Текст книги "Любовная лирика классических поэтов Востока"

Автор книги: Омар Хайям

Абу Нувас

(756–813)

1—10. Переводы М. Курганцева; 11–21. Переводы М. Кудинова. 22. Перевод С. Шервинского

1

 
Пью старинное вино, ясноглазую целую.
Будь что будет – все равно веселюсь напропалую!
И пока не порвалась бытия живая нить,
Полон жажды, буду пить эту влагу золотую.
Ничего не утаю, все на свете отдаю
За хмельную, за твою, за улыбку молодую.
В руки смуглые прими чашу, полную вина.
Осуши ее до дна, возврати ее пустую.
Помани меня рукой, позабывшего покой,
Губы нежные раскрой обещаньем поцелуя!
 

2

 
Что пользы от плача над прошлой любовью твоей?
Лицо оботри, позабудь неудачу и пей.
Вино ароматно, прозрачно и радует душу.
Кувшины полны, и подставлены чаши. Налей!
Забудь равнодушную, все в этом мире не вечно —
Объятья и ласки и взгляды газельих очей.
Но только вино неизменную дарит отраду.
Сердечные раны лечи на пирушке друзей!
 

3

 
Друзья, настала для меня блаженная пора,
Пришла желанная сама, осталась до утра.
Она пришла в вечерний час, и я изведал сам,
Какие радости не раз она дарила вам.
Но по знакомой вам тропе я до утра хожу —
Ищу жемчужину в траве, ищу и нахожу,
И, право, не сравнится с ней на свете ни одна
Жемчужина – краса морей, добытая со дна.
Уходит день, спадает зной, желанная придет
И до утра со мной, со мной – часами напролет!
 

4

 
Терпелив и нежен будь с любимой.
Ведь не безмятежен путь к любимой.
Не сердись, когда она нежданно
Станет злой, холодной, нелюдимой.
Не молчи угрюмо и сурово.
Твой союзник – ласковое слово.
Повторяй, что говорил ночами,
И она твоею будет снова.
 

5

 
Любовь моя не ведает предела:
Душа изныла, истомилось тело.
Клянусь утехой мужеской старинной —
Конем, мечом, охотой соколиной,
И нардами, и лютней, и дутаром,
Густым вином, изысканным и старым,
Клянусь стихами четкими, живыми,
Молитвенными четками своими
И розами, владычицами сада, —
Я все отдам, мне ничего не надо.
Хочу лишь одного – такую малость! —
Чтоб милая со мной не расставалась.
 

6

 
Меня знобило, я врача позвал,
И мой недуг он не леча назвал.
«Не я, – сказал он, – исцелю тебя,
А та, что вымолвит: „Люблю тебя“.
Ты не врача, а милую зови.
Твоя болезнь – озноб и жар любви».
 

7

 
Вот и утро забрезжило, ночь отступила, ушла.
Чашу пальцами нежными девушка мне подала.
Молодая, свободная – кудри окрашены хной.
Над округлыми бедрами шелковый пояс цветной.
Легкостанная, дивная, так худощава она
И тонка, будто издавна голодом изнурена.
 

8

 
Цветут, смеются розы, рокочут струны.
Взлетает голос флейты, высокий, юный.
 
 
Друзья мои пируют со мной средь луга.
Нет никого на свете дороже друга!
 
 
Под чашу круговую в чаду весеннем
Друзья мои пируют, полны весельем.
 
 
Не ждут они богатства, не ищут славы,
А захмелев, ложатся в густые травы.
 

9

 
Исчезло солнце – милая ушла,
Померкло небо, воцарилась мгла,
И темнота мой разум поглотила,
Глаза мои тоской заволокла,
И я во тьме не к богу обращаюсь,
А к духу мрака, властелину зла:
«Любимую вернешь – тебе, всесильный,
Мое повиновенье и хвала.
А не поможешь, просьбу не уважишь,
Оставлю все греховные дела.
Стихи писать веселые не стану,
Не буду пить. Разбейся, пиала!
Начну коран заучивать – молитва
Мне, трезвому, покажется мила.
Начну поститься, отрекусь от песен —
От грешного земного ремесла».
Услышал это дьявол, испугался
И мне помог – любимая пришла!
 

10

 
Поцелуй меня, прошу – ты не отказала,
Осчастливила, да мне показалось мало.
 
 
Поцелуй меня опять – щедро, без оглядки.
Неужели ты скупа, боязлива стала?
 
 
Улыбаешься в ответ, говоришь, целуя:
«Если сразу уступлю, слишком избалую.
 
 
Подарили малышу первую игрушку —
Наиграться не успел, требует другую».
 

11

 
Кубки, наши соколы,
За вином летают;
Лютни, наши луки,
Сладостно играют.
Наша дичь – газели,
Утренние зори,
А добыча – девушки
С нежностью во взоре.
С пылкими сраженьями
Наши ласки схожи,
И бои ведем мы
На любовном ложе,
Кровь не проливаем,
Без греха воюем,
Утром мы пируем,
Вечером пируем.
 

12

 
О, как прекрасна эта ночь и как благословенна!
Я пил с любимою моей, любви пил кубок пенный.
 
 
Я поцелуя лишь просил – она была щедрее,
От счастья я в ее отказ поверил бы скорее.
 

13

 
Томность глаз твоих – свидетель верный,
Что провел ты ночь совсем не скверно.
 
 
Так признайся, правды не тая,
Что была блаженной ночь твоя.
 
 
Пил вино ты из большого кубка —
И вином пропитан, словно губка.
 
 
А любовь тебе дарила та,
Чье лицо прекрасно, как мечта.
 
 
Струны лютни для тебя звучали,
Струны сердца лютне отвечали.
 

14

 
Когда, увидав на лице моем брызги вина,
Над жизнью моей непутевой смеется она,
 
 
Я ей говорю: «Для меня ты желаннее всех,
Но ты же и всех бессердечней со мной, как на грех.
 
 
Желаньям моим дай исполниться! Жизнью клянусь
(Хоть сердишься ты, да и сам на тебя я сержусь),
 
 
Клянусь моей жизнью: пожертвовать жизнью я рад
За ласку твою, за один твой приветливый взгляд.
 
 
Я дам тебе все, даже птичьего дам молока,
Хотя с казначейством я дел не имею пока».
 

15

 
С вином несмешанным ты кубки не бери
Из рук жеманницы, чей взгляд нежней зари.
 
 
Сильней вина тот взгляд пьянит, суля нам счастье,
И в сердце у тебя зажжет он пламя страсти.
 
 
Погибли многие от этого огня,
Газель жеманную в жестокости виня.
 
 
К ней близко подойдешь – уж на судьбу не сетуй,
Ее оружие – звенящие браслеты.
 

16

 
Что за вино! Как будто в кубках пламя
Зажгло свои светильники над нами;
 
 
Как будто благовоньями полно
С водою в брак вступившее вино.
 
 
На пиршестве в нас посылая стрелы,
Оно не ранит ими наше тело,
 
 
Оно не угрожает нам бедой.
Мне юноша смешал вино с водой,
 
 
И пил из кубка я неторопливо,
Другой рукой лаская стан красивый
 
 
Газели стройной – был я как во сне,
И, опьянев, она сказала мне:
 
 
«Настойчив будь, мой повелитель милый!
Заставь меня склониться перед силой».
 
 
И, погрузив мой взор в ее глаза,
«Приди ко мне на ложе», – я сказал.
 
 
И шелковый шнурок мы развязали,
И мы парчу кафтана разорвали.
 

17

 
Бедой великой ныне я сражен:
Меня забыла та, в кого влюблен.
 
 
А я из-за любви к ней и влеченья
Нешуточные вытерпел мученья.
 
 
Теперь она со мною холодна,
И писем нет – не шлет их мне она.
 
 
О, как это на истину похоже:
Кто скрылся с глаз – ушел из сердца тоже!
 

18

 
Пить чистое вино готов я постоянно,
Газелей стройных я целую неустанно.
 
 
Пока не порвана существованья нить,
Блаженство райское должны мы все вкусить.
 
 
Так пей вино и наслаждайся созерцаньем
Лица, что привлекло своим очарованьем;
 
 
Цветы шиповника на щечках расцвели,
В глазах все волшебство и неба и земли,
 
 
А пальцы тонкие, что кубок обхватили,
В себе всю красоту земную воплотили.
 

19

 
То высится как холм она, то как тростник склонилась,
Ей прелесть редкая дана, в ней юность воплотилась.
 
 
Отсюда далеко она. Но встреча с ней, поверьте,
Порой опасности полна: взглянул – и близок к смерти.
 
 
Сидит ли молча пред тобой иль говорит несмело —
Натянут лук ее тугой, неотвратимы стрелы.
 
 
О ты, что создана была из красоты и света,
Ты, у кого моя хвала осталась без ответа, —
 
 
Обремени меня грехом: мне будет в утешенье,
Что не войдут тогда в мой дом другие прегрешенья.
 

20

 
Как сердце бедное мое кровоточит!
Газелью ранен я – был бесполезен щит.
 
 
Из-за нее я обезумел в миг единый,
Хоть в волосах моих уже блестят седины.
 
 
Проходит ночь без сна, и кажется к утру,
Что смерть моя близка, что скоро я умру:
 
 
Коль сердце ранено любви стрелою меткой,
Искусство лекаря тут помогает редко.
 

21

 
Доставлю радость я тебе – умру от горя
И замолчу навек… Случится это вскоре.
 
 
Для сердца твоего легко меня забыть,
А я храню обет – до смерти верным быть.
 
 
Все изменяется под хладною луною.
Как изменилась ты! Как холодна со мною!
 
 
Но если я теперь ничто в твоих глазах,
То истину тебе не дал узреть аллах.
 

22

 
Я увидел Джинан, посетила она погребенье.
И стихи произнесть повелело мне сердца биенье:
Ты печальна, луна! Вкруг подруги в тоске собрались.
Бьет по розам ланит, жемчуга проливает нарцисс.
Только плач не о мертвом, кого приютила могила,
А о нищем, кого у своих же дверей ты убила.
Я же знал: для меня восходила сегодня луна
И красу ее скрыть не могла темноты пелена.
Кто полюбит тебя, осужден умирать ежечасно,
Страстно жаждать тебя и от жажды зачахнуть безгласно.
 

Абу-ль-Атахия

(748–825)

Переводы М. Курганцева

* * *

 
Я ночи провожу в огне,
Меня подушка обжигает.
Душа застыла, как во сне,
И лишь от боли оживает.
Как будто в кровь мою проник
Заимодавец, ростовщик —
Он к ожиданью не привык,
Меня, как губку, выжимает.
Любимая, за счастья миг
Расплачиваюсь без конца.
Найдешь ли нового глупца,
Кто этой доли пожелает?
 

* * *

 
Ей, не верящей мне, скажи:
Мое сердце в огне, скажи.
То не бог испытал меня,
Грозный рок истерзал меня.
Не томи, приходи сама,
Исцели, не своди с ума.
Исстрадаюсь, отчаюсь я —
За себя не ручаюсь я.
 

* * *

 
Любимая в блеске
Своей красоты!
Языческой фрески
Прекраснее ты.
С тобой забываю
Сокровища рая,
Эдемского края
Плоды и цветы!
 

* * *

 
Безразличны собратьям страданья мои
И ночные глухие рыданья мои!
 
 
Пусть клянут, попрекают любовью к тебе,
Что им горести, муки, желанья мои!
 
 
Ненасытна любовь моя – старый недуг.
Безнадежны, пусты ожиданья мои!
 
 
Все постыло вокруг, ибо ты далека.
Без тебя я в забвении, в небытии.
 
 
Иссякает терпенье, безмерна печаль.
Мне бальзам утешенья подай, не таи!
 
 
И тоска неотступна, и память горька,
Возвратись и живою водой напои!
 
 
На рассвете проснусь – у постели стоят
Сожаленья, сомненья, терзанья мои!
 

* * *

 
Меня спросил Ахмад с тоской и болью:
«Ты любишь Утбу истинной любовью?»
И я ответил словом откровенным:
«Моя любовь, как кровь, бежит по венам.
А сердце у меня – дотронься! – в ранах,
Бесчисленных, кровоточащих, рваных.
Напрасно извожу врачей бессильных —
Меня излечит холод плит могильных.
Меня лишь саван, гладко отбеленный,
Избавит от любви неразделенной.
Чужого Утба привечает нежно…
Пока люблю – страданье неизбежно».
 

* * *

 
Вернись обратно, молодость! Зову, горюю, плачу,
свои седые волосы подкрашиваю, прячу,
как дерево осеннее, стою – дрожу под ветром,
оплакиваю прошлое, впустую годы трачу.
Приди хоть в гости, молодость! Меня и не узнаешь,
седого, упустившего последнюю удачу.
 

Ибн аль-Мутазз

(863–908)

1—7. Переводы Е. Винокурова; 8 – 48. Переводы А. Голембы; 49–60. Переводы Г. Регистана

1

 
О глаза мои, вы мое сердце предали страстям!
Плоть иссохла моя, так что кожа пристала к костям.
 
 
Стан ее – как тростник, что возрос на откосе крутом,
Он склонился под ветром любви, но поднялся потом.
 
 
Пожалей же влюбленного, – я ведь опять ослеплен,
Хоть кричат обо мне: «Он спасется! Опомнится он!».
 
 
Написала слеза на щеке моей: «Видите, вот,
Это пленник любви, – он под гнетом страданий живет!».
 
 
Ничего не достиг я, лишь вздрогнул случайно – едва
Мой коснулся рукав дорогого ее рукава.
 

2

 
Я твоей красотою, безумец, оправдан вполне.
Равнодушье других – не твое! – даже нравится мне.
 
 
Дай свидание мне – за тебя я готов свою душу закласть!
До предела уже довела меня, бедного, страсть.
 

3

 
О души моей думы, поведайте мне: неспроста
Погибает любовь и меня оплела клевета?
 
 
Нет, клянусь высшей волей, наславшей несчастья на нас:
Я-то клятвы не предал и в мыслях своих ни на час.
 
 
О, когда бы посланец, что гнал, обезумев, коня,
Передал бы мой взгляд вместе с тайным письмом от меня,
 
 
Мой бы взгляд рассказал, сколько я пережил в эти дни.
Излечи же меня и прошедшую радость верни.
 

4

 
О газель, искусившая душу газель,
Я измучен, я был ведь спокоен досель!
 
 
Но явилась без спросу она и как в бой
Красоты своей войско ведет за собой.
 
 
Жизнь и смерть моя в том получили ответ:
Состоится ль свидание с ней или нет?
 
 
Мечет стрелы смертельные прямо в упор,
Как стрелок авангарда, безжалостный взор.
 
 
А над нею стоят, и святы и чисты,
Золотые знамена ее красоты.
 
 
Слева желтый цветок оттенил ее лоб,
Справа родинка черная, как эфиоп.
 
 
Как легко ты идешь, приносящая смерть! —
Надо бегством спастись, благочестье обресть!
 
 
Добродетель от ужаса вмиг умерла!
Это дьявол явился, исчадие зла!
 
 
Раньше я сомневался – сейчас убежден:
Пусть не дьявол она, но послал ее он!
 
 
Дьявол мне говорит, что нельзя побороть
Вожделений своих. Все прощает господь!
 
 
«Ты греха не страшись! И дела и слова —
Все в руке милосердного божества!»
 

5

 
Невольником страстей мой разум стал.
Я, полюбив, ложь истиной считал.
 
 
Охотник, я попал в силки газели.
Вся жизнь моя лишь выкуп? Неужели?
 
 
Она уже познала в мире страсть:
Во взоре обещание и власть.
 
 
Себе простил безумство, но со зла
Любовь я проклял, – лишь она ушла.
 

6

 
Только ночью встречайся с любимой. Когда же с высот
Смотрит солнце, не надо встречаться: оно донесет!
 
 
Все влюбленные мира встречаются ведь неспроста
Только ночью, когда все уснут и вокруг темнота.
 

7

 
Хохотала красавица, видя, что я в седине.
«Черный дуб в серебре», – так сказала она обо мне.
 
 
Я сказал: «Нет, я молод! Еще ведь не старый я, нет!».
«То поддельная молодость», – резкий услышал ответ.
 
 
Ну так что же, ведь юностью я насладиться успел,
Был когда-то я весел и радости полон, и смел!
 
 
Был с хаттийским копьем схож мой стан, и тогда
На щеках у меня не росла борода.
 

8

 
Мучительница велела замолкнуть устам поэта,
Но сладостность искушенья еще возросла от запрета.
 
 
Безумствует шалое сердце, любя развлеченья и плутни,
Кощунствуя в лавке винной под возгласы флейты и лютни.
 
 
Оно возлюбило голос, который нежней свирели,
Волшебный голос певуньи, глазастой сонной газели.
 
 
Края своей белой одежды влачит чаровница устало,
Как солнце, что распустило жемчужные покрывала.
 
 
Браслетов ее перезвоны, как звоны обители горной,
Которые господа славят, взмывая в простор животворный.
 
 
И вся она благоухает, как те благовонные вина,
Что зреют в смолистой утробе закупоренного кувшина!
 
 
То вина тех вертоградов, в прозрачную зелень воздетых,
Где зреют темные гроздья, в тени свисающих веток.
 
 
То сладкие лозы Евфрата, где струи, гибкие станом,
Таинственно и дремотно змеятся в русле песчаном.
 
 
Вокруг этих лоз заветных бродил в раздумье глубоком
Старик с неусыпным сердцем, с недремлющим чутким оком.
 
 
К ручью он спешил с лопатой, чтоб, гибкость лоз орошая,
К ним путь обрела окольный живая вода большая.
 
 
Вернулся он в августе к лозам сбирать это злато земное,
И стали сборщика руки как будто окрашены хною.
 
 
Потом на гроздьях чудесных, былые забыв печали,
С жестокостью немилосердной давильщики заплясали.
 
 
Потом успокоилось сусло в блаженной прохладе кувшинной,
От яростных солнечных взоров укрыто надежною глиной.
 
 
И это веселое сусло угрюмая ночь охладила,
И зябкая рань – мимолетной прозрачной росой остудила.
 
 
И осень звенящую глину дождем поутру окропляла,
Чтоб сусло в недрах кувшина ни в чем ущерба не знало!
 
 
Вином этим – томный, как будто оправившись от недуга, —
Поит тебя виночерпий со станом, затянутым туго.
 
 
Вино тебе всех ароматов и всех благовоний дороже,
Ты пьешь его, растянувшись на благостном розовом ложе.
 
 
Смешав пития, улыбнулся младой виночерпий толковый:
Так льют на золота слиток – сребро воды родниковой!
 
 
О друг мой, пожалуй, твоей я набожности не нарушу:
Любовь к вину заронили в мою надменную душу!
 
 
Ах, как хорош виночерпий, чей лик, в темноте играя,
Подобен луне взошедшей, чуть-чуть потемневшей с края!
 
 
Лицом с полнолуньем схожий, глядит виночерпий кротко,
Румянец его оттеняет юношеская бородка:
 
 
Она с белизною в раздоре и, утомившись в споре,
Грозится укрыть его щеки, красе молодой на горе!
 
 
Темнеет щек его мрамор, все больше он сходен с агатом,
Вели ж белизну оплакать всем плакальщикам тороватым!
 
 
О, если б мне дьявол позволил, мои взоры не отвлекая,
Оплакивать эти щеки, была ж белизна такая!
 
 
Ах, вижу я: в благочестье многие преуспели,
Над ними не властен дьявол, меня ж он уводит от цели!
 
 
Как мне побороть искушенья – несчетные – сердцем гордым,
Как мне – греховному в жизни – пребыть в раскаянье твердым?!
 

9

 
Я столько кубков осушил, похожих на небес пыланье,
С лобзаньем чередуя их или с мольбою о свиданье:
 
 
В их озаренье просветлел судьбы моей постылый жребий,
Они, как солнышка куски, упали из отверстий в небе.
 
 
Наполнив кубок до краев, укрыть попробуй покрывалом:
Сквозь ткань игристое вино проступит цветом ярко-алым.
 

10

 
Прелестной, встреченной во сне, я говорю: «Добро пожаловать!» —
Когда б она решилась мне миг благосклонности пожаловать!
 
 
В ней все – до зубочистки вплоть – влечет, прекрасное и сонное,
Благоухающая плоть, души дыханье благовонное!
 

11

 
Кто горькие слезы унять мне поможет?
Шурейра, увы, мои горести множит!
 
 
Недоброй душою судьбину кляня,
Шурейра решила покинуть меня.
 
 
По воле судьбы, подчинения ради,
Она под замком очутилась в Багдаде;
 
 
Ведь нашей судьбой, как стрелой – тетива,
Превратности рока играли сперва!
 
 
Теперь она занята чуждой судьбою,
Теперь ее чувства в разладе со мною.
 
 
Ведь ловчего с яростной сворою псов
Газель не боится в чащобе лесов.
 
 
Вот эта газель среди листьев крылатых
Похожа на деву в роскошных палатах:
 
 
Куда как трудней мне Шурейру вернуть,
Чем эту газель приманить-обмануть!
 
 
Подобны мечам языки человечьи,
Мы гибель обрящем в своем красноречьи!
 
 
Душа человека – коварный тиран,
Ты этой душе не давайся в обман!
 
 
На недруга беды надвинулись тучей —
Тебе повезло! Не проспи этот случай!
 
 
И если ты в дверь не успеешь скользнуть,
Твой враг непременно найдет этот путь.
 
 
Пускай убавляется юная смелость,
Зато приращаются мудрость и зрелость.
 
 
Сбираюсь в пустыню отправиться я,
Ну что же! Седлайте верблюдов, друзья!
 
 
Иль, может, с утра я коня оседлаю,
Стремительных стрел обогнавшего стаю,
 
 
Иль, въявь оседлав кобылицу мою,
Пощады сопернику я не даю.
 
 
Бегут вороные, бегут, не устав,
Косматые гривы с рассветом схлестав!
 
 
И ей и ему тяжело в поединке,
Так ножниц сближаются две половинки!
 
 
Летят они рядом, в мелькании дней:
На ком же верхом я, на нем иль на ней?
 
 
Увидев их, вздумаешь в облаке гула,
Что тайну коню кобылица шепнула!
 
 
В сомненье повергла нас гонка в чаду,
Ристалище храбрых, себе на беду;
 
 
Твердили одни: «Он подругу обставит!»,
Другие: «Она его сзади оставит!».
 

12

 
Мне сердце из огня извлечь какой наукой?
Изменница меня пытает смертной мукой!
 
 
Разлукою полны, увы, ее деянья.
Посланья ж влюблены – и в них обет свиданья!
 
 
Язычнице, господь ей страсть ко многим выдал,
Она же мой один, мой неизменный идол, —
 
 
О нет, не презирай любви моей блаженной,
Коварно не играй с моей душою пленной!
 

13

 
О ночь моя в Кархе, останься такой, останься такой навсегда!
Не смей никуда уходить от меня, не смей уходить никогда!
 
 
Явился посланец и мне возвестил, что, после разлуки и ссор,
Она непременно войдет в мой покой, внесет свой сияющий взор.
 
 
Войдя, она яблоко в смуглой руке надушенное держала,
А зубы ее были дивно остры, как скорпионовы жала!
 

14

 
Чтоб успокоить угрызений пламя,
Сей список, испещренный письменами,
 
 
Она мне примирительно вручила…
О, ежели б свернуть мне поручила!
 
 
Чтобы и я, в своей бесславной славе,
Поцеловать бы оказался вправе,
 
 
По праву исстрадавшихся в разлуке,
Писца очаровательного руки!
 

15

 
Душа моя исстрадалась по той, что не отвечает мне,
Эта мука из мук все муки мои превосходит вдвойне и втройне.
 
 
Я только сказал ей: «Ответь мне», – и вот она молвила мне в ответ:
«Ответ мой: нет, и ответа не жду от тебя на него, мой свет!»
 

16

 
О ты, надменная, на меня ты больно гневаться стала,
Будь мною довольна, ведь я теперь раскаиваюсь устало.
 
 
«Разлука с тобою убила меня», – сказал я, а ты рассердилась,
Но, если вернешься, невольный лжец, я сдамся тебе на милость!
 

17

 
Был счастья день, когда судьба моя забыла покарать меня жестоко,
Когда смежились веки бытия, когда ослепли очи злого рока;
 
 
Был день, когда, едва лишь пожелав, обрел я, усмирив души мятежность,
Вино, охапки благовонных трав, певуньи голос и любимой нежность!
 
 
Она, желанна для очей моих, подобно ясным звездам всеучастья,
Несла мне наслажденья краткий миг и обаянье истинного счастья.
 
 
Увы, мы были не наедине, был вежливый посредник между нами,
Словами он высказывал все то, что не могли мы выразить очами,
 
 
И мы решили встретиться опять, когда уснет свидетель нашей встречи
И снова будет ночь торжествовать, пришедшая к любимым издалече!
 

18

 
Седина взойдет, как дурная трава: не сокрыть ее в жизни земной,
Ты прости – побелела моя голова, хоть она и окрашена хной.
 
 
Промелькнула юность мимо меня, хоть пошел я навстречу ей,
И господь мне оставил от всех щедрот лишь терпенье взамен страстей!
 
 
Право, если б не терпкость земного вина и сладчайших бесед распев,
Я простился бы, юность развеяв мою, с наслажденьями, отгорев.
 
 
Так не разбавляй же вино водой: оставляй его так, как есть,
Виноградному соку и суслу его мы охотно окажем честь!
 
 
На невесту монарха похоже вино – все в венце из жемчужных пен,
В исполинском кувшине томилось оно, забродив меж глиняных стен.
 
 
Милый друг, в Кутраббуле нас посети, если хочешь обрадовать нас,
Хорошо там будет тебе и нам, если в ханжестве ты не погряз!
 
 
Ах, по кругу, по кругу будет ходить непрестанно хмельной кувшин,
Все заботы изгонишь в единый миг, вечных радостей властелин!
 

19

 
Чтобы после вернуться к любимой, когда жизнь, презревшая винную муть,
Благочестьем представит тебе миг услад, выдаст блуд за истинный путь!
 
 
Впрочем, как же тебе устоять, дружок, если с чашею круговой
Нынче девственно юная ходит газель и кивает тебе головой?
 
 
Ах, из кубка первой она отпила и остатком тебя поит,
На плече ее шаль шелестит, как плащ, лоб притворно хмур, не сердит!
 
 
Льет в прозрачные кубки струю вина, щедро, льет, прикрывшись платком;
Сделай жадный глоток – и по жилам твоим тот глоток пролетит огоньком!
 
 
Ты зачем отворачиваешься и бежишь, разве я с тобой не хорош?
Тот, кто скажет, что я другую люблю, тот заведомо скажет ложь!
 

20

 
Была нам небом ночь дарована, и мы уверовали в шалость,
Решили мы, что это – золото, но это ложью оказалось.
 
 
Ведь эта ночь, где звезды блещут, совсем как золотая сбруя:
Я в эту ночь еще раскаюсь, потом… А прежде – согрешу я!
 

21

 
Годы меня отрешили от веселья, любви и вина,
Былую пылкую юность похитила седина.
 
 
На лице моем буйная свежесть начертала красы урок,
Только сам я стер в Книге Жизни самый след этих ярких строк!
 

22

 
Жизнь прошла и отвернулась, я забыл, что знался с лаской,
И седин моих сверканье никакой не скроешь краской, —
 
 
Ненавистен стал мне дурень с бородою белоснежной…
Как же этакого старца полюбить красотке нежной?
 

23

 
Как прекрасна сонная вода:
Лотос на поверхности пруда!
 
 
День, расширив влажные зрачки,
Смотрит на тугие лепестки.
 
 
А на стебле каждом, как закон,
Благородный яхонт вознесен.
 

24

 
Сколько храбрых юношей, чьи души никогда не ведали сомнений,
Что могли б решимости решимость научить без всяческих смятений,
 
 
Сдержанною рысью подвигались на конях средь сумрака ночного
В миг, когда созвездья погружались в предрассветный сумрак вновь и снова.
 
 
И заря своим дыханьем свежим войско Ночи в бегство обратила:
Зарумянившись от упоенья, воздымаются ее ветрила!
 
 
Крыльями захлопал ранний кочет, он охрип от горя и досады,
Кажется, он ночь оплакать хочет, будто просит для нее пощады!
 
 
По-петушьи он взывает трубно, захмелев от сновидений черных,
Словно бы карабкаясь по бубну, заплясавшему в руках проворных!
 
 
Так сломи ж, сломи ж печать, которой горлышко кувшина знаменито, —
Где вино, наследье давних предков, век хранимо и почти забыто!
 
 
Знаешь, от одной такой бутыли сколько горя и отрады, если,
Отхлебнув живые опочили, ну, а полумертвые – воскресли!
 
 
Как насущного прошу я хлеба у всемилостивого аллаха
О любви газелеокой девы, чье кокетство гибельно, как плаха!
 
 
Есть любовь, в моей безмерной боли и в слезами ослепленном взоре,
Так, дружок, не спрашивай же боле, что со мной стряслось, какое горе…
 

25

 
Напои меня прохладой золотистого вина.
Полоса на небосклоне влажной мглой обрамлена.
 
 
А созвездия похожи в дивном сумраке нетленном
На серебряные бусы, окаймленные эбеном!
 

26

 
Я жаждал, я ждал – и в конце концов постиг, что был глуп, как дитя.
А ты всерьез обманула меня, мне дав обещанье шутя.
 
 
Увы, бесконечной была моя ночь, как ты и хотела вчера, —
Ведь ты поскупилась, не разрешив этой ночи дойти до утра!
 

27

 
Нас обносит любимая родниковой водой и вином,
Ароматы смешав в благовонном дыханье одном.
 
 
Вся она – совершенство, вся – свежести нежной намек,
Спелых яблок румянец сквозит в смуглоте ее щек!
 

28

 
Сетует она, а слезы – зримый след душевных смут, —
Слезы, смешанные с кровью, по щекам ее текут:
 
 
«До каких же пор украдкой мы встречаться будем, друг?
Где найдем мы избавленье от безмерных наших мук?».
 

29

 
О темнокожая девушка, я страстью к тебе сражен,
Тобой ослеплен я, единственной из множества дев и жен:
 
 
Кокетливо растягиваемые, пленительные слова,
Эбеновый торс, эбеновые плечи и голова!
 

30

 
Ах, друзья, вы не внимайте повеленьям благочестья,
А, восстав от сна, смешайте душу с винным духом вместе.
 
 
На траве святое утро плащ рассвета расстелило,
И росой отяготились вихрей влажные ветрила.
 
 
Пробил час – и перед кубком преклонил кувшин колени,
А петух вскричал: «Пируйте поутру, не зная лени!»
 
 
Громко флейта застонала от желания и страсти,
Ну, а ей красноречиво вторят струны сладострастья.
 
 
Что вся жизнь, весь мир подлунный, кроме этого мгновенья?
Что милей, чем виночерпий в миг покорного служенья?
 

31

 
На моих висках страстотерпца – украшенья сребристых седин,
Но доныне упорствует сердце в заблужденьях былых годин.
 
 
Безобразны седые пятна, но душою потребно пасть,
Чтоб гнедого коня безвозвратно перекрасить в другую масть!
 
 
Это будет поддельная младость, и подлога ничем не скрыть,
Ведь утрачена прежняя радость, порастеряна прежняя прыть!
 

32

 
Душу твою чаруют прекрасных очей дары,
Влекут твое сердце ночные и утренние пиры,
 
 
Гибкой ветви подобный тебя привлекает стан
И щеки, похожие дивно на спелых яблок дурман.
 
 
Ты в сорок лет не мудрее, чем двадцатилетний юнец,
Скажи мне, приятель, когда ж ты образумишься наконец!
 

33

 
О ветер отчего края, родных пустынь и урочищ,
Уж лучше забудь меня, если моих дум развеять не хочешь!
 
 
Ведь нынче я свое ложе в ночи разделяю с тоскою,
Мне очи бессонница на ночь подкрашивает сурьмою.
 
 
Лишь страсть мне повелевает – угрюмо, властно и строго,
Я жалуюсь только богу – и никому, кроме бога, —
 
 
Подобно тому, кто томится, живьем от любви сгорая,
И больше не ждет ни покоя, ни дремы, ни вечного рая.
 

34

 
Как ночь для спящего коротка – проснулся и все забыл!
Как ничтожен чужой недуг для того, кто болящего посетил!
 
 
Та частица жизни, которую ты оставить во мне смогла,
Будь залогом счастия твоего: благодарность моя светла!
 
 
В ночь свиданья казалось мне, что лежу я в обнимку с душистой травой,
Источающей благоуханья волну в эту тьму, в этот холод живой.
 
 
И когда б облаченными в сумрака плащ нас кто-то увидеть успел,
Он одним бы единственным телом нас счел, хоть сплетенным из двух наших тел!
 

35

 
Сколько я ночей без сна проводил, а по постелям
Собутыльники мои полегли, убитые хмелем!
 
 
И под их блаженный храп о любви святой и пылкой
С флейтой вел беседу я да с хохочущей бутылкой.
 
 
Лютня пела о любви, ну а ночь во тьме витала
И огни падучих звезд гневно мне в лицо метала!
 
 
Бросила в меня она рой осколков мирозданья
С возгласом: «Ты сатана, дух мятежный отрицанья!».
 

36

 
Приятно охлажденное питье, а отчего – и сам я не пойму,
О да, друзья, я сомневался в нем, но нынче возвращаюсь я к нему.
 
 
Любому возвращению – хвала, подайте ж мне – в сорочке из стекла —
То зелье, что, как яхонт алый, спит в жемчужине, сгорающей дотла!
 
 
Вино, вливаясь в кубок, неспроста сребристую решетку чертит в нем,
Где ледяных колечек суета, то одиноких, то – вдвоем, втроем.
 
 
И кажется порой, что в кубке том поет нам дева абиссинских стран.
На ней шальвары из воды с вином, а их окрасил праздничный шафран!
 
 
Как разостлалась поверху вода, сносящая обиды уж давно,
А под водой бушует, как всегда, бунтарское тревожное вино.
 
 
Мы орошали жажду в сто глотков, и таяла прохлада пузырька,
Когда беспечных этих пузырьков касалась виночерпия рука!
 

37

 
Под сенью виноградных лоз мы напивались допьяна,
Лицо возлюбленной моей во тьме мерцало, как луна,
 
 
Любая зреющая гроздь преображалась на глазах
В скопления жемчужных звезд на изумрудных небесах!
 

38

 
О, эта ночь, судьбы подарок, благодеянье горных сил,
Чей образ – он душист и ярок – я ныне в сердце воскресил!
 
 
О, ночь воспоминаний странных, та ночь, когда взнуздал я их,
Ту пару лошадей буланых, ту пару кубков золотых!
 
 
Те кони, устали не зная, свершали путь во мраке свой,
Их согревали, подгоняя, бичи погоды дождевой.
 
 
Рысцой бежали кони эти, пока не оказался я,
Хмелея, в пряном лунном свете – на луговине бытия.
 
 
Ах, там играла тонким станом пугливоглазая газель,
Косилась, воду уносила и приносила лунный хмель…
 
 
Та ночь в моем существованье была лишь проблеском огня,
Меня влечет ее дыханье, медовой свежестью маня.
 
 
Вино и мед, вино и мука, и скорпионов крутоверть…
Смерть – это попросту Разлука, Разлука – это просто Смерть!
 

39

 
Долгой бессонной ночью моя тайна раскрылась глазам,
И зрачки воззвали на помощь, боясь покориться слезам.
 
 
В пучину тоски и волнений, неведомую досель,
Меня погрузила печали не знающая газель.
 
 
Она припадает к кубку, совсем подобна, смотри,
Месяцу молодому, что тает в багрянце зари!
 

40

 
Трезвым не будь, поскольку пьянство всего примерней,
Утреннюю попойку соединяй с вечерней.
 
 
Трезвенник пусть горланит, словно кимвал бряцая,
Слух легковерных ранит, радость твою порицая!
 
 
Пусть сей ничтожный малый, плоше щербатой крынки,
Вздорным своим благочестьем торгует на вшивом рынке!
 
 
Выбрав себе дорогу, занятье или забаву,
Делай лишь то, что по сердцу, что по душе иль нраву!
 
 
В этом я твердо уверен, не испытываю сомненья,
Это мое правдивое и справедливое мненье!
 
 
Выдержанные вина щедро пускай вкруговую
И, осушивши чашу, бери немедля другую!
 
 
Не пей ничего (о благе взывают наши напевы),
Кроме вина и влаги уст возлюбленной девы!
 
 
Разве не слышишь, как утром гудят облака блестящие:
«Эй, протирайте очи! Эй, пробуждайтесь, спящие!».
 

41

 
Развлеките меня, ведь в жизни все – развлеченье, живем пока!
Жизнь, после которой приходит смерть, – отчаянно коротка.
 
 
Берите услады у времени, нам отпущенного взаймы,
Удары судьбы не медлят: пройдем и исчезнем мы.
 
 
Так дайте у этого мира мне взять все отрады его!
Когда я его покину, мне будет не до того.
 

42

 
Я наконец опомнился, но после каких безумств настали хлад и грусть.
Так не ищи любви на том погосте, куда я больше в жизни не вернусь!
 
 
Я нынче охладелый седоглавец, и юноши зовут меня: «Отец!» —
Мне нынче места нет в очах красавиц и в теплоте строптивых их сердец.
 
 
Я развлекаюсь, сам себе переча, почти лишен душевного огня.
Подумать только! Никакая встреча совсем уже не радует меня!
 
 
Я всеми позабыт в домах соседних – в своем привычном дружеском кругу,
Но, впрочем, есть веселый собеседник, на шалости его я разожгу!
 
 
Да есть еще хозяйка винной лавки, она исправно верует в Христа,
Я постучался к ней, едва зарделась рассветная густая теплота.
 
 
Она услышала, кто к ней явился, узнала забулдыгу по шагам.
Того, которого не любят деньги, да и за что любить меня деньгам!
 
 
Потом она покинула лежанку, с кувшинов сбила хрупкую печать, —
Так сон дурной оставил христианку, ей веки перестал отягощать.
 
 
Ночь распустила крылья в блеске винном, вспорхнула, чтоб лететь в свои шатры,
Ведь меж большой бутылью и кувшином был солнца луч припрятан до поры!
 
 
И вот хозяйка принесла мне в кубке такого золотистого вина,
Зрачки которого блестели, хрупки, ресницами не скрыты допьяна!
 
 
Вино хранилось бережно в подвале, и тень его гнала полдневный зной,
Когда чертоги дня торжествовали и душный день кипел голубизной.
 
 
Бутыль, увита в мягкость полотенец, стоит со сверстницами заодно,
А в ней, как созревающий младенец, крепчает вдохновенное вино.
 
 
Так будь подобен утреннему свету, и мрак гони, и пальцы растопырь,
Еще не пробужденный, не воспетый, дух винограда, мальчик-богатырь!
 
 
И подал мне мое вино с улыбкой, как чудо-ветвь сгибая тонкий стан,
Неумолимый виночерпий, гибкий и облаченный в шелковый кафтан.
 
 
И мускус цвел на лбу его широком, и виночерпий был, как солнце, юн,
А на виске его свернулся локон, как полукруг волшебной буквы «нун»!
 

43

 
Весна вселяет в нас безумий череду,
Но это лучшее из всех времен в году.
 
 
Отраду и любовь весна тебе дает,
Как бы в залог своих улыбчивых щедрот!
 
 
В проснувшемся лесу щебечет птичий хор,
На зелени лугов – веселых песен спор,
 
 
Лужаек островки расхохотались вдруг:
То благодатный дождь все оросил вокруг!
 

44

 
Платье желтое надела – и очаровала нас,
И пленила, покорила множество сердец и глаз,
 
 
Словно солнце на закате, волоча по нивам пряным
Драгоценные покровы, что окрашены шафраном!
 

45

 
Красавице Хинд что-то не по душе густая моя седина:
Мою голову, как плотной чалмой, окутывает она.
 
 
О красавица Хинд, это вовсе не мне скоро так побелеть довелось,
Побелели пока лишь пряди одни, лишь пряди моих волос!
 

46

 
Любовь к тебе, о соседка, бессмысленною была,
От нее отвлекали другие помыслы и дела, —
 
 
И узнал я то, во что прежде молодой душой не проник, —
Поседел я, и седина мне подсказала, что я старик.
 
 
Созидающий замки зодчий, собирайся в далекий путь,
Человек, до богатств охочий, распроститься с ним не забудь!
 

47

 
Одинокие люди в доме тоски, ваши кельи невысоки,
И друг с другом не общаетесь вы, хоть друг к другу вы так близки!
 
 
Будто глиняные печати вас запятнали силой огня,
И ничья рука не взломает их, вплоть до самого Судного дня!
 

48

 
Сердце, ты на седину не сетуй, в ней обман, задуманный хитро:
Ведь нельзя платить такой монетой, бесполезно это серебро!
 
 
Я седого не хочу рассвета, страшен мне его угрюмый шаг:
Нет ему привета, нет ответа, враг ты мне, хоть светоносный враг!
 
 
Младость предала меня до срока, пегой сделалась волос река,
Вороненка пестрая сорока прогнала с крутого чердака!
 

49

 
Не видишь разве ты, что день принес нам чудеса?
Так не теряй его – открой для радости глаза.
 
 
Взгляни – вон виночерпий встал, стан – тоньше тростника.
И чашу, как невесты шлейф, несет его рука.
 
 
Та чаша – золотом горит, в ней – холод серебра.
Так наслаждайся, пей и пой с утра и до утра.
 
 
О боге помня, совершай хорошие дела,
А согрешил – ну что ж, пора покаяться пришла.
 
 
Любимая, солги, солги – мне дорога и ложь.
А оправданье, что лгала, всегда потом найдешь.
 
 
Любовь таится от меня, мне кажется она
Жемчужиной, что в бездне вод на дне погребена.
 
 
Ужели так ты и не дашь мне радости в любви?!
Ужели только лгут уста румяные твои?!
 
 
Взываю к богу я, чтоб он сомненья разрешил.
Прошу, молю, чтоб чудо он с тобою совершил.
 
 
И вновь смотрю в твои глаза, как на письмо глядят,
Когда сорвать с него печать боятся и хотят!
 

50

 
Тех, кто любит наслажденья,
Укорять нельзя, поверьте.
Что такое жизнь? Мгновенье!
Миг, украденный у смерти!
Сколько раз благоразумный
Ум терял в застолье с нами.
То в него с вином безумным
Влил огнепоклонник пламя.
Это пламя разгоралось
От вина, что, чуть играя,
Год за годом очищалось,
Крепло, силы набирая.
Им сейчас с улыбкой ясной
Нас газель обносит с лаской.
До чего ж она прекрасна
И в любви, и в гневе страстном!
И вино клокочет пенно,
Как из вспоротого горла,
Чтоб, в воде остыв мгновенно,
Золотиться в кубках гордо.
 

51

 
Случая не упусти пить вино с подругой
На заре, когда встает солнце над округой.
Утром – сладостней вино, опьяненье слаще.
Пусть оно вас осенит счастьем настоящим.
Рок – и грешник и злодей, – он не пожалеет.
Только прежде, чем судьба помешать успеет,
В путь, усталые глаза. Даль – необозрима.
Мне не терпится в лицо заглянуть любимой.
 

52

 
Ночь цвета кос своих она мне подарила.
Меня вином под цвет ланит своих поила.
Укрыла чернотой волос и мраком ночи.
А утром – кубком и лицом вновь озарила.
 

53

 
По утрам не пью вино я.
Лучше ночью пить, бесспорно, —
Утро схоже с сединою,
Ночь – цвет молодости черный.
И не может скрыть влюбленных
Утро от нескромных взглядов.
Их укроет вечер темный
Сумрачной своей прохладой.
 

54

 
Вспомню предместье Багдада – и в памяти снова
Время, что мы проводили в Матыре когда-то.
Там виноградные гроздья сверкали лилово,
Не уступая ни лозам из Хита, ни лозам Аната.
Возле каналов разлившихся часто с друзьями
Ночь среди райских садов мы у Тигра встречали.
Так сторожей мы пугали, что в страхе часами,
Как эфиопы в пещерах, они замирали.
Спали в зеленой тени виноградные гроздья.
Ягоды, как пузырьки, тяжелели нектаром.
Их соберут и на солнце разложат, как звезды,
Чтобы затем выжать ласковый сок их янтарный.
Тот, кто их выжал, для них приготовил одежду —
В глиняном платье-кувшине им крепнуть до срока…
Все это было… А ныне, лишенный надежды,
Милая, как я тобою унижен жестоко.
Сердце безумным недугом любви иссушила.
Ради тебя дал я клятву с застольем расстаться.
С истинного ты пути меня сбила, сманила,
Но не дала красотой мне своей любоваться.
Если б хотела, – не хочешь! – дала б утешенье,
Мучить не стала бы так бесконечным отказом.
Если бы было – не будет, увы! – исцеленье,
То не погиб бы от дум бесконечных мой разум.
Ты с каждым днем от меня начала отдаляться.
Словно в гробу мертвеца, мои просьбы хоронишь.
Верной не мне, а другому ты хочешь остаться.
За равнодушным бежишь, а влюбленного гонишь.
Нет, твою нежность делить я с другими не в силах!
Горе влюбленным, несчастной любовью горящим!
Если покинешь меня ты – уж лучше могила!
Жить без любви, значит, быть мертвецом говорящим!
 

55

 
Всю ночь, как росинки, сверкали дождинки над лугом.
А утром цветным покрывалом окутался луг.
Дождь плакал, как друг, навсегда потерявший подругу,
А день засиял, как подругу увидевший друг.
На этом лугу, где нарциссы качались спесиво
И где к гиацинтам фиалки склонялись в тоске,
Нас дивная фея прекрасным вином обносила.
И чаша была, словно факел зажженный, в руке.
Я ей говорил: «Чтоб вино не смешал со слезами,
Смешай с влагой уст своих нежную влагу вина.
Такое ты в сердце зажгла негасимое пламя,
Что руку к нему поднеси – загорится она!».
 

56

 
Не выдавайте тайн, глаза, не выдавайте!
Не то о горестной любви узнает каждый!
О псы-завистники, не лайте, ну не лайте!
Она и так не утолит любовной жажды!
Дворец Исхака, помоги, яви мне милость:
Пришли мне с ветром аромат дыханья милой.
Хочу во сне, чтобы она ко мне явилась
И верность данному обету подтвердила.
Да, я надеюсь, хоть, наверно, я – беспечный,
Как тот пловец, что плыл в реке, где крокодилы.
О господи, от бесконечных ран сердечных
Освободи меня, яви свою мне милость!
В пути не раз встречал я ночи и рассветы,
Когда заря манила спутников рукою.
И наши кони были сыновьями ветра,
Они летели, распластавшись над покоем.
Они дарили запах мускуса душистый,
Степной полыни горечь, устремляясь в дали.
Нас властно звал к себе напиток золотистый.
В вино влюбившись, мы запреты отвергали.
К виноторговцу мчались мы дорогой длинной,
Чтоб там опять наедине с вином остаться.
Там бурдюки похожи были в калях винных
На смуглых крепко связанных повстанцев.
А наш хозяин бурдюки на свет выносит,
И чаши полнит до краев он перед каждым.
Поверьте, дважды нас он выпить не попросит, —
Щедра рука, да и душа горит от жажды.
Во мраке ночи мы пришли, чтоб он развеял
Тоску любви, взамен блаженство дав иное.
Пусть в жилах старое вино течет, нас грея,
Как и во времена Адама или Ноя…
Подобно яхонту в руках виноторговца
Вино, что в душу так и льется, так и льется!
 

57

 
Вновь взволновал меня голубки зов,
Которая с предутреннего луга
Воркует ласково: «К застолью стол готов!
И заждалась прекрасная подруга!».
И впрямь возлюбленная очень хороша
В браслетах и в мальчишеском камзоле.
Стройна она, тонка – в чем держится душа, —
Незаходящий свет луны во взоре.
И ясный взор ее порой черней ночей,
И страсть слилась в ней с чистотой невинной,
Чтоб напоить меня вином своих очей
И влагой уст, хранящих привкус винный.
 

58

 
Уйду от тебя, не заплачу, не жди.
Уеду, забуду, не вспомню ни разу.
Не важно – твердь суши найду впереди
Иль даль океана откроется глазу.
Нет, – все-таки лучше полет корабля,
Чей парус трепещет, как сердце в тревоге.
И тайны свои мне откроет земля,
Хотя и сама-то не знает о многих.
 

59

 
Как прекрасно лицо той, с которой расстался,
Той, с которой вовеки бы не разлучался,
Дом прекрасен ее, где теперь не бываю,
Дом, который теперь стороной огибаю.
Ждешь меня ты, и я ожидаю свиданья,
Но уже между нами лежит расстоянье.
О разлука, оставь нам хотя бы мгновенье,
Ты – разрыва сестра, ты – подруга забвенья.
Даже лань молодая, в тени с олененком
От охотника прячущаяся в сторонке,
Лань, что тонкую, стройную, нежную шею
Наклонила к детенышу, ласкою грея,
Красотою не может с любимой сравниться,
У которой сверкнула слеза на ресницах.
Даже ветер, промчавшийся вечером синим
По задумчивым травам в цветущей долине,
Даже ветер, покров облаков шевелящий,
Запах мускуса в темную даль уносящий,
Всех цветов ароматы собравший над лугом,
Несравним с благовонным дыханьем подруги.
Если рядом она засыпала в постели,
Звезды яркие меркли пред ней и бледнели,
И нежнее, чем зерна в колосьях созревших,
Украшенья звенели ее под одеждой.
Стан потоньше лозы у нее, между прочим.
Да и кудри чернее, чем кожа у ночи.
Потому так горька так ужасна потеря!..
Я, погонщиков крики услышав у двери,
Угадал лишь твои очертанья во мраке,
Как плохого писца чуть заметные знаки.
А погонщики гнали верблюдов в пустыню,
Чтоб тебя не увидел я больше отныне.
Грусть, в тот дом постучав, в ней навек поселилась.
Колесо моих жизненных дней покатилось.
Белый день настает, черный мрак заметался, —
Словно с белых яиц черный страус сорвался.
 

60

 
Ты скажи, сладчайший из рабов аллаха:
Неужели все надежды стали прахом,
Неужели порвала она со мною
И сменилось горем счастье неземное?!
Как могла она, скажи, пойти на это?
Как могла нарушить клятвы и обеты?!
Как могла в безумье ввергнуть за мгновенье?!
Как могла унизить за мое смиренье?!
Ведь рабом любви я был на самом деле.
На других глаза мои ведь не глядели.
Если лгу – из глаз пусть слезы льются вечно
И бессонница пусть будет бесконечной!
Нет, в стан тонкий я влюблен, как и когда-то,
В щечки розовые, как цветок граната.
Помню, сколько было встреч во мгле незрячей,
Сколько кубков выпил я из рук горячих.
И ни тягостные думы, ни тревоги
Не могли тогда к нам отыскать дороги.
На лужайках, где бродили мы беспечно,
Нам казалось – наше счастье будет вечно.
С нами флейта сладкозвучная бродила,
Лютня радостно о счастье говорила.
И кувшины, как танцоры в тесном круге,
Хоровод вели, сплетая в танце руки.
А потом – кувшины к кубкам прижимались.
А потом – на стол слугою подавались.
А потом – как дождик, нас под облаками.
Осыпали тихо розы лепестками.