Текст книги "Реми-отступник (СИ)"

Автор книги: Оливер Твист

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Реми попытался рассмотреть того, кто делал это, но смог увидеть только светлое, мерцающее сияние, сквозь него неотчетливо виднелись где-то в необъятной вышине коричневые ветви дуба, на которых трепетала юная листва, за ними пробивалась пронзительная голубизна неба. Он еще успел почувствовать, как кто-то распутал узлы на веревке, стянувшей руки, и освободил их, после чего сознание покинуло его, а душа отправилась блуждать по темным дорогам боли и страха, пока не пришла пора вновь вернуться в тело в пропахшей травами и диковинными снадобьями хижине деревенской знахарки.

… – Ничего-ничего, – сказал Моррис, созерцая веревки с окровавленными крючьями, лежащие под дубом на залитой кровью траве. Тело изгоя так и не нашли, как и следов того, кто помог ему освободиться. – Пусть себе погуляет. Пусть убедится, что у него нет иного пути, нет выбора, кем ему быть. А мы подождем. Да, Моргот, мы подождем. Вороны умеют ждать…

Глава 30 Похищение Эйфории

Спящий город окутало черное, ночное покрывало. Было душно как перед близкой грозой, которая никак не может разразиться освежающим ливнем, а все томит и томит предчувствием беды, не давая дышать свободно, нагоняя тяжелую дрему, больше похожую на морок. Небо сплошь закрыли плотные тучи, в которых с глухим, неясным ропотом кое-где проблескивали жаркие, сухие молнии. Редкие фонари на улицах словно задыхались, окруженные непроглядной тьмой, светили тускло, нервно моргали и временами гасли. А может их накрывали на миг мрачные тени, что бесшумно носились между домами, сливаясь с ночью и заглядывая в темные, зашторенный окна, заставляя жителей беспокойно метаться в постелях и видеть свои худшие кошмары, от которых тело покрывалось холодным, липким потом.

Надежно запертый в городской каталажке Реми, после долгих, бесплодных раздумий, погрузился на своем жестком, каменном ложе в тревожный сон, где в мучительных видениях вновь оживало прошлое, звучали грубые голоса, воронье карканье и помощь все никак не приходила. Шрамы, оставленные крючьями, вдруг налились болью, будто снова закровоточили и открылись ранами. Он начал стонать сквозь стиснутые зубы, пытаясь вырваться из цепких, паучих объятий сна, но тень, что лежала на его глазах не давала ему сделать это.

Особняк Лэптонов, также как и все в эту ночь в городе, был погружен в душную мглу. Было необыкновенно тихо, мир будто разом оглох и онемел. Даже листья на деревьях поникли и замерли, не смея своим шелестом нарушить молчание, в котором было что-то настолько зловещее, что пташки, внезапно пробудившись, испуганно вжимались в гнезда, а мелкие зверушки забивались глубже в щели и норы, забывая дышать.

Лишь в окне под самой крышей виднелся слабый свет лампы, стоящей в глубине комнаты. Этот робкий огонек был единственным светлым пятнышком на черном, грубом полотне ночи.

После бурного объяснения с отцом, закончившегося скандалом, Эйфория провела не один час в раздумьях, придя к выводу, что единственная возможность для нее остаться с Реми, уйти вместе с ним на рассвете этого дня. Препятствием могло стать то, что она вновь была предусмотрительно закрыта отцом в своей комнате. Но предвидя такой поворот, загодя запаслась крепкой, длинной веревкой, потихоньку утащив ее из сарая и спрятав в шкафу за корзиной со своими старыми игрушками. Она собиралась не спать всю ночь, и как только пение пробудившихся птиц подскажет ей близость рассветного часа, выбравшись из дома, бежать к зданию городского суда, где, запертый в комнате для нарушителей порядка, томился Реми. Она собрала в рюкзак вещи, которые могли им понадобиться в первое время, а также, опустошила шкатулку, переложив деньги и золотое кольцо матери в маленький кошелек. После чего убрала его в карман куртки, переоделась в удобную для побега одежду: штаны и майку, что были на ней в памятном походе, и наконец, присела отдохнуть в кресло, которое мягко обхватило ее, пригласив немного расслабиться. И как только нервное напряжение начало отпускать, Эйфория почувствовала, что сознание стало охватывать сонное оцепенение. Она вдруг заметила, какая необычная тишина разливалась в ночи, без шелеста листьев и стрекота цикад, без песен хмельных, припозднившихся гуляк, лаянья псов, колотушки сторожа, словно город накрыло глухое, черное одеяло. Это показалось ей странным, но увлеченная собственными мыслями и заботами Эйфория не придала тому значения. К тому же, ее все больше и больше охватывало странное дремотное состояние, она безуспешно пыталась стряхнуть навалившуюся сонливость, хотела пошевелить рукой или встать, но вместо этого продолжала неподвижно сидеть в кресле уже не понимая спит она или бодрствует.

– Наверное, я все ж таки уснула, – как-то отстраненно подумала Эйфи, безучастно наблюдая как сами собой, видимо от поднявшегося ветра, раздвинулись легкие занавески, распахнулись настежь створки окна и на подоконник вползла тень, чьи очертания напоминали поначалу змею, которая становилась все больше и плотнее, превращаясь во что-то иное, более мрачное, более черное. И вскоре с подоконника на пол ее комнаты соскочил огромный ворон, посмотрел на нее искоса, наклонив голову с большим острым клювом. Его глаза в отличии от обычных птичьи глаз не блестели, отражая свет лампы, были тусклыми и отливали красным. Взгляд был недобрым, и у Эйфории где-то в глубине сознания начала биться испуганная мысль, что нужно скорее бежать, закричать, позвать на помощь, разбудить весь дом, но она продолжала зачарованно смотреть на страшного гостя, не в силах пошевелиться. Ворон негромко каркнул, и в голове Эйфории зазвучал голос, как будто ее собственный и в то же время чужой. Он начал со змеиным присвистом шептать ей, что ничего ужасного не происходит, что он, ворон, – мудрая птица, ей нужно только слушать его и выполнять все, что он скажет, что это для ее же блага. Здесь ей показалось, что ворон почему-то заговорил голосом ее отца. Она попыталась возразить ему, но вместо этого зачем-то согласно кивнула головой.

– Это всего лишь сон, кошмарный сон. И мне нужно проснуться, непременно нужно. Иначе будет поздно, я не успею, – вновь неотчетливо подумалось ей. Правда, для чего ей нужно непременно проснуться, почему будет поздно и куда ей так нужно успеть, она уже не могла сказать. Мысли все больше путались, слабели и словно тоже засыпали, пока не уснули окончательно. Последнее что Эйфория помнила, как она по приказу ворона поднялась с кресла и подошла к открытому окну, после чего в ее памяти наступил провал…

Реми проснулся на рассвете от сознания что случилось что-то дурное, он резко открыл глаза и некоторое время лежал и прислушивался, стараясь понять, чем вызвана охватившая его душу тревога. Но было тихо, где-то далеко едва слышно пропел петух, за окном щебетали птицы, сумрак в месте его заточения светлел с каждой минутой, небо на востоке заалело и поднявшийся ветер, стал раскачивать верхушки деревьев, окружавших здание городского судилища. Скоро за ним должны были прийти, чтобы выпроводить из города, но не это заставляло сжиматься в смятении его сердце. Всю ночь его мучили кошмары, от которых никак не получалось проснуться, и даже сейчас он чувствовал, как продолжали ныть шрамы на теле, отдаваясь болезненным эхом в его душе.

Реми встал и подошел к высоко расположенному окну, вцепившись руками в решетку, приподнялся и попытался через частый переплет разглядеть, что творится снаружи, но увидел только бледно-голубой кусочек неба с безмятежными, утренними облаками, которые восходящее солнце окрасило нежно-розовым цветом. Как будто все было спокойно, но тревога у него в груди не унималась, напротив стала только отчетливей. В нем отчего то все больше крепло убеждение, что произошло что-то по-настоящему плохое. Он отпустил прутья решетки, спрыгнул на пол и, склонив голову, застыл в задумчивости. Очнуться его заставил скрежет ключа в замке и протяжный скрип открывающейся двери, за ним пришли стражники, чтобы согласно распоряжению городской управы выдворить за пределы города. Реми облегченно вздохнул, его хотя бы выведут наконец из этой каменной клетки и он, освободившись на границе края от провожатых, сможет незаметно вернуться и выяснить в чем дело, что за темные дела творились этой ночью, отзвук которых не давал ему даже сейчас свободно дышать.

Два дюжих парня в кожаных латах стражей, с головами покрытыми тесными круглыми шапочками из такой же как латы толстой дубленой кожи, с оттиснутыми на них знаками городского охранного отряда, не особенно церемонясь связали ему позади руки, крепко-накрепко затянув узлы, и повели наружу. Здесь их ждали два оседланных коня, нетерпеливо перебиравших лохматыми ногами с большими черными копытами, подковы которых глухо звякали о мощеную неровным, белым камнем мостовую. Стражники, привязав длинный конец веревки, стянувшей руки Реми, к стремени, вскочили в седла, и один из них небрежно ткнул его в спину острием копья, безмолвно приказывая двигаться вперед. Его провожатые были молчаливы и угрюмы, с лицами, заросшими неопрятной, лохматой порослью, где гнездились подсохшие хлебные крошки. Время от времени они шумно зевали, и до Реми долетал ядреный аромат вчерашней попойки сдобренной острой луковой закуской.

На городских улицах, несмотря на ранний рассветный час было уже оживленно, торговый люд поднимался чуть свет, чтобы встретить первых покупателей в полной готовности. Зеленщики раскладывали «по холодку» свой товар на обширных прилавках, вынесенных прямо к дороге, перепирались с поставщиками-фермерами, чьи повозки еще затемно начинали грохотать по пыльным окрестным трактам, не давая спать подзаборным шавкам.

Зычно покрикивая на мальчишек, тех еще помощников, лавочники привычно торговались с крестьянами, пытаясь сбить цену на свежий, нежный товар, пряные травы и овощи, за которыми совсем скоро потянутся хозяйки из окрестных домов, да с большими плетеными корзинами кухарки из усадеб богатых горожан. Недовольно морщась, будут придирчиво перебирать краснобокие помидоры и пупырчатые огурцы, мять руками салат и петрушку, подозрительно принюхиваться к укропу и кинзе, тыкать толстыми пальцами в упругие, хрустящие кочаны капусты.

Мясники хлопали ставнями на витринах, открывая взору утреннего солнца гроздья аппетитных копченых сарделек и крутые бока солидных свиных окороков. Пекари, вытирая пот у жарких печей, доставали из них поддоны с выпечкой, рабочий день здесь начинался глубокой ночью. А с рассветом горячие буханки, кренделя и караваи уже красовались на прилавках булочных, ожидая первых посетителей.

Реми многие узнавали, провожая процессию любопытными взглядами и начиная удивленно шушукаться за спиной, но мало кто решался поприветствовать его хотя бы кивком под высокомерным, бдительным взором вооруженных всадников, сопровождавших юношу. Реми видел на лицах знакомых большей частью сочувствие. Но были и кривые, злорадные усмешки, тех кто считал, что чужак наконец-то показал свое подлое нутро и теперь закономерно получит по заслугам. Хорошо бы его публично выпороли на городской площади, в назидание другим залетным молодчикам. Занятное вышло бы зрелище, отличный повод посудачить вечерком с приятелями за кружечкой холодного пивка в таверне «Соляная пристань». И тех, кто считал так, тоже было немало.

– Почему вы ведете меня словно преступника? Какой закон я нарушил? – заговорил Реми, чувствуя закипающий в груди гнев. – Разве я мало принес пользы городу, сохраняя жизни ваших охотников за живыми камнями, на которых наживается городская управа, продавая право на Посвящение втридорога. Разве я требовал лишнего за свою работу, когда не получал даже то, что положено, когда вы обсчитывали меня на каждом шагу. А теперь выкидываете вон из города без суда, не предъявив обвинения, не дав возможности попрощаться с друзьями, собрать свои вещи. Вы даже не сочли нужным за целый день, заперев человека в каталажке, дать ему кружку воды, не говоря уже о хлебе.

– Заткнись, воронье отребье, – один из стражей сильно пнул его ногой в спину, вынудив споткнуться. – Какой ты человек? Пес паршивый. Небось шпионил для своих, из черного племени, поганый чужак. Подожди, будет тебе хлеб, каменными лепешками, дай только дойти до границы, напьешься вдоволь своей кровушки.

Они пустили коней легкой рысью, заставив Реми двигаться быстрее и не давая ему остановиться, чтобы перевести дух, подгоняя остриями своих копий.

Наконец городские мостовые сменились пыльным проселком, солнце выше поднялось по небосклону, рассветные краски которого растворились в блеклой синеве. Начало припекать и в воздухе засновали вездесущие стрижи, оглашая окрестности свистом. По сторонам дороги раскинулись заросшие бурьяном пастбища, вдалеке у березовой рощи завиднелось большое пестрое стадо, вокруг которого, невидимые в густой, высокой траве, с громким лаем метались сторожевые псы, доносились голоса пастухов, щелканье бичей, протяжное мычание. Вскоре пастбище осталось позади, не стало слышно рева коров, только дробный перестук копыт да трели жаворонков с высоты нарушали воцарившуюся на дороге тишину. Стражи, разморенные теплом, убаюканные мерным покачиванием в удобных седлах, стали клевать носом, время от времени пытаясь взбодриться, припадали к фляжкам, где в тайне от начальства плескалась жидкость повеселее колодезной воды. Но эта мера возымела почему-то обратный эффект, и вскоре Реми стал различать странный звук, издаваемый этими доблестными мужами, подозрительно похожий на легкое похрапывание.

Он не возражал, чтобы утомленные тяготами службы стражи немного отдохнули, ослабив поводья и перестав подгонять его ударами в спину. Низко наклонив голову, Реми попытался вытереть плечом заливавший глаза пот, пошевелил затекшими руками, стараясь ослабить веревку, туго стянувшую запястья, и тяжело вздохнул, размышляя какое злодеяние ему измыслит задним числом судейская коллегия города, в лице ее самых почетных и уважаемых граждан, вершивших правосудие настолько беспристрастно насколько это совпадало с их интересами, и чья компетентность была прямо пропорциональна количеству годового дохода. Он не сомневался, что ему припишут шпионаж в пользу воронов, враждебные намерения и еще какое-нибудь особо злостное вредительство, о чем непременно будет сообщено в листовках, расклеенных по всем столбам и заборам, чтобы в случае его нечаянного появления в здешних местах каждый добропорядочный гражданин мог исполнить свой долг добропорядочности и подтвердить свою лояльность городу и его законам, а заодно заработать немного монет. Преданность граждан тоже имела свою цену, как и все в этом мире людей.

Они уже довольно долго брели по дороге, все дальше уходя от города, как вдруг Реми различил пока еще не слышный обычным ухом, частый перестук копыт, их нагонял, мчась бешенным галопом, какой-то всадник. Он обернулся и в самом деле разглядел позади на тракте крохотное, серое облачко пыли, которое росло с каждой минутой, приобретая очертания стремительно приближавшегося к ним путника на резвом скакуне. Завидев их, всадник начал кричать и махать рукой, призывая остановиться. От этих криков встрепенулись стражи, очнувшись от сна, и не разобрав спросонок в чем дело, на всякий случай хорошенько огрели Реми древками копий, запоздало сообразив, что порученный их заботам преступник мог давно уже сбежать, пока они предавались сну. И чтобы очистить свою совесть и скрыть испуг, добавили еще по пинку, целясь тяжелыми сапогами в голову проклятому чужаку. Потом все-таки остановились, разглядев, что всадник мчится на породистом дорогом скакуне, похвастаться которым могла не каждая конюшня в городе, а значит и наездник мог иметь весомое значение, а непослушание ему неприятные последствия.

Глава 31 Посланник рока

Всадник стремительно приближался, и шум от частого стука копыт породистого скакуна по наезженному тракту нарастал с каждой минутой. И также с каждым мгновением росло беспокойство Реми. Он почему-то был уверен, что ничего хорошего эта спешка не предвещала. Ему вдруг захотелось, чтобы этот человек на коне, настигавший их словно посланник рока, промчался мимо. Недовольные заминкой стражи ворчали вполголоса, гадая «какого файдука еще несет нелегкая». Потом с надеждой предположили, что «их судейшество» передумало, решив, на радость добрым гражданам, заменить чужаку высылку показательной поркой, «чтоб неповадно было», а значит «потеха выйдет знатная и, главное, что ни гроша не будет стоить». Они стали радостно похохатывать в предвкушении, награждая Реми тычками и приговаривая:

– Ты, воронье отребье, не переживай. Если что, мы тебе и сами бока намнем. Небось долго помнить будешь, как к честным людям соваться.

Но Реми было не до них, от волнения и тревоги, охватившей его, он едва ли слышал, что болтают стражники, с напряженным вниманием всматриваясь в растущее облако пыли. Видя, что процессия остановилась, всадник пришпорил коня, прильнув к его взмыленной шее, так что не разглядеть было лица. Но Реми и без того уже понял, что человек, догонявший их, был ему незнаком. Он мог поклясться, что никогда прежде его не видел и потому не мог даже предположить, что за нужда погнала этого горожанина вдогонку за неугодным чужаком.

Недоумению его, однако, суждено было вскоре разрешиться. Поравнявшись с ними, всадник резко осадил коня, подняв его на дыбы. Благородное, гнедой масти, животное с пронзительным ржанием взметнулось вверх, взмахнув копытами у самого лица Реми и вынудив его отшатнуться. По тому, как резво спешились с коней и склонились в подобострастном поклоне его провожатые, мгновенно утратив свое игривое настроение, Реми догадался, что человек этот из тех, кто в городе имеет большой вес и состояние. Вот только сейчас вид у него был совсем не респектабельный: седые, всклокоченные ветром волосы обрамляли красное от напряжения лицо, искаженное каким-то видимо глубоким чувством, съехавший набок шейный платок, расстегнутая жилетка, брюки, все было в дорожной пыли. Соскочив с коня, мужчина устремил на юношу свирепый взгляд, с хриплым, нечленораздельным воплем бросился на него и схватив одной рукой за грудки, другой принялся что есть мочи хлестать по лицу, норовя ударить побольнее. От неожиданности, оглушенный, растерянный Реми не сразу смог разобрать, что кричал ему этот человек, пока наконец не расслышал среди полубезумных криков и града сыпавшихся пощечин:

– Где моя дочь, проклятый ворон! Где Эйфория! Отвечай пока я тебя не убил!

И тут внезапно все встало на свои места, словно с глаз его упала пелена, до того мешавшая соединить в единую зловещую цепь разрозненные и вроде бы не связанные друг с другом звенья: недобрая встреча со скаргом возле убежища, предостережение и огненный знак, стычка с Фраем на границе Вороньего края, ночные кошмары, в которых явственно звучало гнетущее, жуткое карканье, грызущие душу тревога и предчувствие большой беды, с самого первого дня похода не дававшие ему покоя. Все это слилось воедино и сложилось в ясную картину понимания, пронзившую его ужасом до самого сердца. На несколько минут белый, дневной свет в его глазах стал черным, а когда возможность видеть вернулась, Реми обнаружил, что стоит, сжимая за горло отца Эйфории, на дороге валялись обрывки веревки, рядом скорчились и тихо хрипели стражи, орошая дорожную пыль кровью из разбитых лбов и носов, громко ржали кони, сбившись поодаль в кучу. Он тут же разжал пальцы и едва успел подхватить безжизненное тело советника Лэптона, не давая ему упасть. Потом оттащил на обочину и, с облегчением, убедившись, что тот не утратил способность дышать, принялся приводить его в чувство. Едва открыв глаза, Джоэл простонал:

– Где моя девочка? Что ты с ней сделал, злодей?

Сейчас он меньше всего походил на того советника Лэптона каким его знали окружающие, холодного и лишенного, казалось, всяких человеческих чувств и слабостей. Реми видел перед собой пожилого мужчину, которого в одночасье состарило внезапное горе и который разом утратил все свое хладнокровие и показную невозмутимость.

– Расскажите мне, что произошло, – попросил Реми. Он старался говорить спокойно, хотя внутри него, обжигая болью, полыхало пламя, норовя вырваться в безумной вспышке, вызванной отчаяньем. – Я не хотел причинять вам вреда, но мне нужно знать, что случилось. Пожалуйста, отвечайте мне, если хотите вновь увидеть свою дочь.

– Ты еще спрашиваешь, мерзавец! – закричал Лэптон-старший срывающимся голосом, и схватившись за горло, где виднелись багровые следы от пальцев Реми, зашелся в продолжительном, надсадном кашле. Потом, неловко двигаясь, поспешно поднялся и отошел подальше от юноши, с опаской и отвращением поглядывая на него. – Кому как не тебе, собака, знать, что с ней. Вот, смотри! Смотри, что я нашел сегодня утром в комнате вместо моей дочери! В запертой мной комнате. В комнате, где был учинен настоящий погром. Все разбито, переломано и растерзано. О, проклятье! Скажешь, это не твоих грязных рук дело!

И он с негодованием швырнул в лицо Реми угольно-черное воронье перо, резким, судорожным движением достав его из кармана. Перо было необыкновенно большим и таким непроницаемо черным, что казалось поглощало свет, пожирало его, хороня в бесконечном мраке. От него веяло злом и проклятием, мрачным, темным колдовством, способным свести человека с ума.

– Это не мог быть я, – произнес Реми, едва двигая побелевшими губами. Затем, с трудом держа себя в руках, поднял перо и внимательно осмотрел его. Он мгновенно понял, что случилось, и черное, безнадежное отчаянье охватило его. Но не время было сейчас предаваться унынию, ему надлежало действовать. И действовать следовало быстро. И если его предположение верно, а он не сомневался, что так оно и есть, то возможно было еще не поздно предотвратить самое страшное, что могло случиться с девушкой. В памяти его, до содрогания ясно, встали ненавистные купальни, мрачные застенки вороньей крепости, ее глубокие подвалы, темницы и ямы, где томились в ожидании своей участи те, кому не посчастливилось оказаться в цепких вороньих когтях.

Мысли о том, что его Эйфория, такая нежная и ранимая, такая беззащитная и невинная, может быть заточена в одной из этих ужасных клеток были мучительны. Предположения, что ее постигнет участь стать игрушкой воронов, сводили с ума и вызывали нестерпимое желание выплеснуть на свободу весь гнев и всю владевшую им ярость, чтобы обрушить их на тех, кто покусился на самое дорогое что у него было, и растерзать вместилища их черных душ, выпустив из них всю кровь до самой капли. Вот только не этого ли они и ждали от него. В том, что им был нужен он, а не девушка, Реми не сомневался. Он проявил непростительную беспечность и преступное легкомыслие, позволив себе поверить, что вороны не посмеют напасть на них в Городе, что они оставят его в покое, разрешив наслаждаться счастьем и свободой. И теперь ему придется заплатить за это очень дорогую цену.

Он знал, что Моррис будет ждать его прихода до утра следующего дня, он понял это по засечкам на острие пера, когда оглядел его, и до тех пор не тронет девушку. Это перо было знаком ему, изгою, посланием от скарга с приказом прийти и покориться, наконец, своей участи. И Реми знал, что он явится, ему придется это сделать. Придется сделать так, чтобы навсегда обезопасить от посягательств черного племени ту, что стала для него дороже самой жизни. И сделать это можно было только отдав им наконец самого себя.

Он принял это решение, и приняв его внезапно ощутил глубокое спокойствие, сознание очистилось, обретя поразительную ясность, все в нем пришло в равновесие. И хотя душа его была полна боли, в сердце крепла решимость исполнить предначертанное. Перед его внутренним взором возникли как никогда отчетливо лица его отца и матери. Они смотрели на него чуть печально и ласково улыбались, словно желая подбодрить, стояли рядом, держась за руки, такие молодые, такие красивые.

– Простите меня, – неслышно прошептал он им. – Я не могу поступить иначе. Я должен это сделать.

Сердце его рвалось на части от боли, но разум был ясен, а воля тверда. Реми еще раз внимательно осмотрел перо, потом убрал его в карман своей куртки и снова произнес. – Это был не я. Вы сами знаете где я был в эту ночь.

– И я тебе обещаю, – советник с ненавистью смотрел на Реми, сжав кулаки в бессильном гневе, – что ты туда и вернешься. Ненадолго, пока мы не решим какой казни тебя предать. Но перед этим ты все мне расскажешь, все раскроешь, до самого последнего, гнусного секрета вашего проклятого племени. Говоришь, это был не ты. Ну-ну. Посмотрим, что ты запоешь под пытками. Эй, вы, – прикрикнул он на поверженных стражей, продолжавших валяться посреди иссеченной следами копыт дороги, скорее из осторожности, не так уж эти доблестные мужи и пострадали. – Живей поднимайтесь. Схватите и свяжите покрепче этого проклятого оборотня-душегуба.

Не спеша, с тяжелыми стонами и причитаниями, стражи нехотя поднялись и, потирая бока, двинулись на Реми, опасливо выставив копья.

– Да послушайте меня, наконец, советник! – Реми предостерегающе поднял руки, предупреждая намерения стражников вновь скрутить его веревками. Под его суровым, полыхающим взглядом их служебное рвение значительно поугасло. – Да. Я знаю где ваша дочь. И моя вина в этом тоже есть, но я никогда, клянусь своей жизнью, не причинил бы ей зла и не позволил никому это сделать. Если бы я только мог быть рядом в эту ночь! Но сейчас не время сожалеть о том, что упущено. Эйфория в большой, очень большой опасности. И я не меньше вашего хочу, чтобы она вернулась домой живой и невредимой, чтобы с ней все было в порядке. И я единственный кто может вам ее вернуть. Поэтому, если вы попытаетесь посадить меня под замок, вы можете никогда больше не увидеть свою дочь. А сейчас мне нужно добраться как можно быстрее до города, поэтому прошу вас, не мешайте.

– Тебе не обмануть меня, проклятый ворон, – проскрежетал советник. – Я знаю, что ты задумал. Сначала твои дружки по твоему наущению похитили мою бедную девочку, а сейчас ты сам пытаешься улизнуть. Ничего у тебя не выйдет, негодяй! Презренный выродок, я прикажу насадить твою голову на кол на площади, чтобы люди могли плевать на нее, а тело бросим псам на городской свалке, где такому отбросу как ты самое место. Гнусный вор!

Он бросил негодующий взгляд на мнущихся в нерешительности стражников и закричал:

– Что медлите? Или вы с ним заодно? Помогаете скрыться государственному преступнику, злодею-убийце? В арестанты захотели? Я вам устрою!

Лица стражников побагровели, глаза выпучились, они запыхтели шумно и обреченно, но добавили прыти. Разбитые носы и головы были забыты ими под угрозами советника, о крутом нраве которого ходили легенды. Доблестные вояки сами не поняли как в одно мгновение их пленник вдруг освободился, словно полыхнуло что-то обжигающее, и они оказались на земле в страхе и недоумении. Держа перед собой копья, стражники двинулись на Реми, грозно покрикивая. Он понял, что только потеряет драгоценное время, пытаясь достучаться до советника, одержимого ненавистью и гордыней, и стал медленно отступать, пока спина его не уперлась в круп стоявшего посреди дороги лучшего рысака из конюшни Лэптона.

– Жаль, что вы не хотите мне поверить, советник, – произнес Реми. – Вам все равно не удержать меня. Обещаю, что верну вам дочь. А когда я сделаю это, постарайтесь быть более справедливым и милосердным судьей поступкам простых людей, не таких как вы и ваши дружки из мэрии.

С этими словами Реми вскочил на коня и ухватив поводья, пустил его вскачь. Он неплохо держался в седле, привыкнув иметь дело с крепкими, крестьянскими лошадьми, которых разводили местные фермеры. В его памяти остались уже смутные воспоминания о детстве в горном приюте и о том, как отец сажал его на необъятно широкую спину лошади, чья теплая, шелковистая шкура отливала тусклым серебром и ее было так приятно гладить ладонями, вдыхая чуть острый запах конского пота.

Реми мчался на рысаке обратно по направлению к Городу, а вслед ему летели проклятья и угрозы, где-то уже далеко позади звонко тюкнуло о дорогу пущенное ему вдогонку копье. Ветер свистел в ушах у наездника, без устали погонявшего коня, и в этом свисте ему слышался чей-то тонкий, далекий плач и мольба. Мимо проносились поля и перелески, блеснула и мгновенно пропала из вида тихая речка с пологими, сонными берегами, вот позади остались березовая роща и пастбище, а впереди замаячили ветхие домишки городской окраины. Лишь на несколько минут Реми навестил свой дом, в который, он знал, ему не суждено больше вернуться. И забрав из тайника за потолочной балкой золотую цепочку с пластиной, где были начертаны слова на позабытом им языке, тут же отправился дальше, оставив слишком приметного коня у калитки, крепко-накрепко привязав его к ней поводьями. Он был уверен, что конь совсем скоро вернется в свое родное стойло.

Следующий кого Реми навестил был Джой, семья которого жила в небольшом, но уютном особнячке в той зеленой и спокойной части города, где селились мелкие конторские служащие и ничем особо не занятые обыватели, чье недостаточно высокое происхождение и скромный достаток не позволяли рассчитывать на более престижные жилища и участки. Реми, перемахнув через ограду на задворках дома, осторожно пробрался к задней двери, ведущей в пустую и до блеска вычищенную кухню, где еще витали запахи недавнего обеда: картофель с тушеной капустой и мясной подливкой. Он бесшумно и быстро пересек просторное помещение с большим деревенским столом для семейных трапез посередине и на выходе наткнулся на Джоя в одежде для работы в саду. Тот уставился на него удивленно и забормотал растеряно:

– Ох, Реми! Ты откуда? Тебя отпустили? Все в порядке?

– Джой, – сказал Реми сурово. – Все совсем не в порядке. И нет, меня не отпустили, я сбежал. Поэтому не нужно, чтобы меня здесь видели.

И когда Син Джой, вытаращив глаза, испуганно охнул, добавил нетерпеливо.

– Мне пришлось это сделать. У нас беда, друг. Большая беда. Эйфория у воронов и мне нужна твоя помощь. Очень нужна, Джой.

Джой пошатнулся и закрыл смертельно побледневшее лицо руками, переживая страшное потрясение. А когда опустил ладони на глазах его блестели слезы.

– Да, Реми, хорошо. Конечно. Что я должен делать?

Голос его дрожал и прерывался. Реми положил ему на плечо свою руку и крепко сжал, потом встряхнул хорошенько и строго сказал:

– Соберись, Джой. Я верну ее, мы вернем ее. Мне нужно, чтобы ты пошел со мной. Я не буду подвергать тебя опасности, но ты понадобишься ей там.