Текст книги "Гулящая"

Автор книги: Панас Мирный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 31 страниц)

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

На третий день Колесник вернулся сердитый и нахмуренный. Дело о потраве он проиграл в суде. «Что это за судья? У вас, говорит, нет ни свидетелей, ни поличного. Зачем все это нужно? Разве я стану врать? Ты же судья – так суди по совести! Я, значит, вру, по-твоему? Ну, ладно, доживем до новых выборов. Пустим тебя, голубчик, вверх тормашками. Кто тебя выбирает? Мужики, думаешь? Дожидайся, пока тебя выберут!» – ворчал он, ругая заодно и судью, и лесника, и слобожан.

На следующее утро Колесник и Христя пили чай в столовой. Снаружи в открытое окно доносился какой-то шум.

– Тут такой нету, – услышали они голос Кирила.

– А мне хозяева велели идти сюда и спросить Христю Притыку.

Услышав, что речь идет о ней, Христя бросилась к окну. У развалин старого замка рядом с Кирилом стоял молодой парень и держал в руке какой-то круглый предмет, завернутый в белый платок.

– Что там такое? – крикнул Колесник.

– Да это паренек из Марьяновки, – ответил Кирило. – Ищет какую-то Христю Притыку. Я говорю, что у нас такой сроду не было, а он одно твердит, что здесь она.

– Ты от кого? – спросил Колесник.

– Да я из Марьяновки, от Карпа Здора.

– Что тебе нужно?

– Мои хозяева прислали Христе сотового меду и наказывали беспременно отдать только ей в руки.

– А ты уже всем разболтала о себе и коммерцию завела! Бери, если твое! – крикнул Колесник и, резко повернувшись, ушел в свою комнату.

Христя наклонилась и взяла узелок.

Руки ее дрожали, и вся она пылала. Кирило на нее смотрел с таким удивленным видом, точно перед ним был выходец с того света.

– С женщинами никогда толку не добьешься! – ворчал Колесник, вернувшийся в столовую. – Нет того, чтобы держать язык за зубами. Хвастаться надо – вот куда мы шагнули! Знай наших! Недаром говорят: волос долгий, а ум короткий. Ну какая тебе польза с того, что ты себя раскрыла? Да Оришка первая наплюет на тебя... – Он не договорил и снова ушел в свою комнату.

Христя сидела точно на горячих угольях. И надо же было Одарке затеять такое! Что, просила она ее? Нужен ей этот мед?

– Посуду опорожните? – спросил хлопец.

– У вас чистая мисочка есть, бабуся? – сказала Христя.

– Зачем?

– Да соты выложить.

– Так бы и сказали. А то про мисочку спрашивает. У нас не так, как у других, что иной раз и ложки в доме нету. Давайте! – и своими корявыми руками она почти вырвала узелок из рук Христи.

– От кого это? Ну и соты! – сказала она уже ласковее, увидя три больших пласта липового меда.

Христя молчала, думая: «Хоть бы скорее она отпустила парня». Он казался ей сейчас живым укором.

Между тем Оришка не спешила. Христя терпеливо ждала.

– Чего вы ждете? Я сама принесу, – гаркнула Оришка, перекладывая последний кусок.

Христя схватила тарелку, платок и помчалась в комнату.

– Постойте! – крикнула Оришка. – Там еще мед остался. Надо же вымыть! Зачем такая спешка! – Войдя в комнату, она забрала тарелку и ушла в кухню.

Христя тяжело вздохнула.

Упреки Колесника еще звучали в ее ушах, а тут еще Оришка ворчит.

Христя открыла свой сундучок и начала в нем рыться. В это время вернулась Оришка, неся в одной руке миску с медом, а в другой – опорожненную посуду.

– Нате вам, а то еще скажете, что я украла. Стара уж я для этого, – сказала она обиженно и тотчас же ушла в сени.

Христя вся затряслась, но решила сдержаться. Она отдала хлопцу посуду, сунув ему в руку монету.

Хлопец низко поклонился, поблагодарил и ушел со двора.

Больше Христя не могла сдерживаться. Она отвернулась, и слезы градом полились у нее из глаз. Словно подстреленная, свалилась она на постель.

– Опять начинается! – с горечью произнес Колесник, войдя в комнату и почесывая затылок. – Ну, чего ты?

Христя вздрагивала от рыданий, уткнувшись лицом в подушку.

– Вот всегда так... – сказал Колесник, сердито шагая взад и вперед по комнате. – Сами натворим, да еще и плачем, покоя людям не даем.

– Что я такое сделала? – сквозь слезы спросила Христя.

– Зачем ты в Марьяновку ездила?

Христю словно кнутом стегнули. Она поднялась и заплаканными глазами сердито взглянула на Колесника.

– Спросите у бабки, которой вы наказали следить за мной.

Колесник вытаращил на нее глаза.

– А вчера... или третьего дня, где ты была?

– У любовников. Их у меня целая шеренга.

– У нас никогда не бывает, как у людей... Или слезы, или крик, – тихо сказал Колесник и вышел из комнаты.

Еще тяжелее стало на сердце у Христи. Она подумала, что подозрения ее, может быть, напрасны. Колесник ушел обиженный, не упрекнув ее ни в чем. Может, у него и в мыслях не было того, что ей померещилось. Он бы это как-нибудь проявил, а то предпочел уйти, чтобы не поднять бучи. Отчего же она так думала? Старая ведьма тогда намекнула перед отъездом Колеснику, а ей уж показалось, что это так и есть. Досада пиявкой впилась в ее сердце. Обидные слова Оришки и назойливый допрос Колесника жгли ее, словно горячие уголья. Она громко зарыдала. В комнату вошла Оришка, поглядела на плачущую Христю, пожала плечами и вернулась в кухню.

– Все заливается... кабы взял ее за волосы да отодрал как следует, тише бы стала... – бормотала Оришка.

– Знаешь, кто эта панночка? – спросил Кирило.

– Не знаю, как ты... А я давно вижу, что она гулящая девка, – ворчливо ответила Оришка. – Видно, чем-то не угодил ей сегодня хозяин. Слышишь, как ревет?

– Это их дело. Поссорились и помирятся. А вот кто она... Помнишь старого Притыку?

Оришка молчала.

– Что замерз на ярмарке. Жену его Приську Здоры еще хоронили.

– Ну и что? – спросила Оришка.

– Это ж их дочка, Христя. Парубок от Здоры приходил, мед принес, спрашивает Христю. Я сначала думал, что он спятил, такой у нас и в помине не было. А она тут и призналась. Потом я пригляделся – и правда, она. Вот куда прыгнула.

– Много чести! – покачав головой, сказала Оришка.

– Да, чести мало. Хотел бы я знать, как она дошла до этого?

– Нужно... очень нужно!

– И хорошо делаешь, Оришка, что не допытываешься, – внезапно послышался из сеней голос Колесника. – А тебе, старому дураку, стыдно в бабьи толки вмешиваться! Лучше бы присматривал за лесниками, чтобы не пускали скотину в молодняк. – Сказав это, Колесник прошел в столовую.

Оришка злорадно взглянула на Кирила, а тот с поникшей головой молча ушел.

– Вот послушала б, что о тебе Оришка и Кирило говорят, – сказал Колесник Христе, войдя в комнату. – А все твой язычок наделал.

Христя, припав головой к подушке, молчала словно окаменевшая. Ей сейчас все было безразлично, и она с одинаковым равнодушием принимала и горькие упреки, и сердитую брань.

Душа ее жаждет только одного – покоя, окружающее ее не интересует... Ни одним словом не обмолвилась Христя. Колесник еще немного походил по комнате и ушел.

«Ну и денек сегодня выдался!» – думал он, гуляя по саду и, казалось, не замечая жары, хотя весь обливался потом. Что ему до этого зноя, когда внутри у него все горит? Еще не улеглась досада от неудачного суда с слобожанами, как сегодня эта плакса подлила масла в огонь. Все разболтала, завела какие-то связи кругом. Найдутся и такие, что донесут жене. И так она житья не дает, а тут еще – на тебе!

Колесник чувствовал себя так, точно его осы жалили.

– Пане! А, пане! – крикнул издалека Кирило.

– Чего тебе?

– Тут к вам человек приехал.

– Какой там человек? – спросил Колесник, подымаясь вверх.

– Здравствуйте, – приветствовал его приезжий, мужчина средних лет, в суконном кафтане, крепких яловых сапогах и с картузом на голове. Лицо у него упитанное, гладко выбритое, усы рыжие, слегка подстриженные, прическа с пробором. Все в незнакомце свидетельствовало о его зажиточности и солидности.

– Здравствуйте, – ответил Колесник.

– Я к вам по делу, – сказал приезжий.

– По какому?

– Да, видите ли... – замялся незнакомец.

Колесник понял, что он не хочет говорить в присутствии Кирила, и повел гостя в сад.

– Я слышал, вы лес продаете, – начал приезжий.

– Продаю, – сказал Колесник. – Если хороший покупатель найдется, почему бы не продать?

– Вот я по дороге и заехал узнать: весь ли продаете или по участкам?

– А вы кто ж сами будете?

– Карпо Здор из Марьяновки. Вы меня, верно, не знаете... – Карпо снова замялся, – а Христя знает.

– Какая Христя? – избегая лукавого взгляда Карпо, спросил Колесник.

– Да у вас живет. Бывшая наша соседка. Жена моя с ними виделась.

– Так вы к Христе или ко мне? – неприязненно спросил Колесник, бросив на него сердитый взгляд.

– К вам, – спокойно ответил Карпо. – Лес ведь не Христин, а ваш...

– Я леса не продаю, – выпалил Колесник, побагровев.

Карпо пожал плечами.

– А если не продаете, то простите, что беспокоил. Прощайте! – произнес он, улыбнувшись, и ушел, помахивая кнутом.

Колесник сердито смотрел ему вслед. Казалось, он готов был броситься на заезжего купца. А тот шел, не озираясь, и вскоре скрылся за развалинами замка.

Немного спустя на дороге показался гнедой конь, запряженный в зеленый возок. На передке сидел возница в соломенной шляпе, а позади знакомый купец в кафтане. Колесник узнал в вознице паренька, который утром приносил мед. Сейчас он вез хозяина на сенокос.

«Теперь понятно, откуда этот мед! Задобрить думали. Мужик, говорят, глупее вороны, а хитрее черта!» – подумал Колесник, все более раздражаясь. Гнев клокотал в его груди. Словно черные вороны, напавшие на добычу, терзали его голову мрачные мысли, предвещая грядущие беды.

«Вот о чем речь идет. Мое добро им поперек горла стало. Мешает. Хотят меня обойти, завладеть моим имуществом. И Христя с ними заодно... Я ее приютил, вытянул из ямы, в которой она была. И вот так она меня благодарит за это! Спасибо! Спасибо! Не ждал я от тебя, Христя! То-то ты в Марьяновку ездишь, то-то болтаешь всюду. Подожди же, голубушка. И на тебя у меня найдется узда. Тут тебе тихо и спокойно. А вот когда вместо тонкого полотна на тебе будет рядно, вместо шелковых платьев – рваная рубаха прикроет твою наготу... цвелый сухарь, а не булка, застрянет у тебя в горле, ты поймешь, что я для тебя сделал. Придешь ко мне опять, в ногах будешь валяться, как собака заскулишь... Вон! Вон из моего дома, шлюха!.. А где он, мой двор, мое добро? Веселый Кут, эти поля и леса – разве это не мое? Небольшой клочок земли в городе и домик на этом клочке – вот и все мое добро. Да и там живет враг... И это все... Все деньги, на которые надо было строить мосты и гати, пошли сюда. Все их слопал этот Кут, как прорва. Все куплено на чужие деньги... но ведь придется их когда-нибудь отдать. Когда же?»

Колесник схватился руками за голову и, сам не свой, забегал по саду. Разве никто об этом не знает? Все знают. В прошлом году чуть не свалилась на него беда. Он ждал, что Лошаков доконает его... Христя вывезла, она помогла. «Христя... ох! Неужели и ты против меня? Хоть и гулящая ты, но для меня дороже всех...»

– Нет, нет, – сказал он вслух и торопливо пошел в дом.

– Собирайся, поедем в город! – крикнул Колесник.

Христя испуганно вскочила, глядя на него заспанными глазами. Рыданья и все пережитое утомили ее, и она уснула.

– Что глаза таращишь? Собирайся, говорю, в город поедем.

– В какой город?

– Какой? Губернский. Надышались мы тут вольным воздухом, хватит.

Христя наконец поняла, и радость блеснула в ее глазах.

– Когда ж ехать? Сейчас?

– Завтра или послезавтра...

– Мне собираться недолго: платье сложила, запаковала, и все. Слава Богу! Хоть бы скорее!

Колесник глядел на нее и не верил своим глазам: Христя сияла от радости.

«Разве она обрадовалась бы, если бы имела что-нибудь против меня? – думал Колесник. И мысли его приняли другое направление. – А может, ее обдуривают?»

– Слушай! – окликнул он Христю, которая уже принялась снимать платья с вешалки.

– Что?

– Скажи мне правду: ты знаешь, почему тебе Здор меду прислал?

Христя только пожала плечами.

– Откуда мне знать? Вчера я видела его жену. Она хвасталась, что разбогатела, что пасека у них. Может, по старой дружбе и прислала мед.

– Так... А сегодня Здор приехал лес покупать.

– Вот как! Теперь я понимаю, почему Одарка рассердилась, когда ее сынок намекнул, чтобы она не забыла мне сказать про лес, как отец ей наказывал.

– Значит, они хотели с твоей помощью дело обделать, да не удалось.

– А я при чем тут? Разве это мой лес?

– Поди ж ты! Вот чертовщина! – крикнул Колесник и, почесав затылок, ушел.

Христя заметила, что Колесник чем-то расстроен. Немного погодя она побежала к нему в комнату.

– Чем озабочена твоя головушка? – спросила она ласково.

Колесник повернулся к ней. Перед ним стояла прежняя Христя, с розовым лицом, сверкающими черными глазами, такая привлекательная и желанная.

– Ох, Христя! – сказал он. – Если б ты знала, как мне тяжело, будто сто гадюк впились в сердце.

– Что случилось?

– Эх! – махнул рукой Колесник. – Это имение, черт бы его побрал, не дает мне покоя! И зачем я его купил? Чувствую, что не уйти мне от беды. Вот осень придет, съезд будет.

– Какая же беда?

– В тюрьму посадят, в Сибирь сошлют.

– За что?

Колесник, не расслышав ее вопроса, продолжал:

– И никто про меня не скажет доброго слова. Все будут обвинять.

– Вот и не угадал. Не все. А я?

– Спасибо тебе, ты, может, одна и добра ко мне. Но разве ты станешь рядом со мной, когда меня поведут на позорище? И ты отречешься от меня, как другие.

– Я буду молиться за тебя. Может, молитву мою Бог услышит и помилует тебя.

– Поздно. Все против меня.

– Ты сам так ведешь дела, что люди становятся твоими врагами.

– Как?

– Вот слобожан обидел, а если бы ты этого не делал, они были бы за тебя.

– Ну, кто они такие?

– Люди. Хоть добрым словом помянули бы.

Колесник болезненно усмехнулся.

– Что же мне делать?

– Прости им тот долг, что за ними остался. Верни пруд, огороды. И они будут молиться за тебя.

Колесник долго молчал в глубоком раздумье.

– Добрая душа у тебя, Христя, – сказал он потом. – Пожалуй, ты права. Хоть кому-нибудь добро сделать, и то хорошо! Кирило! – крикнул он.

Кирило словно из-под земли появился.

– Вот что, – сказал ему Колесник. – Завтра или послезавтра я уеду. Там с слобожан следует мне триста рублей. Так собери их и скажи, что я прощаю им этот долг. Вовку и Кравченко передай, что огороды и пруд остаются за слобожанами.

Кирило, не веря своим ушам, растерянно глядел то на Колесника, то на Христю.

– Скажи им, – продолжал Колесник, – пока я жив, все останется по-старому. А не станет меня, может, вспомнят добрым словом, может, кто помолится за меня.

– А деньги как за аренду, что Вовк и Кравченко заплатили? – спросил Кирило.

– Деньги я верну, – сказала Христя и побежала в светлицу.

– Погоди. Пусть они у тебя останутся. Выручишь с хозяйства, Кирило, вернешь, а не то – из города пришлю, немного погодя.

Кирило радостно сказал:

– Вот это по-Божьему!

– Так понимаешь. Когда я поеду, сообщишь им. Скажи им, пусть и за Христю помолятся.

– За что? Разве это мое?

– Тссс... – зашикал на нее Колесник и махнул Кирилу рукой.

Тот, поклонившись, вышел из комнаты. А Колесник подошел к Христе, обнял ее, поцеловал и сказал:

– За ум и за сердце!

У Христи радостно засветились глаза.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Два дня спустя Колесник и Христя уехали. Никогда она себя не чувствовала такой счастливой, как в эти дни. Ожила, расцвела, словно снова на свет родилась. И Колесник кажется ей красивым да приветливым, и люди такими добрыми и сердечными. На что уж Оришка неприятна (Кирило ей рассказал о распоряжении Колесника), и та ей казалась не такой страшной, как раньше. Христя подарила ей свой платок.

– Носите на здоровье и вспоминайте меня! – сказала Христя, не заметив, что бабка чуть не вырвала у нее платок из рук и даже не поблагодарила.

Она не замечала, что Кирило с ней так ласков, как с дочерью, в глаза заглядывает, чуть не молится на нее. Христя и ему подарила шелковый платочек на кисет.

Кирило, не помня себя от радости, поцеловал этот платок и сказал:

– Не стану я из этого платка кисет шить. А как умру, завещаю положить его со мной в гроб. Мне с ним и под землей легче будет лежать, он мне напомнит о доброте людской.

Колесник и Христя выехали после обеда. Слобожане собрались у дороги. Они, может, и во двор панский пошли бы, но Кирило строго-настрого запретил им там показываться. Только когда повозка спустилась с горы, Колесник заметил серую толпу; сняв шапки, люди низко кланялись. Дети побежали вдогонку по дороге.

– Кирило таки не выдержал, – сказал Колесник и отвернулся. А Христя, оборачиваясь с повозки, кланялась и улыбалась бегущей детворе. Еще долго не смолкал детский крик.

– Будет тебе с этими щенками возиться, – строго сказал Колесник, надевая на голову капюшон своего плаща. Христя, прикрывшись платком, притихла.

До самой Марьяновки ехали молча. Только слышался конский топот, грохот колес, понукание возницы и хлопанье кнута.

Солнце уже садилось, когда они въехали в Марьяновку. Оранжевое зарево подымалось над крышами, садами и огородами, а по земле стлались длинные тени, и в глухих закоулках сгущались сумерки. Тихо кругом, пыль стоит столбом и никак не уляжется. Издали доносится блеяние овец, где-то замычала корова, бугай заревел на все село, слышится приглушенный говор. Скоро зайдет солнце, ночная тень укроет землю, и все умолкнет до утренней зари.

Колесник сидел сгорбившись, ни на что не обращая внимания, а Христя жадно все разглядывала, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону. Каждая хата, каждый уголок были ей знакомы, напоминали о невозвратном прошлом. Все тут было дорого ей. Только шинок на том месте, где раньше была ее хата, навевал горькие думы. Она поспешно отвернулась, чтобы не видеть его.

Когда они выехали в поле, солнце уже село. Только на горизонте подымалось еще закатное зарево, его багровые отсветы блестели на низко нависших тучах, а все вокруг тонуло в вечернем сумраке. На потемневшей синеве неба уже загорались звезды. Тихо кругом, только изредка доносится стрекотание кузнечика или крик перепела. Да кони быстро перебирают ногами, и грохочут колеса по сухой дороге.

– Если б ты знала, – каким-то чужим голосом произнес Колесник, – как мне не хочется ехать в этот проклятый город.

Христя молчала.

– И так каждый раз. Едешь, словно на казнь.

– Почему?

– Эх! – Колесник тяжело вздохнул. – И почему не суждено человеку жить так, как ему хочется? Каждый раз, когда он даже чувствует себя счастливым, в каком-то глухом уголке сердца зарождается томительное предчувствие беды и отравляет его счастье. Зачем это?

Христя молчала, не зная, что ему ответить.

– Ну, хоть возьми меня, – продолжал он, не дождавшись ответа. – Женили меня совсем молодым, чтобы не баловался. Разве я знал тогда свет, людей? Показали мне девушку и говорят – вот твоя невеста. Бери ее за руку и веди в церковь. Я послушался родителей, чтобы потом проклинать день и час, когда увидел свою будущую жену. Кто ее выбирал? Родители. Поженили нас на мою беду. В первый же год совместной жизни у нас пошли нелады, ссоры. Своя хата казалась хуже тюрьмы. Слова нельзя сказать с гостьей или чужой девушкой. Всегда как на ножах. Она жалуется: «И такой, и сякой! Загубила я свою молодость, выйдя замуж». Пока молод был, терпел, и ее жалко было. Потом надоело мне, плюнул на все. И вот теперь люди осуждают меня. Говорят, не придерживаюсь законов Божьих и обычаев. А что, мне лучше было, когда я терпел? Счастлив я был? Посадить бы этих судей в горячую печь, небось закричали бы: печет! А я, видишь, должен терпеть. Вот приедем в город, должен я пойти к ней, кланяться. Как, скажут, был в городе и к жене не зашел? А мне на нее смотреть тошно. Эх, жизнь! Не выходи замуж, Христя, не связывайся. Будь вольной птицей. Так лучше.

Христя только глубоко вздохнула.

А Колесник, немного помолчав, снова начал жаловаться. Он весь был охвачен тревожными мыслями и предчувствиями и особенно упрекал себя за то, что купил Веселый Кут.

– Вот скоро будет земский съезд. Вывези кривая из вражеского стана! Да нет, где уж там! Не снести мне головы на плечах!

Христя оглянулась: словно ночное море распростерлись темные просторы полей. Мерцают звезды в вышине. Ей стало так грустно, словно она была одна в пустыне.

Долго ехали молча.

– Вот она уже светится, мука моя, глядит своими злыми глазами.

Христя посмотрела вдаль – за горой колыхалось желтоватое зарево, рассеивая ночной сумрак. Они подъезжали к городу.

– Я сойду на базаре, а ты поезжай в гостиницу Пилипенко. Он хоть и враг мой, но там номера лучшие в городе. Жди меня, я заеду за тобой, – сказал ей Колесник на городской окраине и, взяв руку Христи, прижал ее к сердцу. Словно молот, колотилось оно в груди.

– Стой!

Подъехали к базару.

– Спасибо вам за компанию и спокойной ночи! – громко сказал Колесник, крепко, до боли сжал Христину руку и быстро ушел. Вскоре он скрылся в ночной темени.

Грустно и горько было на душе у Христи. Лет восемь назад ее вез сюда Кирило и утешал; теперь она ехала с Колесником, как равная, и пришлось его утешать...

Такова жизнь! А кто знает, что ждет ее впереди? Не придется ли бродить здесь голой и босой, скрываясь от людского глаза, чтобы кто-нибудь не узнал?...

«Жизнь – что длинное поле, – думала Христя, очутившись одна в номере гостиницы, – пока перейдешь его, и ноги поколешь, и порежешься на острой стерне».

Сколько раз судьба то улыбалась ей, то поворачивалась спиной, пока не пустила ее бродить по белу свету. Она вспомнила Загнибиду, его кроткую жену-мученицу, Проценко, Рубца, Пистину Ивановну, которая так ее обидела и прогнала. Бог с ней! Марина еще больнее обидела ее, приревновав к ней своего мужа. А где теперь Марина, Довбня? Хоть она, может, до сих пор на меня сердится, а я все-таки завтра пойду и разыщу ее. Днем мы, вероятно, не уедем, старик боится свидетелей, – вот я и пойду.

С этими мыслями она легла спать и вскоре уснула.

На другой день Христя спросила горничную, не знает ли она Довбню.

– Довбню? – удивилась та. – Да кто его здесь не знает? Нет такого забора, под которым бы он пьяным не валялся. Совсем спился с кругу.

Христю неприятно поразило это известие. Она вспомнила, как Марина жестоко с ним обращалась, пьяного выталкивала на улицу, а он целую ночь слонялся под окнами, называя ее ласковыми именами и Христом-Богом моля впустить его в дом.

– А где он живет, не знаете?

– Да говорю же вам – с кругу спился, – отрезала горничная. – Голый бегал по городу. Сколько раз его в больницу брали – не помогало. Говорили, что надо везти в губернию в дом сумасшедших. Его что-то не видно теперь, может, и повезли.

– Он ведь был женат.

– Жена его, кажется, и довела до этого.

– А не знаете, где она живет?

– Не знаю. Говорили, что где-то на окраине. – И горничная назвала имя хозяйки.

Напившись чаю, Христя направилась разыскивать Марину. Ей долго пришлось бродить и расспрашивать, пока она отыскала нужный дом на самом краю города. Над оврагом, куда вывозили и сбрасывали мусор и нечистоты, стояла одинокая неогороженная хата с продырявленной крышей, покосившимися стенами и окнами.

Согнувшись, чтобы не удариться о низкую притолоку, пробралась Христя в эту конуру. Снаружи она казалась не такой грязной, как внутри. Стены облупились, пестрели пятнами сырости, в углах свисала густая паутина. Печь – вся в саже. Неровный земляной пол покрыт мусором и грязью по щиколотку. Сквозь зеленые стекла маленьких окошек еле пробивается дневной свет, будто надымили в комнате.

Христя сразу ничего не могла разглядеть в сумраке. Потом она заметила, что кто-то копошится на нарах около печи.

– Здравствуйте. Кто тут?

– А вам кого надо? – услышала Христя незнакомый охрипший голос.

– Марина тут живет?

– Какая Марина?

– Довбня.

– Я – Марина.

Темная фигура поднялась с нар.

Христя увидела высокую женщину с расплывшимся, обрюзгшим лицом и заспанными глазами.

– Марина! – подавив вздох, испуганно повторила Христя.

– Я, я, Марина, – сказала та, приблизившись к Христе.

– Не узнаешь меня? – спросила Христя.

– Кто же вы будете?

– Христю не знаешь?

Глаза Марины широко раскрылись.

– Христя! Тебя и не узнать, совсем барыня!

– А почему у тебя так темно, грязно?

– Вот так приходится жить. Все пропил проклятый. Все до нитки, и сам спился. А ты откуда?

– Проездом. Остановилась дня на два. Насилу нашла тебя.

– Спасибо, что не забыла. Садись же, садись. Вот, у стола, не бойся, там чисто. Вчера вытерла, – сказала Марина, видя, что Христя с опаской озирается.

Наконец Христя села.

– Давно ты сюда забралась? – спросила она.

– С трудом нашла эту конуру; здесь, того и гляди, задавит тебя. Разве можно было с ним жить? Сколько мы этих квартир переменили. Вот переедем, день-два – ничего. А там, как запьет, хозяин и гонит. Беда, Христя, с таким мужем. Кабы знала, лучше бы с последним нищим связалась, чем с ним.

– А где ж он теперь?

– Где? В больнице. В губернию отвезли. Насилу допросилась, чтобы его взяли. Ты, говорят, жена, сама и вези. А на какие деньги? Он ведь все пропил. До того допился, что глянуть страшно: оборванный, чуть не голый, весь трясется, глаза на лоб лезут, заговаривается, Господи! Так я с ним намучилась, что слов не найду.

Христя молча сидела у стола. Ей казалось, что вот-вот распахнется дверь и войдет страшный, обезумевший Довбня.

Дверь действительно раскрылась, и вошел высоченного роста солдат. Голова его чуть не касалась потолка, руки – как крючья, лицо – продолговатое, рябое.

– Марина Трофимовна! Наше вам! – сказал солдат, протягивая Марине руку. Та, приветливо улыбнувшись, подала ему свою, и солдат так ее сжал, что Марина подскочила от боли и ударила его изо всей силы по плечу. Солдат громко засмеялся.

– Чтоб тебя черти так жали! – ругала его Марина.

– Ничего-с. Это здорово! – сказал солдат, садясь на другом конце стола против Христи.

Она пугливо посмотрела на гостя и подумала: «Тут, видно, босяцкий притон».

– А это что у тебя за барышня? – спросил солдат.

– Это моя подруга, а не барышня.

– Понимаем-с. Наше вам, – сказал он, протягивая Христе руку.

Та боязливо подала свою.

– Бойтесь! Вот это ручка. Беленькая, пухленькая, – любовался он, слегка поглаживая руку Христи шершавой ладонью

– А позвольте спросить. Вы где ж находитесь? Здесь или проездом?

– Проездом, – ответила Христя.

– При должности какой состоите или гулящая?

Христя остолбенела от этих слов; она вся скорчилась от неожиданности.

– Ну, и понес! – крикнула Марина. – Тебе какое дело? Молчи!

– Не извольте гневаться, Мария Трофимовна. Я, значит, все доподлинно желаю знать.

– Скоро состаришься, если все знать будешь.

– А вот у нас в роте фельдфебель всегда говорит: «Все знать – самый раз!»

– Так это у вас. А у людей не так.

– У солдат всегда лучше, чем где-либо. Ничаго своего, одна душа, да и ту кому отдашь на сохранение.

Марина глубоко вздохнула.

– Ты ж кому свою препоручил – Богу или черту? – спросила она, смеясь.

– Зачем Богу? Богу еще успеем, а черт к нашему брату не пристает. Вот к молодушке какой – самый раз!

– У вас все молодушки на уме, кто ж нас, старых, приголубит? – спросила Марина.

– Старым бабам помирать надо, а молодушкам – песни петь да солдат любить.

– За что?

– Как за что? За то, что солдат – сиротинушка. Один на чужой стороне.

– Красиво поешь. Ангельский голосок, а душа чертова.

– Опять чертова. Эх, едят нас мухи! Разве с бабами можно говорить об этих материях? У бабы волос долог, да ум короток. Вот что я тебе скажу.

– Это почему же?

– А так. Вот пример, пришла к тебе гостья, подруга твоя. Нет того, чтобы, примерно, в шиночек за водочкой сбегать... гуся жареного или барашка из печи вынуть... Все на столе – пей и ешь, любезная подруга! А ты вот соловья баснями кормишь.

– Да что поделаешь, коли нечем, – грустно сказала Марина.

– А нет – так и скажи. Тогда с тебя и не спросят. Вот у меня в кармане осталась завалящая копейка. На! Тащи! – сказал солдат, вынул двугривенный и брякнул им о стол.

– Нет, нет, – вскрикнула Христя. – Бога ради, не надо! Я ничего не хочу. Спасибо вам. Я только пришла проведать подругу.

– Ну, может, кто другой хочет, – сказал солдат, сунув монету Марине.

Та покорно взяла деньги, накинула платок на голову и ушла. Христе стало не по себе.

– Хорошая баба Марина, – сказал солдат. – Вот только муж у нее лихой. У, лихой!

– А был такой смирный.

– Да, смирный-то он смирный. Только больно много зашибает. Небу жарко! Ну, а тогда уж не знает, что делает. На меня однажды с ножом бросился. Не увернись я – так бы насквозь и проколол.

– За что же он так рассердился на вас?

– Как тебе сказать? Ни за что. Первое – он всегда пьяный. Как его любить жене? А второе – я их квартирант. Ну, вот он и начал ревновать ее ко мне.

В это время вернулась Марина с бутылкой водки и буханкой хлеба в руках.

– Все про того ирода говорите? – сказала Марина, выкладывая свои покупки на стол. – Осточертел он мне, лучше не вспоминайте.

– Ладно, не будем. Потчуй-ка гостью, – сказал солдат.

– Я не пью. Спасибо вам, – поблагодарила Христя, когда Марина поднесла ей чарку.

– Ну, как хочешь, – сказала та и быстро осушила чарку. – А горилка хороша. Выпили б.

– Да что же, раз не пьют? – сказал солдат. – Ну, и не надо. Я за нее выпью.

Он выпил, крякнул и налил другую.

Христя еще посидела немного, с грустью глядя, как постепенно хмелели Марина и солдат, потом решительно поднялась, попрощалась и ушла.

– Нос задираешь, – сказала Марина. – Ну, и убирайся к черту!

– А бабенка ядреная! – сказал солдат.

– Думаешь, порядочная? Такая же шлюха, как и все.

– Значит, наш брат Савва! Эх, едят ее мухи!

И солдат хлопнул Марину по спине. Та, изгибаясь, стукнула его кулаком между лопаток.