Текст книги "Реми-отступник (СИ)"

Автор книги: Оливер Твист

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Глава 24 Тучи сгущаются

– Отец, тетя Ануш, – сказала Эйфория, заметно нервничая, но не в силах сдержать счастливой улыбки при мысли о Реми, – я хотела сегодня пригласить к нам на обед одного очень хорошего человека.

Они сидели в просторной светлой комнате за накрытым к завтраку обширным столом, где на белоснежной скатерти из дорогого, дарренского полотна возвышались на серебряном блюде пухлые, спелые персики, матово-синие сливы, гроздья сочного, янтарного винограда и даже, редкая в это время года, клубника, источавшая нежный аромат. В изящных чашечках из тонкого, почти прозрачного, костяного фарфора с золотой окаемкой, был налит ароматный чай, на таких же тарелочках лежали горками печенье, тосты с маслом и джемом, отдельно ломтики ноздреватого, спелого сыра с прозрачными каплями росы на срезе, а кроме того, омлет из перепелиных яиц с ветчиной, приправленный пряными травами и порезанный на аккуратные доли. Мужчину, в чьих волнистых, седых волосах еще сохранился рыжеватый оттенок, звали Джоэл Лэптон-старший. Он поднял от газеты свою крупную голову и переглянулся с немолодой, худощавой женщиной, чьи волосы также тускло отливали медью. Она понимающе кивнула и спросила, ласково улыбнувшись, так что от ее светло-голубых глаз побежали к вискам тонкие лучики морщинок:

– И кто же он милая? Как зовут твоего молодого человека? Мы его знаем? Кто его родители?

Эйфория на мгновение смутилась, но потом произнесла как можно спокойнее, стараясь, чтобы голос ее от волнения не пресекался и звучал по-прежнему непринужденно.

– Его зовут Реми, – сказала она чуть веселей, чем нужно, и положила себе на тарелку кусочек сыра с общего блюда и два крохотных тоста.

– Так ты у дедушки с ним познакомилась? – доброжелательно спросил мужчина, но в его цепком взгляде мелькнула настороженность. – Ты еще не рассказала нам, как провела время у него на ферме. Чем занималась? Надеюсь, он не сажал тебя опять на ту бешенную кобылу, которая в прошлом году заставила нас изрядно поволноваться. Я до сих пор холодею от ужаса, когда вспоминаю, как она сбросила тебя, мчась во весь опор, и потом чуть не затоптала своими огромными копытами. Ужасное животное! Зря старый Айно не согласился усыпить ее тогда!

– Отец! – воскликнула возмущенно Эйфория. – Все было совсем не так! Она не мчалась, как ты говоришь во весь опор! А еле-еле плелась шагом. И я сама виновата, что не затянула как следует подпругу, не послушав дедушку. А кобылка очень хорошая и смирная… И нет, он не сажал меня на нее.

Здесь кончики ушей у Эйфории слегка загорелись и покраснели, и она непроизвольно закрыла их ладонями.

– Мне кажется, детка, ты говоришь неправду, – мужчина с легкой, добродушной укоризной покачал головой. – Ты все-таки каталась на этой несносной и, я настаиваю, просто бешеной лошади.

– Нет, отец, – сказала Эйфория серьезно. Потом опустила взгляд и взяла в руки серебряную ложечку, окунула ее в чай и стала водить из стороны в сторону, с легким звоном задевая края чашки. – Мы познакомились с Реми не у дедушки. Он живет здесь в городе, в доме с оградой из дикого жасмина, на улице…

– Постой-постой, – перебил ее Лэптон-старший, ставшим вдруг неприятно резким, подозрительным голосом. – Ты про какого-такого Реми говоришь? Уж не про того ли чужака, что водит людей за живыми камнями?

– Да, – сказала Эйфория, поднимая на отца взгляд, в котором уже не было прежнего смущения и робости. Глаза ее загорелись вызовом и упрямством. – Именно про него.

Тетя Ануш издала громкое восклицание, которое можно было одновременно расценить как испуганное и как возмущенное, кому как больше нравилось. Эйфория предпочла вовсе не обратить на него никакого внимания, по-прежнему глядя на отца своим самым упрямым взглядом. Некоторое время отец и дочь не сводили друг с друга глаз, соревнуясь в выдержке и решимости. Наконец, Лэптон-старший произнес внушительно, насупив густые темно-рыжие брови:

– Ты не должна встречаться с этим человеком. И даже более того, с этого момента забудь о его существовании и больше никогда не упоминай его имя в приличном обществе. И это не просьба. Я запрещаю тебе…

– Почему? – голос девушки зазвенел от обиды. – Почему я не могу с ним встречаться? Он хороший человек. Он очень хороший человек!

– Эйфория! – вмешалась в начинавший разгораться скандал тетушка. – Послушай, пожалуйста, своего отца!

Лэптон-старший одобрительно взглянул на сестру явно поощряя ее к более активной поддержке. Он хорошо знал по опыту, что с упрямством дочери, если она что-то вбила себе в эту хорошенькую головушку, справиться будет почти невозможно. И обычно, он шел ей на уступки, балуя любимую дочурку. Но сейчас все его естество гневно вскипело от одной только мысли, что его Эйфория могла связаться с каким-то презренным чужаком с окраины, нищим бродягой, которого и человеком то можно было считать с натяжкой. Голос его зазвучал сурово и значительно, взгляд налился холодом и потяжелел.

– Я думаю, достаточно того, что он из чужаков. Дочери советника не годится водить знакомство с подобного сорта отребьем…

– Но он не сделал ничего плохо, – от возмущения на щеках Эйфории запылали яркие пятна румянца. – Что с того, что он чужак. Он уже давно живет в городе. И не называй его отребьем, это нехорошо и несправедливо!

– Успокойся, Эйфория! – он решительно оборвал ее, слегка пристукнув ладонью по столу. – Я неоднократно говорил тебе, чтобы ты обходила чужаков стороной. Сколько бы они здесь ни прожили от них никогда не знаешь, чего ожидать на самом деле. А этот Реми к тому же из племени Воронов, хоть и отрицает свою с ними связь. И пока он ведет себя смирно и приносит пользу городу, мы позволяем ему здесь жить. Но он должен знать свое место. И место это, отнюдь, не рядом с моей дочерью. А тебе следует вести себя с подобающим нашему положению достоинством. Фамилия Лэптон одна из самых уважаемых в городе, и я не позволю бросить на нее тень какому-то, я подчеркиваю это, какому-то отребью.

Эйфория резко отодвинула от себя тарелку, порывисто встала и вышла из комнаты, громко хлопнув дверью. После ее ухода, в столовой несколько минут висела тяжелая, гнетущая тишина, которую не могли заполнить даже звонкие птичьи трели за окном особняка. Женщина с тревогой смотрела на потемневшее от гнева лицо брата, наконец решилась прервать неловкое молчание замечанием, произнесенным тихим, неуверенным голосом:

– Кажется наша девочка всерьез увлеклась этим Реми…

– Ах, сестра, не говори глупостей! – раздраженно прервал ее мрачный как грозовая туча Джоэл. – Просто очередная блажь! Я должен узнать, где этот наглец ее подкараулил и чем сумел так обольстить. Мне кажется, этого ворона пора посадить в клетку и подрезать ему крылья, он слишком много стал себе позволять…

…

Эйфория бегом поднялась к себе в комнату, прыгая через ступеньки, закрыла на ключ дверь и принялась быстро ходить из угла в угол, время от времени, потирая горевшие от возмущения и досады щеки руками, в надежде немного успокоиться. Ей очень хотелось вернуться в столовую и наговорить отцу кучу неприятных, но, по ее мнению, справедливых вещей. И тем самым окончательно все испортить.

Накануне вечером она переступила порог родного дома после трудного и опасного путешествия за живыми камнями, с губами, еще хранящими на себе сладость долгих, прощальных поцелуев, переполненная радостными надеждами и невероятными впечатлениями, которыми, к ее огромному сожалению, не могла поделиться с домашними.

Для них она провела все эти дни за городом, у деда, старого ворчуна и сумасброда, по мнению Джоэла Лэптона. Старик тоже недолюбливал высокопоставленного зятя, считая индюком надутым, а иногда и просто болваном, но благоразумно молчал, чтобы не ранить чувства своей обожаемой внучки. После смерти семь лет назад единственной дочери и матери Эйфории, он и вовсе замкнулся в себе и удалился на ферму, где стал заниматься разведением лошадей. С годами так и не перестал скорбеть о своей потере, и только Эйфория неизменно вызывала у него на лице прежнюю светлую, лучистую, улыбку. Живостью и даже своенравным упрямством, отзывчивым, искренним сердцем, она напоминала ему юную Иви, чьи яркие серые глаза, сиявшие словно звездочки, в окружении длинных, темных ресниц, она унаследовала.

Эйфория знала, что дедушка, несмотря всю свою к ней любовь, не одобрил бы обмана, поэтому и хотела как можно быстрее открыться отцу и тете, чтобы свободно, ни от кого не таясь, наслаждаться счастьем вместе с Реми. Она только немного боялась, как отец воспримет ее желание встречаться с кем-то вне узкого круга их знакомых. Как оказалось, опасения были не напрасны. Но Эйфи верила, что Лэптон-старший в конце концов смирится и все как-нибудь образуется, еще не подозревая тогда, какие тучи начали сгущаться над их жизнями, предвещая приход жестокой, страшной бури и какую роковую роль уже сыграли в их судьбах ее слова, с таким радостным волнением произнесенные ею за завтраком. Она полагала, что все самое страшное для них с Реми уже позади, ведь они смогли пережить ту длинную и черную ночь.

Тогда на лесной поляне, после битвы с нирлунгами, где Реми едва не обратился в ворона, а потом долго приходил в себя на каменном помосте, защищенном древней благодатью, лежал обессиленный и такой слабый, что с трудом мог двинуть рукой, весь в своей и чужой крови, в отметинах от волчьих когтей, она поняла, что сделает все возможное и невозможное для того, чтобы подарить ему хоть немного счастья и облегчить то тяжелое бремя, что он в себе нес.

Они просидели в убежище всю ночь до рассвета. И эта ночь показалась Эйфории невероятно долгой и мрачной, несмотря на то, что усыпанное звездами небо лило на землю потоки серебряного света, а луна с равнодушной улыбкой еще долго освещала место побоища, рассыпая тусклые блики в лужах застывшей крови. Эйфория не отходила от Реми ни на минуту, всматриваясь с острой, болезненной тревогой в его бледное, осунувшееся лицо с глубоко запавшими глазами. Время от времени она смачивала свой платок и протирала ему лоб и руки, давала напиться из почти опустевшей фляжки.

Иногда с другого края поляны, где отчетливо видные с платформы, чернели в серой, ночной траве огромные туши нирлунгов, до них доносилось слабое, глухое подвывание, похожее на тоскливый стон. Тогда Реми с усилием открывал глаза и с надеждой вслушивался в эти жуткие звуки, заставлявшие сжиматься от страха сердце Эйфории.

– Если они не доживут до рассвета, – Реми посмотрел на нее странным, тусклым взглядом, который напугал Эйфи больше, чем даже кошмарный вой волков, – для меня не будет дороги назад. Следующее преображение станет последним. Я чувствую темное пламя в своем сердце, оно не гаснет, оно ждет. Ждет, чтобы пересечь черту и выйти на свободу. Если это случится, Джой, – он возвысил голос, – вы должны будете сразу уйти отсюда как можно быстрее. Оставьте все, кроме живых камней. Ты ведь не растерял их, когда бежал?

– Нет, – хмуро буркнул Джой. Он сидел на краю платформы, свесив ноги, повернувшись к ним устало сгорбленной спиной и безвольно опустив на колени руки.

– Мы не бросим тебя здесь, Реми! – горячо заговорила Эйфория. – Нет-нет! Даже не надейся. Я никуда не уйду, ни за что! Ты же знаешь, от меня не так легко отделаться.

Он только слабо улыбнулся ей в ответ и произнес так тихо, что она едва смогла разобрать: «И что мне теперь делать с этой несносной девчонкой!»

Эйфория, не в силах сдержать набегающие на глаза слезы, осторожно и нежно погладила его по щеке, склонилась и прижалась своими мягкими, прохладными губами к его горячим, в кровь искусанным, губам, покрыла поцелуями его лицо и сказала:

– Мне все равно, даже если ты станешь вороном. Я не оставлю тебя, Реми. Я пойду за тобой куда угодно.

Он покачал головой и ответил с глубокой печалью в голосе:

– Нет, Эйфи, ты не понимаешь. Это буду уже не я, темное пламя сожжет дотла мое сердце и разум. Ничего не будет, кроме черной ненависти и страшной ярости, кроме желания упиваться чей-то кровью и страданием. Это нельзя повернуть назад, как нельзя вернуть кому-то, однажды отнятую жизнь. Ты знаешь, как вороны проходят обряд, чтобы получить дар воплощения и другие темные дары. Они избирают себе жертву, чем выше жертва в их иерархии ценностей, тем более могучие дары ты можешь получить. Но даже одна отнятая жизнь навсегда меняет твою душу… Тот, кто проходит обряд, должен принести скаргу еще живое, трепещущее сердце жертвы. И тогда он пронзает его особым кинжалом и окропляет его кровью будущего ворона, даруя своей властью способность обращаться. Только мне не нужно его разрешение для этого, моя последняя грань, отделяющая от этого безумия и без того слишком тонка. Каждый раз, когда я выпускаю темный огонь на свободу, он становится все сильнее и яростнее. И мне все труднее его усмирить потом. Боюсь, что когда-нибудь я не смогу совладать с его силой и тогда наступит конец.

Реми вновь замолчал, обратив свой взгляд в далекое, темное небо и, наконец, глухо произнес: «Лучше тебе оставить меня, Эйфория! Я не принесу тебе счастья.»

Эйфи взяла его бессильно лежащую на груди руку и поцеловала:

– Нет, Реми, это ты не понимаешь. Единственное для меня счастье – быть с тобой, а все остальное не имеет значения. И я верю, что ты справишься, что вместе мы справимся. Я в этом убеждена.

Никогда еще не ждала Эйфория рассвета с таким нетерпением и надеждой. И когда небо над кронами деревьев посветлело и начало розоветь, она облегченно вздохнула и сказала:

– Реми, солнце встает.

– Да, – откликнулся он. – Я чувствую это, что-то меняется. Темный огонь уходит. Стало легче дышать и боль в груди стихает.

Он медленно сел, осмотрелся, взгляд его прояснился и посветлел. Потом взял руки Эйфории в свои и уткнулся в них лицом. Она ощутила ладонями жар его кожи, который быстро перешел в обычное живое тепло. Ей хотелось заплакать от радости, что эта страшная томительная ночь закончилась. Наконец Реми поднял голову, несколько раз шумно вздохнул, окончательно приходя в себя и сказал:

– Пожалуйста, разбуди Джоя, нам нужно уходить.

Потом поднялся, сделал несколько неуверенных шагов по платформе, на самом ее краю обернулся и негромко произнес:

– Я сейчас вернусь, Эйфи. Не ходи за мной.

Потом спрыгнул в густую, влажную от росы, траву и быстро зашагал к затихшим в отдалении волкам. Почуяв его приближение, звери попытались зарычать и подняться, но смогли только захрипеть, вздымая израненные бока, их лапы судорожно скребли по земле, выдирая острыми, торчащими когтями клочки дерна.

Сейчас в нежном, золотистом свете раннего утра, Реми заметил то, что было скрыто от него во время схватки мраком ночи, но о чем он уже догадывался. Могучие волчьи шеи обхватывали, сминая густую шерсть, узкие железные ошейники с клеймом скарга. Присмотревшись, он разобрал на их местами залитой кровью поверхности знаки древнего заклятия воронов.

– Я не могу освободить вас, – сказал Реми опускаясь на колени рядом с нирлунгами. – Если я сниму ошейники, заклятье, наложенное на них скаргом, убьет вас. Я знаю, что оно же заставит вас вернуться в крепость, в прежнее рабство к воронам, чтобы и дальше служить им в их черных делах и вести жалкую, недостойную могучих, благородных волков жизнь цепных псов Морриса. Я не хотел и не хочу вашей смерти, не только потому что она принесла бы мне гибель. Но ради вас самих. Быть может, и для вас придет час освобождения, и вы еще сможете найти дорогу к свету. Вы помните мальчика, который разделил с вами хлеб? Может и нет, но я почему-то думаю, что все же помните. И еще я почему-то чувствую свое родство с вами. Может потому, что наши судьбы так похожи. Я вас прощаю, черные волки Черных утесов. И вы простите меня. Я лишь защищал то, что мне дороже жизни.

С этими словами Реми наклонился и поцеловал волков в огромные лбы, жесткая шерсть которых была покрыта запекшейся кровью. Потом он легко поднялся и не оборачиваясь ушел, чтобы вернуться в мир, где надеялся найти свое предназначение и где уже нашел ту, что покорила его сердце с первого взгляда. А вслед ему еще долго раздавался протяжный, тоскливый вой нирлунгов, будя воспоминания о прошлом.

Глава 25 Подозрения Моргота

Нарг Моргот в мрачных раздумьях поднимался по щербатым, гранитным ступеням парадной лестницы крепости в покои Верховного ворона. Этот мальчишка, племянник Морриса, выродок предателя Реннера, он начал все сильней беспокоить его, особенно после того, как стал участвовать в поединках. Лживый, дерзкий, грязный щенок с позорной белой отметиной, он что-то задумал. Тяжелые, смутные подозрения отравляли наргу ночи и дни, заставляя пристально следить за каждым движением Реми на ристалище.

Нарга и раньше не покидало чувство, что тот только прикидывается, что участвует в боях, используя всю свою силу. Этот поединок со скрогом, нарг очень надеялся, что могучий противник прихлопнет Реми как гнусного таракана. Он вынудил грязное отродье открыться и показал всю недооцененную ими опасность. Скарг был прав, то, что скрывалось в этом тощем теле превосходило все, с чем до сих пор приходилось сталкиваться наргу, а он знавал немало сильных бойцов. С этим скрогом и взрослому ворону пришлось бы повозиться, прежде чем прикончить, а гаденыш справился с ним играючи.

Моргот бы не поверил, если бы не увидел своими глазами, как на краткое время мальчишка обрел крылья из темного пламени, которое вдруг опалило душу нарга страхом. Этого он тоже не мог ему простить, как и того, что Реми открыто пошел против его воли. При этом Моргот ясно различил еще полыхающий в его глазах яростный, сумрачный огонь. Возможно, нирлунги уже этой ночью помогут ему избавиться от выродка, но не следовало полагаться на такую призрачную удачу. Поэтому Моргот решил, что пришло время поговорить с Верховным вороном…

– Я знаю, что ты хочешь мне сказать, – промолвил скарг восседая за столом, уставленном кушаньями. Он сделал глоток вина из большого золотого кубка, отделанного черным ониксом. – Я видел поединок. И я впечатлен. Этот тупица Отрис не соврал, сказав, что Реми едва не обернулся вороном, когда чуть не убил Фрая голыми руками.

– Я тоже видел на что он способен. И он становится опасен. Его сила будет прибывать, сейчас ему только шестнадцать. А что будет, когда он вступит в возраст?

– Я все продумал, Моргот. Не нужно больше поединков, мы выяснили все, что хотели. До обряда у него не будет возможности использовать свою силу, железо не даст ему это сделать, даже если он попытается.

– Ты думаешь, этого будет достаточно? – Моргот с сомнением покачал головой.

– Пока он не пройдет обряд – да, вполне. А потом я смогу удержать его на цепи своей власти. Но если он станет для нас бесполезен, мы его казним. Мы должны получить эту силу Моргот, она должна принадлежать нам целиком и полностью. Реми должен понять, что единственный путь для него подчиниться нашей воле, чтобы исполнять ее. И мы найдем способ добиться этого.

– Как скажешь, Верховный!

Моргот низко поклонился и вышел ничуть не успокоенный…

…Первые лучи восходящего солнца озарили нежным, розовым светом темные, угрюмые углы волчьей клетки, позолотили толстые, черные прутья решетки. Ее грубая тень накрыла собой черноволосого юношу, почти мальчика, крепко спящего на грязном каменном полу. От прочного кожаного ошейника, сжимавшего ему горло, к большому железному кольцу тянулась короткая, туго натянутая цепь. По обе стороны кольца, вделанного в пол, на огромных, вытянутых лапах с кривыми торчащими когтями, покоились страшные, словно ночной кошмар, волчьи головы. Глаза нирлунгов были закрыты, бока вздымались равномерно и едва заметно, но хвосты были напряженно выпрямлены, а уши чутко подрагивали, ловя каждый, даже самый незначительный шорох, слушая глубокое, спокойное дыхание лежавшего почти у самых их пастей, существа, в котором было что-то настолько странное, что свирепые, голодные волки, не решились будить его своим рычанием. И остаток ночи провели рядом, иногда погружаясь в неглубокую, настороженную дрему. Такими и застали их вронги, когда пришли за Реми.

В руках у воронов были длинные, прочные дубинки, достаточно тяжелые, чтобы с одного удара проломить даже самый твердый череп. Укоротив цепи, они загнали злобно рычащих нирлунгов в пещеру и закрыли их там, после чего вошли в клетку, храня на лицах мрачное и суровое выражение. Один из вронгов ткнул дубинкой в Реми, которого не разбудила даже их возня с волками, он спал, крепко сомкнув веки. Тогда другой ворон несколько раз сильно пнул его в бок. И когда Реми наконец с усилием открыл глаза, резко прокаркал:

– Поднимайся. Быстро.

Он молча сел, охваченный мгновенно пробудившимся волнением, после чего один из вронгов разомкнул цепь у кольца и скрутил ей руки Реми. Его удивило их поведение, они бросали на него короткие, быстрые взгляды, полные острой неприязни и какой-то непонятной Реми опаски, держа наготове дубинки, словно имели дело с диким, хищным зверем, а не с ронгом, который едва начал входить в возраст. Эти меры предосторожности с их стороны показались ему странными, ведь он никогда прежде не проявлял агрессии вне поединков, кроме случая с Фраем. Реми давно уже понял, насколько это бесполезно. Бессмысленным сопротивлением он только ухудшал свое и без того непростое существование.

Подталкивая дубинками, вронги повели его на верхние ярусы крепости, и он понял, что его ведут к Моррису. Значит, Верховный решил заняться им сам, что, впрочем, было неудивительно, после того, что Реми натворил, осмелившись возразить Морготу, да еще и при старших воронах. Несмотря на ранний, утренний час, у Морриса горел в камине огонь, на окнах драпировались плотные шторы, спадавшие на пол тяжелыми складками, а по углам большой, роскошно обставленной залы прятались ночные тени, было сумрачно и душно. Скарг подошел к Реми, несколько секунд внимательно его рассматривал и, словно выполняя какую-то скучную обязанность, влепил ему две увесистые пощечины, процедив сквозь зубы:

– Опусти взгляд. И утри кровь. Ты забываешься. Ты смеешь поднимать глаза не только на нарга Моргота, но и на меня.

– Да, скарг Моррис. Простите, – сказал Реми ровным голосом. Он покорно склонил голову и попытался унять связанными цепью руками кровь, текущую по подбородку из разбитых губ.

Скарг удовлетворенно кивнул и уселся в свое золоченое кресло, на вершине высокой спинки которого красовался эбеново-черный ворон, распростерший огромные крылья, вместо глаз у него горели зловещим красным цветом крупные дымчатые рубины.

– Теперь ответь мне, – проронил скарг, не сводя с Реми тяжелого, пристального взгляда, – почему вчера на поединке ты не добил своего противника? Ведь, ты слышал, что приказал Моргот.

Реми с трудом сглотнул вязкую, соленую от крови, слюну, тесный, кожаный ошейник, который вронги так и не сняли с него, вдруг сдавил ему горло с новой силой. Он тяжело, сокрушенно вздохнул, стараясь, чтобы голос его при ответе звучал как можно более искренне.

– Простите, Верховный ворон, я… Я не смог. Я оказался не готов и проявил слабость…

– Скажи мне, Реми, – сказал скарг вкрадчиво, выдержав по своему обыкновению многозначительную паузу, – ты все еще хочешь пройти обряд, чтобы стать настоящим вороном?

– Да, скарг Моррис, я хочу пройти обряд. С вашего милосердного позволения.

– И ты знаешь, какое тебя ждет наказание, если ты не выполнишь все его условия?

Реми побледнел, но ответил решительно и без колебаний:

– Да, я знаю это.

– Хорошо, я окажу тебе такую милость, – скарг не смог сдержать самодовольной улыбки. – И вот еще что!.. Ты, очевидно, полагаешь, что проведя ночь в клетке с нирлунгами, ты искупил свою вину. Не тешь себя напрасной надеждой. Ты был наказан всего лишь за дерзость и неуважение, которые проявил к своему достойному учителю.

– Достойному мучителю, – не удержавшись, подумал Реми, но на лице его при этом отразилась только заученная почтительность.

– Твой проступок гораздо серьезней, – продолжал между тем Моррис. – И ты знаешь об этом. Ты выказал неповиновение, наглое, недопустимое неповиновение. Ты – грязное, презренное отродье низкого предателя, тебе гнусному выродку из милосердия позволили жить, а ты посмел возвысить голос и проявить непокорность. Я не могу оставить этот гнилой росток бунтарства без внимания и вынужден принять меры, чтобы искоренить его из твоего сердца. Так вот, ты должен был прикончить этого жалкого скрога. Но ты не сделал этого, а значит, займешь его место в общей яме среди рабов, этих презренных отбросов, до тех пор, пока я не решу, что пришло время проходить обряд. И ты получишь все, что им причитается: удары плетью, оковы, железное кольцо на шею. Ты знаешь, для чего оно? Скоро узнаешь. И ты должен будешь усердно трудиться, Реми, чтобы заслужить себе кусок плесневелого хлеба и глоток гнилой воды. Надеюсь, это научит тебя благодарной покорности и укрепит в решении поступать впредь правильно.

Тут Моррис вновь ненадолго замолчал, буравя Реми тяжелым взглядом. Затем тонко улыбнулся и произнес с оттенком злорадства в голосе.

– Но я решил оказать тебе еще и особую милость.

При этих словах Реми невольно содрогнулся. Он предпочел бы совсем не знать милостей скарга, не суливших ему ничего хорошего. А уж особая милость и вовсе обещала быть особенно недоброй. Скарг снова довольно ощерился, обнажив по-волчьи острые зубы, и произнес:

– Ты не лишишься своих прекрасных, черных волос, которые я мог бы назвать великолепными, если бы не эта безобразная белая отметина, которая напоминает о той дурной крови, что течет в твоих жилах.

При этих словах Реми захотелось обреченно вздохнуть. Он не ошибся, милость скарга на самом деле означала, что скроги будут считать его вороном, что сильно осложнит ему пребывание среди них. Теперь каждый из скрогов будет стараться выместить на нем общую ненависть этих несчастных созданий, оказавшихся в цепких когтях черного племени. Но Реми лишь сказал:

– Я благодарен вам за оказанное мне милосердие.

– А теперь, – произнес Моррис повелительно возвысив голос, – поблагодари меня так, как подобает в твоем новом положении. На колени!

Чуть помедлив, Реми опустился на колени и низко склонив голову произнес все тем же ровным голосом:

– Благодарю господина за милость, оказанную мне, недостойному рабу.

Моррис стремительно поднялся, в глазах его блеснул тусклый, багровый пламень, он быстро приблизился к Реми и сильно ударил его по лицу, так, что он едва устоял на коленях.

– Ты должен был сказать моего господина, неблагодарный раб! Усвой, наконец, я – твой хозяин и повелитель! И хорошо запомни еще несколько несложных правил. Отныне ты не смеешь заговорить по своей воле в присутствии свободных воронов без разрешения хозяина. Тебе запрещено поднимать взгляд на любого свободного ворона, а также дерзко стоять. Ты должен выражать свою покорность и свое рабское состояние, опускаясь на колени в присутствии любого из нашего племени и оставаться так, пока тебе не позволят встать. И пока я не решу по-другому, ты будешь рабом, для которого есть только воля хозяина. Ты меня понял?

– Да, мой господин, – глухо промолвил Реми, не поднимая низко опущенной головы, угрюмо глядя как на серые мраморные плитки пола капает его кровь с кровоточащих губ, собираясь в темную, блестящую лужицу. Моррис не пожалел усилий в стремлении вколотить в Реми новые правила покорности. – Я вас понял.

– Ну вот, – удовлетворенно прокаркал скарг, усаживаясь обратно в кресло и неторопливо расправляя складки своего черного плаща. – Ты, начинаешь понимать, как должен вести себя. Я доволен. Уверен, пребывание среди скрогов пойдет тебе на пользу.

Он громко хлопнул в ладоши и в зал вошли два прежних вронга с дубинками.

– Разрешаю тебе встать, – сказал Моррис, изобразив при этом на лице отеческую улыбку. И обращаясь к воронам добавил своим самым веселым тоном. – В яму его, к скрогам. И заковать.