Текст книги "Определение берега"

Автор книги: Олжас Сулейменов

Механизмы познания человека не совершенствуются у нас, сегодняшних, они такие же, что были в Шумера или в Мохенджодаро. Я не имею в виду скальпель или электронный микроскоп. Мы немало узнали, теперь нам предстоит познать нас. Поэзией.

Знаки естества могут заговорить, если их недоверчиво слушать.

Результатами толкования знаков стали знания и вера. Соперничеством и взаимодействием этих двух категорий определилась история человечества. И если бы меня спросили, что важней и прогрессивней из двух слагаемых моего духа, я не решился бы на категорический ответ. Я верю знанию и чту веру.

Мне интересно проследить процесс рождения мифа по схеме: предмет, символ и толкование. Предмет, облеченный мыслью, есть символ. Овеществленная мысль есть предмет. Фетишизация символа рождает культуру. Овеществление символа – цивилизацию.

Эта схема легче всего прослеживается в тех культурах, развитие которых не прерывалось в исторически обозримое время. Соприкоснувшись, например, с Индией, вы поражаетесь долговечности символики и утонченности, которую она -приобретает с развитием человеческой мысли.

Я могу духовно ощутить себя современником создателей древнейших знаков, но я физически живу в XX веке и понимаю, к чему способна привести нас и фетишизация Вещи и фетишизация Духа. От богатых предков нам досталась категоричность и размашистость обещаний.

Недавно я говорил с одним начинающим ученым.

– Много бы я дал, чтобы узнать смысл этого знака!– воскликнул он.

– Что бы ты дал?

Он сбился с тона и, стараясь сохранить горячность, ответил, как мне показалось, неуверенно:

– Полцарства.

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О СЕБЕ

Я по паспорту – Аман-хан.

Хан – это титул, который когда-то принадлежал моему предку. На другой, язык, имя мое может переводиться так: князь Аман, или граф Аман.

В наше время титулов стесняются, поэтому друзья меня зовут просто – Аман или Аманчик в исключительных случаях.

Единственно, кому я не позволю сокращать мое имя,– безродному Жаппасу.

Пусть всегда чувствует дистанцию между нами.

Все чаще меня посещают думы. Личный опыт требует обобщения. Что я оставляю своим продолжателям? Монографию «Стихи не нужны» или тома вдохновенных стихов?

Каждый большой поэт мечтал, чтоб его забыли.

Поясню.

Поэт велик своей темой.

Проходят века, а тема его актуальна, и стихи звучат по-прежнему гневно и печально. Умрет тема, умрут стихи. Но жив Абай, разоблачавший тупость и чванство 19 века. (Это – Жаппас). Жив Салтыков-Щедрин, ибо живы, прототипы его героев. (Это – Жаппас).

Станут люди умнее, добрее, счастливей и создадут, своих умных, добрых и счастливых поэтов.

Забудьте и меня.

Но прежде забудьте Жаппаса.

Я и после поражения врагов своих останусь в пожелтевших страницах грустным и строгим, как сегодня.

Я был на площади им. Пушкина. Видел его статую.

И подумал.

 

Пушкин не знает,
что сняли царя Николая,
так и стоит понуро
на площади этой.
 

Враг давно повержен, но победитель до сих пор угрюм и задумчив.

* * *

Я не могу вспомнить, что я обокрал, оскорбил или плюнул вслед. Единственная подлая черта в человеке (таком, как я) – он не может защитить себя.

Меня обкрадывали, оскорбляли, плевали вслед.

Кто? Я не помню всех.

Помню Жаппаса.

Неприятности острее радости. Счастье – это хвост метеора; след горя – борозда по лицу. Удача не оставляет морщин, и потому память о ней легка.

Века мира мы не помним, зато – мгновения войн!

Помню Жаппаса.

В биографии человека есть талантливые события, интересные всем, есть посредственные, памятные только участнику или жертве. Но все они выставлены в одном зале памяти, ибо они разно наделены правом представлять время.

Бездарное лучше сохраняется – оно грубее.

Не все долговечное – гениально.

Вечен Жаппас.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

УПР. 1. КАК ДЕЛАТЬ (писать, строить) СТИХИ

Эскиз будущей монографии

I

Лучшие творения народной поэзии созданы в эпоху неолита[27]27
  Н е о л и т – новый каменный век.


[Закрыть]. Их отличают полнота и подробность.

Наше творчество означает собой частичный возврат к формам неолитической литературы, к их архитектуре: чередование стиха (ак соз) и прозы (кара соз).

К нашему направлению более всего подходит термин НЕО. ЛИТ[28]28
  Н Е О. Л И Т. – новая литература.


[Закрыть]. В нем благородно сочетается модерн и уважение к традиции.

Общие положения.

Если стих – всего лишь личная реакция на какое-то действие, неизвестное читателю, то стих недействителен.

Стих не должен быть произведением[29]29
  П р о и з в е д е н и е – термин взят из учебника арифметики.


[Закрыть] и только произведением. Читатель хочет знать весь процесс умножения слов.

Мне лично не интересен результат (4) без подробного описания действия (2*2 или 2*3).

Стих рождается из обстоятельств, которые сказываются сокрытыми от читателя. Зададим себе вопрос: может быть, обстоятельства эти читателю нашему интересней произведения?

Уже невозможно сохранить умирающий от чрезмерного умственного развития жанр стихами, подобными формулам:

Стихи Жаппаса=5

Почему 5, когда их структура «дважды две», или чаще «одиножды один», или вовсе «нуль»?

Метод неолита (новой литературы) заключается в следующем:

а) неолит ищет в каждом дурном явлении позитивное начало и на нем основывается. В каждой собаке – человека. Ибо история и истина не одно и то же. Начала – вместе, окончания – врозь;

б) анализ слова и факта. Пласты значений. Например: известно, что трое незнакомцев (по виду – строители) помочились на угол дачи писателя Жаппаса. Как развернуть это событие в поэму?

Извлекаем костяк: строители и писатель.

В первом звукосочетании ударение на «и». Следовательно, напрашивается основа «строить» – выпить на троих. Противоречит ли это толкование факту? Вряд ли, т. к. очевидно, что трое незнакомцев были выпивши.

Итак, возникает важная фраза: «Строители строили». Это уже уверенный штрих будущей картины.

Антагонизирующее слово п и с а т е л ь связано с предыдущим не случайно. Надо ли доказывать, что в данном случае уместнее применить древнеславянское ударение на «и», чтобы сблизить противоположные формы.

Послушайте, как торжественно звучит «и»: «Строители и писатель»! И как развернулись семантические рамки! Событие ясно, оно уже поется. Воздвигаются образы, восстают детали, возникает прошлое, нестоящее, и будущее факта. Звучит размеренно ритм шагов. Чьи это шаги? Сейчас узнаем. Я вижу:

 
… идут по переулку прохожие.
Один из них знаком —
Саид Байхожин.
Взрывается напористой улыбкой,
лоснится рожей пористой,
как губка,
он впитывает взгляды, набухает.
Вот истина тревожная – бухарик.
Не потому, что гнал газопровод
из Бухары,
а потому, что пьет
и будет пить, пока не опьянеет.-
Иначе истязаться не умеет.
История: закончили туннель,
пробили в скальном грунте
метров триста,
Саид Байхожин гнал под взрывы МАЗ,
чтоб выручить какого-то туриста.
И выручил, загородил.
И вас
историк перебьет,
он скажет: «Спас!»
Спасали жизнь, взыскания имели,
но жить они иначе не умели.
И мне, наверное, простят грехи
за то, что я о них писал стихи.
За то, что лгал, бывало, но не врал.
Спасался тем, что истину взрывал.
Невежда тот, кто в прошлое не вник,
кто в будущее не смотрел – велик.
Поэзия – это всегда поступок,
она, как варварство,
всегда в изломах,
подобно
лестнице
вся из уступок,
уступок необдуманному слову.
Мы унижаем факт
до акта слова,
в простом событье у стены Жаппаса
мы видим смесь торжественности,
злобы,
соединенье страсти и опасности.
Но как, создатель, это описать!..
Величье проявления обиды.
Они имеют право притязать
на выявленье собственного вида?
Что главное в Саиде? Неизбежность
его поступков.
Значит – необдуманность,
кто мыслит о последствиях – не смел,
быть и казаться – общий наш удел.
Каким ты был, таким ты и казался,
поэт Жаппас,
поэт Аман – сложней.
Он жил в искусстве.
Ты – лишь прикасался
его гранита завистью своей.
Будь, истина! – историю придумаю,
благодарю, Жаппас, за прямоту мою,
писал – не знал, что именно получится,
иначе б я, клянусь,
не стал бы мучиться.
 

Упр. 2. ПОЕДИНОК

Записал и принес эти стихи в журнал, где редакторствует пресловутый Жаппас.

Он поглядел и пробурчал нечто вроде того, что стихотворение ему знакомо.

На меня это известие подействовало сильно.

– Было,– сказал он, не разжимая век,– Было.

Я подумал сначала, что он шутит. Его знаменитый стих «Я – бывший батрак» прочно утвердил за ним репутацию юмориста.

Мне вспомнилось, как я стоял перед зданием какой-то мыловаренной фабрики и думал. О чем я думал? Ни о чем. Просто стоял и думал. Численность этажей меня не интересовала. Достаточно, что много. Стеклянная плита, поставленная на торец. Интересно, когда нас потрясает факт, реакция бывает самой примитивной. Он отражается в нас, как в разволнованном зеркале: или слишком толстым, как Жаппас, или неправдоподобно стройным, как я. Событие охватывает сердце, и ему надо вырваться из-под гнета, чтобы охватить событие целиком, чтобы заметить в нем кроме тяжести волнения волшебный вес красок.

Я впитывал солнце и не знал, сколько ультрафиолетовых лучей падает на см2 моей кожи в секунду. Я понимаю людей, у которых много вопросов, но я не понимаю людей, у которых на любой вопрос готов обстоятельный, толковый ответ. Я боюсь таких людей, они безжалостны. Они уже все решили, все по-своему знают. Они не волнуются, у них не бывает падения мысли, не бывает счастья находок предпоследнего варианта решения. Время рождает новые вопросы. Мы хотим узнать корни противоречий. Домыслить то, что открыто в учебниках, и эти открытия каждый должен открыть еще и еще раз для себя.

Тогда этот закон станет и личной верой.

– Было,– повторил он.– Все было.

Жаппас любое слово произносит мудро и значительно. Гнет собственной абсолютности он распространяет на окружающих, и, они становятся гордыми и надменными по отношению к нему и столь же категоричными.

– Не было! Где было?– воскликнул и спросил я.

– Ничто не ново под луной,– не моргнув, промямлил он. Спокойно и вдохновенно выразил мысль, уже утвержденную семьюдесятью поколениями писателей, среди которых только первый был прав. Жаппаса некоторые критики называют Гомером[30]30
  Гомер Аблаев (правильней – Г у м е р) – феодал 18 в. н. э. (А м а н).


[Закрыть] XX века. Он из тех людей, которые ни того, ни другого Гомера не читали и не будут. Он глуп только на первый взгляд. И на второй. Впрочем, и на третий. Но в историю он войдет. Как убийца. Он глядел в щелки поверх головы моей, словно считал до миллиона, чтобы не уснуть вечным сном. Я увидел покадрово:

крупный план: его жирное лицо.

Отъезд до среднего: брюхо.

Общий: все еще – БРЮХО.

Двойной экспозицией: ведро воды, опрокинутое над костром. Крупно: борьба огня и влаги. Яростный пар. Черные угли. Средний: я влетел в седло и понесся по склону до общего. С противного холма с копьем наперевес идет на сближение Брюхо. Голоса за кадром. Вступает тревожная музыка.

 
Он (яростно):
Помолись своим кумирам,
мы не покончим дела миром,
делать нечего в этом мира
двум батырам,
двум эмирам.
 
 
Я (спокойно и сильно):
И сражаются испокон
рог на рог
и конь на конь.
Пусть
вступают в единоборство
твоя жестокость,
мое упорство.
Твоя безмерность
и моя мера,
твое язычество,
моя вера.
Твой лед холодный
и мой огонь,
как рог на рог
и конь на конь.
 
 
(Крупно детали: выражения глаз – страх затаенный и спокойствие трагическое. Острия копий, оскал коней).
 
 
Я (вдохновенно):
Помолись своим кумирам,
ты выйди с мечом,
я вышел с лирой,
мы не покончим дело миром,
делать нечего в этом мире
двум батырам,
двум эмирам.
(Аплодисменты).
 
 
(Две тонкие пики сблизились, спарились, как две струны домбры, вонзились в два жилета. Взвилась мелодия, сшиблись две темы).
 
 
Вместе (дуэт):
Ты слышишь, друг,
звенит струна?
О чем поет тебе она?
Ты мне расскажешь,
что в этом зов,
после боя,
после боя…
Крупно: я.
Обще: ОН.
 

– Не было,– сказал наконец Жаппас.

– Что не было? – не торжествуя спросил я.

Добивать так добивать. На войне героем станет тот, кто победит страх, здесь герой тот, кто пересилит отвращение к поверженному Жаппасу. Я пересилил, хотя это было нелегко. Хорошо творить подвиг на виду у всех, когда за тобой следят телекамеры и каждый шаг твой сопровождается то общим вздохом, то бурными рукоплесканиями. А когда ты один на один с Жаппасом в его непроветриваемом кабинете с грязной ватой между рамами, твоего мужества никто не оценит, но я знаю, на что иду. Я вел бои за Саида.

(Архитектурный гений наших предков выражал себя в создании могильников, вся степь уставлена мазарами, повторяющими очертания уничтоженных в набегах крепостей и храмов. На степных кладбищах вы можете найти глиняные и каменные модели византийских соборов я сирийских дворцов. В этих мазарах хоронили богатырей. Поэты в то время строили свои воздушные города. «Дворцы воздушные мои прочней твоих могил».

Когда небесные светила изменили ход и отвернулись от кипчаков, последние, не найдя надежных крепостей на своей земле, бросились под защиту мифических стен эпоса. Души их укрылись в моих воздушных замках. Тела их я вышвырнул за ворота. Они не вмещались. Для них строит убежища Саид Байхожин, профессиональный строитель, кипчак из СМУ-22. О нем моя песня.)

– Так было или не было, рожай, Жаппас!– я уже откровенно издевался.

– Не было и не будет. Твоих вещей. В моем журнале!!! Трудно, невозможно постичь Жаппаса. У меня нет ни времени, ни сил, чтобы проделать эту огромную работу, которая потребовала бы от исследователя кроме знаний всяческого рода еще и изрядного запаса меланхоличности.

А я – холерик!

Долой блистательные околичности! Метафоры, уводящие от сути, как куропатки от гнезд своих уводят свирепого ястреба!

Мой ум рвался к более свежим проблемам.

Мы с криком пришли в этот мир!

Я потребовал маков у зимы, идеалист!

Жаппас, а ты видел грозу в январе?!

Когда в снежном небе шипя метались отчаянные молнии и бил дымящийся ливень в угрюмую безжизненность снегов.

Шесть рублей!..

При каждой встрече он напоминает про долг.

Не удержать меня!..

Жаппас бездарен, как Бетпак-Дала осенью. Где он наел такое брюхо? В хлебном магазине его пропускают без очереди. Читатели, заметив Жаппаса, говорят задумчиво:

«В нем что-то есть…»

 
А ты подумал, жирши[31]31
  Ж и р ш и – певец (каз.).


[Закрыть] Жаппас,
что песня – жир[32]32
  Ж и р – песня (каз.).


[Закрыть],
соловей – булбул[33]33
  Б у л б у л – соловей (каз.).


[Закрыть]?
Все чаще жирных поэтов у нас
народ-реалист называет
пул-пул[34]34
  П у л-п у л – деньги (каз.).


[Закрыть].
И вот Аллан пришел вершить намаз,
в слезах, в чалме распущенной
и с грубостью,
что жизнь поэта —
ярче, чем алмаз,
и дорога своей алмазной хрупкостью.
Аман из тех, кто понимает стыд,
мой стих, как штык,
и нет стиху святых.
Жизнь сокращают мне;
но не стихи,
в сердца они уходят,
как штыки.
Я помню долг другой,
великий долг!..[35]35
  Историку С-иму сотню должен, Б-лову – тоже (Аман.).


[Закрыть]
 

…Наука – вещь серьезная. Могут ли цифры и формулы быть поэзией? Что такое нуль с точки зрения научной? Ничто. А поэзия говорит– нечто. Это конечная цель определенного этапа развития.

К форме нуль стремится все – скалы обтачиваются временем в валуны, угловатая космическая глыба стала земным шаром. Слова круглеют, и ракета в разрезе круглая – так легче взлететь, и бомба – так легче падать, И тело круглеет, и головы круглые, и рты в крике, и глаза вытаращены. Впрочем, что его описывать: нуль —это нуль. Пустота пустот.

Вот все, что я хотел сказать о круглом поэте Жаппасе!..[36]36
  Машинистка при перепечатке постоянно превращала слова Жаппас в (Жё пасс), что в переводе с французского означает – «Я гряду». Мне стоило усилий выправить его имя, хотя в высшей справедливости этих опечаток ни секунды не сомневался. (А м а н.).


[Закрыть]

Упр. 3. ЗНАК АМАЗОНОК

(Как возродить любовную лирику)

Меня часто спрашивают поклонники: «О чем пишешь, дорогой Аман?» Я отвечаю несложно: «О чем пишется». Каждое утро ставлю себе определенную задачу.

Вот и сегодня, накануне 8 марта, я обязан подумать на тему: «Чадра или не чадра?» Эксперимент с эмансипацией затянулся. Результаты уже не пугают. Мы привыкли. Равнодушие – друг любви.

 
I
В комнате – солнце,
конфеты из сои.
Собака глядит на конфету,
скучает,
глажу ей спину ногой босой,
листаю газеты за чашкой чаю,
Снова – акции и падения,
в странах Азии перевороты,
нет ни в одной министерств
нападения,
множество – министерств обороны…
Откуда же войны, простите, берутся?!
Дерутся гегели и конфуции,
полосы гордости,
строчки конфуза,
ребусы глобуса и кроссворды,
о свадьбах ни слова —
разводы, разводы…
 
 
II
Я сложность духа меряю простыми
реалиями:
мельницами – ветер,
свет – киловаттом,
тяжесть – мегатонной.
Ай, строфы цифр, эпосы речей!
До сердца допустили мы врачей,
узнали анатомию мадонны.
Эпоха бесподобных лесорубов,
ткачих всеправых,
и зачем вам Рубенс,
когда полотна гениальней красок!
Идеализма где-нибудь украсть бы.
 
 
III
Сто тонн на каждого из нас приходится. "
Сто тонн тротила. Может, опечатка?
Сто тонн «наполеонов», не взрывчатки,
тортов?
Хотя и это пригодится…
Придет в субботу дядя-спекулянт.
«Чего продать? На барахолку еду».
«Почем тротил?» – спрошу.
Он вынет прейскурант,
«Такого барахла
тут,– скажет,– нету».
А я ему: «Есть девяносто тонн».
(Десяток тонн на черный день оставлю).
«Хоть по рублевке!»
Обалдеет он:
«Да что ты!.. Я тебе по трешке ставлю!»
Газет он не читает, глупый он.
У самого (не знает) —
сотня тонн.
 

IV

Та, которая коллекционирует кактусы, вчера говорила, трепетно поглаживая себя по бокам:

– Почему это у мужчин, когда они на меня смотрят, жадные тигриные глаза?

У самой при этом были рысьи. Ее сослуживица, унылый реликт феодально-байской эпохи, неуважительно ухмыльнулась. Рысь переключилась:

– Почему ты за собой не следишь, Гюль? Ты так неряшливо одета, платье длинное, какие-то браслеты, монисты!.. Муж тебя оставит, если ты…

– Не бросит! – не отрываясь от гроссбуха.– Он за меня три тыщи уплатил. Новыми.

И щелкнула счетами.

Веселая Рысь превратилась в ничейную кошку. Редко можно наблюдать такое непосредственное действие слова.

Я человек современный, прогрессивный, можно сказать.

Я бы не посмотрел ни на какие тыщи. Оставил бы – и все. Но заметьте, сколько гордости в этом униженном, казалось бы, откровении.

А Рыси, подумал невольно я, суждено быть женой бесплатной. Что может быть унизительней этого? «Моя дорогая», «моя бесценная».

Не ощущаю материальности слова. Эти эпитеты достались нам от времен, когда поэзия была подкреплена калымом. «Сопротивляйся, Аман,– говорил я себе.– Не верь тому, что слишком очевидно!»

Борьба продолжалась с переменным успехом.

Невольно вспомним, как Зулейха покупала на рынке смазливого раба Юсупа.

 
– По весу юноши,– купец промолвил тут,—
не гири на весы, а золото кладут.
Сокровищ всех Юсуп был тяжелей.
 

Странно, что в мировой поэзии не сохранилось описания покупки жены. Но намеки на то, что женская красота стоила денег, сохранились. Поэты восполняли недостаток валюты драгоценными стихами, в которых сияли «алмазы слез», «жемчуги зубов», «бровей золотые серпы».

 
Подобна яхонту краса твоих ланит,
как нежный перламутр ногтей отлив,
глаза как изумруды,—
 

И т. д.

Так Зулейха описывала Юсупа.

…Веселой Рыси недавно прислал тайное письмо чреватый поэт наш Жаппас. Он писал ей так ( с несвойственным ему темпераментом):

 
О редкой красоты кристалл,
любовь моя, душа Джамал!
О серебро мое, мой друг,
плагиоклаз души моей,
скажи мне: будешь ли моей?
Скажи скорей, молю, скорей!
 

Моллюск пузатый завершал послание строфой, направленной против меня.

 
Я дам тебе благой совет:
не обесцень себя, мой свет!
В невежде-муже проку нет,
зря только век загубишь свой.
 

Эта строфа, лучшая в касыде, не принадлежит его перу. Он бесстыдно выписал ее из моего анонимного послания его молодой жене Зумрат по кличке «Трясучка огневая». Я, в свою очередь, заимствовал эта строки из собрания древнего Кандылая. У кого Кандылай украл, мне неизвестно.

Очень хорошо сказал благочестивый Акмулла:

 
Был склонен к воровству
я в юные года,
за это был гоним,
сгорал я от стыда.
 

Я искал последовательниц Зулейхи по всему миру. Где-то ведь должны были сохраниться черты матриархате. И нашел их в республике Унди.

В Барассе я достал двадцать первый сорт кактуса. Надменный, весь в прыщах, в горшочке. Мне подарил его барассец Лингва за пять монет. Имя «Лингва» означает на барасском – «царь», а на языке соседнего губернского города N-ск – «мужской орган. Может быть, поэтому Лингва стоит во главе кампании протеста «N-ск даун!»[37]37
  «N-ск даун!»– «Долой N-ск!» (б а р.).


[Закрыть]. Он за самоопределение Барасса. Официальными языками республики, по его мнению, должен быть барасский или английский (в котором «Лингва» означает безобидное – «язык», «речь). Или зартаский, в крайнем случае, (где «Лингва» переводится, как «бог»). А по мне бог и царь один хрен. Но мне чем-то нравятся барассцы. А этот – больше всех других. Вегетарианец, весь в заботах о судьбах нации, лысый. О чем бы он ни говорил, – о приближающемся муссоне, о ценах на кактусы,– он кончал каждую фразу традиционным кличем «N-ск даун!» Это не главное в Лингве. Я его оправдываю по-своему.

Есть люди, которые рождены, чтобы жить, не высовываясь за стены прекрасного дворца своего племени. Например, моему дяде – спекулянту Умеру просто противопоказана славяноязычная среда. Умер – по-нашему «Жизнь», вполне приличное имя. С ним бы жить да жить. Телеграммы, которые он аккуратно рассылает по Союзу к праздникам, сеют панику. У него две колодки на все случаи: «Поздравляю праздником твой дядя умер» или «Желаю счастья долгих лет жизни успехов труде ваш родственник умер». И обязательно приписка ошеломленной телефонистки: «Верно – умер». В телеграммах ударение не ставят, прописные буквы не обозначаются, и потому в аэропортах билеты отпускаются по его поздравлениям вне очереди. И притом кассиры смотрят сочувственно. Начальник порта провожает до трапа, поддерживая под локоть.

 
И еще что объединяет
Умера с Лингвой —
мой дядя тоже любит обобщать
явления истории
и в выводах своих категоричен.
Дядю в детстве лягнула лошадь.
Сейчас ему за сорок.
Он мрачен и неразговорчив.
Уверен, что все зло
от лошадей.
Он ненавидит скакунов
и одров,
ахалтекинцев и карабагиров,
орловских рысаков
и лошадей Пржевальского,
саврасых, пегих, вороных,
гнедых!..
Конь вещего Олега —
его враг,
Пегас и Горбунок
и Сивка-Бурка,
Мирани и Тулпар —
его враги.
О, как он ненавидел ренессанс!
(Он путал это слово с Росинантом.)
Я иногда с ужасом фантазирую:
что было бы, если бы дядя Умер
родился в деспотические времена
ханом в каком-нибудь феодальном государстве.
Первым же фирманом он уничтожил бы
все конское поголовье в своей стране,
а если бы хватило сил,
то и далеко за ее пределами.
Если покопаться в истории древних войн
и в биографиях полководцев,
то можно найти убедительные доказательства
того, что зачинщиков мировых
побоищ
в детстве лягнул еврей,
или карфагенянин,
грек,
негр,
славянин,
китаец,
татарин на базаре,
курд-молочник,
иль дворник-армянин.
История нас учит,—
выбирайте вождями
неушибленных людей.
Хорс даун.
 

И еще что объединяет (Лингву и Умера): оба они спекулянты, и оба носят чалму по пятницам. (Здесь я вынужден сделать замечание Маяковскому. Он допускает образную неточность, когда описывает польских пограничников в известном стихотворении: «и не повернув головы кочан». Так можно сказать о Лингве или Умере, чалмоносцах, чьи головы действительно похожи на капустные плоды, но ни в коем случае не о польских головах в конфедератках. На этом я стою совершенно железно. Точность образа – закон неолита.) Но чалма не главное в Лингве. Я никогда не забуду, как он, проверяя на свет пятимонетку, достал из портфеля горшочек с кактусом и сказал по-барасски:

 
Этот кактус расцветает раз в столетье, ночью.
Белым шаром, жирным одноцветьем, сочным,
не уколет губы – несъедобен, мягок.
Покраснеет, если уподобить маку.
Диким ветром в белом поле брошен
кактус.
Расцветает, если тихо спрошен:
«Как ты?»
Что ответит – очень важно
знать обоим.
«Надоело,– скажет,—
рвать штаны ковбоям».
N-ск даун!
 

Он замолк, но в глазах его опечаленных я читал продолжение!

 
В зелени травы ярятся маки —
затравили,
бродят в травах белые собаки
баскервилей,
ароматны запахи весеньи,
нет!
Сладко пахнет чье-то невезенье —
след.
Белые иголки, словно проседь,
может быть, и ты когда-то спросишь:
– Как тебе живется, Лингва?
N-ск даун…
 

Но это не главное в Лингве, Хотелось бы женщинам в их светлый праздник сказать о нем другое.

В Барассе калым платит женщина. Жена купила Лингву, как несравненная Зулейха – прекрасного Юсупа. Он стал ей в 50 тыс. монет. Если бы он не учился в Оксфорде, он бы стоил 20 тысяч; если бы не окончил колледжа в N-ске, то обошелся б несчастной женщине в 10 тыщ. А если бы он был неприкасаемым или отверженным, то вместе со всеми дипломами стоил бы – шиш.

– У нас разводов не бывает. Нет. Она меня не бросит. Нет. N-ск даун! – сказал Лингва, не помню по некому поводу. Я видел его чудесную жену. И обидно стало от сознания, что такая женщина сама платит, и за кого!.. Есть ли выход из создавшегося положения? Есть. Вот мой проект: уравнять в правах обе стороны. Предлагаю назвать этот процесс АМАНсипацией. Цены на женихов и невест упорядочить, провести законом. Первого апреля каждого года понемногу повышать. И тогда 1 апреля станет международным Днем свадеб. Меньше будет разводов. Газеты отдадут место объявлениям о свадьбах. Они вытеснят нервирующую информацию. Весной – всенародный праздник, ярмарка женихов и невест. Лица мужчин и дам в нейлоновой непрозрачной сетке – чачване. На ней ярлычок с ценой и указанием количества дипломов.

Вспомним, что прекрасный Юсуп и пророк Магомет скрывали красоту свою в волосяной чадре. И когда они сняли чадру, ослепли Зулейха и Айша. Главное – возродить эпос. Вспыхнут свежим огнем бессмертный сюжет – «за нелюбимую выдан я» и равноправный вариант. Газель победит газету.

Поэкспериментировали – хватит, пора возвращаться в пампасы фольклора. Наденем на любимых пояса чести. И когда ты купишь меня, Рысь, ты содрогнешься от моих признаний, моя дорогая, бесценная ты моя!..

 
VII
Вражда, приветствую тебя, вражда,
когда ты проявляешься поэзией,
сегодня, может быть, как никогда,
мои любовные стихи полезны.
Мы для проклятий не находим слов,
нужны к такому случаю глотанья,
и бормотанья, сбивы, запинанья,
и треск, и скрежет
выбитых зубов.
В окно глядят верблюды —
это горы,
с портрета не Джульетта —
это ты,
на тумбочке забытый том Тагора,
стакан немытый —
это тоже ты.
Предметы – моя память,
твоя слава,
ковер, прожженный там,
где ты прожгла,
когда лениво потянулась
лапой
с постели в пепельницу,
не нашла,
так и воткнула в мой ковер…
Ушел бы!
Уйду, оставив в комнате моей
злой аромат духов твоих дешевых.
Другая караулит у дверей.
…Уходят женщины в эпоху Блока,
там им неплохо,
там– позавидовать далеким мамам,
Прекрасным Дамам.
Уходят женщины к озерам дальним,
к забытым станам,
в шатры уходят, чадру накинув,
к другим скандалам.
Уходят женщины, их платья длинные
в крылатых складках
и каждым взглядом
зовут мужчину
сверкнуть булатом.
Мерцают реки в густых ресницах
склоненных ив,
уходят жены, чтобы присниться.
Забудем их.
 

VIII

Загрохотала дверь. Отпер. Около мешка стоял дядя Умер, дуб кряжистый, с лицом, похожим на кору карагача.

«Суббота»,– вспомнил я. 8 марта. Умер был сегодня э к с п а с с и в н ы й[38]38
  Э к с п а с с и в н ы й – в происхождении этого термина виновата машинистка. Читать можно и «экспансивный». (А м а н.).


[Закрыть]. Он держался за поясницу.

– Э, пока поднялся, совсем почки распустились…

– Весна…– посочувствовал я.

Он ощерил нержавеющий жемчуг вставных зубов.

За ним маячила наша почтальонша.

– Подписка кончилась. Продлить надо.

– Поздравляю с женским праздником,– сказал я.– Подпишусь.

– Спасибо,– обрадовалась почтальонша неподдельно.– Вы у меня сегодня первый…

Я – первый. И мир стал приятен. Мне захотелось порывисто обнять дядю Умера, Жаппаса, Лингву. Вы думаете, в этот день только женщины счастливы?

Дядя У мер ничего не читает, и поэтому я могу о нем смело писать всякое: он не знает, что в ядре клетки тела насчитываются несколько десятков хромосом. Две из них определяют пол. У мужчин, в том числе и у Умера, они составляют сочетание ХУ, а у женщин они одинаковы – XX. Аллюр два креста. Этим знаком амазонок обозначен век. Я боюсь символов, поэтому верю в них и стараюсь не обижать женщин. Века мужчин прошли. Иду на поклон. Я догнал почтальоншу на улице, втолкал ей в сумку коробку соевых конфет, вручил кактус в изящном барасском горшочке. И так будет отныне с каждой. Опять – быть и казаться?

 
Кактус расцветает раз в столетье,
ночью,
белым шаром, жирным, одноцветьем
сочным,
не уколет губы – несъедобен,
мягок.
Покраснеет, если уподобить
маку,
диким ветром в белом поле брошен
кактус,
расветает, если тихо спрошен:
«Как ты?»
Что ответит, очень важно знать
обоим…
 

Ты прав, грек: я мыслю – значит, кое-как существую.

Ты трижды права, Рысь: я чувствую, значит, живу. Тебя нет, тебя нет, тебя нет со мной, я чувствую это. Потому и живу? Даун!