним еще раз насчет подделки, совершенной не в его пользу, стоило полицейским в Риме пожелать снова увидеться с ним по поводу убийства его друга, как он неожиданно исчезает… – Tenente всплеснул руками. – Это всего-навсего означает, что он от нас скрывается.
– А вы не думаете, что и его могли убить? – мягко спросил Том.
Офицер пожал плечами, да так и застыл на какое-то время в этой позе.
– Я так не думаю. Факты против этого. Кое-что не сходится. Ebbene – мы разослали радиограммы на все пароходы, которые покидали Италию. Он либо сел на небольшое судно – возможно, даже на рыбацкую шхуну, – либо скрывается где-то в Италии. Или же где-то в Европе, потому что мы обычно не фиксируем фамилии тех, кто покидает нашу страну, а у синьора Гринлифа имелось несколько дней для того, чтобы уехать. Как бы там ни было, он где-то прячется. Как бы там ни было, он ведет себя как виновный. Это неспроста.
Том посмотрел на него с серьезным видом.
– Вы когда-нибудь видели, чтобы синьор Гринлиф расписывался за получение перевода? Например, за январские и февральские переводы.
– Я видел, как он расписывался за один перевод, – ответил Том. – Но кажется, это было в декабре. Ни в январе, ни в феврале меня с ним не было. Вы всерьез подозреваете, что он мог убить синьора Майлза? – еще раз недоверчиво переспросил Том.
– Настоящего алиби у него нет, – ответил офицер. – Он говорит, что отправился прогуляться после того, как ушел синьор Милес, но никто на прогулке его не видел. – Неожиданно он ткнул пальцем в сторону Тома. – А от приятеля синьора Милеса, синьора Вэна Хьюстона, мы узнали, что синьор Милес с трудом разыскал синьора Гринлифа в Риме – будто синьор Гринлиф пытался спрятаться от него. Возможно, впрочем, синьор Гринлиф был сердит на синьора Милеса, хотя, если верить синьору Вэну Хьюстону, синьор Милес на синьора Гринлифа не сердился!
– Понимаю, – сказал Том.
– Ессо,[78] – заключил tenente.
Он смотрел на руки Тома.
А может, Тому показалось, что он смотрит на его руки. На пальце у Тома было его собственное кольцо, но не напомнило ли оно что-то?.. Том смело протянул руку и потушил сигарету в пепельнице.
– Ebbene, – поднимаясь, произнес tenente. – Большое вам спасибо за помощь, синьор Рипли. Вы один из немногих, у кого мы смогли узнать о личной жизни синьора Гринлифа. Все те, с кем он общался в Монджибелло, крайне неразговорчивы. Увы! Итальянская черта! Боятся, знаете ли, полиции. – Он усмехнулся. – Надеюсь, что в следующий раз, когда у нас будут к вам вопросы, мы найдем вас быстрее. Побольше бывайте в городах и поменьше в деревнях. Хотя загородная жизнь, кажется, вам больше по душе.
– Еще бы! – от души воскликнул Том. – По-моему, Италия – самая прекрасная страна в Европе. Но если хотите, я свяжусь с вами в Риме, чтобы вы знали, где я. Я не меньше вас заинтересован в том, чтобы мой друг нашелся.
Он произнес это так, будто по наивности уже и позабыл о том, что Дикки может быть убийцей.
Tenente протянул ему визитную карточку со своей фамилией и адресом участка в Риме. Том с поклоном ее взял.
– Grazie tante, синьор Рипли. Buona sera!
– Buona sera! – ответил Том.
Молодой полицейский козырнул ему. Том кивнул и закрыл дверь.
Он готов был птицей вылететь прямо в окно, широко расставив руки, как крылья! Идиоты! Ходят вокруг да около и ни о чем не догадываются! Не догадываются о том, что Дикки избегает вопросов о поддельных подписях, потому что, во-первых, он вовсе и не Дикки Гринлиф! Единственное, до чего они дошли, – это то, что, возможно, Дикки Гринлиф убил Фредди Майлза. Но Дикки Гринлиф мертв, совсем мертв, мертвее не бывает, а он, Том Рипли, в безопасности! Он снял телефонную трубку.
– Соедините меня, пожалуйста, с Гранд-отелем, – произнес он по-итальянски. – Il ristorante, per piacere.[79] Я бы хотел заказать столик на одного на девять тридцать. Благодарю вас. Фамилия Рипли. Р-и-п-л-и.
Вечером он будет ужинать. И любоваться при свете луны Большим каналом. И следить за тем, как лениво движутся гондолы и силуэты гондольеров с веслами на фоне залитой лунным светом воды, – этим зрелищем всегда наслаждаются молодожены. Он вдруг почувствовал, что страшно голоден. Он закажет какое-нибудь роскошное и дорогое блюдо – все зависит от того, что может предложить Гранд-отель: съест для начала грудку фазана или курицы или, может, canneloni[80] под соусом, а размышляя о будущем и строя всевозможные планы, куда бы можно отправиться дальше, будет потягивать добрую valpolicella.[81]
Пока Том переодевался, ему в голову пришла блестящая мысль: у него должен быть с собой конверт, на котором было бы написано, что его нельзя вскрывать в течение ближайших нескольких месяцев. В конверте будет завещание Дикки, из которого следует, что он оставляет Тому все деньги и будущие переводы. Неплохая идея.
23
«Венеция. 28 февр. 19…
Дорогой мистер Гринлиф!
Ввиду сложившихся обстоятельств, думаю, Вы не сочтете неуместным, если я поделюсь с Вами имеющимися в моем распоряжении сведениями относительно Ричарда; кажется, я был одним из последних, кто видел его.
Я встречался с ним в Риме примерно 2 февраля в гостинице „Ингильтерра“. Как Вам известно, это было через два-три дня после смерти Фредди Майлза. Дикки был расстроен и подавлен. Он сказал, что уедет в Палермо, как только полиция закончит допрашивать его по делу о смерти Фредди. Мне показалось, что он очень хотел уехать, что и понятно, но смею Вам сообщить, что за этим его очевидным нервозным состоянием скрывалась депрессия, – она-то меня и беспокоит. У меня было такое чувство, будто он намеревается прибегнуть к насилию – возможно, даже по отношению к самому себе. Мне также стало известно, что он не хочет больше видеть свою приятельницу Марджори Шервуд. Он говорил, что попытается избежать встречи с ней, если она появится в Монджибелло, и причиной всему – дело Майлза. Я пытался уговорить его встретиться с ней, но не уверен, что мне это удалось. Как Вам, наверное, известно, Мардж благотворно действует на людей.
Я хочу сказать, что вполне возможно, что Ричард покончил с собой. До сих пор его еще не нашли. Очень надеюсь, что, прежде чем мое письмо дойдет до вас, его найдут. Я, само собой разумеется, уверен, что Ричард не имеет ни прямого, ни косвенного отношения к смерти Фредди, но, вероятно, испытанное им потрясение и последующие допросы вывели его из равновесия. Мое письмо вышло печальным, и я очень об этом жалею. Вряд ли мой тон оправдан, и Дикки, возможно, просто будет скрываться (что, скажу еще раз, вполне понятно, учитывая его характер), пока все неприятности не рассеются. Но время идет, и я начинаю все больше тревожиться. Я счел своим долгом написать Вам об этом, хотя бы для того, чтобы Вы знали…»
«Мюнхен. 3 марта 19…
Дорогой Том!
Спасибо за письмо. Это очень любезно с твоей стороны. Я письменно ответила полиции, и один полицейский навестил меня. Я не поеду через Венецию, но за приглашение спасибо. Послезавтра отправляюсь в Рим, куда должен прилететь отец Дикки. Да, я согласна с тобой, что ты хорошо сделал, написав ему.
Меня так расстроило все это, что я слегла с чем-то вроде мальтийской лихорадки – то, что немцы называют Foehn,[82] – к тому же еще и с каким-то вирусом. Я четвертый день буквально не вылезаю из постели, а то съездила бы в Рим. Поэтому извини меня, пожалуйста, за бессвязное и, вероятно, бестолковое письмо – бездарный ответ на твое замечательное послание. Но я должна сказать, что совершенно не согласна с тем, что Дикки мог пойти на самоубийство. Он не такой человек, хотя мне известно все, что ты можешь сказать о тех, кто никогда не обнаруживает своих намерений и т. д. Нет, все что угодно, но к Дикки это не относится. Возможно, его убили на какой-нибудь улочке в Неаполе – или даже в Риме, ведь никто не знает, добрался ли он до Рима после того, как уехал с Сицилии. Могу себе представить – он запутался до такой степени, что и в самом деле прячется. Скорее всего, так и есть.
Рада слышать от тебя, что история с подделкой подписей – ошибка. Я имею в виду, со стороны банка. Мне тоже так кажется. Дикки настолько изменился с ноября, что и почерк его легко мог измениться. Будем надеяться, что к тому времени, когда ты получишь это письмо, что-то произойдет. Получила телеграмму от мистера Гринлифа насчет Рима – только о ней и думаю.
Хорошо, что наконец-то узнала твой адрес. Еще раз спасибо за письмо, совет и приглашение.
С наилучшими пожеланиями,
Мардж.
P. S. Я не поделилась с тобой хорошей новостью. Один издатель заинтересовался „Монджибелло“! Хочет взглянуть на всю вещь перед тем, как подписать контракт, но это уже кое-что! Мне бы только закончить работу!
М.»
Похоже, Мардж решила, что с ним лучше быть в хороших отношениях, подумал Том. Наверняка она и полиции говорит теперь совсем другое.
Исчезновение Дикки вызвало большой шум в итальянской прессе. Мардж – а может, и не она – предоставила репортерам фотографии. На снимках, помещенных в газете «Эпока», Дикки плавал на своей яхте в Монджибелло, на иллюстрациях в «Оджи» сидел на пляже в Монджибелло и на террасе у Джорджо, там же напечатали фото Дикки и Мардж – «приятельница и il sparito[83] Дикки, и il assasinato[84] Фредди». Оба улыбались, обняв друг друга за плечи. Был даже снимок Герберта Гринлифа-старшего, на котором он смотрелся деловым человеком. Том узнал мюнхенский адрес Мардж прямо из газеты. «Оджи» уже две недели печатала историю жизни Дикки. Его школьные годы описывались как «мятежные», а общественная жизнь в Америке и бегство в Европу ради занятий искусством были приукрашены до такой степени, что он оказался и Эрролом Флинном,[85] и Полем Гогеном одновременно. В иллюстрированных еженедельниках печатали последние полицейские отчеты, в которых практически ничего не было, и журналисты строили свои догадки на том, что на этой неделе приходило им в голову. Самая распространенная версия заключалась в том, что он сбежал с другой девушкой – она-то, возможно, и подписывала его переводы – и прекрасно проводил время инкогнито на Таити, в Южной Америке или Мексике. Полиция продолжала прочесывать Рим, Неаполь и Париж, но результатов никаких. Ключа к разгадке тайны убийства Фредди Майлза не было, ничего не сообщалось и о том, чтобы кто-нибудь видел, как Дикки Гринлиф нес на себе Фредди Майлза перед домом Дикки, или наоборот. Интересно, почему это скрывают от газетчиков, подумал Том. Наверное, потому, что, предоставив эти сведения, они могли быть обвиненными Дикки в клевете. Том с удовлетворением прочитал о себе как о «преданном друге» пропавшего Дикки Гринлифа, рассказавшем все, что он знал о характере Дикки и его привычках, и не меньше других озадаченном его исчезновением. «Синьор Рипли, один из богатых молодых американских гостей Италии, – писала „Оджи“, – живет сейчас в палаццо в Венеции с видом на Сан-Марко». Это очень понравилось Тому, и он вырезал заметку.
