Текст книги "Пока пройдёт гнев твой"
Автор книги: Оса Ларссон
Жанры:
Прочие детективы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)
Исак посмотрел на сына, и на его лице мелькнуло подобие улыбки или, скорее, ухмылки. Яльмар подумал, что сейчас отец похож на змею или на какую-нибудь из тех тварей, что выползают на свет из-под перевернутого камня. Он увидел во рту старика редкие желтые зубы. Протезов Исак не любил.
– Куда направились Симон и Вильма? – спросил отец.
Яльмар пожал плечами.
Исак не знал. Ему никто ничего не сказал об этом, но он, конечно, все почувствовал.
И сейчас, после грога и пива, в нем проснулась ярость. Почему от него все скрывают, ему надоело быть в стороне от дел! Его записали в старики. Они считают, что на него больше нельзя положиться, что теперь он слабак, сам нуждающийся в защите! Он не должен ничего знать. Он не может водить автомобиль. Злоба, словно червь, разъедала его изнутри.
– А Кертту будет гореть в аду, – закончил Исак. – Ты, наверное, полагаешь, что и мне уготовано там место. Но ей – на несколько уровней ниже. Так и знай.
Сейчас его голос звучал приглушенно, словно старик размышлял вслух.
– Так и знай, так и знай… – несколько раз повторил он.
Потом Исак замолчал, словно вдруг спохватился, что сказал слишком много.
– Черт! – выругался он наконец. – Здесь недостаточно жарко. Ты плохо натопил, даже стены не прогрелись.
С этими словами старик вышел из парной. Яльмар услышал плеск воды в бадье, а затем хлопнула дверь.
– А как было с Хьорлейфуром Арнарсоном? – спросила Ребекка.
– Туре ударил его по голове поленом, – ответил Яльмар. – Он мог все видеть, и мы не хотели рисковать. Мы оттащили его тело в сторону и опрокинули стремянку. Потом открыли шкаф и положили один из рюкзаков на верхнюю полку. Все выглядело так, будто произошел несчастный случай.
Яльмар прикрыл глаза и вспомнил, как Туре просил его поддержать кровоточащую голову Хьорлейфура, чтобы на полу не осталось следов, в то время как сам тащил тело старика за ноги.
«Слава богу, – подумала Ребекка. – Теперь-то мы найдем управу на этого Туре». Кровь на его куртке и свидетельство Яльмара – этого более чем достаточно.
– И что вы теперь будете делать? – спросила она Крекула. – Надеюсь, стреляться не собираетесь?
– Нет.
– Потому что, если вы покончите с собой, – быстро заговорила Ребекка, – я этого не вынесу. Когда Ларс-Гуннар Винса застрелил своего сына Винни и потом вставил дуло себе в рот, я находилась совсем рядом с ним. Он запер меня в подвале.
– Я знаю, читал об этом в газете. Но я не планирую ничего подобного. – Яльмар посмотрел на свою чашку и покачал головой. – Во всяком случае, пока, – уточнил он и посмотрел на Ребекку: – Вы советовали мне выехать на природу… и вот в лесу со мной произошел странный случай. Медведь смотрел на меня в упор, он подошел совсем близко…
– И? – Ребекка удивленно подняла брови.
– Это был знак свыше. Думаю, я встретился не с медведем. А потом я вдруг понял, что должен сознаться. Сбросить с себя всю эту ложь.
Она смотрела на него с недоверием.
– А зачем вы вообще поехали в лес?
– Я думал, что смогу там все переждать.
– Что переждать?
– Не знаю. То, что чему суждено случиться.
Туре Крекула остановил свой снегоход рядом с автомобилем Яльмара. Рядом еще одна машина. Чья? Один-единственный дом в округе, из трубы которого поднимается дым, – это избушка Яльмара. Так кто же сидит у него в гостях? Туре посылает эсэмэс с номером чужого автомобиля в дорожную службу. Ответ приходит незамедлительно: Ребекка Мартинссон, прокурор из Курраваара. Тогда все в порядке. С ней давно пора покончить. Сначала с ней, а потом с Яльмаром.
В случае с братом все должно выглядеть как самоубийство. Учитывая его нынешнее состояние, никто не удивится, что он наложил на себя руки. Не исключено, правда, что его придется уговаривать… Ну так что ж? Он убил Симона и Вильму. А с Хьорлейфуром?.. Ну, допустим, Туре дал брату свою куртку. Хотя нет, не годится. Яльмар нипочем не влезет в его куртку, он же такой толстый. Тогда так. Туре стоял рядом с Арнарсоном и просто говорил с ним. А Яльмар неожиданно ударил старика поленом по голове. Кровь так и брызнула на куртку. Ну а дальше пошло по накатанной… Он убил прокурора и застрелился сам… Примерно так. Не исключены импровизации. Но в целом это должно пройти.
Чертов Яльмар! О чем он только думает? Или у него мозги совсем заплыли жиром? Он может позволить себе дать слабину. А ведь Туре надо думать о семье: о Лауре, сыновьях, даже если они и взрослые, об отце с матерью. И фирму он тащит на себе, считай, с пятнадцати лет. За всю свою сознательную жизнь он ни разу не позволил себе и недельного отпуска. Работал не покладая рук. И ради чего? Чтобы теперь благодаря Яльмару все пошло прахом? Нет уж.
Тинтин первой услышала звук приближающегося снегохода и подняла голову. Потом залаяла Вера. И только после этого Ребекка и Яльмар различили гул мотора, который становился все громче. Яльмар встал и выглянул в окно.
– Плохи наши дела, – покачал он головой. – Это брат.
Ребекка тоже поднялась со стула и остановилась, не понимая, что делать дальше. Выйти во двор?
А потом?
– Вы не успеете, – сказал Яльмар, будто прочитав ее мысли. – Он уже здесь.
Действительно, мотор внезапно стих.
«Сейчас он поставит снегоход во дворе и войдет сюда», – думала Ребекка. Яльмар повернулся к ней.
– Запритесь в туалете, – он говорил быстрее, чем когда-либо в своей жизни, – там есть окно, через которое вы сможете убежать. Направляйтесь к реке и переходите на другой берег. Старайтесь ступать в след снегохода. Лед должен выдержать. Это единственный шанс. А я задержу его. Но что я могу? Разве только отвлечь его разговором. Я не в силах помешать ему. И так было всегда…
Ребекка долго возилась с замком в туалете. Нужно было сильно потянуть вверх ручку, чтобы металлический язычок попал в петлю замка. Окно оказалось маленьким и располагалось довольно высоко. Ребекка встала на туалетный столик и обеими руками вытащила раму. На подоконнике стояли бутылки с шампунем и моющие средства. Ребекка опрокинула их наружу, в снег. Потом, вцепилась в край проема и просунулась в окно. Извиваясь змеей, потянулась вперед, пока не легла на подоконник бедрами. До земли гораздо выше, чем она полагала. Ребекка рисковала сломать себе шею. Следовало бы просунуть вперед ноги, но теперь уже она не могла развернуться.
«Будь что будет», – подумала Ребекка, падая головой вперед.
В этот момент Туре дернул ручку входной двери.
– Где она? – сразу набросился он на брата.
Яльмар молчал. Вера вскочила и залаяла. Тинтин тоже поднялась.
– Там? – Туре кивнул на туалет, потом подошел к нему и дернул за ручку. – Выходи! – кричал он, барабаня так, что тряслась дверная коробка. – Что ты такого ей сказал? – Туре повернулся к брату: – Отвечай!
– Правду, – сказал Яльмар.
– «Правду», – передразнил Туре. – Глупый толстяк!
Он ударил дверь ногой – и она неожиданно легко соскочила с петель, стукнувшись о туалетный столик.
Туре заглянул внутрь – никого. Однако окно выставлено.
Вывалившись кубарем наружу, Ребекка упала на спину, как жук. Снег был влажный и мягкий, поэтому ударилась она несильно, однако встать на ноги оказалось делом практически невозможным. Ребекка собрала все свои силы и попробовала перевернуться.
Наконец ей это удалось. Она выпрямилась и пошла, однако, делая шаг, каждый раз наклонялась, сгибаясь почти вдвое. Река, только что казавшаяся такой близкой, вдруг словно переместилась на много метров вперед. Ребекка продвигалась к ней из последних сил, так, что мускулы дрожали от напряжения. Солнце пекло, и пот струился по спине ручьями. Только бы выйти на след снегохода, тогда станет легче и она сможет перейти на другой берег.
Туре выглянул в окно. Тяжело ступая по снегу, прокурор пробиралась к берегу. Потом пошла по замерзшему следу. Что она себе вообразила? Что сможет уйти?
– Как ты думаешь, – обратился он к брату, – можно ли сейчас выехать на лед на снегоходе?
– Нет, – ответил Яльмар.
Собаки бегали кругами по комнате, лаяли и никак не могли успокоиться.
Туре недоверчиво посмотрел на брата.
– Ты лжешь, – прошипел он и натянул перчатки.
Он должен догнать ее. Можно считать, она уже мертва.
Когда Туре открыл дверь, Тинтин первой прошмыгнула на улицу.
Ребекка продвигалась к реке, ступая в след снегохода, ледяной змейкой протянувшегося среди сугробов. Она походила на едва стоящего на ногах раненого олененка, за которым гонится волк. Хищник совсем близко. Она совсем обессилела, пока шла по снегу, и сейчас ей было трудно держать равновесие на скользкой колее. Кровь так и пульсировала в голове. От напряжения во рту появилась горечь.
Позади послышался гул мотора. Обернувшись, Ребекка увидела, что это Туре догоняет ее на снегоходе.
Он хочет ее переехать. Сейчас она умрет здесь, на снегу, ее органы превратятся в кашу, а кровь хлынет изо рта и ушей. Скорее, вперед!
Туре уже съезжает по склону к берегу реки. Он стоит на снегоходе, а мотор ревет, как зверь. Он совсем близко, осталось несколько секунд. Ребекка останавливается и смотрит на него. «Мне не уйти», – понимает она.
Сейчас их разделяет каких-нибудь десять метров. Ребекка закрывает глаза…
Сначала она думает о бабушке. От старушки всегда попахивало деревенским домом и табаком. Она вставала рано и сразу же зажигала плиту. Ребекка начинала день с чашки чая с медом и молоком и бутербродов с сыром. Бабушка же пила кофе и курила сигареты, которые скручивала собственными руками. Ребекка вспомнила, как бабушка с отцом перебирали клюкву. Они сидели с подносами на коленях, а на полу были расстелены газеты. Крепкие, отборные ягоды падали в одну сторону; порченые, вместе с листвой и ветками, летели в другую. Ребекка отыскивала в мусоре пауков и других насекомых и выпускала их на волю…
Ее воспоминания прерывает оглушительный треск. Это лед ломается под тяжестью снегохода. Пуская пузыри, мотор идет ко дну. Слышится крик Туре.
Когда Ребекка открывает глаза, на поверхности реки виднеется лишь задняя часть машины. Но и она быстро погружается в образовавшуюся полынью. Из воды доносится странный звон, будто в ней плавают, сталкиваясь друг с другом, хрустальные бокалы. Но вскоре и эта прорубь исчезает под слоем снежной каши. Лед под ногами Ребекки дрожит, и ее охватывает ужас.
Теперь под ней будто гамак или натянутая простыня, постепенно опускающаяся под тяжестью ее веса. Треска больше не слышно, просто Ребекка видит, как углубление, в котором она стоит, все больше наполняется водой. Вот она погружается в нее по щиколотку, потом уже по колено…
Ребекка видит приближающуюся к ней Тинтин.
– Назад! – кричит она собаке. – Прочь! Домой!
Но Тинтин будто не слышит ее.
Яльмар наблюдал в окно, как его брат исчезал подо льдом. Потом он видел собаку, пробирающуюся по следу снегохода к Ребекке.
– Боже мой! – воскликнул Яльмар, и сейчас эти слова были скорее молитвой, чем возгласом удивления.
Ребекка стояла неподвижно, будто примерзла ко льду. Она кричала на собаку, пытаясь вернуть ее домой.
Сейчас она стоит словно в чаше и, конечно, утонет.
И вот Яльмар видит, как под ее ногами ломается лед. Ребекка взмахивает руками и через секунду исчезает из глаз.
Вместе с тремя воронами я кружусь над рекой. Я вижу, как Яльмар Крекула выскакивает из дома, как он тщательно запирает за собой дверь, чтобы Вера не проскользнула наружу.
И вот он бежит. Или ковыляет, торопится, как может, ступая в след снегохода Туре. Но колея мягкая и рыхлая, потому что еще не успела замерзнуть. Почти у самой реки Яльмар проваливается в снег по пояс.
Он увяз прочно и не может выбраться. Он застрял, словно в бетоне, и напрасно машет руками.
– Ребекка! – кричит Яльмар. – Ребекка, я провалился в снег!
Я каркаю вместе с воронами, а потом мы садимся на дерево и разрываем тишину своими зловещими гортанными криками.
Лед опускается. Вода прибывает.
Только что Ребекка стояла в ней по колено, а теперь лед проломился под старыми следами снегохода – и она провалилась в холодную реку.
Сейчас над ней шуршит снежно-ледяное месиво. Она пытается ухватиться за край льдины и слышит, как Яльмар зовет ее по имени. Он кричит, что провалился в снег.
Лед еще толстый, не меньше полуметра, но рыхлый и поэтому обламывается. Ребекка барахтается в холодной каше. Она в очередной раз пробует уцепиться и снова срывается.
И вот уже Тинтин стоит у самой проруби.
Яльмар не видит Ребекку за толстой льдиной, но Тинтин попадает в его поле зрения.
– Собака! – кричит он. – Тебе на помощь идет собака!
Но вот край проруби обрушивается, и Тинтин тоже исчезает из глаз.
– Проклятье! – кричит Ребекка.
Сначала собака неистовствует, охваченная смертельным страхом, а потом замолкает и все свои силы направляет на борьбу за жизнь. Она отчаянно барахтается в воде и царапает лед, все новые и новые куски которого обрушиваются в реку.
Ребекка держится на плаву, ухватившись одной рукой за край полыньи, а другой – за Тинтин.
Вокруг них бушует поток, противостоять которому становится все труднее. Ребекка чувствует, как ее уносит под лед. Холод подтачивает ее силы.
Она собирает волю в кулак и что было мочи отталкивается ногами в сторону, противоположную течению. Одной рукой она старается поднять Тинтин наверх, а другой толкает ее в зад.
И животное выбирается на лед, достаточно крепкий, чтобы выдержать его вес.
– Позови собаку! – кричит Ребекка Яльмару.
И слышит в ответ:
– Сюда, старушка! Сюда, я здесь!
И Тинтин спешит к нему. На последнем метре она буквально падает от изнеможения, всем телом бросаясь вперед.
– Она у тебя? – спрашивает Ребекка.
Ее ноги по-прежнему уносит течением, будто кто-то тянет ее вперед.
– Она у тебя? – повторяет Ребекка, не дождавшись ответа.
– Она у меня! – наконец отвечает Яльмар, глотая слезы. – Она здесь.
– Не отпускай ее! – отзывается Ребекка.
– Я держу ее за ошейник! – кричит Яльмар.
Но Ребекка больше не может ничего сказать.
Она должна сопротивляться.
Ребекка бьет по воде руками, в то время как ее бедра прижимает к краю льдины. Теперь она почти лежит на спине, и ее вот-вот унесет течением. Снег летит в лицо, ей удается смахнуть его рукой. Только сейчас она чувствует, как холодна вода.
Сил больше не осталось. Сейчас ее плечи уже скрыты под водой. Ее уносит потоком, прижимая к внутренней поверхности льда.
И тут до Ребекки снова доносится голос Яльмара. Он поет.
Крекула вцепился в ошейник Тинтин мертвой хваткой, а та дрожала от холода.
Он снова и снова пытался выбраться из снега, но все его усилия были напрасны.
Ребекка опять кричала и спрашивала Яльмара, при нем ли собака.
– Она здесь! – отвечал он.
Он крепко держал ее и думал, что Тинтин – последнее, что у него осталось. Что, во всяком случае, эта собака будет жить. Тинтин выла, будто рыдала. Потом легла в снег и начала скулить.
Из глаз Яльмара полились слезы. Он оплакивал Вильму, Ребекку, Хьорлейфура и Туре. И себя тоже, такого несчастного и жирного, намертво застрявшего в сугробе.
А теперь он запел.
Это произошло само собой. Сначала его голос звучал хрипло и печально, но постепенно набирал силу.
Есть божественный источник,
Он в веках неисчерпаем,
Тот божественный источник
Называется «любовь».
Давно уже слышал он эту песню последний раз, но сейчас слова вспоминаются сами собой.
Снег искрится под жарким весенним солнцем. И на многие мили вокруг ни одного человека, кроме Ребекки в реке и Яльмара в сугробе. В человеческих и собачьих следах, а также в колее, оставленной снегоходом, дрожат голубые тени.
Ребекка лежит в воде, почти полностью подо льдом. Она может еще видеть вершины деревьев, растущих на поляне на другом берегу реки, но самой ей никогда туда не добраться. Она смотрит на черные стволы елей и кроны, усеянные шишками.
Березы здесь тонкие и нежные. В Южной Швеции растения уже цветут. Магнолии и вишни в парке похожи на нарядных девушек. Здесь все по-другому. Деревья с узловатыми, острыми ветками больше напоминают старух, любующихся весной с высоты берега.
«Ведь это совсем рядом, – думает Ребекка, глядя на деревья. – Назовите это глупостью, но я должна добежать до них. Мне нельзя здесь оставаться».
Там, на берегу, Яльмар все еще поет. Может, он сошел с ума? Но с голосом у него все в порядке.
Он простит мне прегрешенья —
Это чудо из чудес,
И сейчас я громко славлю
Милосердие его.
Каждый раз, когда он доходит до припева, кажется, и вороны подпевают ему.
Но вот Ребекка чувствует, как вода проникает ей в рот, нос, и ее снова охватывает страх.
А через секунду она уже лежит подо льдом, шероховатым и колючим с внутренней стороны. Теперь она во власти черного потока, который кружит ее и бьет затылком обо что-то твердое. Что это, лед или камень? Она не знает. В ее глазах темно.
Анна-Мария Мелла, Свен-Эрик Стольнакке, Фред Ульссон и Томми Рантакюро вышли из «Форда Эскорта» инспектора Мелла неподалеку от дачного дома Яльмара Крекула, там, где припарковала свою машину Ребекка.
– У меня плохие предчувствия, – объявил Свен-Эрик, вглядываясь в сторону леса, туда, где за деревьями только над одной из избушек поднималась к небу струйка дыма.
– У меня тоже, – заметила Анна-Мария.
Она, как и ее коллеги, имела при себе оружие. Вдруг раздался крик. Зловещий, нечеловеческий вопль прорезал тишину, повторяясь снова и снова. Казалось, он никогда не смолкнет.
Полицейские переглянулись. Никто из них не мог вымолвить ни слова.
Наконец откуда-то послышался мужской голос:
– Замолчи! Прекрати орать!
И это он вывел их из оцепенения. Один за другим, вся группа розыска помчалась по направлению к дому, ступая в след снегохода. Впереди, как самый молодой, бежал Томми Рантакюро.
Тем временем Ребекку уже несло вниз по течению. Воздуха не хватало, и она напрасно царапала лед. От холода раскалывалась голова, легкие были готовы взорваться от боли.
Внезапно Ребекка ударилась обо что-то твердое коленями и спиной. Она перевернулась и застряла в позе на четвереньках у самого берега, куда ее отнесло течением. Сейчас она стояла коленями на камне, а головой упиралась в лед.
Ребекка поджала ноги, так что колени оказались на уровне пупка, и изо всей силы надавила спиной на прозрачную толщу.
И та поддалась. У берега лед таял быстрее и был не так крепок. Ребекка поднялась, глубоко вздохнув, и громко закричала. А потом уже орала во весь голос и никак не могла остановиться.
Яльмар прекратил петь и уставился на Ребекку, вдруг пробившуюся из-подо льда, точно росток на поверхность земли.
А она все кричала и кричала, пока не сорвала голос.
– Замолчи же наконец! – возмущался Яльмар. – Хватит орать! И забери свою собаку!
Тинтин лежала рядом с ним, не подавая признаков жизни.
Внезапно Ребекка ударилась в слезы. Она пробиралась к берегу, с трудом переставляя ноги в ледяной каше, и громко ревела, вздрагивая от рыданий.
Тут Яльмар начал смеяться. Он хохотал до боли в животе, задыхаясь от нехватки воздуха. Последний раз такое с ним случалось больше года назад, когда он услышал по телевизору какую-то удачную шутку.
Ребекка направилась к дому за лопатой. По дороге ее два раза стошнило.
Когда Анна-Мария Мелла с коллегами подошли к избушке и оглянулись на реку, они увидели на берегу Ребекку и Яльмара. Крекула провалился по пояс в сугроб, и Ребекка лопатой разгребала вокруг него снег. Ее одежду и волосы покрывал слой мокрой тины. Пальто валялось на берегу. На голове и руках кровоточили раны, на которые она не обращала внимания и, стиснув зубы, сосредоточенно работала лопатой.
Яльмар снова затянул все ту же песню о жемчужных воротах.
Снегопад усилился.
Полицейские осторожно приблизились. Томми Рантакюро и Фред Ульссон спрятали свои пистолеты.
– Что здесь произошло? – спросила Анна-Мария.
Но ей никто не ответил.
Яльмар держал Тинтин за ошейник и пел. Собака, тоже мокрая и грязная, лежала на снегу. Завидев Меллу и остальных, она завиляла хвостом.
– Ребекка, – сказала Анна-Мария, пытаясь вывести девушку из оцепенения. – Ребекка!
Не получив ответа, Мелла подошла ближе и ухватилась за лопату.
– Иди в дом… – начала она, но больше ничего сказать не успела.
Ребекка выхватила лопату из ее рук и ударила Анну-Марию ею по голове. После чего безвольно разжала пальцы и упала на снег.
Она очнулась на кухне избушки Яльмара. Кто-то раздел ее, завернул в плед и усадил на стул. В камине горел огонь. Ей на плечи накинули форменную полицейскую куртку, но тело все равно дрожало от холода. Ребекка прямо-таки прыгала на стуле, стуча зубами. Болело все: руки, ноги, бедра, спина. В голове будто работали мельничные жернова.
Ей поднесли чашку с горячей водой.
Свен-Эрик Стольнакке тоже сидел за кухонным столом. Он то и дело осторожно прикладывал полотенце к ее кровоточащим рукам, затылку и лицу.
– Пить, – потребовала Ребекка.
Ее мучила жажда, которую она никак не могла унять. Желудок выворачивало наизнанку, будто в надвигающемся приступе рвоты.
– Где Тинтин? – шепотом спросила она.
– Ее забрал Кристер, – ответил Стольнакке.
– С ней все хорошо?
– Все в порядке. Пей же.
В комнату вошла Анна-Мария Мелла. В одной руке она держала мобильник, а другой прижимала ко лбу снежок.
– Как дела? – спросила она.
– Лучше и быть не может, – ответил Стольнакке. – На этот раз все прошло тихо.
– Звонит Монс, – обратилась Мелла к Ребекке, протягивая ей телефон. – Будешь говорить?
Та кивнула и протянула руку. Однако не удержала мобильник и уронила его на пол. Анна-Мария подняла телефон и снова подала ей.
– Да, – прохрипела Ребекка.
– Я только хотел напомнить о себе, – сказал Монс.
– Да? – повторила Ребекка, теперь уже давясь от подступающего к горлу смеха, перешедшего затем в кашель. – Я тебя слушаю!
– Мне сказали, что ты упала в прорубь, – теперь чувствовалось, что Монс не на шутку взволнован, – что тебя течением отнесло к берегу, но все обошлось.
– Да, – снова повторила она хриплым, сорвавшимся от крика голосом. – Думаю, сейчас я ужасно выгляжу.
Монс замолчал. Потом Ребекке послышалось, будто он плачет.
– Приезжай, – сейчас она почти умоляла его, – приезжай, любимый, и обними меня.
– Я еду, – хрипло ответил Монс и прокашлялся. – Сейчас я в такси на пути в Арланду[53]53
Арланда – аэропорт в Стокгольме.
[Закрыть].
Она завершила разговор.
– Нам пора, – сказала Анна-Мария Свену-Эрику. – Надо отвезти запись с признанием Яльмара Крекула.
– Где он? – спросила Ребекка.
– Сидит на крыльце, – ответила Мелла. – Мы решили дать ему отдохнуть.
– Подождите-ка…
Ребекка опустилась на пол и осторожно встала на четвереньки. Малейшее движение причиняло ей боль. Откинув в сторону тряпичный коврик и лежавший под ним кусок линолеума, Ребекка приподняла доску в полу и достала из-под нее пакет с книгами и аттестатом зрелости Крекула.
– Что это? – удивилась Анна-Мария.
Но Ребекка не отвечала. Она взяла пакет и побрела из комнаты.
Свен-Эрик многозначительно посмотрел на Меллу. «Оставь ее», – говорил его взгляд.
Ребекка вышла на крыльцо к Яльмару. Фред Ульссон и Томми Рантакюро стояли рядом. Девушка положила пакет на колени Крекула.
– Спасибо, – кивнул он.
И тут же подумал о том, что вот уже много лет не произносил этого слова.
– Спасибо, – повторил Яльмар. – Мне очень приятно.
Он похлопал ладонью по клеенке, в которую были обернуты книги.
Ребекка снова вернулась в дом. Томми Рантакюро осторожно взял ее под локоть.
Анни заснула в гостиной на своем лучшем диване, больше похожем на набитый кожаный мешок – собственно, не особенно красивый, к тому же слишком большой для этой комнаты. На его спинке висели вязаные белые салфетки, не исключено, что на случай, если на него усядется кто-нибудь с грязными волосами.
Я устраиваюсь в кресле и гляжу на нее. Мы редко заходили в эту комнату, обычно разговаривали на кухне. Поэтому мне непривычно. Когда я была жива, телевизор стоял в маленькой гостиной на втором этаже. А этот большой зал использовали в особо торжественных случаях: когда крестили или поминали кого-нибудь. И если в гости заходил пастор, его угощали кофе именно здесь, наливая в тонкую фарфоровую чашку.
Сейчас вечер. Солнце стоит низко над горизонтом. Комната принизана теплым, умиротворяющим светом.
Когда я умерла, Анни попросила Яльмара перенести телевизор со второго этажа сюда. Теперь она часто отдыхает здесь. Думаю, ей просто стало не под силу каждый раз подниматься по лестнице. Она прикрыла ноги шерстяным пледом. Тем самым, который раньше украшал подлокотник дивана и не использовался в других целях. Анни и сейчас, как видно, бережет его. Не решилась даже развернуть как следует, так он и лежит у нее на ногах, сложенный вдвое. К чему теперь все это? Если бы я только могла помочь расстелить тебе плед, милая Анни…
Я оглядываю комнату. Какой здесь теперь порядок, и как это не похоже на Анни!
Она собрала в этой комнате все самое лучшее. Книги, которых у нее не так много, выстроились ровными рядами на покрытых темным лаком деревянных полках. Дешевые безделушки, вроде того полого стеклянного лебедя, наполненного красной жидкостью, которая под давлением поднимается вверх по его изящной шее. Или расписной тарелки из Тенерифе. Это чей-то подарок. Раньше Анни не держала ее здесь. Вон фотографии родственников в пыльных рамках. Среди них есть и моя. На ней я совсем маленькая и у меня довольно глупый вид. Только что вымытые и расчесанные волосы липнут ко лбу и лезут в глаза. Я помню, как швы натирали мне кожу, когда я надевала это платье и колготки, которые были мне малы. Как маме только удалось тогда напялить на меня все это? Не иначе я находилась в состоянии наркотического опьянения.
Анни такая маленькая в своей куртке и двух кофтах. Только ноги видны. Но она дышит, а иногда и открывает глаза. Ее руки и ноги время от времени вздрагивают, как у спящей собаки. На щеке, в том месте, куда ее ударила головой Кертту, остался синяк.
Я сижу в ее лучшем кресле и пытаюсь вспомнить, говорила ли ей когда-нибудь, как много она для меня значит. Я хочу поблагодарить ее за то, что она меня просто любила, ничего не требуя взамен; и за ту свободу, которой я пользовалась здесь. Я приходила и уходила, когда хотела, как кошка. А она всегда была дома и могла разогреть для меня немного супа или намазать бутерброд, если я хотела есть. Мама говорила, что Анни избаловала меня. Что правда, то правда. И за это я тоже говорю ей спасибо. Мама совсем другая. Слезы, крики и проклятия то и дело сменяются у нее раскаянием и самыми нежными признаниями: «Прости меня, моя маленькая старушка, ты самое лучшее, что у меня есть». Под конец я стала циничной и бесчувственной. «Дай мне пакет, сейчас меня вырвет», – говорила я маме, когда она в очередной раз раскисала и начинала икать от слез.
«Разумеется, она может жить у меня, – разрешила Анни, – если ей надо будет на время отдохнуть от дома. Заодно подтянет математику». Мама думала, что в деревне я с ума сойду от скуки. «Я ведь жила там и знаю», – вспоминала она.
И ошибалась.
Сидя в этом кресле, я думаю о том, что люблю Анни. Я никогда не говорила об этом, вероятно, потому, что у меня аллергия на это слово: слишком часто его попусту повторяла моя мама. Тем не менее мне нужно ей признаться. И каждый раз, когда Анни садилась на скамейку на кухне и поджимала под себя ноги, потому что в них застаивалась кровь, я должна была массировать ей колени. Мне следовало бы расчесывать ей волосы и помогать спускаться со второго этажа. Но я ничего не понимала. Целыми днями валялась в постели и слушала музыку.
Сейчас у меня есть возможность присмотреться к ней внимательнее. В комнате темно, и я не вижу, шевелится ли она под одеялом. Не слишком ли тихо она лежит?
– Ты здесь? – спрашивает она меня откуда-то с кухни.
Я оборачиваюсь и вижу ее, стоящую в дверном проеме.
Она выглядит как обычно, хотя и не совсем так, как та Анни, что лежит на диване.
– Нет, – отвечает она на мой невысказанный вопрос. – Я всего лишь сплю. Мне предстоит прожить еще без малого шестнадцать лет. А ты, не слишком ли ты здесь засиделась?
– Да, – помимо моей воли отвечает ей что-то во мне.
И вот мы с ней стоим на берегу озера. Мы смотрим на другой берег и не узнаем его. Однако лодка знакомая, она принадлежит Анни. Давным-давно вытесал ее из дерева кузен Анни. Плещет волна, воздух пахнет смолой. Лучи солнца – словно блесна, протянутая поверх водной ряби. Монотонно гудят комары. Анни отдает швартовы, а я сажусь на скамейку и берусь за весла.
Потом Анни отталкивает лодку от берега и тоже прыгает в нее. Я начинаю грести.
И тут я вижу Яльмара. Он поет в тюремной молельной вместе с семью другими заключенными. Священник – лысеющий мужчина сорока с лишним лет – мастерски аккомпанирует им на гитаре. «Детская вера» Анны-Лизы Эст[54]54
Анна-Лиза Эст (или Лапп-Лиза, настоящее имя Анна-Ловиза Викстрём) – автор и исполнительница духовных гимнов. «Детская вера» – одна из самых популярных ее песен.
[Закрыть] эхом отдается в серых стенах.
Тюремный пастор радуется, глядя на Яльмара. Крекула – крупный мужчина, внушающий страх и уважение, поэтому многие хотят иметь с ним хорошие отношения. Это под его влиянием заключенные ходят в среду на молитву. Пастор обязательно расскажет о нем своим прихожанам. Было бы неплохо, если бы эти люди, запятнавшие себя преступлениями, получили бы однажды отпуск для посещения службы в храме общины пятидесятников. Заодно рассказали бы о своей жизни и обращении ко Христу.
Но у Яльмара сейчас другая радость: в его камере появились новые книги по математике.
Его толстые щеки сразу порозовели. Ему хочется сейчас петь, во все горло кричать, прижимая к груди драгоценные тома: «Детская вера, детская вера, ты – золотой мост в небеса».
Он шутит, что теперь ни за что не будет подавать прошение о помиловании.
Я налегаю на весла. Две вороны летят высоко над кронами елей, а потом начинают кружить. Краем глаза я вижу их длинные черные крылья и клиновидные хвосты. Я слышу, как их крылья рассекают воздух над нашими головами. Вот они спускаются все ниже и ниже и наконец садятся на борт нашей лодки, да еще с таким видом, будто забронировали здесь места. Не удивлюсь, если каждая из них вытащит сейчас откуда-нибудь из-под крыла дорожную сумку. Их оперение переливается на солнце всеми цветами радуги. У них мощные изогнутые клювы с едва заметными усиками возле ноздрей и плотные пуховые воротники.
Вот одна из них спускается на воду за каким-то жуком. Птицы постоянно переговариваются друг с другом, обмениваясь гортанными звуками. «Ворроны, ворроны, ворроны», – будто постоянно повторяют они, растягивая свое раскатистое «р». А потом одна из них принимается кудахтать, как курица, и остальных охватывает смех. Эти птицы всегда казались мне странными.
Я налегаю на весла, погружая их в воду как можно глубже. Мне нравится снова чувствовать свое тело. По моей спине течет пот. Древко податливое и гладкое после стольких лет использования. Я чувствую, как с каждым рывком все сильнее напрягаются мои мускулы, как концентрируются все мои силы, как я тужусь до изнеможения, а потом снова расслабляюсь.
