Текст книги "Немой. Фотограф Турель"

Автор книги: Отто Вальтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

Брайтенштайн (узкоколейка)

Кухня Керера помещалась в особом бараке. Он был гораздо меньше, чем жилой барак, и имел почти квадратную форму. Он стоял у самой дороги, метров на двадцать ниже ступенек, которые вели по откосу к жилому бараку, и Керер закрепил его от ветра веревками. Продукты он хранил в больших жестяных коробках; у него, конечно, всегда был запас мясных консервов и макаронных изделий, и риса – таких вещей, которые можно быстро приготовить на открытом огне. Он даже устроил что-то вроде водопровода, и было просто удивительно, откуда в нем постоянно берется вода. Отличная родниковая вода, и совсем рядом с кухней, она, бурля, текла из спускавшейся вдоль склона трубы в большой деревянный резервуар – нижнюю половину распиленной посредине огромной бочки из-под вина, которую Керер раздобыл у одного крестьянина. Над водопроводом он устроил парусиновый навес для защиты от дождя.

В тот ветреный, холодный вечер, который ты наверняка еще не забыл, было твое дежурство. Вместе с Керером ты вымыл котел и миски; вы убрали все кухонные причиндалы на полки, а потом ты вернулся в жилой барак. Когда ты вошел, в тамбуре рядом со своим NSU сидел Ферро; ты молча снял ботинки. Карбидная лампа у тебя над головой почти не давала света. Ферро копался в маслопроводе. «Каждый вечер одна и та же история, – подумал ты, – Ферро сидит на перевернутом ящике из-под консервов, во рту у него трубка, рядом разостлан кусок мешковины, на нем – инструменты, бутылка с политурой, а перед Ферро – мотоцикл, эта тяжелая допотопная машина, модель NSU, которая после войны уже почти не встречается: мотоцикл мягко поблескивает в свете лампы, начищенный и ухоженный непривычно бережными, заботливыми руками Ферро». Некоторое время ты наблюдал за ним.

«Это прямо-таки мания у Ферро, – думал ты, – и вдобавок еще Ферро в очках, вот что самое чудное. Он надевает их только вечером, только для работы с NSU и становится похож на старого часовщика».

– А чего ты все возишься с машиной? – спросил ты.

Ферро на мгновение поднял голову. Стекла очков лихорадочно блестели.

– Хочешь смыться? – спросил ты.

– Потом – да, – сказал он. И коротко рассмеялся. – А что? – Он вытащил свою маленькую фляжку и выпил. – Какое твое собачье дело? – пробурчал он, продолжая работать.

Ну и плевать. Он уже поддавши. Ты поставил ботинки в ящик и только хотел войти в комнату, где уже сели за карты, как за дверью раздались голоса. Это был Самуэль. Он сказал: «Брошу к чертям!», а потом, перед самой дверью, отчетливо: «Дай мне двух человек, или я не сдвинусь с места. Понял, Кальман? Двоих, или я вообще не поеду».

Он замолчал, или нет, просто ветер снова завернул вовсю, казалось, он топчет барак ботинками, подбитыми гвоздями, на минуту ветер заглушил голос Самуэля, а потом:

– …я еще вчера тебе говорил. А ты со мной не согласился. И сегодня мне пришлось-таки попотеть. Каждые триста-четыреста метров во-от такие глыбы, и один раз – настоящий оползень прямо посреди дороги. Я два часа разгребал это дерьмо лопатой. Так что подумай.

Дверь приоткрылась, и можно было ожидать, что они сейчас войдут, но тут Кальман проговорил, понизив голос:

– Постой! Послушай меня. – Дверь снова почти закрылась. – Закрой плотнее, – сказал Кальман.

И тут ты понял – что-то неладно. Помнишь, Брайтенштайн? Что-то неладно, и Кальман хочет, чтобы никто не знал, но ему не повезло, потому что тебе, конечно, стало интересно, и ты подошел к двери, а она, слава богу, была щелястая; ты стоял и подслушивал, а Ферро прекратил работу, выпрямился на своем ящике и тоже стал настороженно прислушиваться. И если слов Кальмана вы почти и не разобрали, то уж Самуэль постарался, чтобы каждое его слово было понятно, он расхохотался и сказал ехидно и очень громко:

– Строительное управление? Чушь! Оно про нас давно забыло.

Кальман спокойно:

– Не говори глупостей. Неужели ты не понимаешь? Мы должны закончить. Обеспечить доступ наверх.

– А что человек погибнет на трассе вместе с грузовиком, тебя не волнует? Ты сам придумал, что мы должны закончить. Никто этого не требует.

– Не так громко, – сказал Кальман.

И опять Самуэль:

– Нас отрежет. Увидишь, и трех дней не пройдет.

Тогда Кальман ответил (вы с Ферро теперь ловили каждое слово, не дыша, а в комнате – слышно было – уже началась игра):

– Ты сам привез сегодня остаток припасов, которые я заказывал. Теперь нам хватит надолго, и уж наверняка хватит, чтобы дойти до верха. Понял?

И Кальман засмеялся.

Но чувствовалось, что сам Кальман вовсе не так уверен. Самуэль помолчал, а потом снова заговорил:

– Забыли они про нас. Там один, который у них недавно работает, мне чуть ли не прямо признался. Во всяком случае, возразить мне он толком не мог. «Не вы первые», – сказал он, и чтобы мы, мол, пока занимались своим делом. И тебе тоже нечего возразить, когда я говорю, что мы все подохнем в грязи, здесь, наверху, если и дальше пойдет в том же духе, и что в строительном управлении про нас позабыли. Хорошо. Предположим, что ты очень здорово обо всем позаботился, и у нас хватит разных припасов, и неважно, даже если нас и отрежет. Но, – и теперь Самуэль понизил голос, – а шнур, Кальман, где ты возьмешь запальный шнур? Где ты его возьмешь? Смотри не прогадай, Кальман, – сказал Самуэль и добавил: – В общем, на завтра мне надо двух человек.

Потом он вошел в тамбур. Посмотрел на вас, сказал: «Безобразие!» – прошел мимо, открыл дверь в комнату, и его грузная фигура на мгновение почти целиком заполнила светлый прямоугольник дверного проема, заслонив лампу и клубы дыма, и голоса игроков. Кальман вошел вслед за ним. Он тоже посмотрел на вас, ты в это время набивал трубку. Ферро копался в мотоцикле; Кальман не прошел в комнату, он остался – ему, видно, очень хотелось выяснить, много ли вы поняли из разговора.

Ты спросил:

– Как там дождь, не перестал?

Кальман:

– Дождь… Кстати, Самуэлю нужны на завтра два человека. На трассе иногда попадаются камни. Возьмешь с собой Немого. Самуэль выезжает в семь.

Конечно, тебе это было кстати. Плохо ли – побывать в Мизере. Правда, спутника он тебе дал не слишком веселого. Ну что ж, завтра в Мизере, пока Самуэль торчит в управлении, ты будешь развлекаться в одиночку. Очень разумно со стороны Кальмана услать именно того, кто мог слышать его беседу с Самуэлем. Ты прошел в комнату.

И тут тебя снова бес попутал: ты остановился в дверях, посмотрел на товарищей, сидевших в дыму за столом, твой взгляд упал на Борера, и ты громко сказал: – Не украл ли кто из вас канистру с бензином? – Твой смех чем-то вроде грохочущего ядра прокатился по бараку. И ты так смеялся – ведь и вправду шутка была отличная, если знать Борера, – и производил так много шума, что совершенно не заметил, как реагировали за столом: только Муральт, и Гримм, и Шава коротко хихикнули, но тут же осеклись, взглянув на Борера. Борер вдруг так чудно побледнел. Видно было, как он втягивает носом воздух. То есть все другие видели это. Ты – нет. Ты гоголем прошелся вдоль скамьи, мимоходом хлопнул Борера по плечу, взял со стола бутылку пива, сковырнул большим пальцем весело щелкнувшую крышечку.

– Никто? – спросил ты, сделав первый глоток. Пивная пена осела на твоей верхней губе. – Надо еще спросить Ферро. Может, ему понадобилось горючее для его драндулета?

Строго между нами, Брайтенштайн. Неужели ты не заметил, какая ледяная тишина вдруг заполнила барак? Нет? Ты стоял такой развеселый и снова крикнул, на этот раз обернувшись через плечо:

– Эй, Ферро, иди сюда, скажи: куда ты девал эту растреклятую Борерову канистру?

И захохотал. Вот уж сейчас он был совершенно не к месту, твой хохот. Тем и закончился для тебя так приятно начавшийся вечер. Вряд ли ты толком запомнил, что было дальше. А было вот что. Борер был невелик ростом, но проворен. Во всяком случае, вскочил он проворно. И очутился перед тобой, едва ты успел отнять бутылку от губ. А рука у него оказалась тяжелая. Наверное, это последнее, что запомнилось тебе в тот вечер: что у Борера, влепившего тебе в челюсть, тяжелая рука. В твоих глазах появилось удивление. Потом ты отклонился назад, попытался защитить лицо, подняв левую руку, но, конечно, не успел. Борер был куда быстрее. Он ударил еще раз. Слева снизу. Твоя глаза осоловели. Удар справа, и тут же еще один прямой справа. Ничего этого ты уже не помнишь – ни своего тихого стона, ни глухого звука, с которым кулак ударялся о твое лицо, ни напряженного молчания остальных, которые тоже теперь все вскочили, но не успели даже сдвинуться с места, так быстро все кончилось. Ты повалился на пол. Твое длинное тело распростерлось у ног Борера. Он-таки послал тебя в нокаут. Об отсчете секунд не могло быть и речи, надо было просто унести тебя с ринга. Что и было сделано. А Керер сделал тебе примочку из воды, смешанной с уксусом.

Конечно, тут же начался шум. Тебя честили будь здоров, Борера – тоже. Обычно бывает так: шум, гам, все кричат наперебой, но скоро успокаиваются и усаживаются в последний раз перекинуться в картишки. Но на этот раз, Брайтенштайн, в то время как ты начал снова подавать признаки жизни в виде хриплого дыхания, а остальные еще доругивались, и Кальман при общей поддержке распекал Борера, который снова сидел на своем месте за столом, бледный, глядя прямо перед собой – на свой стакан, в то время как небо впервые за много дней немножко прояснилось (только осенний ветер не давал покоя, воя над крышей), и в то время как Ферро – этого не видел никто – спокойно и в легком подпитии сидел в тамбуре перед своей машиной, тихий, полупьяный, старый, в бараке вдруг снова возникли грозовые разряды. Спорить вскоре перестали. Стало тихо. Но не в этом было дело. Дело было именно в грозовых разрядах, хотя вряд ли кто-нибудь из вас мог бы в точности определить, в чем они заключались, эти искры, которые угрожающе потрескивают в воздухе, когда собираются вместе двенадцать мужчин, и все не в духе. Да, это не в печке потрескивало, хоть она и разгорелась, потому что Гримм подложил еще дров, оставив заслонку открытой; атмосфера сгустилась не из-за дыма трубок, хоть он и плавал в жарком воздухе такими густыми клубами, что нельзя было разглядеть сидящего за столом напротив. Одному небу известно, откуда взялась эта растреклятая атмосфера. Но никуда не денешься – она была, и все ее чувствовали.

Ферро делал вид, будто ничего не слышал. Теперь ты знаешь, как ты был близок к истине. Тогда ты этого, конечно, не знал. Ты трепался просто так, хотел немного поднять настроение своими остротами. Ферро, тот, конечно, знал. Впрочем, знал и еще один человек. Все это время он безмолвно сидел рядом с Гаймом, погруженным в свою чудную книгу, сидел на самом конце скамьи, там, куда уже не падал свет карбидной лампы. Никто не видел, как он весь оцепенел от твоей остроты. Как впился в тебя взглядом. Краска залила ему шею и уши, и затылок, и щеки, виски и лоб и забралась под волосы, так что засвербила кожа на голове. Если бы кто наблюдал за ним, то заметил бы, какие он прилагал невероятные усилия, чтобы казаться равнодушным. Его выдала бы краска и медленно и напряженно сокращавшиеся мускулы лица и шеи. Но никто не смотрел на него, и даже Гайм едва ли что-то заметил, когда он немного погодя встал и одним из первых в этот вечер улегся на раскладушку.

Ну а Ферро? Когда все затихло, он поднялся и бесшумно, слегка пошатываясь, вышел из барака. Даже не взял с собой фонаря. Луна, как матовая лампа, освещала откос и верхушки деревьев. Дождь перестал. Внизу слабо поблескивала металлическая крыша кухни. Круглое окошко тускло светилось. Наверное, Керер решил вскипятить еще немного воды. «Проклятый ветер», – пробормотал Ферро и, отбрасывая короткую тень, направился к насыпному откосу. Помочился.

Возвращаясь, он увидел его. Ондвигался на фоне светлой стены барака вперед-назад, вперед-назад. Ферро подошел ближе. Что-то тут неладно. Но Ферро не испугался. Он подошел прямо к нему.Только поднял руку, защищая лицо. Чтоб удар не застал его врасплох. Споткнулся о ступеньку, остановился.

«А ну давай», – сказал он. Ферро совсем не был испуган. Кто-то тут, значит, шныряет. «А ну давай», – повторил Ферро и услышал, как тоттяжело дышит у самой стены барака, рядом с дверью. Он не знал, кто бы это мог быть. Он только смутно чувствовал, что знал его когда-то раньше, этого типа у стены, который сейчас бросился на него, отступил назад, и тут же снова кинулся огромной тенью, – и Ферро замахнулся. Тяжело обрушился на него.Нанес удар, пошатнулся, попал в цель; он наверняка попал в него,прямо в его призрачное лицо. И тут стена затрещала, Ферро потерял равновесие, хотел ухватиться за оконный переплет, не смог и упал. Много раз пробовал встать, но безуспешно. И старался сообразить, что же произошло, отчего он вдруг оказался тут, у стены барака, в мокром дерьме. Все кружилось перед глазами. А правая рука будто затекла, и словно бы ее все время быстро-быстро покалывают шилом. И плечо болело.

– Вон отсюда, – сказал он, – вон отсюда, сука.

Он сделал над собой усилие. Он должен подняться. Представляешь, Брайтенштайн, как он упирается в стену и пытается встать, но тень, и стена, и матовая луна – все плывет у него перед глазами?

– Что с тобой? – спросил кто-то.

– Вон! – крикнул он.

– Давай берись, – сказал Керер.

Теперь Ферро уже ничего не понимал. Над ним склонилось лицо Керера, это не иначе как Керер, а теперь подошел еще и Муральт. Они подняли его на ноги.

– Ну и надрался же ты опять! – Они поддерживали его. – Лучше тебе? – спросил Керер.

Половина его лица освещалась луной, другая была в тени.

– Не очень-то опрятно ты выглядишь, – услыхал он теперь голос Муральта.

– Там, – выдохнул он и попытался немного отойти от стены, чтобы показать им, где именно оншныряет вокруг барака. – Вот, видишь? Сука! Хотел меня…

Муральт и Керер переглянулись.

– Где ты его видел? – спросил Керер.

– Что?

– Я спрашиваю, где ты его видел?

– Здесь, – сказал он и показал им, как он спускался, – здесь на стене.

Они посмотрели на стену, на него, снова на стену. На стене увидели только расплывчатую тень дерева. Огромная тень двигалась вперед-назад, вперед-назад.

Вот как было дело, Брайтенштайн. А ты в это время благодаря Бореру крепко-крепко спал и не видел снов. Ты спал так крепко, что Самуэль на следующее утро с большим запозданием, только часов в восемь, смог отправиться в путь. Ты сидел в кабине, а в кузове Немой.

ШЕСТАЯ НОЧЬ

Да, Немой; и Лот радовался, что ненадолго покинет стройку, барак и эти шумные деревья. Впрочем, деревья изменились. Особенно здесь, внизу. Когда Лот проезжал здесь в прошлый раз, деревья были покрыты пестрой листвой, а теперь почти все листья оборвал ветер. Деревья казались истощенными, и бурые, и черные листья лежали под дождем на дороге, и шины оставляли на них широкие блестящие следы.

Хорошо, что они с Брайтенштайном поехали. Без них Самуэль потратил бы три часа на расчистку одного того отрезка дороги перед крутым спуском. Да и дальше внизу потерял бы много времени. А так дело шло довольно быстро, оба они бежали перед грузовиком, убирали с дороги каменные глыбы, а Самуэль медленно ехал за ними. Потом, когда пошла более чистая дорога, они стояли на подножках и спрыгивали, только когда видели завал. А начиная от развилки, на последнем отрезке дороги, никаких завалов не было.

Дома. Первые дома Мизера. Лот узнал их. Они появлялись справа и слева и постепенно выстроились в две длинные шеренги, укрывшись от ветра за кабиной, он заглядывал в маленькие палисадники, иногда до него доносились голоса – это переговаривались в кабине Самуэль и Брайтенштайн, – и Лота, правда же, не очень огорчало, что он сидит один на ящике; от дождя его защищал кусок брезента – настоящая плащ-палатка, и каска, которую дал ему Кальман, тоже была на нем.

Здесь не пахло лесом. Не пахло взрывами и бараком. Пахло улицей. Дождем и улицей, асфальтом, домами, Мизером. Лот узнал этот запах. Узнал он и улицу, по которой они проезжали, эту очень длинную, прямую, как стрела, улицу, – сейчас будет угол, на котором он тогда стоял, и все почти так же, только что воздух сейчас не мерцает от зноя, и движение довольно оживленное – машины, туристский автобус на стоянке, мопеды, а на тротуарах люди, не так, как тогда, – пустая, прямая улица, ведущая в никуда, и только отец с двумя чемоданами выходит из двери и входит в следующую.

Потом они проехали гараж. Лот узнал и его. Здесь красили автомобили, и ему вспомнился Бенни, который тогда взял его с собой. «Лот, – сказал Бенни, – завтра я еду в Мизер. Можешь поехать со мной, если хочешь».

Наверное, Лот задремал; когда Самуэль закричал: «Вылезай!», он вздрогнул и быстро перелез через борт. Брайтенштайн уже вылез из кабины.

– Ну, Немой, я смываюсь, – заявил он. – Я пошел. Лот кивнул.

– У меня тут есть кой-какие делишки. Ну пока, Немой.

Лот услыхал смех Самуэля. Брайтенштайн остановился.

– Что? – спросил он Самуэля.

Самуэля было не видно за машиной. Лот слышал только, как он засмеялся и крикнул:

– Смотри в оба!

Теперь засмеялся и Брайтенштайн:

– На что смотреть?

– Ну там, куда ты идешь, – крикнул Самуэль.

– А ты откуда знаешь, куда я иду?

– Не прикидывайся. – Самуэль подошел к ним. – Во всяком случае, – сказал он, продолжая смеяться, – ты идешь на ту сторону. – И, повернувшись к Лоту: – Спорим, Немой, что он пойдет на ту сторону?

Лот не понимал, о чем говорит Самуэль. Но тоже на всякий случай засмеялся и, чтобы показать, что он в курсе дела, подмигнул.

Теперь оба громко расхохотались.

– Вот видишь, – закричал Самуэль, – он тебя тоже насквозь видит. Ну, иди развлекайся. И еще раз повторяю, – он так хохотал, что едва можно было разобрать слова, – смотри не ошпарься! Помни! Обратно поедем в полпервого.

Они пошли; Самуэль через двор в старое здание (это было строительное управление, Лот узнал его), Брайтенштайн, минуя его, дальше. «Он идет на ту сторону», – подумал Лот. Он постоял, глядя вслед Брайтенштайну. «Он хромает», – думал он. Лот заметил это только сейчас, только здесь, глядя, как Брайтенштайн уходит от него по плоской, ровной улице.

Он побрел в направлении гаража. Поплотнее завернулся в брезент – настоящую плащ-палатку на шнурах. Он не думал о том, как странно он выглядит в этом необычном плаще, да еще в защитной каске. Встречные велосипедисты, проехав, оборачивались, несколько женщин, шедших по улице с хозяйственными сумками, тоже оборачивались, а иногда и останавливались, чтобы как следует рассмотреть его и поглядеть, куда он пойдет. А потом перед ним снова оказался переулок, где тогда стоял мотоцикл, и он снова увидел все – угол, и велосипеды, и мальчишек на сверкающих колесах, и резкую границу тени, которая придвигалась все ближе; на мгновение он снова ощутил запах реки и свернул на запах, навстречу запаху; он вспомнил, что тогда ему хотелось спуститься к Ааре, но надо было стеречь мотоцикл и ключ, и поэтому он остался здесь, на углу.

Все выглядело почти так же, разве что стало чуть меньше: узкая мощеная улица начиналась далеко внизу, у моста, и тянулась вдоль реки, сараи загораживали реку, скудная, грязная трава росла перед сараями, а позади них был ржавый забор из проволочной сетки, в дыры которого, наверное, ночью пролезали рыбаки, потому что ловить рыбу здесь запрещено, – все, и, наверное, сама вода, которую отсюда не было видно, выглядело почти так же. Вот сюда они въехали на мотоцикле, отец и он, и вниз по этой улице покатили, возвращаясь домой. Мимо того самого места, где он сейчас переходит улицу, чтобы выйти к реке, они проезжали на велосипедах и тогда, с Бенни. Он хотел тогда остановиться здесь, но Бенни сказал: «Поехали», потому что им надо было в мастерскую, где красят автомобили.

Он перешел улицу. Здесь пахло рекой, угольными сараями, ржавчиной, дождем, битым стеклом, глухой крапивой, подорожником, камышом и Ааре. Чуть-чуть пригнуться, повернувшись боком, подобрать полы плащ-палатки – и вот уже пролез сквозь дыру в ржавой проволоке и вышел на берег. Вдоль берега протоптана тропинка, земля здесь смешана с речным песком, растет чертополох, частуха, маленькие кустики подорожника, шлемник, фиолетовые цветочки которого давно опали, а пониже, уже к самой воде, камыш. На листьях камыша маленькими шариками висел дождь. Шарики желто-черного мрамора – желтого от реки, которая беззвучно струится позади. Желтая река вздулась. Не блестела. Некоторое время Лот шел вдоль берега. У стены одного сарая валялась ржавая бочка из-под смолы, он прошагал сквозь крапиву и уселся на бочку. Огляделся. Кругом безлюдье и тишина. Только дождь шуршит в крапиве и на крыше у него за спиной. Да порой шушукается камыш. И больше ничего. Вдруг совсем близко раздалось «дрррит-дррит». На голом берегу метрах в десяти вверх по течению сидел черно-бурый пятнистый улит [2]2
  Улит – птица из семейства куликов.


[Закрыть]и обращал к мимо текущей воде свой зов. Лот поплотнее закутался в плащ-палатку. Иногда с противоположного берега на поверхность воды садился дым из труб красильной фабрики, потом его сгонял резкий порыв ветра, который вскоре долетал и сюда, заставляя с шуршанием склоняться погруженные по пояс в воду невысокие камыши.

Чем дальше Лот смотрел сквозь камыши на воду, тем более отчетливо вспоминался ему Бенни и как они вместе ездили в мастерскую, где красят автомобили. Бенни затормозил у входа и слез. «Пойдем, – сказал он, – ты можешь подождать внутри». Но Лот не хотел ждать внутри. Всю дорогу, может быть, еще со вчерашнего дня и почти всю ночь он думал о том, как бы ему уговорить Бенни поехать с ним к тюрьме. Бенни стоял и смотрел на него странно задумчивым взглядом, какой у него иногда бывал, а потом вошел в мастерскую. Но Лот и сам знал, где тюрьма. Отсюда можно было даже спуститься на лодке, если она здесь найдется, вниз по желтой, вздувшейся реке, туда, где справа и слева нет уже больше ни фабрик, ни красивых домов, ни мостов, ни казарм, чистое поле, и только справа, на том берегу, у самой воды – тюрьма.

Лот подогнал лодку к берегу. Услыхал скрежет киля по песку. Вылез. Вот она, тюрьма. Она отчетливо вырисовывалась перед ним, высокие, недоступные стены с вделанным поверху в бетон битым стеклом, колючая проволока, за ней черно-серый фасад, зарешеченные окна, тишина. Тишина, и никто не может ни войти, ни выйти. Он поднялся по откосу. Остановился наверху у ворот. Да, вот она какая, тюрьма. В точности такая, как он себе представлял: серая и безмолвная. Вот сюда-то ему и надо. Времени хватит, Бенни наверняка еще не освободился. Он подошел совсем близко. Ворота были закрыты. Конечно, их закрыли, чтобы никто не мог войти. Проще всего было бы, если бы его все-таки забрали тогда солдаты; но если немножко подождать, возможно, кто-нибудь выйдет.

Он заглянул сквозь железные прутья во двор, обвел взглядом стены, посмотрел вверх, на решетки в окнах. Он там – Лот вдруг вспомнил, зачем он пришел сюда; там, за одной из этих решеток, подумал он, и, может быть, даже цепью прикован к стене, и на шее у него деревянный ошейник, тюремщики не спеша избивают его кнутом. На мгновение Лот увидел перед собой тюремщиков. Они смеялись. Его бросило в жар. «Я войду, – подумал он вдруг. – Я не я буду, если не войду». Он вздрогнул. За его спиной сигналил автомобиль, вот он поравнялся с ним, остановился перед железными воротами. Снова дал гудок. Новый серый автофургон марки «VW». Он сверкал на солнце. И тут во дворе раздались шаги. Лот вжался в стену. Ключ заскрежетал в замке, и железные ворота распахнулись. Автофургон проехал мимо, шофер даже не взглянул на него, машина медленно въехала в ворота, остановилась, тюремщик вскочил на подножку (это было слышно), и машина поехала дальше. «Вот сейчас я войду!» Лот рванулся вслед за машиной. Но автомобиль ехал слишком быстро, расстояние между ними все увеличивалось, он свернул налево и уехал, а Лот замедлил темп и вскоре остановился. Стены, широкий двор, а метрах в семи от Лота, справа, другие железные ворота, поуже, и даже отсюда видно, что за ними еще один двор.

Он медленно подошел ближе. Автофургон исчез из виду. Пустой, залитый солнцем двор. Только его собственная тень двигалась впереди него. Еще не дойдя до решетчатых ворот, он увидел людей. Двое, трое, четверо, еще и еще, они шли по ту сторону решетки, метрах в трех от нее, друг за другом, но на довольно большом расстоянии, каждый сам по себе. Так тихо, так удивительно медленно они шли, и такие чудные были на них черно-серые полосатые костюмы, что Лот ускорил шаг и не решался смотреть ни вправо, ни влево, пока не добрался до ворот. Прижавшись к стене, он заглянул через решетку во двор.

Вот они. Оказывается, их очень много, они идут и идут мимо ворот и дальше, описывая большую дугу вокруг газона посреди двора; обойдя его, движутся в обратном направлении и исчезают за столбом ворот. Жутко смотреть на них. И они, оказывается, не так уж похожи друг на друга. Один очень маленького роста, у другого – он как раз сейчас проходит мимо Лота – белые, очень коротко остриженные волосы. Коротко острижены они все. Впереди – долговязый, идет, скрестив руки на груди, и смотрит себе под ноги. А перед ним еще один, и это отец, Лот знает это, хотя видит только широкую спину, и затылок, и обритую голову, он знает это, и затаив дыхание он смотрит ему вслед, и теперь уже уверен; это он, это он, стучит у него в голове, он здесь, вот он идет, тихо и медленно, он уходит; дрожь пробегает по телу Лота, но он ничего не может, только стоять и смотреть сквозь прутья, как отец уходит все дальше, вот он уже на другой стороне. Он еле расслышал, как кто-то позвал: «Лот!» и еще раз громко: «Иди же, Лот», он даже не оглянулся, и только когда отец поднял голову, и вдруг остановился, посмотрел сюда, его охватил ужас, и он помчался обратно.

Ворота были закрыты. Снаружи стоял Бенни. Подбегая к воротам, Лот увидел еще тюремщика, который подходил справа.

– Эй, ты, постой, – сказал тюремщик, когда они встретились у ворот, – откуда ты взялся?

Лот посмотрел на него, потом на Бенни.

– Откуда ты взялся?

Тюремщик вставил ключ в замок, но не открывал. Лот чувствовал его взгляд.

– Вы не знаете, случайно, как он сюда попал? – спросил тюремщик у Бенни, который стоял снаружи.

Бенни медленно покачал головой.

– Случайно, – сказал он, – нет, не знаю. Но он не может говорить. Он немой. Это мой мальчик. И звонил я.

– Скажите лучше, что у него не все шарики на месте, – произнес тюремщик и посмотрел на его голову.

Потом он приоткрыл ворота.

– А вы, – сказал он, – приглядывали бы за ним. Мало ли что может случиться. Наверное, прошмыгнул за машиной с овощами. Верно? – спросил он у Лота.

Лот кивнул.

– А теперь убирайся, – сказал тюремщик.

Лот вышел.

– Иди давай, – сказал Бенни, и все исчезло, только вздувалась желтая река, и шуршал дождь, и улит громко хлопал крыльями в воздухе.

Порывы ветра все еще гнали вниз дым красильной фабрики, и Лот почувствовал запах пережженного клея. «На ту сторону…» – в его памяти промелькнул смех Самуэля и его голос: «Спорим, Немой, что он пойдет на ту сторону?» За этим смехом скрывалось какое-то завистливое любопытство. Что там такое, на той стороне? Откуда Самуэль знал, что Брайтенштайн пойдет именно туда? Может, тут замешана какая-нибудь женщина, может, подумал вдруг Лот, Брайтенштайн пошел туда, потому что там та женщина, Марта, и Брайтенштайн пошел к ней. Он медленно сполз с бочки и направился дальше, задами сараев, старых складов и старых, покрытых пятнами сырости домов, дальше, по берегу, все ускоряя шаг, перешел на бег, побежал быстро, не стараясь держаться узкой, разрытой дождем тропы; он бежал, вытянув голову, все вниз, вниз по берегу. Он знал, что вскоре должен показаться мост. Мост соединял базарную площадь Мизера с Новым районом. Правда, Новый район уже тоже стал старым, но ту сторону продолжали так называть, хотя там только старые фабрики, и несколько мастерских, и пивные; еще несколько метров, и он увидел мост. Лот бежал, как бегун на длинную дистанцию, быстро и ритмично. Он откинул плащ-палатку. Снял и зажал под мышкой каску – так ему легче было взять крутой подъем. Он хрипло дышал, и его подбитые гвоздями башмаки твердо, ритмично и громко стучали по мосту.