Текст книги "Энгус: первый воин"

Автор книги: Орландо Паис Фильо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

– Это тебе за отца, северная змея! – я плюнул на корчившееся в груде других трупов массивное тело.

Но в своем гневе я совершил ужасную ошибку – отвлекся в битве, которая еще не закончилась.

– Энгус, берегись!

Хагарт успел предупредить меня вовремя, поскольку прямо на меня несся один из комитатусов Ситрика, целясь длинным копьем. Хагарт, бывший тоже верхом, кинулся наперерез, и от столкновения оба всадника полетели с коней. Но Хагарт вскочил мгновенно и убил еще двух опытных воинов личной охраны Айвара, пока я приготовился к нападению следующих двух. Они были верховыми, а я стоял на земле, скользкой от крови. Вероятно, это убедило их, что я представляю для них легкую добычу. Но едва они приблизились, я вскочил на небольшое возвышение рядом, а оттуда прыгнул как раз между двумя лошадьми, держа в руках и топор, и меч. Лошади мчались рядом параллельно друг другу, и потому всадники с длинными пиками не могли быстро развернуть ко мне свое оружие, я же насытил свое еще двумя смертями.

Затем, бросив косой взгляд вправо, я увидел Ситрика, который вне себя от ярости несся ко мне, но не верхом, а пешим. В руке у него сверкала пика одного из комитатусов. Я мгновенно встал в нужную позицию и принялся вращать мечом, используя прием Оуена и целясь в плечо врага.

Но Ситрика не волновали ни честь, ни слава воина. Он был королевским сыном, одетым в мавританские шелка и в мягкую выделанную кожу убитых рабов, и пока я учился, он никогда не заботился о том, чтобы уметь защитить себя, ибо всегда находился под охраной своих комитатусов. Мой меч сделал круг и опустился на врага со свистом. Удар оказался столь силен, что я так и не смог вытащить меч из тела Ситрика.

Тем временем Мьюредах вел своих людей в прорубленный нами проход, и они уже уничтожили целое подразделение отряда Айвара. Чувствуя подступающую усталость, я оглянулся на поле битвы. Шум ее начинал затухать, и над полем стояло уже скорее эхо битвы… Из этой прострации меня вывел все тот же Хагарт.

– Морской Волк улыбается тебе, Энгус, – где бы он теперь ни был.

Услышав имя отца, я вспомнил обо всех страданиях, которые принесли эти два ублюдка, отец и сын, гордому народу Британии. Тогда я отрезал голову Ситрика и поднял ее высоко, чтобы он своими мертвыми глазами посмотрел на позор его народа. А потом я швырнул голову на тело Айвара.

После этого я крепко обнял Хагарта: в конце концов, мы оба добились этой победы.

Войско союза королей Эрина уже заняло весь Дублин и полностью владело положением. Олаф Белый Человек был мертв, а его могущественная армия полностью уничтожена доблестными воинами великого короля Эдха. Первым делом мы выпустили на волю тысячи рабов, пиктов из Далрайаты и бретонцев из Уэльса; все они были измождены до предела и походили на землю, которая давно не видела дождей. Рабов оказалось неимоверное количество, и я приказал освободить всех до единого.

Вождь союза и великий король вступил в город подлинным триумфатором, и я с радостью смотрел на его колоссальную, отлично выученную армию. Четыре других короля важно ехали рядом, и все расступались, давая им дорогу.

– Кто этот человек, что велел освободить всех рабов? – спросил Эдх.

– Вот этот человек, мой господин… – И Бран поспешил представить меня королям, орлиным глазом выхватив из толпы.

– А кто убил Айвара и его проклятого выродка? – снова торжественно, как и подобает королям, вопросил Эдх.

Бран отвечал, а Оуен буквально поднял меня на руках через толпу, чтобы поставить под ясные очи Эдха:

– Это он же, мой господин.

– Один и тот же? – в словах благородного правителя послышались удивление и недоверие одновременно.

– Но кто же ты, благородный воин? – обратился он ко мне, и это обращение ударило мне прямо в душу, ибо в первый раз меня публично назвали воином – званием, о котором я мечтал с детства. А во-вторых, прозвучало обращение «благородный» из уст самого короля! Я пал на колени. Память о благородной душе старого Ненниуса пронеслась в моем сердце, и я заговорил:

– Я ничто, господин мой… Я восхищаюсь вашей добротой, мой король, но такого обращения я, право же, не заслужил, – с такими словами я опустил глаза перед этим подлинным королем, чье благородство являлось Божиим благословением на Земле, каплей Его справедливости, влитой в земного человека, истинно понимавшего, что такое равенство и любовь.

– Встань, воин, сейчас не время лежать у моих ног, ибо в битве мы все равны и все братья! Скажи мне твое имя, воин!

– Энгус МакЛахлан, мой господин, – ответил я, назвавшись именем матери, ибо больше я не принадлежал к племени норманнов.

– МакЛахлан? – повторил король, задумавшись. – Это имя не чуждо моему слуху, воин. Но в любом случае я хочу, чтобы оно навеки запечатлелось в памяти Эрина, и потому дарю всех освобожденных рабов тебе, чтобы ты дал им свободу официально, несмотря на то, что уже сделал это в порыве, разом прекратив их мучения.

Я поднял глаза, воздел меч, вонзил его в землю и, склонившись над рукоятью меча, выступавшей над землей подобно кресту, громко сказал:

– Пусть Господь, наш Отец и Творец, который создал людей свободными, вернет свободу тем, кто ее заслужил, через скромные грубые руки простого воина, истинного слуги Божия.

С этого момента все рабы вновь стали свободными.

Эдх протянул мне лезвие своего меча, и я благоговейно поцеловал его.

– Ты станешь нашим союзником, Энгус, и всегда можешь рассчитывать на нашу поддержку, что бы ни случилось, ибо отныне ты тоже сын Эрина.

Послышались восторженные крики, шум и радостные вопли, под которые король Эдх со своим войском покинул Дублин.

В течение нескольких дней после победы Бран набирал из рабов новых воинов. Большинство, правда, хотело вернуться на родину, к полям и семьям – или к тому, что от них осталось. Некоторым посчастливилось обнаружить своих близких тут же, в Дублине, и они тоже пытались забыть ужасы войны и резню, которая переломала их жизни. Тем не менее некоторые из пиктов, скоттов и бретонцев решили присоединиться к нашему войску и поклялись до последнего вздоха хранить верность в борьбе против проклятых норманнов. Следуя предложению Брана, военный совет решил объединить наши силы с великим королем Родри Мауром, владыкой всех королевств Кимра, – ибо вместе мы были вполне способны успешно противостоять норманнской угрозе.

И вот в один из прекрасных весенних дней, когда солнце припекало уже достаточно сильно, мы решили отправиться дальше. Нашей новой целью стала цитадель Деганнви на территории Гвинедда. Меня как известного моряка поставили командовать флотом и морскими действиями, подручным моим стал Хагарт. Огромное количество лодок, построенных еще для перевозки рабов в Кордову, теперь развозило освобожденных по их родным местам, а другая часть пошла на перевозку армии. Мы отбыли из Морганвга всего несколькими отрядами, а возвращались мощным флотом и уверенной армией, прекрасно вооруженной за счет разбитых войск Олафа Белого Человека и Айвара Бесхребетного. И сияющая справедливость светила в те дни для меня с небосвода ярче, чем само солнце.

Глава двенадцатая
Деганнви

Соединенный отряд бретонцев, пиктов и скоттов вышел в море на сорока драккарах. За то, что я даровал им свободу, они избрали меня своим вождем. Потеряв в недавней битве множество бретонцев, мы, однако, восполнили свои потери освобожденными рабами, и они теперь стали моими преданнейшими воинами. Переправляться именно на драккарах предложил я, поскольку эти суда были самыми вместительными и в то же время самыми быстроходными. И вот к тринадцати драккарам, оставленным нами в устье, мы прибавили еще двадцать семь.

Теперь все эти люди называли меня Энгус МакЛахлан, ибо большинство пиктов и скоттов, безусловно, признавали во мне свою кровь. Что же касается бретонцев, то их сердца переполняла не скорбь о потере почти половины из тех, кто отправился с нами из Морганвга, – напротив, они были полны ликованием победы, которая, по правде сказать, явилась лишь благодаря счастливому стечению обстоятельств. Ибо поход на такого противника, как армада Айвара, связан с большим риском, и даже в некотором роде походил на самоубийство. Теперь же бретонцы были счастливы, Оуен наслаждался воспоминаниями об устроенной нами бойне, а я гордился собой. Наконец-то чаша моей жизни наполнилась, и я начинал ощущать, что счастье уже захлестывает меня через край. И эти чувства горели во мне даже не столько благодаря гибели Айвара, сколько благодаря тому, что я убил его сына. Со смертью Ситрика полностью умерла несправедливость, совершенная в отношении Морского Волка.

И пусть я знал, что жив Хальфдан и что подлость этой змеи не знает границ, я все же радовался, глядя на сияющие лица освобожденных рабов. В то памятное лето 873 года большинство бретонцев из Стратклайда вернулись домой с твердой уверенностью в душе, что ужасы рабства для них больше не повторятся.

Я с радостью в сердце наблюдал воссоединение семей! Матери находили детей, отцы сбивали с них цепи, а лохмотья заменяли на приличные одежды. Все эти люди буквально танцевали на руинах своих бывших жилищ; они даже не проклинали Айвара и его чудовищного сына, изломавших им жизнь, они лишь плакали и кричали от счастья. Да, они вновь стали счастливыми, ибо впереди их ждали не невольничьи рынки Мавритании и Иудеи, где их продали бы, как скот, – женщин сделали бы проститутками, детей нещадно били, а мужчин до самой смерти использовали вместо рабочих животных, – нет, их ждала встреча с родиной и близкими.

И я тоже, то и дело, невольно припоминал те дни, когда сам был рабом. Но еще чаще вспоминал я тот давнишний костер, который угас под утро и который я сравнил с жизнью Айвара, пожравшей саму себя.

И вот теперь, после разгрома норманнов союзом королевств, я, наконец-то, по-настоящему задумался о себе. Что-то говорило мне, что из меня может получиться неплохой вождь, умный и осторожный. Я стал думать, что бы сделал на месте Айвара, вдруг окажись, как он, беспомощным мальчишкой перед лицом объединившихся бретонских королей: Кохобара из Коннахта, Доннхада из Мюнстера, Мьюредаха из Ольстера и Эдха, великого короля Уи Найолла. В таком случае я, пожалуй, быстро бы пришел к выводу, что захватить Эрин на веки вечные – это совсем не то, что периодически вторгаться и грабить его. Ошибка Айвара заключалась именно в его жадности и чрезвычайной самоуверенности. Его подвела собственная алчность. На остров Эрин можно было напасть, можно было даже разбить его армии, но покорить его навсегда – невозможно. Я убрал руку с подбородка и посмотрел далеко вперед, куда стремились теперь наши драккары, рассекая тяжелое серое море острыми носами.

Итак, мы направлялись дальше, на север Кимра, поскольку Бран намеревался предложить великому королю Родри Мауру взять под свое покровительство и защиту также и Морганвг. А поскольку Родри в последней битве с норманнами потерял половину своего войска, причем лучших воинов, такое предложение означало и военную поддержку. Ведь в случае нападения норманнов на владения самого Родри Маура весь Морганвг встал бы на его сторону.

И вот теперь мы направлялись, как я уже говорил, непосредственно в цитадель Деганнви, расположенную на земле Гвинедда, которая вместе с Поувайсом составляла главные владения королевства Родри Маура. Впрочем, я хорошо понимал, что этот обычный и, казалось бы, безопасный переход, который можно расценивать как отдых, неожиданно мог обернуться настоящей трагедией. Ведь, увидев нас, летящих на всех парусах к Деганнви, воины Родри Маура могли принять нас за неприятелей, желающих овладеть их крепостью, и встретить совсем не так, как нам хотелось бы. И потому мы решили послать вперед Брана с остальными бретонцами, чтобы они объяснили людям короля, кто мы и для чего к ним прибыли. А пока Бран будет вести переговоры, мы обождем на судах или, если представится такая возможность, встанем на берегу лагерем. Но тут я подумал о том, что вряд ли нам удастся найти в охваченной войной Британии хотя бы малейшую возможность мирного и безопасного отдыха на берегу. Мне стало ясно, что я совсем не создан для беспрерывной войны. Но не создан я и для мудрой дипломатии. Мне вдруг захотелось жить той самой простой жизнью, какой я жил когда-то давно в той далекой деревне, где появился на свет. Но, увы, еще мать не раз говорила мне, что я – плод войны и потому рожден и воспитан лишь для нее. Но мать говорила и другое. Если я плод хороший, то везде стану искать не добычи, а справедливости. Как она предвосхитила этими простыми словами мудрость Ненниуса!

Мы подошли к Деганнви рано утром и еще издалека увидели, что весь берег перед крепостью заполнен войсками. Вероятно, они давно заметили нас с цитадели и теперь вышли отразить нападение. Бран быстро дал сигнал всем остановиться, а сам поспешно направил свой драккар к берегу.

Я приостановил остальной флот, ибо, испытав в жизни столько неожиданных поворотов, уже привык к тому, что счастливые завершения выпадают нам очень редко. Тем не менее я понимал и другое. Стоящие сейчас на берегу люди хотят только защитить себя и ничего более. Я прекрасно знал и всю ярость норманнских атак, а нас явно приняли сейчас за норманнов, так как наши одежда и оружие были взяты у мертвых датчан. Особенно характерно выглядели костюмы личной гвардии Айвара – изысканные роскошные одеяния, вывезенные из восточных халифатов и по богатству ничем не уступавшие нарядам римских комитатусов.

Издалека мы следили за тем, как драккар Брана медленно приближается к берегу. Осторожный Бран взял с собой флаг с драконом – символом всего Кимра. И теперь этот флаг развевался на мачте его судна, дабы убедить приготовившихся к обороне воинов в наших мирных намерениях.

Едва только судно вошло в порт, его немедленно окружили, и я увидел, как с холма к нему скатывается, подобно волне, внушительный отряд всадников. Более ничего разобрать пока не удавалось. Однако, поскольку рядом с Браном находился Оуен, можно было предположить, что в следующий момент люди начнут падать вокруг них снопами.

– Приготовиться к бою! – крикнул я, и все быстро заработали веслами, гребя к бухте.

Но подойдя ближе, мы увидели, что столпотворение на берегу отнюдь не напоминает битву. По всей видимости, Брану все же удалось объяснить ситуацию, и, к счастью, его, кажется, правильно поняли. Подойдя еще ближе, я приказал грести не так активно, чтобы придать судам более мирный вид. Конница с длинными пиками уже окружила Брана и Оуена, и они весело махали нам из толпы. И все же на всякий случай наши драккары приближались к берегу осторожно и медленно.

Пришвартовавшись, я увидел, что теперь всадники с пиками расступились и пропускают вперед пехоту, тоже бегом спускающуюся с холма и направляющуюся прямо к месту, где находились Бран и Оуен. Мы начали высадку, и я вдруг понял, что наступил тот самый момент, когда необходимо сделать последнее отчаянное усилие. Как только мои воины оказались на земле, я потребовал у всех этих клявшихся мне в верности людей немедленно воткнуть мечи в песок и пойти к бретонцам совершенно безоружными, дабы раз и навсегда покончить с недоверием со стороны приготовившихся к обороне.

Все так и сделали, и мы пошли вперед. Оглядываясь по сторонам, я видел рядом с собой огромное войско, армаду, устрашающую силу, и благодаря этому еще яснее понял осторожное поведение людей из цитадели, у которых мы не могли вызывать никаких иных чувств, кроме страха и ненависти. В то же время мне по-прежнему странно было сознавать, что отныне под моим началом целая армия и что по какой-то прихоти судьбы я теперь вождь бывших рабов.

Мы шли осторожно и мягко, словно кошки, и я уже несколько злился на себя за такие излишние предосторожности. Бран что-то крикнул мне, но я за дальностью расстояния не расслышал его слов, хотя по тону догадался, что он договорился с людьми Деганнви. «Хорошо еще, что мы понимаем их язык», – подумал я, вздохнув.

Переговоры продолжались до бесконечности, но наконец Бран вышел к нам в сопровождении Оуена и вождя цитадели Деганнви. Кажется, он окончательно поверил в наши добрые намерения. И тогда мы рассказали ему о битвах на стороне Эрина и о смерти нашего общего врага – Айвара Бесхребетного.

О блистательной победе союза королей здесь уже, безусловно, знали и радовались этим добрым вестям, несущим свет в жестокие темные времена.

После первых приветствий вождь Деганнви немедленно послал гонцов к королю Родри с добрыми вестями, а нас пригласил проследовать в саму цитадель. Правда, мои люди предпочли остаться в лагере на берегу, но и для них, вчера еще рабов, угощение на открытом воздухе показалось пиром: им в достатке принесли воды, мяса и даже эля. Не зря я перед тем помолился о том, чтобы им непременно принесли эля…

В порту мы выставили дозоры, как из своих людей, так и из гвинеддцев. Лагерь почти прижимался к крошечной, но хорошо укрепленной цитадели, а неподалеку протекал большой ручей, где можно было как следует умыться. И вообще, это оказалось прекрасное место, гораздо более спокойное, чем юг Кимра, вызывавший во мне ощущение непрекращающейся войны. Напротив, здешнее побережье казалось совсем нетронутым, словно какая-то пелена скрывала его от датчан. Так подумалось мне. Однако объяснялась эта мирная атмосфера, царившая во всем крае и особенно в двух главных королевствах Кимра, на самом деле железным послушанием правилам, введенным королем Родри, и объединением земель, которого ему удалось добиться своей решительностью. Как я узнал позже, в 856 году он противостоял целой армаде под предводительством Горма Проницательного и наказал датчан, разгромив их войско и убив вождя. Эта победа разнесла славу Родри Маура далеко за пределы Британии, достигнув даже франкских королевств.

И вот теперь мы стояли здесь лагерем: я и мои воины. Повелевать людьми было для меня внове, и требовалось немало времени, чтобы привыкнуть к этому. Роль свою мне приходилось учить осторожно, поскольку никогда никакого опыта командования людьми у меня не было. Как хороший солдат, желая стать еще лучшим командиром, я, несмотря на то, что в цитадели устраивали особый пир для Брана, Оуена и еще некоторых бретонцев, а также для меня как вождя пиктов и скоттов, отклонил это лестное предложение и решил остаться на ночь со своими людьми на берегу.

Ночь принесла с собой свежий ветер, и я понемногу успокоился. Правда, это было странное спокойствие, как будто бы не настоящее, не мое. Я попытался понять причину столь странного ощущения. Поначалу мне подумалось, что это происходит из-за убийства Айвара и его сына, существа еще худшего и более жестокого, чем его отец. Но нет, это было не так. Спокойствие мое проистекало не только и не столько из этого. Тогда я подумал о свободе и о дружбе с бретонцами. Но и это было не то. Так, может быть, спокойствие коснулось меня от того, что теперь под моим командованием находится целое войско? По крайней мере, этого могло быть достаточно, чтобы стать спокойным. К тому же теперь я совершенно сравнялся с теми, на кого привык смотреть снизу вверх с обожанием и восторгом. Теперь я уже находился не у их колен, а плечо к плечу с ними. Теперь я тоже вождь, как и они. Но и это еще не являлось настоящей причиной. Самыми глубинами души я чувствовал, что спокойствие мое исходит из самого места, где я оказался. Оно было по-настоящему магическим, и порождало волшебное ощущение. Я чувствовал себя так, словно шел по воде или летел верхом на ветре, или мчался на лошади по облакам… или встречал любую угрозу без сомнений и страха, совершенно хладнокровный… Хладнокровие моего отца – вот что это было. Я многого достиг своей последней битвой, а главное – восстановил отцовскую честь. И все же, мир и спокойствие, испытываемые мною теперь, шли от самого места. Именно оно и было основной загадкой. Какие же еще приключения, какой успех ждет меня скоро на этой земле?

Я поел, ибо пищу нам доставили действительно отличную: жареные туши кабанов распространяли в продымленном воздухе ароматный запах жаркого, их мясо наполняло рты моих воинов, заставляя снова ярко блестеть глаза. Я долго смотрел на счастливые лица людей, склонившихся над едой. «Отныне это мои люди, – думал я. – Они хорошие и преданные воины…». И потому я хотел, чтобы они ели, и ели вволю. И еще – чтобы эль согрел их исстрадавшиеся сердца.

Глава тринадцатая
МакЛахлан

Мы с Хагартом почти всю ночь проговорили о наших приключениях. Он рассказал мне, как встретился с некоторыми из воинов Вулфгара, которые присягнули отцу, и ушел с ними на север от Йорка. Там они похитили лодку и отправились в Мених, в направлении, противоположном датской армаде, где к ним присоединились еще несколько норвежцев, настроенных против датчан.

Я тоже поведал старому другу свои приключения. Рассказал о том, как жил у Ненниуса, и о наших с ним беседах, которые Хагарт нашел очень странными. Но когда я заговорил о Гвинет, он весьма воодушевился и попросил, чтобы я не упустил ни одной подробности. Услышав же историю про Идвала, он тут же пообещал спустить с собаки шкуру, но я успокоил его, заверив, что сделаю это и сам с большим удовольствием.

Весь наш лагерь ликовал. Пикты и скотты, возбужденные элем, кричали «ура!» и пили за обретенную свободу. Они поднимали кружки, стучали ими друг о друга все громче и счастливей. И торжество затянулось на всю ночь. Казалось, оно разгоняло саму тьму. Но вот воины провозгласили тост за меня, и разом сдвинули при этом кружки, называя каждый свое имя. Тогда я встал и, дабы наглядно выказать им свою заботу о них, прошел по лагерю, слушая и запоминая их имена и глядя в восторженные лица. Эта ночь очень сблизила меня с моими воинами. И хотя я все делал инстинктивно, это, тем не менее, только воодушевляло всех.

– Дунга!

– Йохайд!

– Джирик!

– Кинуйт!

Я шагал среди пиктов и скоттов вместе с Хагартом, чтобы показать им, что и он имеет здесь авторитет и власть. Я кивал, улыбался, но вдруг услышал поразившее меня имя.

– Энгус!

Я остановился как вкопанный, и пристально заглянул в глаза тому, кто назвался этим именем… и увидел в нем свое подобие, своего предка. Он оказался несколько смуглее меня и поменьше ростом, но я сразу же угадал в нем черты, отдаленно напоминающие черты моей матери. Тогда я задумался о том, как бы выглядел теперь сам, если бы Кайт однажды не захватили норманны и кровь моя осталась не смешанной. И тут я вдруг жгуче устыдился своей норманнской крови. Однако в следующий момент, взглянув на Хагарта и тотчас вспомнив Морского Волка, а также мужество, благородство и честь его дружины, я снова переполнился чувством гордости… Чувством двойной или даже тройной гордости, поскольку я был теперь и пиктом, и скоттом, и норвежцем в одном лице.

Они спросили меня, из какого я племени родом; и хотя я родился в простой деревне, а не в поселении воинов, ответил, все же отождествляя себя скорее с матерью и ее народом, чем с отцом:

– Я МакЛахлан.

Все сразу как-то подозрительно замолчали.

– Я – МакЛахлан! – снова крикнул я так громко, чтобы меня услышали все, но они по-прежнему молчали, как дети, которых отчитывает строгий отец.

Но вот один из них вдруг поднял кружку над головой и крикнул:

– МакЛахлан!

И все они, как безумные, завопили:

– МакЛахлан!

– МакЛахлан!

– МакЛахлан!

И они кричали все громче:

– МакЛахлан!

И вот все уже стояли, выкрикивая мое имя и с энтузиазмом снова и снова и со все большим восторгом наполняя и выпивая кружки. Потом я узнал, что этот неожиданный крик, донесшийся с берега, даже прервал веселье в цитадели. Бран признался мне потом, что они с Оуеном в первый момент недоуменно переглянулись, но уже в следующее мгновение вождь заговорщицки улыбнулся гиганту.

– А-а-а, так это тот самый парень, который так долго скрывал свое имя? – вдруг рассмеялся Оуен. – Ну, тот, помнишь, который когда-то был рабом?

Тогда Бран откашлялся, прочистил горло, поудобней устроился в кресле и объяснил гостям, что шум поднят освобожденными рабами в честь своего избавителя. Все успокоились, хотя поначалу приняли этот крик за военный клич.

Наше празднество всю ночь спорило с ревом набегающих волн, но наутро воины оказались бодры как никогда. Так же свежи и бодры оказались и те, кто пировал в цитадели.

Наутро пришли Бран и Оуен в сопровождении нескольких бретонских вождей и командира цитадели по имени Кинан. Он собирался сам проводить нас к королю Родри, великому королю Кимра, который в это время находился со своей могучей армией в Лланголлене на границе Мерсии. Там в любой момент могла разгореться битва между этим одним из самых богатых королевств и Хальфданом, который намеревался захватить его и свергнуть короля Бурхеда.

Норманны снова нарушили все свои обещания, на этот раз данные Бурхеду, – несмотря на ту щедрость, что он проявил, отдав им в обмен на мир Ноттингем. Увы, им этого оказалось мало! Им показалось мало забрать себе все золото и серебро, мало изнасиловать всех женщин в городе – ничто не могло унять их ярость! И теперь только сила противника могла бы остановить их. Если враги Хальфдана окажутся слабыми, их уничтожат. Но если проявят достаточную силу для того, чтобы дать отпор, – их начнут уважать. Норманны устанавливали деловые отношения только с сильными противниками, как это и произошло, например, в случае с могущественными халифатами на востоке.

Но сейчас мы шли навстречу великому королю Родри Мауру, чтобы объединиться с ним. Мне казалось, с потерей базы в Дублине на острове Эрин положение норманнов сильно ухудшилось. Кроме того, и Айвар, считавшийся правителем всей Британии и Эрина, и его союзник Олаф, которого Айвар сам провозгласил великим королем Эрина, теперь мертвы, а их армии разбиты нами и союзом королей. Причем королей, являющихся настоящими правителями зеленого острова; королей, чьи владения простираются далеко в глубь страны, а не сосредоточились лишь вокруг одной базы на побережье, как у норманнов.

Нам предстояло не очень далекое путешествие, верхом мы могли бы добраться до Лланголлена к концу дня. Однако поскольку у большинства наших людей не было лошадей, шли мы медленно. Бран, Оуен, Кинан, Хагарт и я возглавляли колонну, за нами двигались отряды бретонцев, за ними шагали пикты и скотты. Весь свой флот мы отправили в Морганвг, поскольку суда могли еще нам потребоваться в дальнейшем.

Утром следующего за выступлением дня мы уже добрались до Лланголлена, и Кинан отправился передать наше предложение королю. Мы ждали ответа неподалеку от города, и скоро Кинан вернулся вместе с небольшим отрядом короля, который тоже явился поприветствовать нас.

Королевская свита встретила нас радушно, прихватив с собой пищу и воду. И вскоре мы разместили свои войска в бараках, которых оказалось немало вокруг города. Их специально построили по приказу короля, чтобы в случае необходимости иметь возможность собрать в одном месте большое количество войск. Узнав об этом, я подумал, что король серьезно готовится к войне и, значит, действительно, достойный король. Впрочем, кто я такой, чтобы судить об этом? Я едва только одержал первую свою настоящую победу, хотя и очень значительную. А уж в том, что касается науки управления государством, я и вообще профан. Особенно в сравнении с королем Родри, объединившим свои королевства, унявшим страсти подданных, сломившим их зависть, научившим их подчиняться, так что все их разногласия смирились перед великой целью объединения. Он смог все поставить на службу победе! И объединение королевств с целью борьбы против общего врага – самое прекрасное деяние и самый значительный плод трудов великого короля.

Люди мои находились в отличном состоянии. Отдохнувшие после несчастий, они жадно ждали любого сражения, в котором могли бы выказать свою преданность. Но пока они все еще лишь набирались сил, наслаждаясь едой и отдыхом. В глазах моих пиктов и скоттов горело мужество, и я искренне гордился этими людьми, людьми одной со мной крови.

В нашу честь снова дали пир, на котором на сей раз присутствовал и я, поскольку не мог отказаться от возможности видеть великого короля. Это событие я и по сей день считаю одним из самых значительных в жизни.

Мне довелось увидеть великого правителя. Но то положение, в котором я оказался при его дворе, одновременно и возносило, и пугало меня. Я не обладал никакими навыками в умных дипломатических разговорах, и это напомнило мне Гвент. С болью в сердце я вспомнил о том, как унизил и опозорил меня Идвал при дворе принцессы Гвинет.

А каково же тогда быть правителем?! Быть великим правителем означало объединить под своей властью совершенно различные земли и разрозненные королевства в единый народ, как это и произошло в Кимре. Король Родри оказался уже стариком, с длинной седой бородой, но силы его не уменьшились от старости. Наоборот, это сплетение в одном человеке умудренного жизнью старца и могучего воина приносило ему еще больше уважения и значимости.

Зал, где он нас принял, мало походил на королевский, да и весь дворец с прилегающими постройками – тоже. Скорее даже он походил не на дворец, а на лагерь, выстроенный просто и даже несколько грубовато, но зато отлично защищенный. В зале стояло три длинных стола, и я оказался за одним из них, совсем неподалеку от короля. Все вокруг казались крайне возбужденными возможностью увидеть короля Родри. И вот, наконец, он вошел и заговорил:

– Сыны Британии! Все вы знаете, как велик и важен год 874 от Рождества Христова и насколько решающими являются происходящие в нем события для будущего острова и всех наших королевств! Король Бурхед Мерсийский разбит наголову. Три года беспощадной борьбы полностью уничтожили его королевство. Я слышал, что он намерен покинуть Мерсию и уехать в Рим, – так велики разрушения, причиненные его стране датчанами, возглавляемыми Хальфданом и вторым королем по имени Багсак. И король Альфред Уэссексский, хотя и является Бурхеду зятем, не спешит ему на помощь. Что ж, он тоже сражался с норманнами столько, что у него нет больше сил ни на то, чтобы перегруппировать свои отряды, ни даже на то, чтобы спасти свои города. Но с падением Мерсии падет и наш щит. А с падением нашего щита язычники попытаются захватить весь Кимр. Поэтому сейчас, как никогда, мы должны сражаться бок о бок. Насколько я знаю, Хальфдан намерен поставить правителем Мерсии одного из предателей – советника Бурхеда – Цеовульфа, который станет марионеткой в его руках и будет делать все, что пожелает новый господин.

«Король-кукла», – подумал я, и почему-то представил себе вождя-куклу, идущего во главе кукольных войск, как две капли воды похожих на предводителя. Но в следующий же момент настоящий король вырвал меня из мира грез и вернул обратно к серьезности происходящего на земле: