Текст книги "Письма"

Автор книги: Оскар Уайльд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)

177. КАРЛОСУ БЛЭККЕРУ

Гранд-отель де Франс, Руан

Понедельник [почтовый штемпель – 6 сентября 1897 г.]

Мой дорогой Карлос! Погода в Берневале была такая скверная, что я сбежал сюда, где она много хуже. Я не могу оставаться на севере Европы – климат меня просто убивает. Я не имею ничего против одиночества, если светит солнце и меня окружает joie de vivre [76]76
  Радость жизни (франц.).


[Закрыть], но последние две недели в Берневале были отвратительно мрачными и совершенно убийственными. Никогда не был я так несчастен. Я пытаюсь раздобыть денег, чтобы поехать в Италию, и надеюсь добраться до Сицилии, но дорожные расходы ужасают меня. Вряд ли я увижу Вас до отъезда, поскольку Вы пишете, что окажетесь во Франции не раньше конца сентября, и переезд из Базеля будет, без сомнения, долгим и утомительным.

Я глубоко огорчен тем, что Констанс не пригласила меня приехать и встретиться с детьми. Я и не чаю теперь когда-нибудь с ними свидеться. Всегда Ваш

Оскар

Пишите мне в Берневаль-сюр-мер.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ
Неаполь 1897–1898

Описание

Единственное упоминание о поездке Уайльда из Берневаля в Неаполь принадлежит Винсенту О'Салливану. В своей книге «Облики Уайльда» (1936 г.) он пишет о том, как, получив письмо от Уайльда, он встретился с ним в Париже. За обедом Уайльд рассказал, что он едет в Италию:

«Он говорил об этом довольно долго, приводя подробности, часть из которых от меня ускользнула, потому что я не был в курсе событий. Насколько помню, главная трудность была та, что друзья и родственники его жены хотели помешать его воссоединению с лордом Альфредом Дугласом, который находился в Неаполе. Потом он добавил: «Я рассказываю вам все это не потому, что мне нужен совет. Я все обдумал и не собираюсь советоваться ни с кем». Я заверил его, что у меня и в мыслях нет предлагать ему советы. Это была чистая правда – во-первых, я считал излишней самонадеянностью советовать что-либо человеку, старшему по возрасту и стоящему настолько выше меня по заслугам; во-вторых, мне было совершенно безразлично, куда он поедет и что сделает.

Под конец он добавил: «Я еду в Италию сегодня вечером. Или, вернее, поехал бы, если бы не одно глупое обстоятельство. У меня нет денег».

Мы вышли из ресторана и направились на улицу д'Антен в Парижско-Нидерландский банк, где у меня был счет. Пока я брал нужную ему сумму, он дожидался меня в экипаже. Это был один из немногих моих поступков, которые я вспоминаю с удовлетворением. Не каждый день представляется возможность помочь гению и герою в его нужде. Из Парижа он уехал, вероятно, в тот же вечер – во всяком случае, очень скоро».

178. РОБЕРТУ РОССУ {283}283
  Роуленд – Фозерджилл, Джон Роуленд (1876–1957) – английский архитектор, близкий друг Росса, Ротенстайна и других художников и литераторов их круга.
  Имеется в виду новелла Анатоля Франса «Трагедия человека». Сборник «Колодезь святой Клары» вышел в 1895 году.


[Закрыть]

Отель «Руаяль дез этранже», Неаполь

Вторник, 21 сентября 1897 г.

Мой дорогой Робби! Мне переслали сюда твое письмо. Мое возвращение к Бози психологически было неизбежно; но, если даже оставить в стороне тайную жизнь души с ее стремлением любой ценой осуществить свои чаяния, меня принудили к этому люди.

Я не могу существовать вне атмосферы Любви: я должен любить и быть любимым, как бы дорого ни приходилось за это платить. Я бы мог прожить всю жизнь с тобой, но у тебя есть другие обязательства – ты слишком добрый человек, чтобы ими пренебречь, – и ты смог уделить мне только неделю. Реджи подарил мне три дня, Роуленд – шестерку солнц, но в последний мой месяц в Берневале я был так одинок, что хотел покончить с собой. Мир захлопнул передо мной свои врата, а калитка Любви по-прежнему открыта.

Если меня начнут осуждать за возвращение к Бози, скажи им, что он предложил мне любовь и что я, в моем одиночестве и позоре, после трех месяцев борьбы с отвратительным филистерским миром, вполне естественно, ее не отверг. Конечно, с ним я нередко буду несчастлив, но, несмотря на это, я люблю его; уже одно то, что он разбил мою жизнь, заставляет меня любить его. «Je t'aime parce que tu m'as perdu» [77]77
  Я люблю тебя за то, что ты погубил меня (франц.).


[Закрыть]– этими словами кончается одна из новелл в «Le Puits de Sainte Claire» [78]78
  «Колодезь святой Клары» (франц.).


[Закрыть]– книге Анатоля Франса, – и они полны жуткой символической истины.

Надеюсь, мы снимем где-нибудь небольшую виллу или комнаты, и я вновь примусь за работу. Думаю, у меня получится. Рассчитываю на его доброту – ведь о большем я не прошу. Так что объясни всем, что моя единственная надежда вернуться к жизни и творчеству связана с человеком, которого я любил в прошлом с такими трагическими последствиями для своего доброго имени. На сегодня довольно. Всегда твой

Оскар

179. КАРЛОСУ БЛЭККЕРУ

Отель «Руаяль дез этранже», Неаполь

Четверг, 23 сентября [1897 г.]

Мой дорогой Карлос! Мне прислали из Парижа Ваше письмо. Я приеду навестить Констанс в октябре.

Я понимаю, что все написанное Вами о моем приезде сюда проистекает из сочувственной заботы Вашего щедрого сердца, и я сожалею, что мое пребывание здесь причиняет Вам боль. Такую же боль оно причиняет большинству моих друзей. Ничего не поделаешь. Я, как умею, восстанавливаю мою искалеченную жизнь. Если бы Констанс позволила мне повидаться с мальчиками, жизнь моя, вероятно, повернулась бы совсем иначе. Но Констанс не захотела. Я никоим образом не хочу винить ее за это, но всякий поступок имеет свои последствия.

Я ждал три месяца. И после долгого одинокого ожидания вынужден был взять свою судьбу в собственные руки.

Думаю провести здесь зиму. Может быть, обоснуюсь здесь надолго. Многое, конечно, зависит от того, распишусь ли я снова.

Не судите меня строго, дорогой Карлос, что бы Вы обо мне ни услышали. Не ради удовольствия приехал я сюда, хотя рад отметить, что оно тут разлито повсюду. Я приехал, чтобы попытаться сполна осуществить то, что заложено в моей душе и натуре. Каждый добивается этого по-своему, и я не исключение. Мои друзья в Англии крайне опечалены. Но они мне добрые друзья и таковыми останутся – по крайней мере, большинство. Надеюсь, и Вы останетесь мне другом. Всегда Ваш

Оскар

180. РЕДЖИНАЛЬДУ ТЕРНЕРУ

Отель «Руаяль дез этранже», Неаполь

[Почтовый штемпель – 23 сентября 1897 г.]

Дорогой мой Реджи! Мы с Бози приехали сюда в понедельник; мы встретились в Эксе и провели день в Генуе.

Многое из того, что ты пишешь, верно, но ты не принял во внимание огромную любовь, которую я питаю к Бози. Я люблю его и любил всегда. Да, он разрушил мою жизнь, но именно это заставляет меня любить его еще больше; и теперь, надеюсь, я смогу создать нечто стоящее. Ведь Бози сам поэт, он на голову выше всех других молодых поэтов Англии, ему великолепно удаются лирические стихи и баллады. Так что я возвращаюсь не к кому-нибудь, а к поэту. И если ты услышишь от людей, что вернуться к Бози было с моей стороны ужасной ошибкой, – прошу тебя, возрази им; скажи, что я люблю его, что он поэт, что, наконец, какой бы ни была моя жизнь с точки зрения этики, она всегда была романической, и мой роман – это Бози. Роман мой, конечно, трагичен, но от этого он не перестает быть романом, и Бози любит меня страстно, любит так, как он никого больше не любит и не полюбит никогда, и без него моя жизнь была бы кошмаром.

Так что крепко стой за нас, Реджи, будь другом.

Я получил очаровательное письмо от Юджина, поблагодари его от моего имени. Всегда твой

Оскар

181. РОБЕРТУ РОССУ {284}284
  О том, что он начал «писать нечто такое, что должно получиться неплохо», Уайльд впервые упоминает в письме Россу от 31 мая 1897 года, написанном в Берневале (имея в виду «Балладу Редингской тюрьмы»). Первое издание «Баллады», тиражом восемьсот экземпляров плюс тридцать нумерованных, напечатанных на японской веленевой бумаге, вышло 13 февраля 1898 года.


[Закрыть]

Вилла Джудиче, Позилиппо

Пятница, [8 октября 1897 г.]

Мой дорогой Робби! Большое спасибо тебе за письмо. Смизерс принял мои слова, пожалуй, слишком всерьез. Так не играют: ведь я-то не принял всерьез его советы, хотя он надавал мне их кучу по поводу моих отношений с женой, и все через посредство пишущей машинки. Он замечательный парень и очень хорошо ко мне относится.

Я согласен со многими из твоих замечаний. Поэма страдает двойственностью цели, что отражается на стиле. Реализм сочетается в ней с романтизмом, поэзия – с пропагандой. Я остро это чувствую, но все же в целом считаю вещь интересной; то, что она интересна с более чем одной точки зрения, безусловно, вредит ее художественному совершенству.

В отношении эпитетов я признаю, что есть перебор по части «страшного» и «ужасного». Беда в том, что в тюрьме все бесформенно и лишено четких очертаний. К примеру, помещение, где вешают смертников, представляет собой маленькую постройку со стеклянной крышей вроде ателье фотографа на пляже в Маргейте. Полтора года именно так я и думал – что там фотографируют заключенных. Какой эпитет сюда подходит? Я назвал это строение жутким, потому что именно таким оно стало для меня, когда я узнал его назначение. А так – это деревянная постройка со стеклянной крышей, продолговатая и узкая.

Камера, опять же, может быть описана только психологически, по воздействию своему на человеческую душу; а о ней самой можно только сказать, что она выбелена и тускло освещена. Она лишена очертаний, лишена собственного содержания. С точки зрения формы и цвета она не существует вовсе.

По сути дела, художественно описать тюрьму не легче, чем, скажем, нужник. Взявшись за описание последнего в стихах или прозе, мы сможем сказать только, есть там бумага или нет, чисто там или грязно – и все; ужас тюрьмы в том и состоит, что, будучи сама по себе чрезвычайно примитивной и банальной, она действует на человека столь разрушительно и мерзко.

В свое время к поэме проявил большой интерес «Мьюзишен»; тогда я им отказал, но теперь, думаю, мне подойдет любая английская газета. Если «Мьюзишен» предложит фунтов 50, будет прекрасно. Хотя, конечно, я предпочел бы «Санди сан» или «Рейнолдс». Если ее возьмет «Сатердей», тоже хорошо. Сам предлагать я не буду, но вот Смизерс мог бы.

Очень досадно, что у меня нет копий поэмы. Я выслал рукопись две недели назад, и, пока я не получу копии, я не смогу внести окончательную правку. Я ежедневно пишу об этом Смизерсу, но ему хоть бы что. Я не ругаю его – просто констатирую факт.

Начало части IV я хочу сохранить, но намерен убрать три первые строфы части III.

Что же касается призраков, то мне кажется, что фантастичность всего происходящего в определенной степени оправдывает их появление; впрочем, Бози с тобой согласен, хоть мы и не разделяем твоего взгляда на Призрака в «Гамлете», – ведь лирика и драма имеют между собой очень мало общего по стилю и методу.

Я три дня сижу без денег, так что мне не на что было купить почтовой бумаги. Пишу на твоем полотнище. Всегда твой

Оскар

182. ЛЕОНАРДУ СМИЗЕРСУ {285}285
  О'Салливан, Винсент (1868–1940) – поэт и романист ирландского происхождения. Большую часть жизни прожил во Франции. Именно там, в Париже, после выхода Уайльда из тюрьмы и состоялось их знакомство.
  Этот инцидент Шерард описывает в своей книге «Оскар Уайльд: История несчастливой дружбы» несколько иначе: он вспоминает о том, как подвыпившие Смизерс и Винсент О'Салливан подошли к нему и «торжествующе» сообщили о возвращении Уайльда к Бози. На что Шерард ответил, что это трагическая ошибка со стороны Уайльда и что он окончательно восстановит всех против себя и снова нанесет урон своей репутации. Его слова, как пишет Шерард, немедленно были переданы Уайльду в Неаполь, и через несколько дней после этого он получил от Уайльда письмо, «из которого было ясно, в каком помраченном и тяжелом состоянии находится его рассудок».
  Пинкер, Джеймс Брэнд (1863 1922) – литературный агент.


[Закрыть]

Позилиппо [Почтовый штемпель – Капри]

Суббота, 16 октября [1897 г.]

Мой дорогой Смизерс! Мне приятно думать, что в жизни мне осталась только одна обязанность – писать Вам ежедневно – и что я радостно и неукоснительно ее исполняю.

Шерард в писательском клубе, должно быть, хватил лишнего. Когда он был у меня в Берневале, он без конца упивался гранатовым ликером. Я написал ему – разумеется, без упоминания Вашего имени – и просто попросил его, если ему еще раз вздумается морализаторствовать на мой счет, не делать этого так громко, а то у меня в Неаполе уши заложило. Это верх безвкусицы – мешать Тартюфа с Термагантом.

Рад был узнать, что О'Салливан едет в Неаполь, – надеюсь, долго ждать его не придется. У нас с ним был восхитительный завтрак в Париже.

Печатать стихи лорда Альфреда Дугласа Вам следует по той простой причине, что это обеспечит Вам прочное место в истории английской литературы. Провозгласить явление такого певца – чем не слава? Я с болью думаю, что Вы можете упустить такой великолепный шанс.

Насчет Пинкера у меня большие сомнения. Ведь он денег не платит – он только их ищет и берет себе десять процентов. Робби Росс обещал телеграфировать о ходе переговоров.

Ваши 10 фунтов произвели настоящий переворот в моем незамысловатом хозяйстве, и слуги сегодня утром пели, как жаворонки. Всегда Ваш

Оскар Уайльд

183. ЛЕОНАРДУ СМИЗЕРСУ {286}286
  «Рейнолдс» и «Дейли кроникл» были единственными газетами, помещавшими беспристрастные отчеты о процессах Уайльда.


[Закрыть]

Отель «Руаяль дез этранже», Неаполь

Вторник, 19 октября 1897 г.

Дорогой Смизерс! Так как тираж в 500 экземпляров, из которых едва ли не 100 уйдет прессе, автору и т. д., только окупит расходы и не даст мне возможности даже вернуть Вам 20 фунтов долга, я теперь думаю, что стоит сначала опубликовать поэму в газете. Правда, для «Кроникл» она слишком длинна, и к тому же Фрэнк Харрис наговорил мне и обо мне столько грубостей, что вести дела с ним не представляется возможным.

Я предпочитаю «Рейнолдс». По неизвестной мне причине они всегда ко мне благоволили, печатали мои стихи, когда я был в тюрьме, и хорошо обо мне писали. К тому же эта газета популярна среди преступных элементов, к которым я теперь принадлежу, так что меня прочтут мне подобные. Это будет для меня нечто еще не испытанное. Я изложил эту идею Робби Россу.

Надеюсь, в Англии еще осталось четыре сотни любителей поэзии, которые раскупят наше издание.

Эрнест Даусон пишет мне, что он дал Вам 10 фунтов, с тем чтобы Вы отослали их мне в счет его долга. Это очень странно, так как от Вас я ничего об этом не слышал, но он пишет совершенно недвусмысленно.

С нетерпением жду машинописных копий. Преданный Вам

Оскар Уайльд

184. ЛЕОНАРДУ СМИЗЕРСУ {287}287
  «Нью-Йорк джорнел» – газета, владельцем которой в 1895 году стал Уильям Рэндольф Херст (1863–1951), любивший публиковать материалы, имеющие сенсационный характер.
  Последняя строка стихотворения Теннисона «Frater Ave atque Vale», в которой обыгрывается начало стихотворения римского поэта Катулла, где воспевается мыс Сирмион на южном берегу озера Гарда в Италии (там находился дом Катулла). В 1894 году Смизерс выпустил сборник английских переводов из Катулла.
  О посвящении Россу см. комментарий к письму 160.


[Закрыть]

Вилла Джудиче, Позилиппо

Среда [27 октября 1897 г.] [Почтовый штемпель – 28 октября 1897 г.]

Мой дорогой Смизерс, отправляю Вам сегодня рукопись моей баллады и вкладываю еще две строфы, чтобы Вы вставили их на десятой странице. Искренне считаю, что сделать ее лучше уже не могу. Как только подберете шрифт, немедленно отправляйте в набор.

Полагаю, что комичный Пинкер – мне кажется, он недостоин такого имени, – сделал уже что-нибудь. Я связываю свои надежды с «Нью-Йорк джорнел». Они имеют миллионы и любят всякого рода сенсации.

«Сладостного Катулла отрада, серебристо-оливковый Сирмион» находится на итальянских озерах, так что я не могу пока возложить цветы на могилу Вашего поэта.

В своем последнем письме Вы возражаете против моей «рейнолдизации», но Вы, вероятно, забыли, что говорите с убежденным «смизеристом». Поэтому замечание Ваше явно лишнее.

В здешнем музее я увидел как-то бюст молодого человека; его строгая, даже суровая красота отличалась одновременно изысканной утонченностью, являя некую смесь надменности и скуки, как у юного очаровательного студента из Оксфорда. В каталоге сказано, что это император Гелиогабал; он возбудил мое любопытство, и мне захотелось описать его жизнь. Рукопись я, естественно, отдам Вам. Его венчание с луной, о котором упомянуто в «Портрете Дориана Грея», составило бы прелестную красочную главу.

Меня начинает беспокоить Америка. В конечном счете они, вероятно, откажутся публиковать «Балладу», а если и напечатают, то не заплатят столько, сколько я хочу. Если они не опубликуют ее сами, тогда это должны сделать Вы, причем в Нью-Йорке одновременно с Лондоном. В Америке она может даже выйти книгой.

Я собираюсь написать посвящение. Не буду ставить имени или инициалов, просто скажу:

Когда я вышел из тюрьмы,

одни встретили меня с одеждами и яствами,

другие – с мудрыми советами.

Ты встретил меня с любовью.

Найдите, пожалуйста, какой-нибудь хороший шрифт и дайте мне посмотреть это посвящение в наборе. Мне оно кажется скромным и красивым. Надеюсь, Вы согласны со мной. Жду известий от Вас в ближайшее время. Искренне Ваш

Оскар Уайльд

185. ЛЕОНАРДУ СМИЗБРСУ {288}288
  Издатели «Чизвик-Пресс», где печаталась «Баллада», крайне опасались обвинения в клевете на врача Редингской тюрьмы. Характерно, что именно в связи с этим название издательства появилось только на обложке седьмого переиздания «Баллады».
  «…лучше всего, если Вы при этом будете одеты в соболя» – парафраз слов Гамлета: «…к дьяволу траур! Буду ходить в соболях» (акт III, сц. 2. Пер. Б. Пастернака).


[Закрыть]

Позилиппо

Воскресенье [? 28 ноября 1897 г.]

Дорогой Смизерс! Постарайтесь унять «Чизвик-Пресс» – безумию их нет предела. Я сделал так: «Какой-нибудь скотина-врач бульдожий морщит нос, держа часы…» Если они спросят, нет ли тут оскорбления, ответьте, что это просто тайная зловредность; лучше всего, если Вы при этом будете одеты в соболя. Пожертвовать часами я не могу никак, так что на случай, если они упрутся, высылаю худосочную замену; но остерегайтесь ее использовать – я буду возмущен и, вполне вероятно, возмутителен.

Почему бы Вам не основать Общество Защиты Притесненных Лиц? Пока что мы совершенно беззащитны перед наглой всеевропейской сворой, возглавляемой разными мерзавцами и адвокатами. Смех, да и только. Общество уже разрушило мою жизнь до основания, а им все мало, они вновь хотят подвергнуть меня социальной тирании и принудить жить в одиночестве; пусть что другое, а этого я никак не могу. Я и так два года томился в тюрьме в одиночестве и безмолвии. Я и помыслить не мог, что после моего освобождения моя жена, мои попечители, опекуны моих детей, мои немногие друзья, какими бы распрекрасными они ни были, и туча моих врагов объединятся с единственной целью – под страхом голодной смерти вновь заставить меня жить в одиночестве и безмолвии. В тюрьме, между прочим, хоть как-то кормили; пища эта была тошнотворна, ее нарочно делали как можно более отвратительной, на ней невозможно было оставаться здоровым – но все же это была пища. Теперь же возникла идея, что я должен жить в одиночестве и безмолвии, вовсе обходясь без пищи. Воистину тупость людская не имеет границ. И этот план проводится в жизнь из соображений морали! Он не оставляет мне много выбора, кроме как умереть с голоду или пустить себе пулю в лоб в одной из общественных уборных города Неаполя. По моему опыту, люди, у которых на первом месте стоит мораль, – это люди чрезвычайно жестокие, бессердечные, мстительные, безмозглые и лишенные малейших признаков человечности. Так называемые моралисты – просто скоты. По мне, лучше уж сотня противоестественных грехов, чем одна противоестественная добродетель. Именно она, эта противоестественная добродетель, создала для тех, кто страдает, сущий ад на земле.

Все это, разумеется, имеет прямое отношение к моей поэме и представляет собой характерный образчик письма поэта к своему издателю.

Я решил восстановить третью песнь, как она была, поскольку ее начальные строфы совершенно необходимы для связности рассказа. Читатель должен знать, где находился приговоренный и что он делал. Разумеется, я бы хотел, чтобы этот кусок был лучше, но он такой, какой есть, и иным быть не может. Повествование без него сильно проигрывает. Так что вставьте его. Что же касается прочего, я думаю, правки довольно. Мучительная смерть автора от голода сильно увеличит популярность поэмы. Публика любит, когда поэты так умирают. По ее мнению, это отвечает законам жанра. Вероятно, так оно и есть. Всегда Ваш

О. У.

186. РОБЕРТУ РОССУ {289}289
  В тот же день Уайльд писал Смизерсу: «Сердце мое совершенно разбито из-за отношения ко мне со стороны Бобби и из-за того, что он писал обо мне Альфреду Дугласу. Но ничто не может омрачить в моей памяти той необыкновенной преданности, которую он проявил ко мне, или отнять у меня радость быть глубоко благодарным ему за ту любовь, которую он ко мне проявлял. Альфред Дуглас выехал в Париж».


[Закрыть]

Вилла Джудиче, [Позилиппо]

Понедельник [6 декабря 1897 г.]

Мой дорогой Робби! Я прекрасно понимаю, что предотвратить решение Хэнселла было не в твоих силах; мне только обидно, что не было сделано даже попытки, и я по-прежнему утверждаю, что Мор заблуждался, когда сказал, что моя жена «действует в рамках своих прав, определенных юридическим соглашением». Хэнселл считает так же, как я. Он пишет мне, что принял это решение, основываясь не на письменном соглашении, а на неофициальной договоренности о том, что я не буду жить с Бози.

Он предупредил меня в Рединге, что поступит так, если я ослушаюсь. Я не имел ничего против, поскольку тогда мне казалось, что я никогда больше не захочу увидеться с Бози. Но впоследствии все изменилось. И я имел право настаивать, чтобы наше детально разработанное соглашение трактовалось буквально. Разумеется, Бози стал для нынешнего столетия воплощением бесчестья, но какова его репутация с юридическойточки зрения – это совершенно другой вопрос.

Я понимал, что, соединяясь с Бози, я подвергаю свой доход огромному риску. Меня предостерегали со всех сторон, да я и сам не был слепым котенком; и все же это был для меня тяжелый удар – человек идет к зубному врачу по собственной воле, но, когда ему дергают зуб, он испытывает боль; то, что Мор не возразил на отказ Харгроува платить Холмэну, глубоко меня ранило, и в ответ я выпустил несколько отравленных стрел. Артур Клифтон сейчас пытается договориться с Адрианом Хоупом, и я, конечно, обещаю, что никогда больше не буду жить в одном доме с Бози. Я надеюсь, что у Артура что-нибудь получится, хотя Адриан Хоуп так и не ответил на мое письмо. Надежды, впрочем, мало. Все летит в тартарары. Ты сделал для меня почти невозможное, но Немезида обстоятельств и Немезида характера оказались сильнее меня; как я написал Мору, я – проблема, не имеющая решения. Помочь мне могли бы только деньги – нет, не решить проблему, но хотя бы затушевать ее.

Что же касается твоего письма Смизерсу, то я не понимаю, чем тебя так обидела фраза в письме, которое не я написал и с которым я не имею ничего общего. Ты наставляешь Смизерса: «Я надеюсь, Вы откажетесь печатать поэму Оскара Уайльда, если он будет настаивать на том, чтобы прежде она была опубликована в газете». Печатать ли Смизерсу книгой то, что сначала выходит в периодической печати, – решать ему и никому другому. Ты, ясное дело, хотел, чтобы Смизерс вынудил меня оставить мысль о газетной публикации; знай же, что Смизерс еще чуть не два месяца назад писал мне, что ему наплевать, печатаюсь я где-нибудь помимо него или нет. Это был его ответ на мое сообщение об отказе от предложения «Мьюзишен» на том основании, что это повредит книге Смизерса. Бози не понимал и не понимает, зачем тебе, если какая-нибудь газета заплатит мне 25 или 50 фунтов, уговаривать Смизерса отказаться от книги. Это вполне обычная практика. В любом случае Смизерсу виднее, как ему быть, и он давным-давно заверил меня, что я могу поступать, как мне заблагорассудится. Вот откуда проистекает чрезмерная язвительность Бози, и на смысл его слов обижаться нечего; что же касается формы, должен признать, что ни его, ни твоя переписка не отличаются особенным ее почитанием, и по вашим письмам не скажешь, что в них живет неумирающий дух Красоты. Как бы то ни было, я тут ни при чем. Смизерс может показать тебе все мои письма к нему, где есть упоминание о тебе. К моему глубокому огорчению, ты написал Бози, что наша с тобой близкая дружба ушла в прошлое и что я будто бы более не доверяю тебе в денежных вопросах. Первое, разумеется, есть дело твоей совести. Второе утверждение несправедливо, неоправданно и жестоко.

В целом же я полагаю, что ты проявляешь поразительно мало сочувствия к раздавленному, душевно надломленному и глубоко несчастному человеку. Ты всего меня истерзал колючими словами; но стоило одной моей фразе просвистеть у тебя над ухом, как ты завопил, что смертельно ранен. Всегда твой

Оскар