Текст книги "Любовная лирика классических поэтов Востока"

Автор книги: Омар Хайям

Омар ибн Аби Рабиа

(644–712)

1—22. Переводы С. Шервинского; 23–32. Переводы Е. Николаевской; 33–42. Переводы М. Курганцева

1

 
Вы, суд мирской! Слуга аллаха тот,
Кто судит нас, руководясь законом.
Пусть жен не всех в свидетели зовет,
Пусть доверяет лишь немногим женам.
 
 
Пусть выберет широкобедрых жен,
В свидетели назначит полногрудых,
Костлявым же не даст блюсти закон —
Худым, иссохшим в сплетнях-пересудах.
 
 
Сошлите их! Никто из мусульман
Столь пламенной еще не слышал просьбы.
Всех вместе, всех в один единый стан,
Подальше бы! – встречаться не пришлось бы!
 
 
Ну их совсем! А мне милее нет
Красавицы роскошной с тонким станом,
Что, покрывалом шелковым одет,
Встает тростинкой над холмом песчаным.
 
 
Лишь к эдаким благоволит аллах,
А тощих, нищих, с нечистью в сговоре,
Угрюмых, блудословящих, нерях,
Ворчуний, лгуний, – порази их горе!
 
 
Я жизнь отдам стыдливой красоте.
Мне знатная, живущая в палате
Красавица приятнее, чем те,
К которым ночью крадутся, как тати.
 

2

 
Я видел: пронеслась газелей стая,
Вослед глядел я, глаз не отрывая, —
 
 
Знать, из Кубá неслись они испуганно
Широкою равниною без края.
 
 
Угнаться бы за ними, за пугливыми,
Да пристыдила борода седая.
 
 
Ты, старый, очень старый, а для старого
Уж ни к чему красотка молодая.
 

3

 
Отвернулась Бегум, не желает встречаться с тобой,
И Асма перестала твоею быть нежной рабой.
 
 
Видят обе красавицы, сколь ты становишься стар,
А красавицам нашим не нужен лежалый товар.
 
 
Полно! Старого друга ласкайте, Бегум и Асма,
Под деревьями нас укрывает надежная тьма.
 
 
Я однажды подумал (ту ночь я с седла не слезал,
Плащ намок от дождя, я к селению Джазл подъезжал):
 
 
О, какая из дев на вопрос мой ответить могла б,
Почему за любовь мне изменою платит Рабаб?
 
 
Ведь, когда обнимал я другую, – казалось, любя
Я томился, и жаждал, и ждал на свиданье – тебя.
 
 
Если женщины верной иль даже неверной я раб,
Мне и та и другая всего лишь – замена Рабаб.
 
 
Обещай мне подарок, хоть я для подарков и стар, —
Для влюбленной души и надежда – достаточный дар.
 

4

 
Я покинут друзьями, и сердце мое изболело:
Жажду встречи с любимой, вздыхаю о ней то и дело.
 
 
И зачем мне совет, и к чему мне любезный ответ,
И на что уповать, если верности в любящей нет?
 
 
Кто утешит меня? Что мне сердце надеждою тешить?
Так и буду я жить – только смерть и сумеет утешить.
 

5

 
В стан я племени прибыл, чьих воинов славны дела.
Было время покоя, роса на пустыню легла.
 
 
Там я девушку встретил, красивее всех и стройней,
Как огонь, трепетали запястья и бусы на ней.
 
 
Я красы избегал, нарочито смотрел на других,
Чтобы чей-нибудь взор не приметил желаний моих,
 
 
Чтоб соседу сказал, услаждаясь беседой, сосед:
«Небесами клянусь, эта девушка – жертва клевет».
 
 
А она обратилась к подругам, сидевшим вокруг, —
Изваяньем казалась любая из стройных подруг:
 
 
«Заклинаю аллахом – доверюсь я вашим словам:
Этот всадник заезжий пришелся ли по сердцу вам?
 
 
К нам войти нелегко, он же прямо проходит в шатер,
Не спросившись, как будто заранее был уговор».
 
 
Я ответил за них: «Коль приходит потайный жених
На свиданье любви, никакой ему недруг не лих!».
 
 
Радость в сердце влилась, как шатра я раздвинул края, —
А сперва оробел, хоть вела меня воля своя.
 
 
Кто же к ней, белолицему солнцу в оправе зари,
Не придет повидаться, лишь раз на нее посмотри?
 

6

 
Возле Мекки ты видел приметный для взора едва
След кочевий былых? Не блеснет над шатром булава,
 
 
И с востока и с запада вихри его заносили, —
Ни коней, ни людей, – не видать и защитного рва.
 
 
Но былую любовь разбудили останки жилища,
И тоскует душа, как в печали тоскует вдова.
 
 
Словно йеменский шелк иль тончайшая ткань из Джаруба,
Перекрыла останки песка золотого плева.
 
 
Быстротечное время и ветер, проворный могильщик,
Стерли прежнюю жизнь, как на пальмовой ветви слова.
 
 
Если влюбишься в Нум, то и знахарь, врачующий ловко
От укусов змеи, потеряет над ядом права.
 
 
В Нум, аллахом клянусь, я влюбился, но что же? – Я голос,
Вопиющий в пустыне, и знаю, пустыня мертва…
 
 
Уезжает надолго, в затворе живет, под надзором.
Берегись подойти – ни за что пропадет голова!
 
 
А покинет становье – и нет у чужого надежды
Вновь ее повстречать, – видно, доля его такова!
 
 
Я зову ее «Нум», чтобы петь о любви без опаски,
Чтоб досужей молвы не разжечь, как сухие дрова.
 
 
Скрыл я имя ее, но для тех, кто остер разуменьем,
И без имени явны приметы ее существа.
 
 
В ней врага наживу, если имя ее обнаружу, —
Здесь ханжи и лжецы, клевета негодяев резва.
 
 
Сколько раз я уже лицемеров не слушал учтивых,
Отвергал поученье ее племенного родства.
 
 
Сброд из племени садд твоего недостоин вниманья,
Я ж известен и так, и в словах моих нет хвастовства.
 
 
Меня знают и в Марибе все племена, и в Дурубе,
Там, где резвые кони, где лука туга тетива.
 
 
Люди знатные мы, чистокровных владельцы верблюдов,
Я испытан в сраженьях, известность моя не нова.
 
 
Пусть бегут и вожди, я не знаю опасностей бранных,
Страх меня не проймет, я сильнее пустынного льва.
 
 
Рода нашего жен защищают бойцы удалые,
В чьем испытанном сердце старинная доблесть жива.
 
 
Враг не тронет того, кто у нас покровительства ищет,
И о наших делах не забудет людская молва.
 
 
Знаю, все мы умрем, но не первые мы – не исчислить
Всех умерших до нас, то всеобщий закон естества.
 
 
Мы сторонимся зла, в чем и где бы оно ни явилось,
К доброй славе идем, и дорога у нас не крива.
 
 
У долины Батта вы спросите, долина ответит:
«Это честный народ, не марает им руку лихва».
 
 
На верблюдицах серых со вздутыми бегом боками
Лишь появится в Мекке, – яснее небес синева.
 
 
Ночью Омара кликни – поднимется Омар и ночью,
И во сне ведь душа у меня неизменно трезва.
 
 
В непроглядную ночь он на быстрой верблюдице мчится;
Одолел его сон, но закалка его здорова;
 
 
Хоть припал он к луке, но и сонный до цели домчится.
Лишь бы сладостным сном подкрепиться в дорогу сперва!
 

7

 
Он пробрался к тебе, прикрываясь полуночным мраком,
Тайну он соблюдал и от страсти пылал он жестоко.
 
 
Но она ему пальцами знак подала: «Осторожно,
Нынче гости у нас – берегись чужестранного ока!
 
 
Возвратись и дозор обмани соглядатаев наших,
И любовь обновится, дождавшись желанного срока».
 
 
Да, ее я знавал! Она мускусом благоухала,
Только йеменский плащ укрывал красоту без порока.
 
 
Тайно кралась она, трепетало от радости сердце,
Тело в складках плаща отливало румянцем Востока.
 
 
Мне сказала она в эту ночь моего посещенья, —
Хоть сказала шутя, упрекнула меня без упрека:
 
 
«Кто любви не щадит, кто упорствует в долгой разлуке,
Тот далеко не видит, и думает он не глубоко;
 
 
Променял ты подругу на прихоть какой-то беглянки, —
Поищи ее в Сирии или живи одиноко».
 
 
Перестань убивать меня этой жестокою мукой —
Ведь аллаху известно, чье сердце блуждает далеко.
 

8

 
Я раскаялся в страсти, но страсть – моя гостья опять.
Звал я скорбные думы – и скорби теперь не унять.
 
 
Вновь из мертвых восстали забытые муки любви,
Обновились печали, и жар поселился в крови.
 
 
А причина – в пустыне покинутый Сельмою дом,
Позабыт он живыми, и тлена рубаха на нем.
 
 
И восточный и западный ветер, гоня облака,
Заметали его, расстилая покровы песка.
 
 
Я как вкопанный стал; караван мой столпился вокруг,
И воззвал я к пустыне – на зов не откликнулся звук.
 
 
Крепко сжал я поводья верблюдицы сильной моей, —
А была она черная, сажи очажной черней.
 

9

 
Терзает душу память, сон гоня:
Любимая сторонится меня,
 
 
С тех пор как ей сказали: «Он далече
И более с тобой не ищет встречи».
 
 
Отворотясь, не обернулась вновь, —
И увидал я щеку лишь и бровь.
 
 
На празднике, с ним очутившись рядом,
Она добычу прострелила взглядом
 
 
И так сказала девушкам и женам,
Как антилопы легкие, сложенным:
 
 
«Он будет плакать и стенать, потом
И упрекать начнет, – так отойдем!»
 
 
И отошла девическая стая,
Крутые бедра плавно колыхая.
 
 
Как раз верблюды кончили свой бег,
И караван улегся на ночлег.
 
 
И было так, пока не возвестила
Заря рассвет и не ушли светила.
 
 
Мне друг сказал: «Очнись, разумен будь!
Уж день настал, пора пускаться в путь
 
 
На север, там тебя томить не станут,
Не будешь там в любви своей обманут».
 
 
И ночь ушла, и наступил рассвет —
И то была горчайшая из бед.
 

10

 
Долго ночь не редела, душой овладела тоска,
Но послала Асма в утешенье ко мне ходока.
 
 
От нее лишь одной принимаю упрек без упрека,
Хоть и много любил, и она не одна черноока.
 
 
Но она улыбнется – и я уж и этому рад,
Счастлив, зубы увидя, нетающих градинок ряд.
 
 
Но ходок, увидав, что еще не проснулся народ,
Возвратился и стал колотушкой стучать у ворот.
 
 
Он стучал и стучал, но из наших никто не проснулся.
Надоело ему, и обратно к Асме он вернулся.
 
 
И рассказывать стал, прибавляя того и сего:
«Хоть не спали у них, я не мог достучаться его,
 
 
Где-то скрылся, сказал – у него, мол, большие дела.
Так и не дал ответа». Но тут она в ярость пришла.
 
 
«Я аллахом клянусь, я клянусь милосердным творцом,
Что до самого раджаба я не пущу его в дом!»
 
 
Я сказал: «Это старая ссора, меня ты прости, —
Но к сердцам от сердец подобают иные пути.
 
 
Вот рука моя, в ней же и честь и богатство мое».
А она: «Ты бы раньше, чудак, протянул мне ее!»
 
 
Тут к ней сводня пришла, – а они на подобное чутки,
К деловым разговорам умеют примешивать шутки.
 
 
Голос тихий у них, если гневом красавица вспыхнет,
Но становится громок, едва лишь девица затихнет.
 
 
Говорок у распутницы вежливый, неторопливый,
А сама она в платье паломницы благочестивой.
 
 
И ее наконец успокоила хитрая сводня:
«Все то воля господня – сердиться не стоит сегодня».
 

11

 
В час утренний, от взоров не таим,
Горел костер перед шатром твоим.
 
 
Но кто всю ночь подкладывал алоэ,
Чтоб он струил благоуханный дым?..
 

12

 
Я Зáйнаб свою не склоняю на встречу ночную,
Не смею невинность вести на дорогу дурную.
 
 
Не так луговина в цветах, под дождем животворным.
Когда еще зной не растрескал поверхность земную,
 
 
Как Зайнаб мила, когда мне она на ухо шепчет:
«Я мир заключила иль снова с тобою воюю?»
 
 
В гостях мы не видимся – если ж тебя и увижу,
Какой-нибудь, знаю, беды все равно не миную.
 
 
Меня ты покинула, ищешь себе оправданья,
Но я неповинен, тоскую один и ревную.
 

13

 
Убит я печалью, горчайших не знал я разлук.
В груди моей буйствует сердца неистовый стук.
 
 
Невольные слезы струятся, свидетели мук, —
Так воду по каплям прорвавшийся точит бурдюк.
 
 
Она уезжает, уж руки проворные слуг
На гордых двугорбых дорожный навьючили вьюк.
 
 
К щекам моим кровь прилила и отхлынула вдруг —
Я знаю, навек отъезжает единственный друг.
 

14

 
О сердце, страстями бурлящий тайник!
А юность меж тем отвратила свой лик.
 
 
О сердце, ты властно влечешь меня к Хинд, —
Ты, сердце, которым любить я привык.
 
 
Сказал я – и слезы струились из глаз,
Ах, слез моих не был исчерпан родник.
 
 
«Коль Хинд охладела, забыла любовь,
Когда наслажденьем был каждый наш миг, —
 
 
Погибнет, клянусь, человеческий род,
Всяк сущий на свете засохнет язык!»
 

15

 
Я эту ночь не спал, томим печалью
В бессоннице за ночь одну зачах.
 
 
Любимое создание аллаха,
Люблю ее и гневной и в сердцах.
 
 
В моей душе ее всех выше место,
Хоть прячется изменница впотьмах
 
 
Из-за того, что клеветник злосчастный
Меня в коварных очернил речах.
 
 
Но я молчу, ее несправедливость
Терплю без слов, ее напрасен страх.
 
 
Сама же связь оборвала, как люди
Веревку рвут, – суди ее аллах!
 

16

 
Мне говорят, что я люблю не всей душой, не всем собой,
Мне говорят, что я блужу, едва умчит тебя верблюд.
 
 
Так почему же скромно взор я отвращаю от всего,
К чему, паломничая, льнет весь этот небрезгливый люд?
 
 
Не налюбуется толпа на полоумного, из тех,
Кого в мечетях и домах за ум и благочестье чтут.
 
 
Уйдет он вечером, спеша грехи дневные с плеч свалить,
А возвратится поутру, увязший пуще в ложь и блуд!
 
 
От благочестия давно меня отторгнула любовь,
Любовь и ты – два часовых – очаг страстей моих блюдут.
 

17

 
Глаза мои, слезы мои, что вода из ведра!
Трепещете, веки, от горести красны вы стали!
 
 
Что с вами творится, лишь милая вспомнится вам!
Мученья любви, как вы душу томить не устали!
 
 
Хинд, если б вчера ты рассеяла горе мое,
Когда б твои руки, о Хинд, мою грудь не терзали!
 

18

 
И сам не чаял я, а вспомнил
О женщинах, подобных чуду.
Их стройных ног и пышных бедер
Я до скончанья не забуду.
 
 
Немало я понаслаждался,
Сжимая молодые груди!
Клянусь восходом и закатом,
Порока в том не видят люди.
 
 
Теперь себя я утешаю,
Язвя неверную упреком,
Ее приветствую: «Будь гостьей!
Как ты живешь в краю далеком?»
 
 
Всевышний даровал мне милость
С тобою встретиться, с ревнивой.
А ты желанна мне, как ливень,
Как по весне поток бурливый!
 
 
Ведь ты – подобие газели
На горке с молодой травою,
Или луны меж звезд небесных
С их вечной пляской круговою.
 
 
Зачем так жажду я свиданья!
И убиваюсь и тоскую…
Ты пострадай, как я страдаю,
Ты поревнуй, как я ревную!
 
 
Я за тобой не соглядатай,
Ты потому боишься встречи,
Что кто-то пыл мой опорочил,
Тебе шептал кривые речи.
 

19

 
Что с этим бедным сердцем сталось! Вернулись вновь его печали.
Давно таких потоков слезных мои глаза не источали.
 
 
Они смотрели вслед Рабаб, доколь, покинув старый стан,
Не скрылся из виду в пыли ее увезший караван.
 
 
Рабаб сказала накануне своей прислужнице Наиле:
«Поди скажи ему, что если друзья откочевать решили,
 
 
Пусть у меня, скажи ему, он будет гостем эту ночь, —
На то причина есть, и я должна достойному помочь».
 
 
И я прислужнице ответил: «Хоть им нужна вода и пища,
Мои оседланы верблюды и ждут вблизи ее жилища!».
 
 
И провели мы ночь ночей – когда б ей не было конца!
За часом час впивал я свет луноподобного лица.
 
 
Но занималось утро дня – и луч сверкнул, гонитель страсти,
Блестящий, словно бок коня бесценной золотистой масти.
 
 
Сочла служанка, что пора беду предотвратить, сказав
Тому, кто доблестен и юн, горяч душой и телом здрав:
 
 
«Увидя госпожу с тобой да и меня при вас, чего бы
Завистник не наклеветал, – боюсь я ревности и злобы.
 
 
Смотри, уже не видно звезд, уже белеет свет дневной
А всадника одна лишь ночь окутать может пеленой».
 

20

 
Вкушу ли я от уст моей желанной,
Прижму ли к ним я рот горящий свой?
 
 
Дыханье уст ее благоуханно,
Как смесь вина с водою ключевой!
 
 
Грудь у нее бела, как у газели,
Питающейся сочною травой.
 
 
Ее походка дивно величава,
Стройнее стан тростинки луговой.
 
 
Бряцают ноги серебром, а руки
Влюбленных ловят петлей роковой.
 
 
Влюбился я в ряды зубов перловых,
Как бы омытых влагой заревой.
 
 
Я ранен был. Газелью исцеленный,
Теперь хожу я с гордой головой.
 
 
Я награжден за страсть, за все хваленья,
За все разлуки жизни кочевой.
 
 
К тебе любовь мне устрашает душу,
Того гляди, умрет поклонник твой.
 
 
Но с каждым днем все пуще бьется сердце,
И мучит страсть горячкой огневой.
 
 
Мне долго ль поцелуя ждать от той,
Что в мире всем прославлена молвой?
 
 
Что превзошла всех в мире красотой —
И красотой своей и добротой?
 

21

 
Сторонишься, Хинд, и поводы хочешь найти
Для ссоры со мной. Не старайся же, нет их на деле.
 
 
Чтоб нас разлучить, чтоб меня ты сочла недостойным,
Коварные люди тебе небылицы напели.
 
 
Как нищий стою, ожидая желанного дара,
Но ты же сама мне достичь не дозволила цели.
 
 
Ты – царская дочь, о, склонись к протянувшему руку!
Я весь исстрадался, душа еле держится в теле.
 
 
В свой ларчик заветный запри клевету и упреки,
Не гневайся, вспомни всю искренность наших веселий.
 
 
Когда ж наконец без обмана свиданье назначишь?
Девичьи обманы отвратней нашептанных зелий.
 
 
Сказала: «Свиданье – в ближайшую ночь полнолунья,
Такими ночами охотники ловят газелей».
 

22

 
Велела мне Нум передать: «Приди! Скоро ночь – и я жду!».
Люблю, хоть сержусь на нее: мой гнев не похож на вражду.
 
 
Писал я ответ: «Не могу», – но листок получил от нее,
Писала, что верит опять и забыла сомненье свое.
 
 
Стремянному я приказал: «Отваги теперь наберись,
Лишь солнце зайдет, на мою вороную кобылу садись.
 
 
Мой плащ забери и мой меч, которого славен закал,
Смотри, чтоб не сведал никто, куда я в ночи ускакал!
 
 
К Яджаджу, в долину Батта мы с тобой полетим во весь дух.
При звездах домчимся мы в Мугриб, до горной теснины Мамрух!»
 
 
И встретились мы, и она улыбнулась, любовь затая,
Как будто чуждалась меня, как будто виновен был я.
 
 
Сказала: «Как верить ты мог красноречию клеветника?
Ужели все беды мои – от злого его языка?».
 
 
Всю ночь на подушке моей желтела руки ее хна.
И уст ее влага была, как родник животворный, ясна.
 

23

 
Как изваяние святое, застывшее у алтаря,
Она стояла неподвижно, светлей, чем вешняя заря.
Но сверстницы ее выводят, и антилопой горделиво
Она плывет походкой легкой среди подружек горделиво…
Ее от взоров любопытных скрывали долго и упорно,
И на щеках ее ликует румянец юный, непокорный.
– «Ты любишь ли ее?» – спросили, и я ответил без запинки:
«Моя любовь неизмерима, как звезды в небе, как песчинки.
Мою похитившая душу – она достойна восхищенья:
Как совершить она сумела – спросите! – это похищенье?..».
 

24

 
Не сказать ли мне всадникам, рвущимся вдаль,
Что в колючей степи отдыхают – в пути:
«Ваш привал затянулся, пора на коней!
Ведь уж время настало Плеядам взойти.
Затянулся ваш сон… Я же сон потерял:
Думам тягостно жгучее горе нести».
Друг мой горькое слово сказал мне о ней, —
(Горьких слез не уйму – как беду отвести?)
Он сказал: «Ты Сулейму скорей отпусти…».
«Не могу, – мне ответило сердце, – прости…».
Плачь со мною над тем, что таится в душе,
И за страсть не брани – не могу я уйти…
 

25

 
О друзья, я так встревожен, ну, а вы, душой щедры, —
К тем сверните ранним утром, кто свернуть готов шатры.
Рода Зейнаб не браните – все печалюсь я о ней.
Я – ее известный пленник, до исхода наших дней.
Нашей встречи с нею в Хейфе не забыть – пока живу,
Вспоминаю и волнуюсь, будто вижу наяву.
Зейнаб в сердце воцарилась и господствует над ним,
В моем сердце не оставив места женщинам другим.
В мое сердце по-хозяйски не пускает никого,
Лишь шутить мне дозволяет, ну, а больше ничего.
Лишь ее люблю одну я, без нее – не жить ни дня!
Только к ней стремлюсь, – за это не корите вы меня!
У сестер она спросила, скрыть пытаясь сердца жар:
«Как бы мне узнать сегодня – не подаст ли знак Омар,
Чтоб условиться о встрече?..» «Мы пошлем за ним раба,
Но держи все это в тайне… Да хранит тебя судьба!..»
С той поры, как испытал я этой страсти торжество,
Мое сердце – как ослепло и не видно никого…
 

26

 
Не брани меня, друг мой Атик, мне хватает забот без того,
Мне хватает забот… Ты ведь сам напустил на меня колдовство.
Ты меня не брани, ты ведь сам восхвалял ее тысячу раз, —
Словно дьявол, несущий соблазн и подчас искушающий нас.
В мое тело и душу мою всемогущая вторглась любовь,
Сокрушив мои кости и плоть иссушив, подожгла мою кровь.
Если б нас ты увидел своими глазами тогда, о Атик,
В несказанную ночь нашей встречи – ты б радости тайну постиг.
Я увидел из жемчуга пояс, обвивший ее, а на нем
Из кораллов застежку, горевшую розовым нежным огнем…
С той поры разлюбил я всех женщин – осталась в душе лишь она.
Что другим говорю иногда я – пустая насмешка одна.
 

27

 
Говори тому, кто хочет исцелить меня: «Скорей
Зейнаб приведи, и цели вмиг достигнешь ты своей,
Чьи надежды и мечтанья – в Зейнаб, только в ней одной?..
Если ты мне, друг, не сможешь исцеленье принести,
Никакой не сможет лекарь от любви меня спасти».
Не забуду я той ночи, что провел я с Зейнаб милой,
До поры, пока не скроет с головой меня могила…
На небе луна сияла, а потом и мрак спустился,
Спряталась луна за тучи – неусыпный сторож скрылся.
От любви изнемогали до рассвета, до рассвета
Мы, всю ночь не разлучаясь, но не преступив запрета.
Проводите же так время в упоении безгрешном,
Пусть завистники все лопнут и исчезнут в тьме кромешной.
 

28

 
О хулитель, завистник!.. От нас ты разлуки не требуй:
Я ее никогда не покину, свидетель в том небо!
Я не слышу того, что о Зейнаб твердишь, – уходи же!..
Замолчи! Ну, а впрочем, болтай, все равно я не слышу.
Надвигаются сумерки – мы назначаем свиданье,
Оставляя ретивых советчиков всех без вниманья.
О, как жить мне, когда часть души потерял я навек?
В состоянье ль такую утрату терпеть человек?
Сна лишен и покоя под сенью родимого крова
Я рассказом о Зейнаб, что свел бы с ума и святого…
Это было в то давнее время и счастья и муки…
Все минуло. Настало горчайшее время разлуки.
 

29

 
Кто может сердцу – без ума влюбленному – помочь,
Что по красавице одной тоскует день и ночь?..
С достоинством, не торопясь, она свой держит путь.
Как тонкий молодой побег, покачиваясь чуть.
Когда ее я увидал, мой взгляд был поражен,
Я был, казалось, ослеплен, был зрения лишен…
В паломничества час ночной ее я повстречал
Меж черным камнем и стеной, где Ибрахим стоял…
Как раньше ни просил я встреч – не слышала мольбы,
Пока не встретились в ту ночь мы волею судьбы.
Она была среди подруг, с них не сводил я глаз:
Красивы все как на подбор, стройны как напоказ.
И белолицы и нежны, изыскан их наряд,
И, скрытого огня полны, – как их глаза горят!..
Изящней антилоп – земли касаются едва! —
И слушают – не пропустить! – они ее слова:
Она сказала: «Здесь Омар! В душе моей испуг:
Боюсь я, как бы он таваф нам не испортил вдруг.
Сестра, окликни-ка его, чтоб он заметил нас,
И тайный знак ему подай – пусть подойдет сейчас!..»
«Я так и сделала, но он не двинулся в ответ…»
…И вот тогда она сама пошла за мною вслед…
При пробужденье – влажность уст… О, с чем сравню ее?
Сок райских ягод и плодов – сладчайшее питье…
 

30

 
Мой друг потворствовал всем сердцем святой любви моей,
А день свиданья поворотным стал для грядущих дней…
Она пыталась птицей скрыться, желанью вопреки,
Но помогла ее подруга мне закрепить силки…
Когда мы оказались рядом, я понял в тот же час:
Как две сандалии, мы схожи, все – общее у нас…
Я ей сказал: «Спустился вечер… В пути – твоя родня…
Ты не устала ли от скачки, не хочешь слезть с коня?».
И, поддержав меня, подруги сказали: «На земле —
Намного мягче и удобней, чем отдыхать в седле…»
Ее подруги – словно звезды сверкали близ луны,
Не торопясь они ступали, сияния полны.
Я поклонился и с опаской все оглядел вокруг;
О, как бы враг или завистник нас не увидел вдруг!..
И, край откинув покрывала, она сказала мне:
«Поговорим, уж раз со мной ты, – забудем о родне…»
Ответил я: «Пусть тратят время, шпионят – не беда!
Не уследят! Я нашей тайны не выдам никогда!..»
Была беседа наша краткой, в присутствии подруг,
С таким уменьем врачевавших влюбленного недуг.
Ее желанье с полуслова вмиг поняли они,
И попросили: «Погулять нас пусти в ночной тени…»
Она сказала: «Ненадолго…». Ответив: «Мы пошли…» —
Исчезли вмиг, так антилопы скрываются вдали, —
Дав знать тому, кто разумеет, что лишь из-за него
Они сюда порой вечерней, страх поборов, пришли…
 

31

 
Длилась ночь и прошла, – посетил меня снова недуг.
Снова сердце мое поразила красавица вдруг.
Нум лицом благородна, великих достоинств полна,
Ее речь – словно песня, нежна, мелодична, стройна.
Словно с неба ниспослана, – радость и свет для души,
И разумны слова, что она произносит в тиши.
Обо всем, что увидел я сам, расскажу – не солгу.
А чего я не знаю еще – описать не смогу.
Ты скупа ли, щедра – воспевать тебя вечно готов,
От меня не услышишь, о Нум, осуждающих слов.
 

32

 
Любовь к подруге вновь мне сердце взволновала,
Любовь – что и ее ко мне любовью стала…
О люди, как мне жить без взгляда, без привета
Той, без которой нет ни радости, ни света?..
Как жить в разлуке с ней? Грустнее нет удела…
Она, послав гонца, мне передать велела:
«Гони клеветника, коль он придет с наветом.
Я так люблю тебя – не забывай об этом!..
Я так люблю тебя – одну меня лишь слушай
И помни – за тебя отдать готова душу…
Не слушай слов врага, всех измышлений злобных,
Что он спешит изречь среди себе подобных.
Завистника гони: его удел – бесчестье!..
Исходит желчью он, когда нас видят вместе…».
О, ты всегда со мной!.. Судьба тому виною,
Что должен обходить твой дом я стороною…
Любимая, к тебе хоть взором прикасаться
Мне слаще, чем в раю нежданно оказаться…
 

33

 
Тебя одну я вспоминаю, когда не спится мне.
Когда под утро засыпаю, приходишь ты во сне.
 
 
Минута, словно бесконечность – когда ты далека.
Когда ты рядом, даже вечность – быстра и коротка.
 

34

 
Этой ночью пришла она, горяча, нежна и мила,
И летели часы без сна, и была эта ночь светла.
 
 
Нежеланный пришел рассвет, но любимая не ушла.
«Я тебя не покину, нет!» – со слезами произнесла.
 

35

 
Ты меня заворожила, оплела, заколдовала,
Словно войском окружила, как страну завоевала.
 
 
Ворожбу благословляю, прославляю колдовство —
Славлю чудо поцелуя, чары взгляда твоего.
 
 
Ты сказала мне: «До встречи!» Но когда, когда, когда?
«Послезавтра!» – и смеешься, и лукавишь, как всегда…
 

36

 
Любимая так хороша! Лицо светлей луны,
Что в полнолуние взошла и смотрит с вышины,
 
 
А плечи – смуглые чуть-чуть, а кожа так тонка,
А губы ласковы, а грудь – свежа и высока.
 
 
Качая бедрами, нежна, она выходит в путь.
И мне другая не нужна красавица – ничуть.
 
 
Шагов знакомых слышу звук – она спешит сюда.
Любую из ее подруг забуду навсегда.
 
 
Одно я знаю – только в ней мой свет, и жизнь, и дух.
Она нужна душе моей как зрение и слух.
 

37

 
У нее глаза газели, пробудившейся от сна.
Изумляя целый город, мимо движется она.
 
 
Растерялся я, смутился, зачарованный стою.
«Кто ты?» – спрашиваю робко, сам себя не узнаю.
 
 
Вдруг она мне отвечает: «Я – одна из многих дев,
Что с тобою ищут встречи, даже стыд преодолев».
 
 
«Неужели это правда?» – я спросил. Она в слезах
Говорит: «К тебе любовью наказал меня аллах».
 
 
Я в ответ: «Меня ты хочешь долгой мукой извести».
А она мне: «Будем вместе муку общую нести».
 

38

 
Ты любишь милую – исток блаженства своего,
Не превращай ее в кумир, в святыню, в божество.
 
 
Приходишь на свиданье к ней – любви отдайся весь.
Но слишком часто не ходи – успеешь надоесть.
 
 
Не повторяй: «Люблю, люблю», восторги умеряй.
Свиданий новых не проси, не плачь, не умоляй.
 
 
Навязчив будешь – набежит нежданная беда:
Любимая ответит: «нет» взамен былого «да».
 

39

 
Мое разорванное сердце – твои разящие глаза!
Твоя походка – так под ветром с утра качается лоза!
 
 
Так плавны, так неторопливы движенья стана твоего!
Ты улыбнешься – воскресаю, ты отвернешься – все мертво.
 
 
Никто не знал, что мы полюбим и нашу встречу не предрек.
Любовь, разлуку и свиданье – все предопределяет рок.
 

40

 
Я до утра не мог уснуть – я был один, а не вдвоем.
Не спорь с любимой, все равно она поставит на своем.
Вернется – радость подарит, покинет – вызовет беду.
Расстанусь – потеряю все, увижу – душу обрету!
 

41

 
Люблю ее, в разлуке изнывая —
Она тоскует, радости не зная.
 
 
Когда обида милую томит,
Меня одолевает боль сквозная.
 
 
Она повеселела – ожил я,
Ее улыбка – обещанье рая.
 
 
Она – и жажда, и глоток воды,
Когда вокруг пустыня вековая.
 
 
Она – мой свет. Беснуется во тьме
Завистников назойливая стая.
 
 
Она – хоть безоружна и слаба —
Но властвует, всесильных побеждая!
 

42

 
С любимой я поссорился. Беда!
Когда помиримся? Скажи, когда?
 
 
Когда? Я гибну, голову теряю.
К чему нам эта глупая вражда?
 
 
Аллах! Спаси, я слабый, я безвольный,
Себе я много причинил вреда.
 
 
Аллах! Люблю – она меня забыла,
Надменна, неуступчива, горда.
 
 
Аллах! Люблю – и в наше время любят
Без памяти, как в прежние года.
 
 
Аллах! Люблю! Все отдаю любимой —
И небеса, и землю – навсегда!