Текст книги "Любовная лирика классических поэтов Востока"

Автор книги: Омар Хайям

Джамиль ибн Абдаллах

(ок. 660 – ок. 701)

Переводы Н. Стефановича

1

 
Где дней моих прекрасное начало?
Любовь Бусейны душу освещала.
Когда разлуку долгую прервем
И навсегда останемся вдвоем?
Воспоминанье кровь из сердца выпьет:
Спросила вдруг – зачем спешу в Египет?
Клялась, что если бы не чья-то злоба,
Мы не были б теперь несчастны оба.
Сдержать рыданья не хватает сил, —
Вот скорбь моя, что в сердце я носил.
Нас разделяет слез моих поток,
И дом ее становится далек.
Ей повторял, что губит страсть такая,
Она ж, насмешница: «Я это знаю».
«Верни мне разум, – он почти угас».
Опять смеется: «Только не сейчас…».
Не хочет отвечать, не слышит даже.
Любви оковы сброшу я когда же?
Но пусть за зло добром воздастся милой,
Которая мне душу истомила.
Ей говорю: «Запомни, что в веках
С тобою нас соединил Аллах.
Любовь я проношу через года
И вечную и новую всегда.
Встают преграды, нам противореча,
И страсть твоя не приближает встречи».
Я долго жду, что ты исполнишь слово,
Проходит жизнь, а чувство так же ново.
Клеветникам за их дела в награду
Пусть поднесут убийственного яду.
Надеюсь, что для них уже готовы
Надежные и крепкие оковы.
Пусть женщины, мой скорбный слыша стон,
Подумают, что я лишь в них влюблен.
Смотрю на них, но сердцем не цвету, —
Где нет Бусейны – вижу пустоту.
Когда б я мог, измученный и хмурый,
Ночь провести в том крае Вади-ль-Кура.
Там дом ее, и там, в полях пустых,
Быть может, голос милый не затих.
Коварный рок мой путь стеснил и сузил, —
Разорванной любви свяжу ли узел?
Разлука кончится, – ведь как-то, где-то
Сближаются далекие предметы.
Быть может, к той, которой не забуду,
Направлю вновь я моего верблюда?
Найду ли путь в пустыне, в бездорожье,
Где холмики на мертвецов похожи?
Бусейна взором может упрекнуть, —
Взволнованно вдруг затрепещет грудь…
Когда идет – не смотрит и не слышит,
Лишь плащ влачит, что так искусно вышит.
Ревнивец муж, бранясь, как бесноватый,
Дорогу к ней мне преградил когда-то.
Чтоб пробудить во мне и гнев и страх,
Бусейну в смертных обвинял грехах.
Старались мы мгновенье устеречь,
Когда он наших не заметит встреч.
С путем ее соединив свой путь,
Разумнее и осторожней будь.
Свиданьем утоляется любовь,
Но лишь расстанемся – бушует вновь…
Хотят, чтоб воевал я непременно,
Но только с женщиной война священна,
Сраженья эти нас животворят,
А побежденный и велик и свят.
Я радостью печаль уравновесил, —
Лишь с женщинами счастлив я и весел.
Мне вспоминалась томительная ночь,
Когда не мог я скорби превозмочь…
Моя Бусейна с детства мне мила, —
Любовь со мной мужала и росла.
Скупой ведет всему унылый счет,
Я от Бусейны многих ждал щедрот.
Она же в ответ: «Быть щедрой ни к чему, —
Я и скупая по сердцу ему…».
Взгляните в сердце, – что я там таю?
Одну любовь бессмертную мою.
Узнай, Бусейна, молодая мать,
Что обречен тебя лишь вспоминать.
Когда же встретимся наедине,
Когда ж за все отплатишь щедро мне?
Пусть на вопрос: люблю я или нет, —
Суровый край Зу-Дама даст ответ.
 

2

 
Друзья, посетите виновницу горьких томлений,
Чьи губы как мед и что вся – словно запах весенний.
Скажите, что я и дышать без нее не могу, —
Друзья, перед вами навеки останусь в долгу.
Зайдите к Бусейне с приветом моим на устах,
Пусть дождь животворный пошлет ей великий Аллах,
Расскажете после, – я так нетерпеньем томим,
Взволнована будет ли этим приветом моим?
О, если любви нашей прежней волшебная связь
Еще существует, не кончилась, не прервалась
И чувство ее не остыло, судьбе не сдалось, —
Из глаз ее хлынут потоки безудержных слез.
Но если коварными, если шальными ветрами
В душе у любимой задуто священное пламя
И если сердечный союз наш врагами расколот, —
В очах ее темных суровый увидите холод.
Ужели взаимности нашей оборвана нить?
Не может Бусейна предать, обмануть, изменить.
Избавь и спаси нас от всякой разлуки, о боже,
И в мире земном, и в небесных обителях тоже.
Хочу, чтобы рядом с Бусейной меня схоронили, —
Какое блаженство лежать по соседству в могиле!
Любовью измученным, смерть, ты даруешь покой,
Так что же ты медлишь, зачем не приходишь за мной?
О трудная страсть, о потерь и напастей начало, —
Подобного мне ты, наверно, еще не встречала?
Жестокая скорбь в этом сердце царит истомленном,
Любовь не прогонишь отчаянным криком и стоном.
Все женщины тусклы, лишь образ единственный светел, —
Кто видит луну, тот бесчисленных звезд не заметил.
С Бусейной сравниться красавицам прочим невмочь, —
Есть много ночей, но одна лишь Священная ночь.
О бедное сердце, всем пламенем вечной любви,
Всей болью своею любимую благослови.
Но если к Бусейне никто не зайдет из друзей, —
Что делать я буду с любовью и мукой моей?
Рыдает, подругу свою потеряв, голубок,
Я тоже стерпеть бы покорно разлуку не смог.
И как же не плакать от скорби суровой и едкой,
Когда и голубка так жалобно плачет на ветке?
Твердят: «Околдован», – не зная, что это судьба,
Что здесь ни при чем колдовство, ни при чем ворожба.
Но, солнцем клянусь, мы сердца разделенные свяжем,
Пустыней клянусь, с фантастическим чудным миражем,
Звездою клянусь, что на небе мерцает впотьмах,
И свежестью листьев на спутанных, темных ветвях, —
Клянусь, что Бусейне я верен останусь одной,
Чей взор, как вино, – от него я навеки хмельной.
Мне вспомнилась ночь под покровом развесистой ивы,
И были глаза лучезарны, темны и красивы.
И я тосковал, и слеза, упадая из глаз,
Как жаркий огонь, как смола раскаленная, жглась.
Я эту же ночь непременно еще повторю,
И вновь, как тогда, мы багровую встретим зарю.
Звучала, как музыка, наших речей красота,
Сладчайшими были Бусейны любимой уста.
Господь даровал мне ту ночь и сиянье рассвета,
Во веки веков я ему благодарен за это.
Всю жизнь, о Бусейна, тебе подарить разреши,
И бренное тело мое, и бессмертье души.
Когда б за мгновенье той ночи святой и блаженной
Безбрежную вечность мне вдруг предложили в замену,
Я выбрал бы краткость былых незабвенных минут, —
А после пускай одинокую жизнь оборвут.
О, губы Бусейны, – в них есть чудотворная сила,
Она бы и мертвых дыханьем своим воскресила.
Когда бы другую воспел я в твореньях своих —
Мой голос мгновенно заглох бы, сорвался, затих.
Разорванной цепи мы с ней разлученные звенья,
И это надолго, быть может, до дня Воскресенья…
 

3

 
Друг, зачем так горько укорять
Лишь за то, что к ней стремлюсь опять?
Постучится ли к Бусейне кто-то?
В небе звезд тускнеет позолота,
Путь ночной не близок, но куда-то
Так влекут хмельные ароматы…
Ты ушла, и ты невозвратима,
На устах твое осталось имя.
Мрачен день, когда тебя не ждешь,
Он на годы долгие похож.
Если мы не встретимся и впредь, —
Предпочту исчезнуть, умереть…
Если бы себя переупрямить,
Усмирить бушующую память.
Отзовись на зов моей любви,
Или, если надо, умертви.
Пересудов злых, клянусь аллахом,
Сторонюсь я с суеверным страхом.
Я смиренно принял наш разрыв,
Сердце окончательно разбив.
Пусть казнят, но буду я беречь
Трепетную тайну наших встреч.
В жизни нет разлуки, а умрем —
Мы и там останемся вдвоем.
Жду тебя, – не так ли нищий ждет
Богачом обещанных щедрот?
Жду тебя томительно и долго, —
Или ты отдать не хочешь долга?
Ты теперь мне кажешься все чаще
Тучею, дождя не приносящей.
Сердце полно яда и скорбей, —
Исцели его или убей…
 

4

 
Ты утром, брат, иль в час дневной жары
Покинул Сельмы пестрые шатры?
Поговорим немного, – может быть,
Смогу словами душу облегчить.
Когда от страсти сердцу невтерпеж,
Лишь в любящем сотрудника найдешь.
Любимая, – давно ль в последний раз
Я видел блеск ее огромных глаз?
Сказала мне: «Что знаем мы одни,
Ты от людей заботливо храни.
Когда ко мне ты устремляешь взгляд,
Глаза твои о страсти говорят.
Мой каждый взор так жадно не лови,
Чтоб не открыть другим своей любви.
Молчи всегда, чтоб сплетник и фискал,
Про чувства наши всем не рассказал.
Будь осторожным, скрытным в самом главном,
Чтоб наше тайное не стало явным.
Не надо на меня смотреть при встрече, —
Твой взор красноречивей всякой речи…
Ведь я на подозренье, вся родня
Давно уже преследует меня.
Тебе я прямо говорю об этом,
Но мы не поддадимся злым запретам.
Семью мою пугает наш союз, —
О, берегись, я за тебя страшусь.
Ты сам не знаешь, что тебе грозит,
Как много бед, напастей и обид.
А повод у врагов все тот же самый:
Ведь ты из Неджда, мы же – из Тихамы.
Не знаю, как тебе прийти сюда?
Кругом враги, опасности, беда.
Мы сблизились, вражду преодолев,
И это всех приводит в страшный гнев».
Ответил ей: «Нет поводов для страха,
Ведь гибнет тот, кто прогневил аллаха».
Но ты мрачна, и я в тоске глубокой,
Так больно мне от каждого упрека.
Я чувствую, желаешь ты упорно,
Чтоб клялся я другим в любви притворной.
Глаз не свожу с небесной высоты,
Мне кажется, что небо – это ты…
Твержу теперь другие имена,
Хотя одной душа навек верна.
Любовь порой, чтоб избежать беды,
Скрывается под маскою вражды.
 

5

 
Торжествуют сегодня враги веселясь,
Оттого что с Бусейной разрушена связь,
Оттого что любви обрывается нить, —
Убеждают меня потерпеть, не спешить.
Быть разумным? Но этого мне не дано.
Осмотрительным? Мне угрожают давно.
Даже сами понять вы способны едва ли,
Для чего за Нубейха ее отдавали.
Друг на друга обманами нас натравив,
Вы ускорили этот недобрый разрыв.
И рыдала Бусейна, когда мы при встречах
Вспоминали о наших тревогах прошедших.
От нее оторваться не властен я разом,
Потому что она мой похитила разум.
Сколько горя обрушилось вдруг на меня!
Все друзья мои плачут, тоскует родня.
А подруги Бусейны, стройнее газелей,
Чьи жемчужные зубы, как снег, заблестели,
Заслоняют ее от палящего зноя
Покрывалом парчовым с густой бахромою.
Лишь окликнет, и сразу, шаги убыстряя,
К ней спешат, словно птиц беззаботная стая.
Собрались, откликаясь на голос знакомый,
Словно белые чайки вокруг водоема.
Хоть взглянуть на нее если б жизнь помогла,
Мимоходом, украдкой, в пути, из седла…
Мы такому не верим, мы сказкой зовем, —
Чтоб убитый скорбел об убийце своем.
Ухожу ночевать только к нищим куда-то,
Хоть семья у меня и знатна и богата.
О шатер, утаивший любви благодать, —
За тебя мою жизнь я хотел бы отдать!
Я хочу, чтобы этот волшебный шатер
Ароматную тень надо мной распростер.
В миг разлуки терпеть я старался сначала,
Но заплакал навзрыд, и Бусейна рыдала.
Чем же я виноват? Нестерпимо жесток
Незаслуженный мною напрасный упрек.
Гнет разлуки не будет смягчен и уменьшен
Ни весельем беспечным, ни ласками женщин.
Ты не щедрая, нет, – невозможным дразня,
Только скупостью ты покорила меня.
Но напасти меня не сразят, не убьют,
Терпелив и вынослив я, словно верблюд.
На путях, что храбрейшим доступны едва ли,
Я оставил следы, отпечатки сандалий…
 

6

 
Хочу преодолеть страстей моих ознобы,
Чтоб сердце наконец и отдохнуть могло бы.
Находит любящий исход страстям своим,
И лишь моей любви огонь неугасим.
Не первый раз томлюсь от страсти я горячей,
Но в прошлом поступать умел совсем иначе.
Вчера во тьме ночной, негаданно-нежданно,
Исчезли всадники, не стало каравана.
Здесь с нею вечером была ее родня,
А утром кружатся лишь стаи воронья.
Мученья жгучие меня не пощадят,
Теперь не властен я вернуть ее назад.
Разлука горькая, как беспощадный меч,
Который жизнь мою готовится пресечь.
Но я не слабый трус, себе я знаю цену,
Пред волею судьбы я не склонюсь смиренно.
Свой жребий осознать кто мне теперь поможет,
Когда безумен я, с ума сошел, быть может?
Взглянул я пристально, сознанье затуманя, —
То был последний взгляд в минуту расставанья…
Душа моя к тебе безудержно стремится,
Тоскует, мечется, как раненая птица.
И если о любви мне кто-то говорит,
Я плачу о тебе, отчаянно, навзрыд.
Стремится взоров рой к тебе опять прильнуть,
Но слез моих поток им преграждает путь.
Лишь сердца скупостью Бусейна отчего-то
Решила отвечать на все мои щедроты.
Бусейной милою любуюсь я: она,
Как пальма на холме, красива и стройна.
Но скупость выдает нахмуренная бровь, —
Зачем же уповать на нежность, на любовь?
То, что упущено, не воротить опять,
На скупость скупостью я буду отвечать.
Простившись навсегда, не ожидая встреч,
Все узы прежние ей удалось рассечь.
Я потерял ее, сомнений в этом нет,
И на любовь свою я наложу запрет.
Отвергла ты меня, – чего же я тоскую?
Быть может, полюблю когда-нибудь другую.
В ответ на страсть мою ты стала вдвое суше,
Теперь и ты мое узнаешь равнодушье.
Невинный, лишь твоим я осужден законом, —
Простившего тебя считай тобой прощенным…
 

7

 
Слышу, – Мерван, самый грозный из наших владык,
Хочет меня изловить, чтоб отрезать язык.
Надо спасаться, – пусть крепкие ноги верблюда
Быстро меня через степи уносят отсюда.
Сердце заныло, я был разрыдаться готов,
Края родного заслышав отчаянный зов.
С болью ответил я вестнику вечной любви:
«Я отзовусь, только ты окликай и зови…».
Я возвратился к подруге, любимой давно,
Сердце раскрыл, – мне любовь утолить не дано.
Люди решили, что я заболел тяжело, —
Знаю лекарство, что сразу бы мне помогло…
Если зайду к ней на несколько кратких минут,
Наше свиданье, быть может, грехом назовут?
В ней – колдовство, и колдует Бусейна над нами,
Но не встречается с ведьмами и колдунами.
Если бы она овдовела – любил бы вдову,
Выдали замуж – замужней дышу и живу.
Те имена мне всегда и милей и дороже,
Что на любимое имя хоть чем-то похожи.
Жизни моей уступлю я охотно частицу, —
Пусть ее жизнь дорогая за это продлится.
Кто-то сказал, что Бусейна приедет в Тейма,
Лишь потеплеет, как только отступит зима.
Время проходит, кончается жаркое лето, —
Где же Бусейна? Быть может, скитается где-то.
В воле твоей, чтобы жизнь моя сразу разбилась,
В воле твоей – оказать мне великую милость.
Ты до того истомила мне сердце, дразня,
Что и враги поневоле жалеют меня.
Так я измучен, что высох от горькой тоски,
Что надо мной будут плакать теперь голубки.
Если бы я заболел, вдруг лишился бы ног, —
Только тебе о спасенье молиться бы мог.
Знаю, от яда змеи, от укусов и ран
Вдруг исцелит, о Бусейна, лишь твой талисман.
Нас и в разлуках сближает желанье одно,
Даже свиданьям – любви утолить не дано.
Не охладили меня клевета и хула,
От пересудов любовь моя только росла.
Знаешь ли ты, что уста твои меду подобны,
Что без тебя я скитаюсь, как призрак загробный?
Как я боюсь умереть, пред тобой не раскрыв
Все мои чувства, страстей моих каждый порыв.
Встреча придет, и, опять этой встречей томим,
Душу раскрыть забываю пред взором твоим…
 

8

 
Вдруг узнаю: решил совет семейный
Отъезда не откладывать Бусейны.
Не надрывайся, сердце, потерпи, —
Пусть караван скрывается в степи…
Рассудок мой ты омрачила бредом, —
В игре любой стремишься ты к победам.
Одним – любить, другим – терзать безбожно:
Стремленья наши противоположны.
Как хочешь это чувство назови, —
Такой нигде не встретишь ты любви…
Приказывай гонцу седлать коня, —
Ты душу в дар получишь от меня.
 

Башшар ибн Бурд

(714–783)

1—16. Переводы Н. Мальцевой; 17–22. Переводы Н. Горской

1

 
Ночь пришла меня баюкать, но забыться я не мог,
Тень любимой мне предстала, сердце сжалося в комок.
А когда сказал я милой: «О души моей рассвет,
Будь щедра со мною!» – скрылась, не сказав ни «да», ни «нет».
Дай же мне забвенье, Абда! Я пока еще не тень
И не умер, хоть от страсти умираю каждый день.
Так ослаб и похудел я, что, когда к тебе пойду,
Может статься, и от ветра по дороге упаду.
Но смеется над любовью безответною судьба,
Нацепив ошейник с меткой на меня, как на раба.
 

2

 
Весь день меня друг упрекал за безумную страсть,
Пустые упреки! О, как тут в унынье не впасть?
Сказал он: «Опомнись!» Но я отвечал: «Никогда!»
Сказал он: «Как видно, вы с нею лишились стыда,
О вас же судачат повсюду!» – «А хоть бы и так,
От встреч отказался бы только последний дурак!»
Грешу, не грешу – что за дело другим до того?
Ведь это касается только меня одного!
Так тюрки, напав, обвиняют хазар за налет…
Святоши! Злословили б лучше на собственный счет!
Дождусь я – и камень, пожалуй, разинувши рот,
В безумстве любви упрекать меня тоже начнет!
Мне хватит того, что сказала моя госпожа,
Чей взор поражает быстрее копья и ножа,
Того, что она, целомудрие строго храня,
Беседу прервав, вдруг сама целовала меня
И так пожимала мне руку, бледнея как мел,
Что след от пожатья ожогом на коже горел.
Когда же вдвоем оставались мы с ней взаперти,
Губами касался я шелка на нежной груди,
И тонкий браслет, зазвенев, тишину разбивал,
Когда я дыханье ее в поцелуе впивал,
Когда ее руки слабели и на пол она
Садилась без сил, как садится за горы луна,
И, плача, шептала: «Бесстыдник, вставай! Уходи!
Свидетель аллах, я пригрела змею на груди!
Откуда узнал ты, что нянюшка нынче уйдет?
Едва она скрылась, как ты постучал у ворот.
Спаси меня, господи, сжалься! Любою ценой
Не дай соблазнителю верх одержать надо мной.
Он трезв, но похож на хмельного, он смел и силен,
Сломал, как игрушку, браслет мой серебряный он.
О, горе мне, горе! Как справлюсь я с этой бедой?
Все щеки уже исцарапал он мне бородой!..
Что сделали б родичи, если б увидели нас!
Тогда и всевышний тебя бы от смерти не спас.
Смотри, что творится с губами! Что делать теперь?
Как в этаком виде открою я матери дверь?
Ах, что с нею будет! Разбойник, что будет тогда?
А люди узнают? Я, верно, сгорю от стыда.
Грабитель! О, как я могла уступить грабежу?
Мать скоро вернется, и что же я, дерзкий, скажу?..»
И я отвечал ей: «Не бойся, о радость души!
„Меня укусила пчела с коготками“, – скажи».
Хотя догадается самый последний осел,
Что больше на свете таких не отыщется пчел.
 

3

 
Когда приятель говорит: «Не надо, не спеши!» —
Еще сильнее скорбный стон отвергнутой души.
Страсть к Суде разум отняла, затмила белый свет.
В душе красавицам иным отныне места нет.
Как до сих пор от мук моих не содрогнулась твердь?
Клянусь аллахом, что они еще страшней, чем смерть.
Готов с заката до зари я говорить о ней,
Она во мне, как нож врага, и сердцу все больней.
За что она отмстила мне? Я верен ей, как был,
И молча тайны наших встреч в душе похоронил.
 

4

 
Селима, любовь моя! Там, далеко средь пустыни,
Львы Бену Кейн охраняют шатры твои ныне.
Чуть не разбилась душа моя в приступе муки —
Так зазвенел на ветру колокольчик разлуки.
Дочь человека, чье имя я в тайне оставил
(Чтобы народ ненароком его не ославил), —
Небом клянусь, если б встретил однажды тебя я —
Счет позабыв, целовал бы, от жажды сгорая!
Требовал долг я отдать, но красавица ловко
Сердце мое забрала и пропала, плутовка!
Стал я подобен ослу, что пошел за рогами,
Но без ушей был оставлен, бедняга, врагами.
 

5

 
О друг мой верный, о халиф, что скажешь ты о той,
Из-за кого я жажду так, что почернел душой?
Я ночь над чашею провел и боль топил в вине,
Безумный ветер бушевал и буйствовал во мне.
Одни лишь письма и мечты, и больше ничего
Меж нами не было, и вот – все пусто и мертво.
О виночерпий, до краев наполни мой бокал!
Она священна, я ж святынь ничем не осквернял.
О Сельма, о запретный сон! Уйдя от зорких глаз,
Подобным райскому – вином я тешился не раз,
В селеньях Сирии оно томилось взаперти
И в девстве старилось, чтоб мне теперь с ума сойти.
Его тончайший аромат пьянит меня мечтой,
Как дуновенье ветерка, целебных трав настой,
Но заболеет сразу тот, кто к горлышку приник —
Вот голова его горит, вот онемел язык,
Вот он повержен, на земле, не шевельнет рукой,
Глаза блуждают, а в душе – и ветер и покой.
Он недвижим, но чаша мчит по воле волшебства
И убивает по пути движенья и слова.
Пока он пьет еще вино и в неге возлежит,
Забыв и то, что суждено, и то, что надлежит,
Иссякнет золото, и вдаль уйдут его стада,
И не вернутся никогда ни радость, ни года.
Тебя оставив в полусне, иссякнет и вино,
Но, усыпив других, не спит, а бодрствует оно,
И, став безумным и больным, заплачешь ты навзрыд,
Когда оно, сжигая кровь, по жилам побежит.
 

6

 
Сказала любимая: «Скоро нам жить друг от друга вдали».
И горе в душе разгорелось, и слезы из глаз потекли.
Как будто случайно на сердце упал из костра уголек,
И вспыхнул, и вот уже пламенный мчится по жилам поток.
Когда же июльские ветры, подув, добавляют огня,
Сжимается сердце от боли, дым горечи душит меня.
 

7

 
О жеманница, лик ее нежен и чист, как луна!
От любви занемог я, лишь только запела она:
«Взоры черных сияющих глаз мое сердце прожгли
И, убив меня, мимо убитого молча прошли».
Я вскричал: «Только сладость твои источают уста!
Спой же, ради аллаха, твой голос пьянит, как мечта». —
«Как прекрасны зеленые горы в хрустальных ручьях!
Как прекрасен любой, кто поселится в этих краях!»
«Спой тому, кто страдает, любя!» – я сказал, осмелев.
«Что же, есть у меня для таких подходящий напев:
„Я не виделся с той, что живет в становище у вас,
Но бывает порою, что уши догадливей глаз“».
И вскричал я в волненье: «О солнце на небе моем!
Ты зажгла во мне пламень, и все осветилось кругом.
Спой же страстную песню, пусть долу опустится взгляд,
Чтобы муки влюбленного стали сильнее стократ!»
О, когда бы мне яблоней стать у нее на пути,
Стебельком ароматной травы из земли прорасти!
Может быть, восхитившись, она принесет меня в дом?
О, как счастлив я был бы остаться с любимой вдвоем!
И, склонившись над лютней, так страстно запела она,
Что, услышав такое, и джинны лишились бы сна.
Той, что в гордости дерзкой вовек не уступит другой,
Стал я тотчас же самым покорным и верным слугой.
Я просил: «О, молю тебя, спой мне еще что-нибудь,
Ты, что в свет облачила мой темный, безрадостный путь!
Если б знать, что убьешь ты сегодня любовью меня,
Заказал бы я саван еще со вчерашнего дня».
И так дивно запела она! Я забылся на миг,
И заплакал, и снова пред ней головою поник:
«Нет, того, кто действительно любит, – аллах не убьет,
Но изменника казнь справедливая ждет».
 

8

 
О сердце мое! Ты обуглилось и почернело,
В одной половине – огонь, а другая – сгорела.
Скрипит паланкин; на верблюде верхом восседая —
В жемчужном венце там сияет луна молодая.
При встрече скажи ей: «Покончил он с жизнью земною, —
Несчастный, который хотел тебя сделать женою».
Я плакал, но даже в слезах не нашел утешенья.
Я истинно умер. Я больше не жду воскрешенья.
 

9

 
О Зат-ас-Самд, о следы становища! Там плачет роса.
Что с вами сталось, где шум и людей голоса?
Все опустело, молчит безучастная тьма.
Пусть же сопутствует счастье тебе, дочь Ашшада, Асма!
Помню, когда ты навстречу мне встала с земли,
Мне показалось – два солнца на небе взошли.
С милым лукавством, в испуге притворном дрожа,
Ты уклонялась от ласк, о моя госпожа!
Но, обманув, обещанья сдержала не раз.
О беззаботное время, зачем ты покинуло нас?
Там, где заре поклоняется мята и спит синева,
Нам изголовьем роскошным служила трава.
Мы возлежали в кудрявых зеленых лугах,
Как на узорном плаще, что цветами украсил аллах.
Я изнемог от разлуки. Увы, в тишине
Ныне лишь слезы бессилья ниспосланы мне.
Там, где отыщет лазейку мудрец или плут,
Ни ожиданье, ни ревность глупца не спасут.
Где посмеются над вольным, там палкой ударят раба.
О, подскажи мне дорогу к любимой, судьба!
 

10

 
Сравнится ль с красавицей блеск драгоценных камней?
Подруги ее недостойны прислуживать ей.
Когда собираются вместе они для бесед,
Она затмевает и лунный и солнечный свет.
Я жаждой по ней истомился, но, капли вина
Не дав мне отведать, со смехом сказала она:
«Умри, если страсть твоя столь глубока и остра —
Так бедного Урву когда-то сгубила Афра!»
Но вот я увидел, что страсть убивает меня,
Что я ей никто – не ближайший сосед, не родня,
Тогда я послал к ней Минджаза, пройдоху-гонца.
Другого такого нигде не найдешь хитреца!
Пока воздыхал я, так ловко повел он дела,
Что, гордая, сжалившись, тут же запреты сняла!
 

11

 
Как много жемчужин отверг расторопный купец,
Пока средь достойных не выбрал одну наконец.
Не может воспеть тебя тот, кто от страсти ослеп.
Напрасны попытки, и замысел этот нелеп.
Во мне, как вино молодое, взыграла любовь,
Мой пояс развязан, кипит захмелевшая кровь.
Молил я: «Любимая, встретимся наедине!»
Но, плача от ярости, Фатима вышла ко мне.
От злости ни слова она проронить не могла —
Так, мчась без пути, кобылица грызет удила,
И слезы на темные веки упали, звеня, —
Соленые капли, что слаще всего для меня.
Проснитесь же, спящие! Что вам подарит аллах?
Не тает бессонницы вкус у меня на губах.
 

12

 
О всемогущий, за что мне такая беда?
Рядом хожу, но не вижу тебя никогда.
Пусть говорят, что запретны свиданья – о нет!
Кто на уста и объятья наложит запрет?
Счастлив лишь тот, в ком умолкли и совесть и стыд.
А добродетель на коврике вытертом спит.
Горькие думы ночная таит тишина.
Копьями страсти душа моя уязвлена.
 

13

 
О виночерпий – я в огне, налей же мне, налей!
Дай мне напиться влагой губ, что диких роз алей.
Я болен жаждой, и одно лекарство от нее —
Заветный мед прохладных уст, целебное питье.
Ее улыбка – лепесток, сверкающий в траве,
Ее беседа – как узор, бегущий по канве.
Глубины сердца моего сокрыты от людей,
Но ей я душу распахнул – о госпожа, владей!
И воцарилась, а затем, улыбкою дразня,
На множество ночей и дней оставила меня.
Состарюсь я от этих мук – разлуке нет конца,
И мог бы вздох мой растопить железные сердца.
 

14

 
Целую вечность любимая спорит со мной —
Будь нам сегодня, любовь, беспристрастным судьей.
Так меня нынче сердечный недуг поразил,
Что не осталось уже ни желаний, ни сил.
Сжалься, судья, над последнею просьбой души —
Тяжбу столь долгую в пользу мою разреши!
«Что ты! – сказала Любовь и потупила взор. —
Смею ль я вынести милой твоей приговор?
Ждать и томиться пристало тебе, а не ей…»
«Горе! – вскричал я. – Ты самый плохой из судей!»
 

15

 
О горе! Та, что так стройна и черноока,
День ото дня ко мне все более жестока,
Звук голоса ее моей душе влюбленной —
Благоуханный луг, цветущий луг зеленый.
Как будто сам Харут во время нашей встречи
Подсказывает ей чарующие речи.
Когда ж устанет вдруг она от разговора,
Любого опьянит вино немого взора.
И кажется, что там, в изгибах ткани ленной, —
Весь аромат земли, все золото вселенной.
Она – как в жаркий день прохлады дуновенье,
Как радостный глоток в начале разговенья.
Из джиннов, из людей или богов ты родом,
Но ты прекрасней всех девиц под небосводом!
Достаточно ль тебе, что не подал я виду
И твоему гонцу не выказал обиду?
Хотя в моей душе посев тоски глубокой
Посеяли слова возлюбленной жестокой.
Под тяжестью любви, мечтая о кончине,
И смерти и страстям я дань плачу отныне.
 

16

 
Как ветер северный, любовь Убейды холодна.
О, если б с юга он подул, пьянящий, как весна!
О, если б, легкий, он принес опять в мое жилье
Прозрачный, свежий аромат дыхания ее!
Зачем оправдываюсь я в любви несчастной к ней?
Ведь те, кто так меня бранят, и сами не умней.
 

17

 
Как без любимой ночь длинна!
Весь мир скорее в вечность канет
Иль навсегда зайдет луна,
Чем милая моею станет.
На миг от боли я уйду,
Когда пригублю кубок пенный,
Когда поет в моем саду
Невольница самозабвенно.
Но как любимую забыть?
Забыть вовеки не сумею.
Когда б я мог любовь купить,
Я все бы отдал, что имею.
Я в бой пошел бы за нее
И защитил бы от печалей…
Но что ей рвение мое? —
Меня пред ней оклеветали.
В ночи бессонной я стенал,
Раздавленный ее презреньем.
«Убейда! – тщетно я взывал, —
Пускай к тебе придет прозренье!»
Я раньше плакал перед ней —
Струились слезы, плащ прозрачный, —
И говорил: «Среди теней
Давно бы стал я тенью мрачной,
Когда б отчаялся вернуть
Твою любовь когда-нибудь!».
Избавь скорее от мучений
Того, кто праведником был
И кто в часы полночных бдений
Аллаха славил и просил
Прощенья за грехи земные,
Но дни потом пришли иные,
И к полногрудой деве страсть
Такую возымела власть,
Что я забыл про все святыни,
Про час господнего суда,
И не раскаялся поныне,
И не раскаюсь никогда!
Как горько мне – ведь я влюблен,
И нет тебя, любимой, рядом.
Мечусь – как будто скорпион
Всю кровь мою наполнил ядом.
Боюсь, в последний путь меня
Проводит с воплями родня
И не дождусь я светлых дней
Великой милости твоей.
И если плакальщиц печальных
Увидишь и задашь вопрос,
Кто спит в носилках погребальных,
Ответят: «Умерший от слез.
Он был влюблен, но не любим,
И ныне смерть пришла за ним…».
 

18

 
Пускай светила совершают круг,
Не суетись, живи спокойно, друг,
 
 
И не гонись за благами, а жди —
Пусть на тебя прольются, как дожди.
 
 
Не сетуй, что любовь уже ушла,
Ведь Умм Мухаммед так тебя ждала!
 
 
Пусть холодна сейчас она, как лед, —
Дай срок, – она сама к тебе придет…
 
 
…И вспомнил я: ты позвала меня,
И быстрый твой гонец загнал коня,
 
 
И был привратник пьян, и муж уснул,
К тебе я дерзко руку протянул,
 
 
Но ты сказала, отстранясь слегка:
«Доильщик не получит молока,
 
 
Коль с ласковой верблюдицей он груб,
Не распускай же, мой любимый, рук!»
 
 
Как горько мне, когда взгляну назад,
Протоку Тигра вспомню и Багдад,
 
 
Моей любимой щедрые дары,
Беспечность и веселые пиры
 
 
В кругу друзей, что были так щедры…
Клянусь, я не забуду той поры!
 
 
Все минуло… Прошла любовь твоя…
Живу невдалеке от Басры я,
 
 
Но, милая, тебя со мною нет,
В песках сирийских твой затерян след,
 
 
Кочевница, забыла ты уют.
Тебя несет породистый верблюд,
 
 
И если захочу тебя найти,
Твой муж злосчастный встанет на пути,
 
 
Забвение твое, и твой отказ,
И рок всесильный, разлучивший нас…
 
 
Не сетуй, друг, на быстротечность дней,
Смирись, уймись и не тоскуй по ней, —
 
 
Что делать, коль иссяк любви родник?
Любовь являла и тебе свой лик,
 
 
И взгляд ее мерцал, как лунный блик,
И сладко пел просверленный тростник…
 
 
Аллах, любимую благослови
За счастье юных лет, за дар любви!
 
 
Жемчужина пустынь, бела, светла,
Как ты сияла, как чиста была!
 
 
Твоих одежд коснуться я не смел
И сам – пред робостью твоей – робел.
 
 
О человек! Былого не тревожь.
Надежду потеряв, не жди, чтоб ложь
 
 
Слетела с губ той женщины святой,
Которая была твоей мечтой.
 

19

 
К Башшару, что любит бесценные перлы,
Жемчужные слезы скатились на грудь.
Он бросил поводья в печали безмерной,
Не может с друзьями отправиться в путь.
 
 
Друзья на верблюдицах быстрых умчались,
Остался Башшар – недвижим, одинок.
А слезы струились, текли и кончались,
И плащ на Башшаре до нитки промок.
 
 
Он к месту прикован любовью и горем,
Великою силой губительных чар.
И плещутся слезы – жемчужное море,
И сердцем к любимой стремится Башшар.
 
 
Не может смежить он усталые очи,
Когда над землею сияет луна,
А если уснет, то к нему среди ночи
Во всех сновиденьях приходит она.
 
 
Та первая встреча… Мгновенное счастье…
Упал с ее плеч белоснежный бурнус,
Блестящие серьги, извивы запястья,
И губ удивительных сладостный вкус…
 
 
И стонет и шепчет Башшар исступленно:
«Скорее приди, исцели от тоски!»
Но женщину муж караулит бессонно,
Меж ней и Башшаром пустыни пески.
 
 
Он выпил печали бездонную чашу,
С любимой ему не увидеться вновь…
По прихоти рока в спокойствие наше
Непрошеной гостьей приходит любовь.
 
 
Капризна любовь, как изменчивый ветер,
Она затевает с влюбленным игру,
И если счастливым он был на рассвете,
Несчастье ему принесет ввечеру…
 
 
Башшар… Не напрасно ли встречи он ищет?
Нашел ли он то, что упорно искал?
Пришел он однажды к ее становищу,
А страж на него, словно пес, зарычал.
 
 
Но понял Башшар, что сердиться не надо,
Вина караульного невелика —
Сожженный любовью встречает преграды
На подступах к сладкой воде родника.
 
 
Будь хитрым, Башшар, обуздай нетерпенье,
На помощь всю ловкость свою призови,
Проникни к любимой неслышною тенью
И ей, равнодушной, скажи о любви.
 
 
Скажи ей: «Взываю к тебе, словно к богу,
Любовью своей исцели мой недуг!
Ведь снадобья знахарей мне не помогут —
Умру я, несчастный, не вынесу мук.
 
 
Я в самое сердце тобою был ранен
И сдался без боя и духом ослаб.
Да где ж это видано, чтоб мусульманин
Томился в плену, как ничтожнейший раб?!
 
 
Так что же мне делать? Ответа я жду!
Помедлишь мгновенье – и мертвым паду».
 

20

 
Наступила ночь, и нрав твой вздорный
Вновь низверг меня в пучину боли.
Обещанье, данное во вторник,
Оказалось ложью – и не боле…
 
 
Где я был – у врат ли Миксам в Басре
Или, может быть, в преддверье ада?
Этот взор и этот лик прекрасный,
А в речах медовых столько яда!
 
 
Я спросил: «Когда же будет встреча?»
На меня взглянула ты лукаво
И сказала: «Я ведь безупречна,
Так зачем же мне дурная слава?»
 
 
И любовь меня схватила цепко,
Стала новой мукой и бедою.
Закружилось сердце, словно щепка,
В ливень унесенная водою.
 
 
Ты сверкнула солнцем с небосклона,
Ты ушла, как солнце на закате…
От любви умру, неисцеленный,
Без твоих врачующих объятий.
 
 
Помрачила ты мой светлый разум,
Сохранивши свой – незамутненным.
Я пошлю к тебе гонца с рассказом
Обо мне, безумном и влюбленном.
 
 
Я любовь принес тебе в подарок,
Где же щедрость, где же дар ответный?
Но, как видно, все пропало даром —
Я в толпе остался незаметный.
 
 
В ожерелье мне приснись янтарном,
Лик яви, откинув покрывало…
Я, глупец, твоим поддался чарам,
Ты меня совсем околдовала.
 
 
Если б я свою любовь развеял,
Отдал вихрям и ветрам свободным,
Ветер бы ее опять посеял,
И она дала бы в сердце всходы.
 
 
Утоли мне жажду хоть немного,
Дай воды из чистого колодца,
А когда предстанешь перед богом,
Доброта твоя тебе зачтется.
 
 
Чем была та встреча – лишь насмешкой,
Прихотью случайной и мгновенной?..
Предо мною будь хоть трижды грешной,
Все тебе прощу я, все измены.
 
 
Я не в силах побороть томленья,
Без тебя слабею, вяну, гасну.
Ты взойдешь ли, солнце исцеленья?
Не взойдешь – умру я в день ненастный…
 
 
«Назови своей любимой имя!» —
Говорят мне близкие порою.
Я хитрю, лукавлю перед ними,
Имени любимой не открою.
 
 
Лишь наедине с собой, в пустыне,
Славлю это имя, как святыню.
 

21

 
Я долго к ней страстью пылал,
Преследовал и упрекал,
 
 
Но Хинд мне лгала ежедневно,
А я, – и печальный и гневный, —
 
 
Придя на свиданье, рыдал,
Напрасно ее ожидал.
 
 
Была она неуловима,
Как легкое облачко дыма.
 
 
Друзья надо мной измывались,
Над страстью моей издевались,
 
 
Над жгучей любовною жаждой.
Но другу сказал я однажды:
 
 
«Чтоб ты подавился едой,
Чтоб ты захлебнулся водой
 
 
За эти поносные речи!
Аллах пусть тебя изувечит
 
 
За глупые эти советы,
За гнусные эти наветы».
 
 
Но Хинд сожалений не знала,
Она надо мной колдовала,
 
 
Играла моею судьбой,
Обманами и ворожбой,
 
 
Как цепью, меня приковала,
Бальзама она не давала
 
 
Тому, кто от страсти зачах,
Стеная и плача в ночах,
 
 
Кто сердце, как двери, открыл
И Хинд в эти двери впустил.
 
 
О, дайте мне лук поскорей
И стрелы, что молний острей!
 
 
Жестокой любовью палимый,
Я выстрелю в сердце любимой,
 
 
Чтоб огненной страсти стрела
Холодное сердце прожгла!
 
 
Я раб моего вожделенья,
Которому нет завершенья.
 
 
Я раб с того самого дня,
Когда она мимо меня
 
 
В душистом своем ожерелье,
В одеждах, что ярко пестрели,
 
 
Прошла колыхаясь, как лодка,
Скользящей и плавной походкой.
 
 
Ужель позабыть ты могла
Ту ночь, когда дымная мгла
 
 
На небе луну сожрала,
Когда ты моею была,
 
 
И был я и робким и страстным,
И вдруг пред рассветом ненастным,
 
 
Исхлестанный черным дождем,
Гонец постучался в наш дом,
 
 
Явился и спас нас двоих
От родичей гневных твоих…
 
 
Отдавшись любви, как судьбе,
Забыл я о Страшном суде,
 
 
И Хинд разлюбить я не волен —
Любовью и юностью болен…
 
 
И Хинд наконец мне сказала,
Слегка приподняв покрывало:
 
 
«Как ворон, сторожкая птица,
Что глаз любопытных боится,
 
 
Проникни во тьме, в тишине
Незримо, неслышно ко мне,
 
 
Чтоб люди тебя не видали
И после судачить не стали».
 
 
И, ночи дождавшись с трудом,
Проник я к возлюбленной в дом,
 
 
Но были мы оба жестоки,
И сыпались градом упреки,
 
 
И, руки воздев к небесам,
Воскликнул я: «Стыд мне и срам
 
 
За то, что я столько терплю
От девы, что страстно люблю!»
 
 
И Хинд, зарыдав, отвечала:
«О милый, ты выпил сначала
 
 
Горчайшее в мире питье,
Но дрогнуло сердце мое, —
 
 
Тебя я избавлю от пыток
И дам тебе сладкий напиток».
 

22

 
О прекрасная Абда, меня исцели,
Уврачуй, как бальзам, и печаль утоли!
 
 
И не слушай наветов, чернящих меня,
Ибо тот, кто, по злобе другого черня,
 
 
Хочет выставить наши грехи напоказ,
Тот и сам во грехах и пороках погряз.
 
 
Ты поверь, что коварства в душе моей нет,
Я, поклявшись в любви, не нарушу обет.
 
 
Вероломство людей удивительно мне —
После смерти лжецы пребывают в огне.
 
 
Клятву верности я пред тобой произнес,
И омыл ее чистыми каплями слез,
 
 
И вонзил эту клятву, как нож, себе в грудь
Для того ли, чтоб ныне тебя обмануть?!
 
 
Ты суровой была, ты меня прогнала,
И печальные вздохи мои прокляла.
 
 
И не верила ты, что я чист пред тобой,
Что душа моя стала твоею рабой,
 
 
Что отныне она лишь тебе отдана
И ни в чем пред своей госпожой не грешна.
 
 
Ведь порою, когда меня гложет тоска,
Я гляжу на красавиц, одетых в шелка,
 
 
Что, как дикие лани, легки и стройны
И, как царские дочери, томно-нежны.
 
 
И проходят они, завлекая меня,
Красотою своею дразня и маня,
 
 
И проходят они, и зовут за собой,
Наградить обещая наградой любой,
 
 
Но их сладостный зов не ласкает мой слух —
Я не внемлю ему, и печален, и глух,
 
 
Я спокойно гляжу этим девушкам вслед,
В моем сердце желанья ответного нет,
 
 
Ибо сердцем моим завладела она,
Та, что так хороша, и робка, и скромна.
 
 
Эта девушка – ветка цветущей весны,
Ее стан – как лоза, ее бедра полны.
 
 
Восклицают соседи: «Аллаху хвала,
Что так рано и пышно она расцвела!»
 
 
Без чадры она – солнце, в чадре – как луна,
Над которой струится тумана волна.
 
 
Она стала усладой и болью для глаз,
Она ходит, в девичий наряд облачась,
 
 
Опояской тугою узорный платок
По горячим холмам ее бедер пролег.
 
 
Ее шея гибка, ее поступь легка,
Она вся – словно змейка среди тростника.
 
 
Ее кожа нежна, как тончайший атлас,
И сияет она, белизною лучась.
 
 
Ее лик создавала сама красота,
Радость вешнего солнца на нем разлита.
 
 
Ее зубы – что ряд жемчугов дорогих,
Ее груди – два спелых граната тугих,
 
 
Ее пальцы, – на свете подобных им нет! —
Как травинки, впитавшие росный рассвет.
 
 
Завитки ее черных блестящих волос —
Как плоды виноградных блистающих лоз,
 
 
Ее речи – цветы, ее голос медвян —
Словно шепчется с желтым нарциссом тюльпан.
 
 
Никого не ласкала она до меня
И любовного раньше не знала огня.
 
 
Она вышла однажды – и мир засиял,
Сам аллах мне в тот миг на нее указал.
 
 
И прошла она мимо, как серна скользя,
И я понял, что спорить с судьбою нельзя.
 
 
И любовь в моем сердце тогда родилась,
И была велика этой девушки власть.
 
 
И спросил я людей: «Вы заметили свет,
Что течет от нее?» – и услышал в ответ:
 
 
«Ненавистного лик отвратительней туч,
А любимого лик – словно солнечный луч».